Помоги проекту - поделись книгой:
Собачонка с радостным подвизгиванием жадно смотрела на труп кеклика в руках хозяина. Петренко молча привязал ее на веревку и сердито пнул ногой. Кеклик был самкой.
— Может быть, самец где-нибудь рядом, он воспитает птенцов? — сказал я тоном ученика, оправдывающегося за полученную двойку.
— Надо взять птенцов, воспитаем... — начал было Петренко.
Но в это время совсем близко заклохтал кеклик, и мы увидели его на камне. Даже без бинокля были видны крупные бугорки на его лапках.
— Петушок! Скорее назад!!
Мы бегом побежали вниз по ущелью, волоча за веревку собаку. Значит, беда еще поправима, — птенцы не совсем сироты...
Всю дорогу до кордона мы терялись в догадках.
Почему два кеклика поддались собаке, а один нет? Что это за бессмысленное «самопожертвование»? Нет, положительно кеклики — загадочные птицы. Они совсем не такие, как другие!
Когда мы проходили то место, где собачонка задавила первую свою жертву, немного в стороне опять с криком взлетел кеклик.
Может быть, и здесь самец тоже подобрал первых сирот?
Сумерки быстро сгущались, когда мы вышли на дорогу и зашагали на кордон. За несколько лет вопрос о размножении кекликов не только не прояснился, но делался все более запутанным.
Мы шли молча, поскрипывая сапогами по гравию шоссе. Говорить не хотелось. Теплая южная ночь делалась все темнее. В скалах тянули свою нескончаемую песню «ночные ласточки» — козодои. Навозные жуки с басовитым гудением проносились над дорогой, разыскивая навоз. С азартом, заглушая все, кричали лягушки в невидимом болотце у дороги.
За поворотом показалось освещенное окно кордона. Запахло дымом и парным молоком.
На следующее утро я пошел в горы один, поднялся на ближайший перевал и присел на камни отдышаться после крутого подъема. Яркое летнее солнце освещало дно ущелья впереди. Там журчал ручей, пробираясь среди кустиков и камней. На отвесных скалах кричал чем-то встревоженный скалистый поползень. Желтоносые альпийские галки носились в воздухе. Я сидел и думал о тайнах семейной жизни кекликов.
Мои размышления прервала лисица. Она бежала рысцой по дну ущелья. Я в бинокль стал наблюдать за ней.
Внизу, в камнях, раздались хлопанье крыльев и тревожный крик кеклика. Я сразу поймал его в бинокль и успел заметить, как маленькие кекличата разбегались во все стороны и прятались в камнях. Лисица бросилась к кеклику. Но он не улетал, а кричал и хлопал крыльями на одном месте и даже немного приблизился к лисице. Она схватила птицу, тут же съела, напилась из ручья и побежала дальше. Птенцов лисица не заметила.
Она поднялась на седловину горы и скрылась. Там находилось ущелье с ручьем, где всегда водились кеклики. Хищница приспособилась собирать с них дань в неурочное время.
Я снова перевел бинокль на место гибели кеклика. Птенцы долго еще лежали притаившись. Наконец до меня долетел их тонкий писк. Сироты вскочили на камни и запищали хором. Они звали мать.
Вдруг из-за горы вылетел кеклик и, планируя, опустился около кричащих птенцов. Они бросились к нему. Кеклик побежал в гору. Птенцы последовали за ним плотной стайкой, а затем вытянулись длинной цепочкой. Кеклик несколько раз останавливался, поджидая отстающих, и наконец все перебежали за гору, откуда он прилетел.
Я быстро пошел туда и в бинокль стал осматривать открывшийся передо мной склон. Кекликов не было видно, хотя они находились где-то поблизости. Я сделал еще несколько шагов вниз, выбирая место, где бы я мог расположиться для наблюдений. Внезапно у моих ног закричал и захлопал крыльями кеклик, птенцы двух возрастов брызнули в разные стороны, прячась среди камней. Я успел заметить крошек-сирот, которых только что видел. Кеклик привел их в свой выводок! Я попятился и быстро пошел назад, чтобы не пугать объединенного семейства, размышляя о том, что у некоторых кекликов стремление отводить врага переходит в самопожертвование, а сирот принимают соседние выводки. Но другие кеклики отводят от выводков, притворяясь ранеными, как многие птицы. Одни самцы живут холостяками — стайками, другие участвуют в воспитании птенцов. Из одних обнаруженных гнезд яйца таинственно исчезают, на других кеклики сидят и не обращают внимания на то, что их гнезда обнаружены. Запутанный вопрос с размножением кекликов сделался еще более загадочным, чем был.
Много еще неразгаданного в жизни наших птиц. Кто, например, скажет, каким образом кедровки безошибочно находят зимой орехи под метровой толщей снега, спрятанные там еще осенью и даже иногда не той кедровкой, которая их нашла? Ведь обоняние у птиц в зачаточном состоянии, а зрение и память тут не помогут!
Отчего степные орлы или соколы на севере не охотятся вблизи своих гнезд, хотя рядом спокойно живут в степи сурки, суслики, а в тундре рядом гнездятся утки, гуси и другие птицы?
Как находит дорогу на южные зимовки молодая кукушка, улетая одна, ночью, впервые в жизни? Отчего в одной норе могут жить лиса и утка-атайка, пользуясь разными выходами? Что может быть удивительнее, когда ласточка или жаворонок вдруг начинают беспомощно махать крылышками, медленно садятся на траву и находят там смерть в пасти степной змеи — гадюки, «притянувшей» их взглядом?!
С восьми доодиннадцати
Несколько дней грузовик экспедиции громыхал без дороги, пересекая бесконечную пустыню Сары-Талкум. Название этой огромной части Казахстана переводится на русский язык мрачными словами: «Горы желтого песка». И в самом деле, кругом была видна только выжженная солнцем однообразная серая почва с редкими клочками и куртинками низкорослой полыни, верблюжьей колючки и еще каких-то «злых» растений, трогать которые можно только в кожаных шоферских перчатках.
Безжизненная и всюду одинаковая пустыня уже через час езды начинает вызывать уныние и тоску. Впрочем, называть пустыню безжизненной было бы неправильно. На редких кустах тамариска и саксаула иногда попадались одиночные гнездышки вьюрков — за день по нескольку штук. Значительно чаще мы вспугивали пустынных рябков-бульдуруков. Обычно рябок взлетал возле самой машины и садился в нескольких десятках шагов на землю, бежал немного и вдруг исчезал: его оперение изумительно гармонировало с почвой и растительностью. Заметить рябка было невозможно, если он не шевелился. В том месте, откуда взлетал рябок, каждый раз в маленьком углублении земли мы находили его яйца.
На третий день пути вода в бочонке стала плескаться на ухабах уже только на самом дне. Лица у всех делались все более озабоченными. Разговоры и смех давно смолкли. Невольно думалось о том, что у нашего грузовика, с «жизненным стажем» много более ста тысяч километров, вот-вот может выйти из строя какой-нибудь болтик среди множества тончайших деталей в его двигателе, и тогда... невольно припоминались слова провожавших нас товарищей:
«На одной машине, да еще старой, и в такую даль! Да вы с ума сошли?!»
Но вопреки всем мрачным мыслям трехтонка покорно неслась на юг, громыхая бортами и всем, чем можно было греметь старому грузовику на ухабах. Как в океане на корабле капитан держит курс по компасу, ничего не видя, кроме воды и неба, так и экспедиция ехала прямо на юг, а кругом во все стороны уже несколько дней на горизонте однообразная равнина сливалась с небом без всяких ориентиров.
За небольшими буграми неожиданно показалась полоска яркой зелени. Шофер крутнул руль, и машина подлетела к небольшому роднику. Какая приятная неожиданность! Вода выбегала говорливым ручейком из небольших зарослей тростника и, сверкая на солнце, бежала в ярко-зеленой оправе разных трав сотню метров, исчезая в земле.
Конечно, здесь устроили отдых до следующего дня, а шофер сразу нырнул под машину, громыхая ключами, и пролежал там до вечера. Наутро он снова полез под машину, сказав, что после ремонта мы поедем вдвое быстрее, «с ветерком».
В восемь часов утра мелодичный свист, скорее похожий на воркованье, заставил зоолога экспедиции поднять голову от дневника. Стайка пустынных рябчиков-бульдуруков опустилась к воде в конце родника. С минуту птицы сидели неподвижно, разглядывая людей, а затем короткими семенящими шажками побежали к воде и стали жадно пить по-голубиному — не отрывая клюва от воды и не запрокидывая головы вверх для каждого глотка, как это делают куры и большинство других птиц, даже водоплавающих.
Одна стайка рябков-бульдуруков сменяла другую до одиннадцати часов. Несколько стаек пустынных вьюрков тоже прилетало много раз за утро на водопой. Около одиннадцати прилет птиц прекратился, и у родника наступила тишина. Ремонт машины оказался сложнее, чем предполагался. Пришлось бездействовать два дня около спасительного родника. За всех работал один шофер и при этом с неиссякаемой энергией. Его пение под машиной «без слуха и голоса» запомнилось всем надолго.
На второй день прилет стай бульдуруков и вьюрков на водопой к роднику происходил точно в те же самые часы, что и вчера: с восьми утра до одиннадцати.
Когда зоолог, изнемогая от начавшейся в полуденные часы жары лежал в тени натянутого брезента, ему вдруг пришел в голову вопрос: отчего же бульдуруки и вьюрки прилетают на водопой стайками, а гнездятся поодиночке? И какая точность во времени — только с восьми до одиннадцати! Ответ на эту загадку нашелся только на следующий день, когда экспедиция неслась по пустыне действительно «с ветерком», опять с полным бочонком воды.
Было около десяти утра. В стороне от машины над самой землей летела стайка бульдуруков, направляясь к роднику. И вот у всех на глазах недалеко от стайки с земли взлетел рябок, быстро догнал летящих и унесся вместе с ними на водопой. Впрочем, тогда не придали этому значения. Но, когда через полчаса мимо пролетела большая стая обратно с водопоя и один рябок отделился и сел на землю, зоолог заподозрил решение загадки и, остановив машину, бегом бросился к этому месту. Рябок взлетел из-под ног, с гнезда-ямки, наполненной яйцами. Теперь все.понятно: на водопой являются временные стаи. Пролетая над пустыней, они все время увеличиваются за счет взлетающих с гнезд одиночных рябков. Таким же образом идет распад временной стаи на обратном пути.
После одиннадцати, когда в пустыне не стало видно летящих рябков-бульдуруков, метеоролог экспедиции посмотрел на термометр и сокрушенно сказал: — Ого, уже за сорок перевалило! Опять сегодня градусов шестьдесят будет.
Но зоолог обрадованно воскликнул:
Товарищи! С восьми до одиннадцати утра температура в пустыне около сорока градусов, как и в теле птиц. Вот они и покидают гнезда только в эти часы: позднее яйца перегреются, раньше восьми они могут охладиться.
На границе жизни
Проводник с вьючными лошадьми уехал, и профессор на месяц остался один среди мертвой тишины. Только ветер иногда посвистывал на вершинах. Густые облака часто закрывали снежные пики. Тогда камни сразу покрывались изморозью, становилось сыро и холодно, как осенью, несмотря на июль. Приходилось садиться на камень и терпеливо ждать, пока ветер не сорвет облако с горной вершины. В густом тумане, как ночью, рискованно делать даже несколько шагов — можно легко свалиться в пропасть.
Но вот порывом ветра облака угнало дальше, и сразу засверкало яркое летнее солнце. Чудесная панорама гор неожиданно открылась кругом, словно в темном кинозале на экране мгновенно появился красочный пейзаж. На юго-восток уходили вдаль снеговые вершины, и трудно было различить, где кончаются снежные пики, начинаются белые облака. А на севере горы круто спускались вниз, и от их подножия тянулась бесконечная равнина, белея песками на правобережье реки Или и сверкая узкой полоской ее воды.
Громкий писк сразу привлек к себе внимание профессора. Маленькая птичка сидела на камне, вздергивая хвостиком и кивая головкой, словно здороваясь. Весь ее вид, казалось, говорил, что она крайне удивлена, увидав так высоко человека, там, где она одна была хозяйкой все лето. Подпускала к себе птичка близко и нетрудно было узнать, что это альпийская завирушка.
С полным клювом какого-то корма завирушка нырнула под камни, и оттуда раздался дружный писк ее птенцов. Они были хорошо упитанны, очевидно, получали достаточно пищи. Очень просто оказалось выяснить, что завирушка выкармливала птенцов исключительно черными небольшими пауками. Их было много кругом не только под камнями, но и на льду. Пауки медленно передвигали лапками и далеко уходили по снегу и льду. Казалось, вот-вот они сожмутся в комочки и замерзнут на холодном льду навсегда. Но пауки так же не спеша возвращались обратно и прятались под камни.
Вторая птичка, которая гнездилась на кромке льдов, оказалась стенолазом, или краснокрылом. Раскинув ярко-малиновые крылья, он весь день лазил по отвесным скалам, как дятел — по стволу дерева. Своим порхающим полетом эта маленькая птичка напоминала бабочку. И стенолаз выкармливал здесь своих птенцов тоже черными пауками.
Только эти две птички и пауки спокойно жили на самой границе вечных льдов. Больше ни одного живого существа не жило здесь постоянно. Только альпийские галки, снежные грифы и бородачи-ягнятники иногда прилетали сюда ненадолго отдохнуть.
Впрочем, однажды раздался вдруг стук камней внизу, недалеко от палатки. Это три старых горных козла-рогача, с длинными бородами и седыми спинами, промчались по склону горы, пуская вниз звонкие камешки с осыпей. Испуганно оглянувшись,, они скрылись за поворотом горы. А через несколько минут огромный снежный барс, бесшумно шагая по камням, торопливо проследовал за козлами, нервно виляя черным кончиком хвоста. Но все эти животные только временно и ненадолго бывали на границе вечных льдов, а жили и кормились значительно ниже.
Но если легко было выяснить, чем питаются на черте жизни и вечного покоя завирушки и стенолазы, то совершенно казалось непонятным, чем могли питаться пауки. Ни тенет между камнями, ни каких-либо живых насекомых здесь не было. Но тем не менее пауки чувствовали себя прекрасно. Они были явно чем-то сыты.
Упорные наблюдения ученого хотя и не сразу, но разрешили и эту задачу.
Почему пауки так медлительны? Вероятно, поспешность им не нужна и они питаются чем-то неподвижным? Так и оказалось!
С первыми лучами летнего солнца из теплых равнин начинал тянуть ветерок бриз. Восходящие токи воздуха достигали самых больших высот. Теплым бризом в зону ледников приносилось снизу много летающих насекомых, и не только мелких, но и бабочек, даже слепней. Это были жертвы коварного бриза, который так ласкал вначале крошечные крылатые создания, а затем предательски затихал, и насекомые медленно оседали на снег и холодные камни, быстро цепенея. Ночной холод убивал всех насекомых. И вот тогда-то черные пауки-тихоходы, как мрачные могильщики, начинали медленно бродить по камням и снегу, не торопясь пожирая трупики насекомых — они оставались свежими при той влажности и температуре, которые царят на этих высотах. Спешить паукам действительно незачем: насекомые лежат неподвижно, поджав лапки к брюшку и сложив крылышки. Во второй половине дня «урожай» оказывается полностью собран, и сытые пауки прячутся под камни.
Много интересного узнал ученый за месяц жизни под облаками и установил полный список живых существ, которые чувствуют себя дома на границе жизни и смерти в горах. Список этот невелик: альпийская завирушка, стенолаз и черные паучки.
В половодье
Апрельское солнце к полудню грело по-летнему. Мне стало жарко бродить с ружьем в тяжелых резиновых сапогах и в теплой ватной тужурке. Я сел отдохнуть на берегу реки, разлившейся широко, по-весеннему.
Быстрое течение вертело воронки в мутной воде, несло клочья желтой пены и смытые с берегов бревна. На одном из них плыли белые трясогузки с черными «салфеточками» на зобиках. Они быстро перебегали с места на место, семеня тонкими ножками и помахивая длинными черными хвостиками.
Табунки диких уток то и дело пролетали над рекой, придерживаясь середины. Стрелять было далеко. Я положил ружье, взял в руки бинокль и любовался яркой окраской весеннего наряда селезней. Вот два красавца крякаша летят за скромно окрашенной уткой. В бинокль хорошо видны их бархатистые зеленовато-синие головки с белыми ошейниками и ярко-коричневыми грудками. Морковно-красные лапки четко выделяются на белом брюшке. Цветистые селезни на фоне весеннего неба очень красивы — все цвета радуги сверкают на их атласном оперении!
Вслед за ними, медленно махая крыльями, словно подчеркивая, что они никуда не торопятся, пролетели белоснежные чайки. А вместе с ними увязался черно-белый чибис. Он то отставал, то «забегал» вперед, но все же старался держаться вместе с чайками.
Чайки пролетели. Я опустил бинокль и вдруг увидал, что против меня плывет бревно и на нем мокрая лисица. Янтарно-желтые ее глаза тоскливо озирались по сторонам, мокрое тело трясла сильная дрожь. Под тяжестью лисицы бревно постепенно тонет — сначала медленно, потом все быстрее. Вот оно совсем скрывается под водой. Лиса всплывает, но рядом с ней выныривает бревно, и лиса опять взбирается на него, отряхивается и плывет некоторое время, чтобы снова повторить то же. Но почему же она не переплывает на берег? Ведь до него всего сорок-пятьдесят метров? Вероятно, лисица плывет издалека и привыкла к бревну... Мои догадки внезапно прервали новые события: на лису бросился беркут! Она заметила опасность и громко затявкала, оскалившись и подняв мокрый, тяжелый хвост. Беркут уже вытянул вперед лапы, но необычность обстановки испугала его, и хищник взмыл вверх над самой водой.
Кругами беркут стал ввинчиваться вверх. Добыча не убегала. Но пернатый разбойник привык хватать только убегающие жертвы, а не защищающиеся!
Бревно затонуло, лиса всплыла и опять взобралась на него, когда оно появилось из воды.
Беркут вторично бросился на лису. Но она залаяла еще яростнее и даже прыгнула навстречу птице. И опять хищник взмыл вверх. Больше он не делал попыток броситься, но и не улетал, кругами поднимаясь все выше.
Бревно с лисой отплыло далеко, и я взялся за бинокль. Тогда стало видно, что бревно несет прямо на мель, на которой застряло уже немало бревен.
Искупавшись еще несколько раз, лисица подплыла на своем бревне к мелкому месту. Со всего хода бревно ткнулось в песок и остановилось. От толчка лиса упала с бревна, и тут оказалось, что воды ей всего только по брюхо. Лиса, подняв мокрый хвост, ошалело стояла на месте несколько мгновений, затем огромными прыжками бросилась к берегу. С каждым прыжком делалось все мельче, и вот лиса мчится уже по песку.
Но в нескольких метрах от кустов беркут снова упал на лису. Раскрыв крылья и хвост, он сидел на ней несколько секунд, показавшихся мне вечностью. Огромные когти задних пальцев теперь глубоко вонзились в бока жертвы...
Вдруг с шумом стремительно упал второй беркут. Началась яростная драка двух громадных птиц. А лиса тем временем, сильно хромая, кинулась в кусты и скрылась там.
Я невольно улыбнулся, вспомнив народную сказку о том, как охотники делили шкуру неубитого медведя.
Непрошеный квартирант
Солнце в морозной дымке медленно опустилось за далекими тростниками на берегу Балхаша. Резкий северный ветер шумел позёмкой, склоняя тростники.
Едва скрылось солнце, как в зарослях раздался тонкий писк, и крошечная темная птичка со вздернутым вверх хвостиком уселась на тростинку. Птичка была так мала, что тростинка даже не согнулась. Это был: крапивник. Он поджимал под себя то одну лапку, то другую, чтобы согреть их.
Вот он уверенно юркнул в гнездышко синиц-ремезов, закрытое со всех сторон, с трубочкой-входом. Крапивник пискнул в гнезде несколько раз и затих.
Ремезы на Балхаше не покидают своих гнезд зимой, ночуя в них всем выводком. Вскоре раздались их голоса. Они спешили на ночлег.
Но их квартира оказалась занятой. С пронзительным писком крапивник клюнул в лоб первого ремеза, который полез в свое гнездышко. Хозяин отпрянул.
Птички расселись кругом гнезда и некоторое время тревожно перекликались. Вторая попытка пробраться домой тоже кончилась неудачно. Маленькое перышко из лба ремеза, кружась, полетело по ветру. А забияка крапивник высунулся из гнезда и так громко заверещал, словно не он залез в чужое гнездо, а ремезы лезли в его дом.
Между тем короткие зимние сумерки быстро сгущались. Ярко-красная заря на горизонте начала гаснуть. Ветер сделался еще злее. Наступала длинная морозная ночь, а ремезы остались без крова на леденящем ветру.
Наконец один из ремезов закрыл глаза и насильно полез в гнездо. Но крапивник вытолкнул его и, разгорячась, сам выскочил наружу. Вереща и злясь, он начал преследовать ремеза на полянке.
Но другие птички не упустили момент. Одна за другой они юркнули в трубочку-вход и притихли в гнезде. С разлета туда ворвался последний ремез, а следом за ним и крапивник.
И странное дело — в гнезде все стихло. Чем там больше птичек, тем теплее.
Утром крапивник первый улетит из гнезда, а вечером опять первым заберется в него. И так всю зиму. Каждый день вечерние сумерки будут омрачены для выводка ремезов потасовкой с непрошеным квартирантом.
На Джаркенском шоссе
Сверкающий, мокрый от росы асфальт Джаркенского шоссе мчался навстречу нашей машине со скоростью шестьдесят километров в час. Солнце только что показалось из-за гор Джунгарского Алатау, по ту сторону китайской границы. Запах свежей земли и полыни врывался в открытые окна машины.
Над шоссе закружились коршуны и другие пернатые хищники. Каждый из них торопился прилететь сюда первым и успеть полакомиться ночными жертвами автомобильного транспорта. Всю ночь яркий свет фар вырывал из темноты стремительно бегущий участок шоссе, залитый электрическим светом. Нагретый за день асфальт — это ночная грелка для змей, тушканчиков, ежей и других мелких животных. Они беспомощно мечутся из стороны в сторону, внезапно освещенные ярким светом. Но не крошечным сердечкам зверьков тягаться с работой мощного двигателя — и под колесами кончается жизнь многих ночных обитателей степей. Через час после восхода солнца пернатые «санитары» уже очистили шоссе от трупов погибших ночью зверьков.
Небольшого сокола-чеглока мы заметили далеко впереди на телеграфном столбе. Когда машина проносилась мимо него по шоссе, сокол сорвался со столба и полетел рядом, точно соразмеряя скорость своего полета с движением машины. Степная трагедия внезапно разыгралась на наших глазах. Машина вспугнула с дороги жаворонка, и он полетел в сторону. Сокол мелькнул за ним — удар, и он уже несет в когтях свою жертву на вершину телеграфного столба, пуская по ветру перышки.
Это был второй пример приспособляемости птиц к новым условиям. Но в этот же день нам удалось наблюдать еще один случай.
В полдень мы остановили нашу машину на краю шоссе и, сидя в ней, решили позавтракать. В это время навстречу нам из Китая двигалась отара овец. Они медленно брели по степи, вытянувшись вдоль шоссе. Два чабана ехали верхами на низкорослых монгольских конях. Несколько овец перебежали через шоссе и стали пастись на другой стороне, где трава была лучше. Один из чабанов крикнул на незнакомом нам языке. Откуда-то тотчас выскочила собака и бросилась за овцами. Дымчато-желтая, с черными пятнами на морде и хвостом в виде кренделя, она была образцом смешения многих собачьих пород. Перед асфальтом она становилась в явном замешательстве. Чабан опять крикнул. Собака испуганно оглянулась на него и осторожно стала крести лапой асфальт, не решаясь наступить. Житель бескрайних степей Востока первые в жизни встретился с асфальтом! Новый крик — и собака осторожно пошла мимо нас через шоссе, широко расставляя ноги с растопыренными пальцами и балансируя хвостом, — было полное впечатление, что она идет по скользкому льду.
Но вот асфальт позади. Собака бросилась вперед, завернула овец, и они, простучав по шоссе копытцами, вернулись в отару. А собака опять на миг остановилась перед асфальтом, но затем спокойно перешла через него, правда шагом. Она уже почти не боялась поскользнуться. Конечно, в третий раз эта собака пробежит по асфальту без задержки.
Поделиться книгой: