Помоги проекту - поделись книгой:
Хотя в тот раз Льюис провел в Университи-колледже не так уж много времени, впечатления у него остались очень глубокие. Этими чувствами и переживаниями он делился с Артуром Гривзом и не столь щедро — с отцом и братом. Гривзу он писал о наслаждении принимать ванну «без утомительного ритуала купальных принадлежностей» и о замечательной сказочной атмосфере в библиотеке Оксфордского союза (Oxford Union Society): «Никогда в жизни не был столь счастлив»[108]. Для отца он подбирает другие темы, отчасти стараясь скрыть свой пускающий корни атеизм. Он пишет Альберту о Церкви и конкретных церквях, хотя на самом деле их не посещает.
Не оставалось сомнений в том, что ему предназначена окопная война. Под конец обучения в корпусе в письмах к отцу он обсуждает подготовку к войне во Франции, описывает разные варианты окопов, в том числе «укрытия, воронки от снарядов и — могилы»[109]. Рассмотрев досье Льюиса, лейтенант Клейпол, адъютант корпуса подготовки офицеров Оксфордского университета, доложил, что он «по всей вероятности смог бы стать полезным офицером, но не успеет до конца июня получить достаточную подготовку для зачисления в Офицерский корпус. ПЕХОТА». Участь Льюиса была решена. Его направляли в пехоту — и почти наверняка в окопы Франции.
Кадет в колледже Кибл
Великая война губила жизни и разрушала мечты, вынуждая многих отказаться от планов на будущее, чтобы послужить своей стране. Льюис — классический пример недобровольного солдата, молодой человек с академическими, литературными интересами и идеями, чья жизнь оказалась направлена в иное русло силами, ему неподконтрольными, которым он не имел возможности сопротивляться. Из Университи-колледжа на Великую войну ушло 770 студентов, 175 из них пало в боях. Даже за то короткое время, что Льюис провел в Университи-колледже летом 1917 года, он должен был понять, как много старшекурсников отправилось на фронт и уже не вернется. Их судьба запечатлена в торжественных строках стихотворения 1916 года «Шпили Оксфорда» Уинифред Мэри Леттс (1882–1972)[110]:
Льюис проходил военную подготовку бок о бок с другими молодыми людьми, тоже полными идей и надежд. Многие из них рассматривали вынужденную службу как необходимость «выплатить свой долг» стране и надеялись после войны вернуться к прежней жизни. Всех не перечислить, приведем лишь один пример — того адъютанта из корпуса подготовки офицеров при Оксфордском университете, который рекомендовал направить Льюиса в пехоту.
Джеральд Генри Клейпол (1894–1961) служил лейтенантом в Пятом королевском стрелковом полку[111]. Он подал в отставку 8 февраля 1919 года, сославшись на плохое здоровье. Джерри Клейпол питал любовь к английской литературе и к 1941 году стал завучем по английскому языку и литературе в школе имени короля Эдуарда VII в Шеффилде. В 1958 году он вышел на пенсию и умер в январе 1961 года. Некролог в школьном журнале упоминает его твердую веру в то, «что литературу нужно переживать и наслаждаться ею, а не превращать ее в объект рассуждений и теории» — точно такие взгляды будет развивать и отстаивать Льюис[112]. Весьма вероятно, что Клейпол читал некоторые произведения Льюиса, в том числе введение к «Потерянному раю». Сообразил ли Клейпол, что он сыграл существенную роль в судьбе Льюиса, ее причудливых поворотах? Этого нам никогда не узнать.
Зато мы знаем, что 7 мая 1917 года Льюис начал подготовку к будущей должности пехотного офицера британской армии. Отныне действительная военная служба стала неизбежностью. Ему повезло в том, что для подготовки не пришлось покидать Оксфорд и оправляться в один из многочисленных тренировочных лагерей, рассеянных по всей Британии. Из оксфордского корпуса подготовки офицеров Льюиса перевели в роту Е Четвертого кадетского батальона, расквартированного в оксфордском же колледже Кибл[113].
«Школа инструктажа» оксфордских студентов — потенциальных офицеров — была организована в январе 1915 года. Через нее прошло около трех тысяч кадетов[114]. В феврале 1916 года, учитывая растущие военные нужды, британская армия изменила правила для кадетов. Будущих офицеров отныне готовили в офицерском кадетском батальоне. Принимали в него только молодых людей в возрасте от восемнадцати с половиной лет, уже отслуживших рядовыми или же прошедших корпус подготовки офицеров. И хотя в корпусе подготовки офицеров Льюис числился всего несколько недель, этого оказалось достаточно, чтобы его приняли в один из кадетских батальонов и начали готовить к офицерскому званию.
Два таких батальона базировались в Оксфорде: Четвертый и Шестой. В каждый набрали 750 человек и расквартировали их по опустевшим оксфордским колледжам. В Четвертом кадетском батальоне имелось пять рот, пронумерованных буквами от А до Е. Льюис был распределен в роту Е и размещен в колледже Кибл. Его обрадовала возможность остаться в Оксфорде. Другое дело переезд в Кибл — это радости не вызывало.
Кибл был одним из новых приращений Оксфорда[115]. Колледж приобрел мрачную репутацию из-за приверженности к Высокой церкви и спартанских условий проживания. Основатели Кибла в 1870 году стремились создать такое место, где оксфордское образование станет доступно «джентльменам, желающим жить бережливо». В результате и в мирные времена условия тут были скромные и даже суровые, а теперь, когда начались еще и лишения, вызванные войной, злосчастные обитатели Кибла не могли рассчитывать даже на самые элементарные удобства.
Льюису пришлось променять довольно комфортабельные комнаты в Университи-колледже на «маленькую келью без ковра и с двумя кроватями (также без простыни и подушки) в Кибле»[116]. Соседом Льюиса по этой жалкой комнатенке оказался Эдвард Фрэнсис Куртенэ («Пэдди») Мур, его ровесник[117], тоже зачисленный в роту Е Четвертого батальона, причем в тот же день, что и Льюис — 7 мая 1917 года. Обучавшиеся в ту пору в Оксфорде кадеты в большинстве своем не были студентами или членами университета. Некоторые попали сюда из Оксфорда, другие, как Мур, не получали высшего образования. Хотя в Оксфорд Мур прибыл из Бристоля, родился он в Кингстауне (ныне Dún Laoghaire) в графстве Дублин. Так рано сказалась склонность Льюиса сближаться в Англии с людьми ирландского происхождения — потом это будут Теобольд Батлер и Невилл Когхилл.
Льюис сдружился еще с четырьмя молодыми людьми из роты Е — Томасом Керрисоном Доуи, Денисом Говардом де Пасс, Мартином Ашвортом Сомервиллем и Александром Гордоном Саттоном. Тогда он не мог предвидеть, что через полтора года будет оплакивать их всех. «Нас было пятеро в Кибле, а выжил только я»[118].
Из переписки того времени явствует, что поначалу Льюиса больше привлекал Сомервилль, чем сосед по комнате Мур. Сомервилль, сообщил он отцу в письме через несколько дней после зачисления в батальон, его «главный друг», хотя он молчалив, но «очень начитан и интересен», а Мур «немного слишком ребячлив для настоящего общения»[119]. Однако на чтение времени почти не оставалось, ежедневное рытье окопов и марш-броски положили ему конец. Кадетам предоставляли выходные, и тогда Льюис возвращался в комнаты Университи и наверстывал переписку.
Но постепенно Льюис, по-видимому, все более сближался с Муром. Вся эта маленькая группа друзей часто бывала у жившей по соседству матери Пэдди, миссис Джейн Кинг Мур. Миссис Мур, родом из ирландского графства Лаут, разошлась со своим мужем, дублинским инженером, и в ту пору перебралась вместе с двенадцатилетней дочерью Морин из Бристоля в Оксфорд, чтобы быть поближе к Пэдди. Она снимала жилье на Веллингтон-сквер, недалеко от колледжа Кибл. Ей было 45 лет, когда Льюис познакомился с ней — почти столько же было его матери Флоре в 1908 году, когда она умерла.
Переписка подтверждает: Льюис и миссис Мур показались друг другу интересными и привлекательными. Впервые Льюис упоминает «ирландскую леди» в письме отцу от 8 июня[120]. Миссис Мур написала Альберту Льюису в октябре того же года, восхваляя юношу, с которым повезло вместе жить ее сыну: он-де «очарователен и очень приятен в общении, и все, с кем он встречается, отзываются о нем самым лучшим образом»[121].
Документы военного времени по Четвертому кадетскому батальону под командованием подполковника Дж. Г. Стеннинга сохранились в виде пожелтевшей пачки бумаг большого формата[122]. Из документов 1916–1918 годов уцелели далеко не все, и полного представления о составе и деятельности этого тренировочного соединения они не дают. Не все кадеты перечислены поименно, некоторые имела искажены. Например, Пэдди Мур первоначально был внесен в списки как «Э. М. К. Мур», и лишь неделю спустя его инициалы были исправлены — «Э. Ф. К. Мур»[123]. Тем не менее, при всей неполноте и неточности эти списки и рапорты дают нам достаточное представление о полученной Льюисом подготовке: он обучался стрелять из «льюиса» (народное название ручного пулемета Льюиса), ему объясняли, как выжить в газовой атаке, кроме того, по воскресеньям кадетов строем водили в церковь, предупреждали насчет запрета обсуждать военные дела с гражданскими, организовывали крикетные матчи между колледжами и укрепляли их здоровье физическими упражнениями. Из других отчетов складывается достаточно наглядная картина того, как Льюиса должны были учить обращаться с оружием, особенно с винтовками[124].
Из документов следует также поразительный факт: летом в колледже Кибл проходили подготовку двое К. С. Льюисов. Наш К. С. Льюис был зачислен в роту Е 7 мая 1917 года[125]. 5 июля 1917 года другой К. С. Льюис, приписанный к полку легкой пехоты Оксфорда и Букингема, был зачислен в роту С[126]. Три месяца спустя он был «направлен переводом» в Шестой полк Миддлсекса[127].
Из переписки за июль 1917 года ясно следует, что Льюис знал о присутствии в Кибле полного тезки. Он постоянно подчеркивает, что письма ему следует адресовать в роту Е, иначе их могут доставить другому Льюису, из роты С[128]. Кто же был этот второй К. С. Льюис? К счастью, сохранившихся документов достаточно, чтобы ответить на этот вопрос.
Вскоре после конца войны полный список всех кадетов, проходивших подготовку в роте С Четвертого кадетского батальона, был составлен их командиром капитаном Ф. У. Мейтсоном и сверен с официальными списками британской армии в декабре 1918 года. Затем Мейтсон написал всем своим кадетам и, получив ответ, опубликовал их адреса. Этот ценный документ, опубликованный частным порядком колледжем Кибл в 1920 году, содержит между прочим и такую строку[129]:
Льюис К. С., младший лейтенант, Шестой Мидлсексский полк, Бринвел, Пентала, Аберавон.
Это однозначно подтверждает, что Мейтсон имел возможность установить после войны контакт с Льюисом из роты С и уточнить его адрес — в Южном Уэльсе. Кстати, возможно, именно из-за путаницы с двумя Льюисами нашему К. С. военное министерство так и не выплатило часть жалования, которое причиталось ему к концу войны[130].
Воспоминания Льюиса об Оксфорде военной поры
24 октября 1922 Льюис встречался в Университи-колледже со «Стрижами», литературным обществом колледжа, которое он помогал возродить после Великой войны. Оказалось, что в этот раз студенты собрались в тех самых комнатах, которые он сам занимал в 1917 году. Запись в его дневнике под этой датой 1922 года представляет интерес, так как передает три важных для Льюиса воспоминания пятилетней давности.
Сюда меня впервые принесли мертвецки пьяным; здесь я написал несколько стихотворений из «Плененных духов». Здесь была Д.[131]
Каждое из этих воспоминаний открывает перед нами один из ключевых аспектов личного развития Льюиса в то оксфордское лето 1917 года. И только одно из них затрагивает литературу.
Первое воспоминание относится к вечеринке в июне 1917 года, где Льюис «напился по-королевски». Льюису кажется, что этот ужин состоялся в Эксетер-колледже, но сохранившиеся свидетельства указывают скорее на находящийся поблизости колледж Брасенос (что само по себе подтверждает, насколько весело Льюис провел тот вечер). Изрядные порции спиртного развязали ему язык, и Льюис неблагоразумно проболтался о растущем интересе к садомазохизму, в чем он уже слегка пристыженно признавался Артуру Гривзу[132]. Льюис запомнил, как бродил среди собутыльников и просил каждого позволить ему «выпороть его по ш. за удар»[133]. Других воспоминаний о том дебоше у Льюиса не сохранилось, за исключением того, что наутро он проснулся на полу собственной комнаты в Университи-колледже.
Эта не совсем обычная склонность проявилась у юного Льюиса чуть ранее в том же году и побудила к изучению эротических сочинения маркиза де Сада (1740–1814). В эту пору Льюису также доставляло удовольствие чтение тех разделов «Исповеди» Жан-Жака Руссо (1770), где речь шла о радостях порки, и он сравнивал себя с Уильямом Моррисом (1834–1896) как с «особым любителем розги». Однажды он извинился перед Гривзом за то, что письмо пишет «на коленке» и это выражение тут же пробудило в его мозгу отвлекающие от темы эротические ассоциации:
«На коленке» — тут же приходит на ум удобная позиция для порки, вернее, не для порки (нет замаха), а для той пытки мочалкой. Эта позиция с ее детскими, младенческими ассоциациями, содержит в себе нечто дивно интимное и вместе с тем очень унизительное для жертвы[134].
Хотя флагеллянтские фантазии Льюиса чаще всего направлялись на красивых женщин (вероятно, в том числе на сестру Гривза Лили)[135], письма из Оксфорда указывают, что он готов был включить в число объектов своей мечты и юношей.
В трех письмах Артуру Гривзу, датированных началом 1917 года, стоит подпись «Филомастикс» (греческое слово, означающее «любитель кнута»)[136]. Льюис пытался объяснить растущее увлечение «чувственной жестокостью», зная, что Гривз не разделяет этот интерес и нисколько ему не сочувствует. «Очень, очень немногие, — признает Льюис, — питают столь странную склонность»[137]. Гривз явно не принадлежал к числу этих немногих. Более того, с весны 1915 до лета 1918 года Льюис именует Гривза прозвищем «Галахад», намекая на целомудрие своего доверенного друга и стойкость, с какой тот противостоял искушениям, слишком сильным для самого Льюиса.
И это дружеское поддразнивание вполне обосновано. Личный дневник Гривза за те же годы и впрямь обнаруживает сильную озабоченность сохранением душевной и телесной чистоты, особенно после конфирмации в церкви Ирландии 10 июня 1917 года. Церковный обряд означал для Гривза религиозное «совершеннолетие», что он воспринимал как определенную веху духовного пути. Гривз переживал в ту пору кризис, хотя, возможно, и не делился своими терзаниями с Льюисом. В дневнике молитвы о «сохранении чистоты разума»[138] перемежаются с мрачными размышлениями о бессмысленности жизни. «Какая ужасная жизнь! И к чему все это? Доверься Ему»[139]. В дневнике перед нами предстает одинокий юноша, для которого дружба с Льюисом и вера в Бога были двумя путеводными звездами на темном и переменчивом небосводе.
Второе воспоминание связано с возникшей у Льюиса надеждой состояться в качестве поэта. К тому времени уже получили признание «окопные поэты», в том числе Зигфрид Сэссун (1886–1967), Роберт Грейвс (1895–1985) и Руперт Брук (1887–1915), в особенности прославившийся тремя строками из стихотворения «Солдат»:
Брук умер от сепсиса, развившегося из-за инфицированного укуса москита — это случилось 23 апреля 1915 года на пути в Галлиполи, где ему предстояло принять участие в боях. Его «уголком на чужбине» стала оливковая роща на греческом острове Скирос.
Вдохновленный такими примерами, Льюис начал писать стихи о войне еще в Оксфорде, пока готовился к сражениям. Эти стихи, опубликованные в марте 1919 года под псевдонимом «Клайв Гамильтон» (Гамильтон — девичья фамилия его матери), не дождались теплого приема и редко переиздавались. Сначала Льюис назвал свое сочинение «Духи в темнице: цикл лирических стихотворений» (
Остается открытым вопрос, можно ли причислить это сочинение к военной поэзии. По моим подсчетам, более половины стихотворений этого сборника написаны до того, как Льюис отправился во Францию и увидел войну воочию. Эти ранние стихотворения — скорее интеллектуальные размышления о войне с безопасной дистанции, здесь еще не дышит страсть, отчаяние, жестокость смертоносных полей Франции. Интеллектуальный интерес они безусловно представляют, но до поэтической зоркости Сэссуна и Брука им далеко.
Что же эти стихотворения говорят нам о Льюисе? Ведь это как-никак первая значительная его публикация[142]. Стилистически они, вероятно, подсказывают, что Льюису требовалось еще время, прежде чем его голос обретет зрелость и авторитет. Но на том этапе его жизни стихотворения особенно ценны как свидетельство укоренившегося атеизма. Самые интересные разделы цикла — протесты против немых и равнодушных небес. «Ода на Новый год», написанная под огнем в январе 1918 года поблизости от французского города Арраса, возвещает окончательную смерть Бога, который изначально был плодом человеческого вымысла. Все упования на то, что «красный Бог» может «склонить ухо» к воплям человеческого отчаяния, лежат, отвергнутые и безнадежные, в грязи, обезображенные «Могуществом, что убивает и уничтожает былую красу»[143].
Эти строки важны, поскольку передают две темы, глубоко засевшие в ту пору в уме Льюиса: презрение к Богу, в чье существование он не верил, но тем не менее возлагал на него вину за повсеместную резню и разрушения, и глубокую тоску по безопасности и надежности прошлого, того прошлого, которое, как это явствует из стихов, Льюис считал погибшим навеки. Эта нота тоски о невозвратимом любимом прошлом сохранится и в более поздних книгах Льюиса.
А самое главное, наверное, что сообщают нам «Плененные духи» о своем авторе — это его амбиции, то есть желание остаться в памяти людей поэтом и уверенность, что у него хватит таланта для такого призвания. И хотя в итоге мы помним Льюиса как историка литературы, апологета и прозаика, это вовсе не совпадает с его собственными юношескими мечтами и мыслями о будущем. Льюис — несостоявшийся поэт, достигший величия в других областях литературы. Но кое-кто мог бы сказать, что, не сумев стать поэтом, Льюис зато преуспел как автор прозы, причем прозы, насыщенной мощными ритмами и музыкальными фразами истинного поэта.
Но что же третье воспоминание? Кто такая Д.[144]? И почему Льюис придает такое значение ее визиту к нему в комнату в 1917 году? Следующие записи в дневнике дают ответ на этот вопрос: это миссис Мур, в доме которой Льюис поселился к тому времени. Их сложные отношения, о которых мы дальше поговорим подробнее, начались в ту пору, когда Льюис еще числился в кадетском батальоне в колледже Кибл. Первоначальным поводом для их знакомства и сближения был сын миссис Мур, но отношения быстро стали развиваться уже автономно от самого Пэдди.
Близость Льюиса с Пэдди Муром не подлежит сомнению. Возможно, эти отношения были даже более близкими, нежели видится биографам. Их союз сложился, по-видимому, в ту пору, когда Льюис и Мур жили в одной комнате колледжа Кибл. Чтобы вникнуть в этот вопрос, нужно принять во внимание также и то, в каком полку британской армии Льюис будет далее служить. 26 сентября 1917 года Льюис получил временное назначение младшим лейтенантом в Третий Сомерсетский полк легкой пехоты, и ему предоставили месячный отпуск перед дальнейшим обучением в Южном Девоне[145]. Пэдди Мур угодил в стрелковую бригаду и уже отправился на Сомму.
Но почему Льюис выбрал службу в Сомерсете, ведь у него не было никаких семейных связей с этим графством? Большинство биографов не замечают важности этого вопроса. Ведь несомненно имелись и другие возможности. Один из наиболее очевидных вариантов — Оксфордский и Букингемский полк легкой пехоты, он был расквартирован в Оксфорде, и многие кадеты Четвертого батальона получили назначение именно в него. А поскольку Льюис был родом из Белфаста, он мог также вступить в какой-нибудь ирландский полк. Так почему же в итоге он попал в Сомерсетский пехотный?
Возможно, в приказах по Четвертому кадетскому батальону мы найдем ключ для ответа на этот вопрос. Когда в этих документах упоминается какой-либо кадет, указывается и тот полк, к которому он был предварительно приписан на момент зачисления в учебный батальон — в этом полку ему предстояло служить, если только он не добьется иного назначения, например, обнаружив во время подготовки особые технические навыки. Эти батальонные списки свидетельствуют, например, что «другой» К. С. Льюис изначально был приписан к Оксфордскому и Букингемскому полку легкой пехоты, но в конце концов был направлен в Шестой Мидлсексский полк. В тех же списках зафиксирована дата прибытия Пэдди Мура в батальон 7 мая 1917 — следующим образом[146]:
37072 Мур, Э. M. К. Сом. Л. П. 7.5.17
Вот он, ответ на вопрос, почему Льюис выбрал этот полк: Мур был приписан к Сомерсетскому полку легкой пехоты. Это вполне понятно, учитывая, что Пэдди вырос в Редленде, пригороде Бристоля, который при наборе рекрутов относили к графству Сомерсет. Аналогичная запись в архивах батальона о Льюисе свидетельствует, что он первоначально был приписан к Королевскому шотландскому пограничному полку.
Мы вынуждены всерьез отнестись к вероятности того, что Льюис
Но вышло иначе: спустя несколько дней после того, как Льюис отправился в Сомерсет, Мур получил временное назначение в стрелковую бригаду. Если наши предположения верны, Льюис, должно быть, был близок к отчаянию, узнав, что служить ему предстоит без новообретенного друга. Он отправится на войну один, и рядом не будет никого из близких ему людей.
В тот визит Льюиса и Пэдди в Бристоль Морин Мур подслушала, как ее брат заключил с другом договор: если один из них погибнет, другой позаботится о его матери или, соответственно, отце. Неясно, пришли ли они к такому соглашению до того, как Мур узнал о назначении в стрелковую бригаду, или после того, но в любом случае мы вправе считать его воплощением того крепкого союза, что сложился между двумя юношами в Оксфорде.
Отношения Льюиса с кровными родственниками в ту пору быстро ухудшались. Альберт Льюис рассчитывал заполучить сына на время его отпуска в «Маленький Ли» в Белфасте, а Льюис отправился на три недели к Мурам в Бристоль, к отцу же наведался нехотя и ненадолго (12–18 октября), перед тем как прибыть в свой полк в Кроунхилле, «деревне из деревянных домишек»[148]. Несколько уклончивое письмо из Бристоля открывало Альберту Льюису только часть правды[149]: Льюис-де «простудился» и миссис Мур велела ему соблюдать постельный режим.
На самом деле их отношения к тому времени зашли намного дальше. Вернувшись в Кроунхилл, Льюис второпях написал Артуру Гривзу, прося забыть некоторые вещи, которые он опрометчиво говорил о «некой особе»[150]. Хотя косвенные доказательства намекают, что речь шла о его сближении с миссис Мур, безусловной уверенности в этом нет и не будет. Тем не менее такое предположение укладывается в общую картину обмана и хитростей, с помощью которых Льюис старался скрыть эти сложные, но важные для него отношения от отца. Он прекрасно понимал: стоит Альберту Льюису узнать правду, и отношения с отцом, и без того напряженные, рухнут. Что если бы отец мог заглянуть в письмо Льюиса Гривзу от 14 декабря 1917 года, в котором он откровенно именует самого Гривза и миссис Мур «двумя людьми, которые значат… больше всего в мире»[151]?
Отбытие во Францию. Ноябрь 1917 года
Пэдди Мур отправился во Францию со стрелковой бригадой уже в октябре. Льюис и его отец опасались, что Льюиса скоро тоже отправят сражаться во Францию, но внезапно все переменилось. «В большом волнении» Льюис писал отцу 5 ноября: он только что узнал, что его батальон направляют в Ирландию[152]! В Ирландии усилилось политическое напряжение, отчасти из-за все еще тлевших искр Пасхального восстания. Хотя и это назначение было небезопасным, Альберт Льюис не мог не видеть, что риску здесь гораздо меньше, чем на фронте. В ноябре 1917 года Третий Сомерсетский полк отправился в ирландский город Лондондерри, а оттуда в апреле 1918 года в Белфаст.
Но Льюис в итоге не попал в Ирландию. Его перевели в Первый Сомерсетский полк[153], боевое подразделение, сражавшееся во Франции с августа 1914 года[154]. Считалось, что новобранцев будут еще интенсивно обучать в резерве, прежде чем бросят в огонь, но и тут события развивались слишком быстро. Вечером в четверг 15 ноября Льюис спешно телеграфировал отцу: ему предоставили 48 часов увольнительной перед тем, как он должен будет явиться в Саутгемптон и сесть на судно, отбывающее во Францию. Телеграфировал он из Бристоля, где остановился у миссис Мур. Не может ли отец навестить его[155]? Альберт Льюис телеграфировал в ответ: он не понимает, что происходит. Пусть Льюис напишет и объяснится.
Утром в пятницу 16 ноября Льюис послал отцу еще одну отчаянную телеграмму. Его отправляют во Францию, он отплывает уже завтра днем. Он хотел понять, успеет ли отец повидаться с ним до отъезда. Но Альберт Льюис не давал ответа, словно те небеса, о молчании которых вопияли стихи Льюиса. В итоге Льюис отбыл во Францию, так и не попрощавшись с отцом. Уровень потерь среди неопытных младших офицеров был чудовищный, Льюис вполне мог не вернуться. И то, что Льюис-старший не осознал важности этого критического момента, нисколько не улучшило без того далеких от спокойствия отношений между отцом и сыном. Некоторые даже считают, что это и был окончательный разрыв.
17 ноября Льюис отплыл из Саутгемптона в Гавр (Нормандия), в свой полк. Как раз в свой день рождения (ему исполнилось 19 лет) Льюис оказался один, без друзей, в окопах под Монши-ле-Пре, к востоку от французского города Арраса, поблизости от бельгийской границы. Альберт Льюис тем временем вновь пытался перевести сына в артиллерию, но ему объяснили, что хлопотать о переводе вправе только сам военнослужащий, и для этого ему понадобится письменное разрешение командира[156]. В письме из того, что Льюис называет «довольно сильно разрушенный город где-то за линией фронта», молодой человек отказался следовать этой инструкции[157]. Лучше уж остаться в своем пехотном полку.
Хотя письмо от 13 декабря представляет дело так, словно Льюис пребывает в безопасности за линией фронта, в реальности все было иначе. Он уже находился в окопах, хотя в переписке с отцом умалчивал об этом обстоятельстве вплоть до 4 января 1918 года — вероятно, чтобы не причинять отцу лишнего беспокойства. И даже потом он старался, как мог, преуменьшить угрозу. Опасности он-де подвергался только однажды — снаряд упал рядом, и то когда он был в туалете[158].
Немногочисленные упоминания об ужасах окопной войны у Льюиса подтверждают и объективную реальность этого кошмара («распластанные снарядом люди, обрубки, все еще шевелившиеся, словно раздавленный червяк, сидящие и стоящие трупы, грязная голая земля»), и его способность дистанцироваться от этих картин: война «словно померкла в моей памяти… Это слишком чуждо всему жизненному опыту»[159]. Возможно, это самая характерная особенность того «договора с реальностью», что заключил Льюис: формирование границы, барьера, защищавшего Льюиса от таких жутких образов, как «распластанные снарядом люди», и позволявшего жить дальше, словно все эти ужасы были испытаны кем-то другим. Льюис свивал вокруг себя кокон, изолируя свои мысли от гниющих трупов и технологий разрушения. Мир можно было удержать на расстоянии — лучше всего это удавалось с помощью книг, предоставив словам и мыслям других людей встать щитом между читателем и тем, что творилось вокруг.
Личный опыт участника самой технологической и обезличенной войны был отфильтрован и пропущен через призму литературы. Для Льюиса книги были и связью с тем, что запомнилось (пусть и сентиментально преувеличенно) как блаженство утраченного прошлого, и целебным бальзамом от травм и безнадежности настоящего. Несколько месяцев спустя он писал Артуру Гривзу: он с тоской оглядывается на те счастливые дни, когда сидел посреди своей «маленькой библиотеки и перебирал книгу за книгой»[160]. Эти дни, с нескрываемой печалью пишет он, канули в Лету.
Клемент Эттли, студент Университи-колледжа, впоследствии премьер-министр, унимал разгулявшиеся под бомбежкой нервы, представляя себе прогулку по Оксфорду[161]. Льюис с той же целью погружался в книги. И на военной службе во Франции он не только читал — хотя читал он с жадностью: он также продолжал писать стихи. В цикл «Плененные духи» входит ряд стихотворений, которые отражают переживаемые воочию реалии войны, например, «Французский ноктюрн (Монши-ле-Пре)». Льюис обнаружил, что успокоиться и адаптироваться к реальности помогает не только чтение, но и попытка выразить свои чувства собственными словами. Как будто ментальный процесс составления фраз и строк унимал и смирял те самые переживания, которые служили источником вдохновения. Однажды он доверительно посоветовал Артуру Гривзу: «Когда сыт жизнью по горло, берись за перо: чернила, как я давно установил, — лучшее лекарство от всех человеческих бед»[162].
Большую часть февраля 1918 года Льюис провел в военном госпитале № 10 в Ле-Трепоре, недалеко от Дьеппа, на французском берегу Ла-Манша. Как и многие сотоварищи, он пал жертвой «окопной лихорадки», P. O. U., как ее часто обозначали, то есть «лихорадка неизвестного происхождения» — разносчиками ее считались вши. В письмах отцу Льюис вспоминал то счастливое время, когда с матерью и братом отдыхал в Берневаль-ле-Гран под Дьеппом, всего в 29 километрах от этого госпиталя, — это было в 1907 году[163]. Письма Гривзу того же времени полны сообщений о книгах, которые он читал или собирался прочесть, — например, биографию Бенвенуто Челлини. Если боги будут к нему добры, мечтал Льюис, то ниспошлют рецидив и он задержится в больнице. Впрочем, мрачно замечает он, боги ему враждебны — и трудно их за это упрекать, учитывая, как он сам к ним относится[164]. Неделю спустя Льюиса выписали из госпиталя. Его батальон тем временем отвели с линии огня для переобучения в Ванкетен, где новобранцы отрабатывали тактику передвижения «групповыми перебежками», готовясь к запланированному большому наступлению. 19 марта батальон возвратился на передовую под Фампу возле Арраса.
Ранен в бою: наступление на Риес дю Винаж. Апрель 1918 года
В дневниках Артура Гривза в марте — апреле 1918 года часто заходит речь о его одиночестве и тревоге за Льюиса. «Я молю Бога сохранить моего друга. Не знаю, как я буду без него»[165]. 11 апреля Гривз приводит содержание письма, только что полученного от миссис Мур: ее «дорогой сын» был «убит»[166]. Гривз вне себя от скорби по Пэдди Муру и усиливающегося страха за жизнь своего ближайшего друга. Два дня спустя он поверяет дневнику свои надежды: «Если б только Джека ранили. Он в руках Божьих, и я полагаюсь на Него: пусть сохранит его живым»[167]. В отчаянии Гривз смеет уповать лишь на то, что Льюис получит достаточно тяжелую рану, чтобы его эвакуировали с передовой, а то и вернули бы домой, в Англию. В итоге именно так все и произошло.
Сомерсетский полк легкой пехоты в 18.30 14 апреля начал наступление на маленькую деревню Риес дю Винаж, находившуюся в руках немцев[168]. Артиллерийский обстрел оказался недостаточно интенсивным для того, чтобы подавить сопротивление немцев, и наступавшая пехота попала под сильный пулеметный огонь. Среди раненых был младший лейтенант Лоренс Джонсон, на следующее утро он скончался. Джонсон, член оксфордского Квинз-колледжа, явился в полк 17 апреля 1917 года и стал одним из немногих армейских друзей Льюиса[169].
Но сам Льюис вместе со своим батальоном добрался до Риес дю Винаж благополучно. «Я „взял в плен“ шестьдесят человек, то есть, к величайшему своему облегчению, увидел, что внезапно появившаяся передо мной толпа одетых в серую форму мужчин поднимает вверх руки»[170]. К 19.15 наступление завершилось, Риес дю Винаж перешел в руки Сомерсетского полка легкой пехоты.
Немцы немедленно перешли в контратаку, обстреляв деревню из пушек, а затем бросив в бой пехоту, которую удалось отбросить. Рядом с Льюисом разорвался немецкий снаряд, ранив его и убив стоявшего рядом сержанта Гарри Эйрса[171]. Льюиса доставили в британский военный госпиталь № 6 под Этаплем. Альберту Льюису было немедленно отправлено письмо (вероятно, составленное сиделкой), извещавшее о «легком ранении» сына. Затем последовала телеграмма из военного министерства примерно такого же содержания: «Младший лейтенант К. С. Льюис Сомерсетский легкой пехоты ранен 15 апреля»[172].
Альберт Льюис, однако, убедил себя в том, что сын ранен
Послужной список Уорни помогает разобраться в том, что произошло дальше. Офицер, оценивавший Уорни при присвоении ему очередного звания, отметил, что он «НЕ умеет ездить верхом», но зато «отличный мотоциклист». Выходка Уорни была и вполне предсказуемой, и достаточно фантастической: он взял взаймы мотоцикл и проехал 80 километров по бездорожью, чтобы повидать брата. В награду он смог убедиться, что брат вне опасности[174].
Льюис получил шрапнельное ранение, достаточно серьезное, чтобы в конечном счете его отправили домой, но не угрожавшее жизни. Такие раны на военном жаргоне той поры именовались «блайти», или «отпуск вчистую». По сравнению со многими ровесниками Льюис легко отделался. Вскоре он узнал, что Пэдди Мур пропал без вести, скорее всего — убит.
Именно в этот момент Гривз написал Льюису признание: он осознал, что, скорее всего, он гомосексуален — вероятно, Льюис и раньше об этом догадывался[175]. Ответ Льюиса на эту исповедь поражает внезапной терпимостью в сочетании с недоверием к традиционным моральным ценностям: «Поздравляю, старина. Я счастлив, что тебе хватило моральной отваги сформулировать свою точку зрения вопреки старым табу»[176]. Вероятно, Гривз почувствовал облегчение, убедившись, что дружба с Льюисом вынесла такую откровенность, и все же дневнику он сообщает, что «скорее опечален» ответом Льюиса[177]. Можно предположить, что, внимательно перечитав письмо, Гривз убедился: Льюис мягко дает понять, что не разделяет его ориентацию.
Надеялся ли Гривз на то, что Льюис окажется по одну с ним сторону? Важно понимать, что дневник Гривза в это время свидетельствует о глубокой эмоциональной привязанности к Льюису, равной которой в жизни Гривза ничего не было. Судя по этим записям, никакой другой человек, ни мужчина, ни женщина, не играл в его жизни подобной роли, хотя почти все это время физически Льюис находится далеко. Если от него долго нет письма, Гривз впадает в отчаяние: «Так несчастен из-за Джека. Я ему надоел? Нет ни слова от него»[178]. Особенно откровенна последняя запись 1918 года: «Что же мне делать без Дж.[179]?» Эти записи явно намекают — хотя и не доказывают исчерпывающе — что главным объектом любовного желания Гривза был сам Льюис.
Это могло бы перерасти в серьезную проблему для их отношений, но в итоге Гривз, видимо, смирился с реальностью. Всякая неловкость между друзьями рассеялась и не привела к напряжению или ссоре[180]. Льюис продолжал считать Гривза своим самым близким и доверенным другом и поддерживал связь с ним до самой своей смерти в 1963 году. Но сложные отношения с Гривзом явно сказались на размышлениях Льюиса о сути и пределах дружбы. Читателям трактата «Четыре любви» (1960)[181] следует понимать, что Льюис здесь исследует, в том числе, границы близости, привязанности и уважения в
Тем временем Льюис вернулся в Англию и 25 мая 1918 года сделался пациентом офицерского госпиталя Эндсли. Первоначально в этом здании располагался лондонский отель, но военное министерство реквизировало его, не справляясь с хлынувшим из Франции потоком раненых. Льюис уже настолько оправился, что посещал оперу (он сообщает Артуру Гривзу о наслаждении, с каким слушал «Валькирию» Вагнера) и даже доехал до Грейт Букхэма к «Старому Придире». Он также написал длинное проникновенное письмо отцу в надежде, что тот навестит его в Лондоне[182]. Альберт Льюис, однако, так и не приехал к сыну, пока Льюис оправлялся от ранения[183]. Зато приехала миссис Мур — более того, она переселилась из Бристоля, чтобы оказаться рядом с Льюисом.
Льюис и миссис Мур: начало отношений
Так что же происходило между Льюисом и миссис Мур? Чтобы хоть отчасти понять ситуацию, нужно принять во внимание ряд факторов. Во-первых, мы не располагаем документами, будь то официальные бумаги или личные свидетельства, которые позволили бы нам с уверенностью делать какие-либо выводы. Под конец жизни миссис Мур уничтожила письма от Льюиса. Единственный человек, с кем Льюис мог откровенно говорить об этих отношениях, был Артур Гривз, но опять же, из этого источника мы тоже не получаем свидетельств, проливающих ясный свет на эту ситуацию.
Зато мы достаточно много знаем о контексте, в котором развивались эти отношения. Мы знаем, что Льюис рано лишился матери и нуждался в материнской любви и понимании в трудное время, когда оказался вдали от дома и друзей. Кроме того, он собирался на войну, смотрел в лицо смерти. Исследования Великой войны подчеркивают ее разрушительное влияние на социальные и моральные устои Британии того времени. Молодые люди, отправлявшиеся на фронт, становились объектом симпатии для молодых девушек и женщин постарше, и это часто перерождалось в страстные, хотя по большей части краткосрочные, романы. Как показывают письма Льюиса к Артуру Гривзу, в ту пору он готов был к сексуальным экспериментам. Мы вполне вправе любопытствовать, зачем же миссис Мур явилась в комнаты Льюиса в Университи-колледже и почему, судя по дневниковой записи 1922 года, это событие 1917 года осталось столь дорого Льюису?
Вероятно, миссис Мур подпитывала идеализированные представления Льюиса о женщине как о заботливой, сострадающей и поддерживающей матери, с одной стороны, и возбуждающей любовнице — с другой. Я часто возвращаюсь мыслью к тому стихотворению, которое многие считают самым таинственным в поэзии Льюиса — сонету «Разум», написанному, скорее всего, в начале 1920-х. В нем Льюис противопоставляет ясность и силу разума (символизируемого Афиной, «девой» в этом сонете) и теплую тьму творческого воображения (Деметра, мать-земля). Главный вопрос для Льюиса: сможет ли кто-нибудь стать для него «и матерью, и девой»[184]?
Кто бы мог достичь такого слияния, примирить крайние — с точки зрения большинства людей — противоположности? На интеллектуальном уровне Льюис стремился к истинному браку разума и воображения, к тому, что в юности полностью от него ускользало. «Море и многие острова поэзии, с одной стороны; поверхностный, холодный разум, с другой»[185]. Позднее открытие христианской веры предложило ему тот синтез разума и воображения, который до конца жизни остался для Льюиса убедительным и подлинным.
Скрывалось ли за словами и образами Льюиса более глубокое значение, даже если Льюис не имел этого в виду? Может ли быть здесь намек на желание обрести женщину, которая питала бы и его дух, и тело? Была ли миссис Мур и «матерью», которую Льюис утратил, и «девой», по которой он томился?
С некоторой уверенностью можно сказать одно: судя по косвенным доказательствам, к лету 1917 года между Льюисом и миссис Мур складываются сложные отношения. Джордж Сэйер, близкий друг Льюиса, считающийся одним из самых проницательных его биографов, изначально считал эти отношения непростыми, но все же платоническими. Другие симпатизирующие Льюису исследования, в том числе важная и сравнительно недавняя биография того же Сэйера «Джек» (
Труднее понять другое: не как могли такие отношения возникнуть непосредственно перед тем, как Льюис отправился на фронт, откуда имел не так много шансов возвратиться, сколько почему эти отношения так долго сохранялись после войны. Большая часть романов военного времени была кратковременной (зачастую ее обрывала гибель отбывшего на фронт солдата) и проистекала больше из сочувствия и удобного момента, чем из глубокой личной привязанности и взаимного доверия. Кажется правдоподобным, что на эти отношения повлиял заключенный между Льюисом и Пэдди Муром «договор»: он задал контекст, в котором подобные отношения могли быть объяснены другим людям, и обеспечил некоторого рода моральное оправдание самому Льюису. В ту пору Льюис полностью избавился от христианской веры и явно считал себя вправе следовать тем ценностям и тем формам поведения, какие сам предпочтет. К этому вопросу мы вернемся в следующей главе.
25 июня 1918 года Льюиса перевели в Эштон Корт, госпиталь для выздоравливающих в Клифтоне (Бристоль), рядом с домом миссис Мур. Льюис написал отцу, что пытался подобрать себе госпиталь в Ирландии, но ничего подходящего не нашлось[187]. Там и тогда он узнал сначала, что его «Духи в темнице» (как первоначально назывался цикл стихотворений) отвергнуты издательством Macmillan, а потом — что их приняло издательство Heinemann. В тот момент он еще собирался публиковаться под псевдонимом «Клайв Стейплз», но 18 ноября переменил псевдоним на «Клайв Гамильтон», укрывшись за девичьей фамилией матери[188]. Книга должна была выйти в марте 1919 года.
4 октября Льюиса перевели в лагерь Перхэм Даунс на Солсбери-плейн. Миссис Мур преданно последовала за ним и арендовала комнаты в коттедже поблизости от полигона. У Льюиса появилась забытая роскошь — собственная комната. 11 ноября наконец-то завершилась Великая война. Льюиса снова перевели — на этот раз в офицерский госпиталь в Истбурне (Сассекс). И снова миссис Мур последовала за ним. Льюис известил отца об этом — совместную жизнь с миссис Мур он более не считал тайной — и предупредил, что получит отпуск с 10 по 22 января и тогда наведается в Белфаст. Уорни, тоже получивший отпуск после долгой службы во Франции, прибыл в Белфаст уже 23 декабря 1918 года и успел встретить Рождество вместе с отцом.
Затем все пришло в движение. 24 декабря Льюиса выписали из госпиталя и демобилизовали. Он уже не успел предупредить родных о такой перемене своей участи и явился в Белфаст нежданным. Запись в дневнике Уорни от 27 декабря подытоживает исход событий[189]:
Красный день календаря. Мы сидели утром в кабинете, и примерно в 11 часов на подъездной дорожке показалось такси. Это был Джек! Его демобилизовали… Мы вместе пообедали и отправились на прогулку. Словно бы страшный четырехлетний сон рассеялся, и мы вернулись в 1915-й.
13 января 1919 года Льюис вернулся в Оксфорд и возобновил учебу, столь беспощадно прерванную войной. В этом университете он проведет следующие тридцать пять лет.
Часть II
Оксфорд
Глава 4. 1919–1927
Обманы и открытия: от студента до оксфордского дона
С окончанием Великой войны в Оксфорд хлынули новые студенты. Более 1800 демобилизованных солдат и офицеров возобновили или начали учебу в первый послевоенный год. Среди них был и К. С. Льюис, вернувшийся в Университи-колледж 13 января 1919 года. К его удивлению, привратник колледжа — очевидно, это был легендарный Фред Бикертон[190] — сразу же узнал его и провел в те старые комнаты во дворе Рэдклиф, которые Льюис занимал летом 1917 года. Оксфорд существенно смягчил условия приема для послевоенного потока студентов, прошедших армию или флот. Как демобилизованный офицер британской армии, Льюис был освобожден от вступительного экзамена, который не сумел сдать перед войной[191]. Неспособность овладеть базовыми математическими знаниями больше не препятствовала ему получить диплом Оксфорда.
Льюис уже был влюблен в Оксфорд — и в его потрясающую архитектуру, и в богатое интеллектуальное наследие. Это был город культуры и образования, непричастный к имперской эксплуатации колоний или к индустриальному осквернению ландшафтов. Как писал Льюис в «Духах в темнице», Оксфорд — один из немногих великих городов, который
Льюису-студенту, как и потом Льюису-преподавателю, Оксфорд казался прекрасным городом, питающим и растящим иные империи — царства духа. Он видел
Эти видения и мечты, как был уверен Льюис, наилучшим образом питаются и растут, припадая к первоистокам западной цивилизации, к культуре Древней Греции и Рима. Желая «расширить свой ум», Льюис погрузился в языки и литературу классической эпохи.
Классические языки: студент Университи. 1919 год
Льюис давно уже принял судьбоносное решение — делать академическую карьеру в Оксфорде[193]. Запасного плана не имелось. Льюис знал, кем хочет стать и что для этого надо делать. Он выбрал классические языки и литературу, курс, который в Оксфорде именовался
В 1912 году Уильям Арчибальд Спунер (1844–1930), знаменитый филолог-классик и декан Нью-колледжа — возможно, именно его слава привлекла Льюиса и побудила подавать заявление в Нью-колледж — сформулировал суть
Хотя
Оксфордским студентам, выбравшим
Из-за высоких требований к владению языками курс
Поделиться книгой: