Помоги проекту - поделись книгой:
«Это же сколько энергии мне та девочка отдала! — Удивлялась Кэсс, — Причём сама! Какая добрая… и глупая. Но спасибо, что ли?..»
До самого вечера Кэсс брела по лесу, изнывая теперь уже от самого обычного голода, пусть и не такого острого, как энергетический. Крепко прижимая к себе тяжёлую и то и дело плачущую сестрёнку, Кэсс упрямо шла вперёд, надеясь добраться до города и что-нибудь там украсть, где-нибудь найти местечко и помощь.
Неизвестно, смогла ли бы она добраться, если бы не наткнулась на красивую лесную полянку… сплошь усеянную трупами.
Ей уже не раз приходилось видеть мёртвых, но здесь обнаружилось никак не менее сотни убитых, огромные бурые следы засохшей крови, пахло гарью и мертвечиной.
Едва сдержав рвотный позыв, девочка сначала хотела убежать куда подальше, но тут же остановилась, подумав, что у этих мёртвых могли остаться деньги или еда. Им-то они вряд ли теперь понадобятся, а вот им с сестрой могут спасти жизнь.
Положив в кои-то веки уснувшую Эву и размяв затёкшие одеревенелые руки, Кэсс неприязненно поморщилась, стараясь дышать ртом, и принялась неловко обыскивать убитых. Только у одного из четверых она нашла маленький мешочек с деньгами, и принялась было за пятого, когда почувствовала, что он ещё жив. Несмотря на то, что нож был воткнут прямо в сердце, оно билось, и это странное существо ещё дышало. Кэсс предположила, что перед ней не совсем человек, потому что кровь его была не красной и не бурой, а чёрной, как смола. Но выглядел раненный как подросток лет шестнадцати, и Кэсс вдруг почему-то стало его очень жалко. Сама досыта наевшаяся боли и страданий, она пока что не разучилась сочувствовать тем, кто тоже испытывал боль. Впрочем, к желанию помочь примешался не совсем бескорыстный довод:
«Вблизи больше нет людей, одна я с сестрой могу заблудиться. Может быть, он нам поможет, если я его спасу».
Эта мысль и отбросила все сомнения. Сжав зубы, девочка выдернула кинжал из тела подростка, и, положив руки на рану, сосредоточилась на собственной энергии, которая теперь била ключом.
Это был её странный дар: она умела сращивать ткани, кости, используя свою энергию. Эта рана затягивалась на удивление легко, и в какой-то момент Кэсс едва не сбилась, почувствовав на себе внимательный взгляд чёрных, как сама тьма, глаз. Страшная рана ещё не срослась, как незнакомец уже открыл глаза, и это было… странно. Тем более, Кэсс до сих пор не ощущала его ауру, словно он был мёртв или каким-то образом её скрыл. И, таки завершив работу, отшатнулась, зацепившись взглядом за татуировку, виднеющуюся из-под разорванной ткани рубашки.
Чёрная лилия. Знак гильдии.
Часть 5
Бальный зал королевского дворца сиял, смеялся, кружился и танцевал, пах духами и лучшими винами, пестрел красками, заражал атмосферой беззаботности. Нарядные высокородные кавалеры источали сладкие комплименты, дамы игриво улыбались, блестя подкрашенными глазами, седой и усталый на вид король поднимал уже третью заздравную чашу, и только одна девушка была не слишком-то весела.
Несмотря на то, что ей было всего шестнадцать, пожалуй, её уже смело можно было назвать одной из первых красавиц двора. Среднего роста, фигуристая и стройная, она казалась старше своего возраста и была прекрасно сложена, светлые волосы её походили на чистое золото, а глаза то и дело меняли цвет. Вот только на лице застыло каменное равнодушное выражение, иногда сменявшееся нарисованной улыбкой, которая совершенно не касалась глаз. Здесь многие были неискренни, но «маска» Хелен — а это была именно она — была слишком уж отталкивающе искусственной — настолько ей претило то, что её окружает. И, тем не менее, она неизменно привлекала взгляд, не столько даже красотой и юностью, сколько кошачьей грацией движений, какой-то особой элегантностью.
Она и в раннем детстве не любила балы и придворные расшаркивания, а уж после нескольких лет тюрьмы и подавно, потому что там она привыкла к одиночеству. Благодаря няне Августе и «невидимой подруге» оно было не чрезмерным и не давящим, а удобным и ласковым, а ещё не лживым, в отличие от большинства окружающих её теперь людей. Таких, как, например, герцог Аренхолл, главный сердцеед страны, который, по слухам, предложил пари, клятвенно пообещав во что бы то ни стало пополнить её именем знаменитый список своих «жертв», и вот уже месяц не отлипает от неё. Какими только уловками не пользовался, один раз даже поцеловать пытался, и отказа не понимал ни в какой форме. И он не один такой был, но надоедал больше остальных.
— Ах, ваше высочество, — целуя руку, которую принцесса безуспешно пыталась выдернуть, жеманно вздохнул он, — При вашей несравненной красоте просто преступление отказывать всем кавалерам в танце и сидеть среди старых дев.
Хелен едва сдержалась, чтобы не скривиться от приторности тона. Вкрадчивый голос герцога был красив, как и он сам, но для Хелен давно и бесповоротно стал походить на противное пищание комара, воркующего над едой.
— Прежде всего, ваша светлость, я бы не хотела, чтобы вы говорили так о благородных дамах, — с напускной чопорностью ответила девушка, приняв самый благовоспитанный вид, — К тому же, столь юным леди, как я, не пристало постоянно танцевать и кокетничать. Да и положение обязывает, вы же знаете, любое действие могут неправильно истолковать.
Таким образом она уже в который раз пыталась намекнуть своему настырному кавалеру, что ей как бы шестнадцать, а ему как бы двадцать шесть, и вообще она принцесса а он лишь высокородный дворянин, но даже по одной его кривоватой усмешке, такой же, как теперь, всегда становилось понятно, что его такие «мелочи» нимало не колышут.
— Когда же ещё, как не в вашем возрасте, танцевать и принимать искренние комплименты? — Улыбнулся он, — Многие дамы в шестнадцать уже замужем и меняют любовников, а вы всё строите из себя ребёнка. — и, склонившись неприлично близко, будто желая доверить секрет, шепотом добавил: — Но я питаю надежду, нет, я уверен, что всё это напускное, и под этой ледяной маской скрывается страстная натура…
На этом терпение Хелен лопнуло, как вздувшийся гнойный нарыв.
— Вы, господин герцог, наглая самовлюблённая пиявка, а ваши намёки просто оскорбительны. — Тихо, но веско отчеканила она, поднявшись и отстраняясь, после чего кивнула, обернувшись к своей свите, — Прошу меня извинить. Я выйду в сад, тут стало душно. Без сопровождения, — тут же добавила, предугадав намерения герцога последовать за ней.
Лакеи услужливо открыли перед нею двери, и девушка отправилась в сад, стараясь не думать о том, что скажет отец об её невоспитанности и самовольном уходе. Впрочем, по правде говоря ей было всё равно.
«Невыносимый человек». — Раздражённо щёлкнув веером, подумала она, машинально приподнимая подол шуршащего атласного платья, насыщенно зелёного цвета, которое было ей так к лицу и теперь сливалось с травой.
Она не в первый раз задумывалась: а что, собственно, не так с её «ухажёрами»? Все, как на подбор, благовоспитанные красавцы голубых кровей, многие из них были неглупы и влиятельны. Герцог же был просто потрясающе красив: широкоплечий, сильный, с невероятно правильными чертами лица, при желании умеющий даже быть обаятельным и интересным собеседником, одевающийся по последней моде. И хотя то, что они вьются вокруг неё не из-за глубокой и вечной любви или даже внешней привлекательности, а из-за её положения, что и ежу понятно, так это никого никогда не смущало: любая уважающая себя принцесса или королева теперь имела кучу таких прихвостней. Конечно, незамужняя принцесса обязана хранить себя для мужа, это обязательное условие, но такие прихвостни, с которыми можно позволять себе чуть больше положенного, всё равно должны быть, это как бы показатель привлекательности. Хелен, как и любой другой юной девушке, хотелось и любви, и пылких признаний, и поцелуев под луной, но не с кем попало, а под последнюю категорию подходили пока абсолютно все знакомые ей холостые мужчины. Брак же был для неё священным союзом, табу, что, кстати, тоже не вписывалось в рамки современных нравов.
Нет, всё же, скорее что-то не так с ней самой.
В моменты, когда в голову приходили такие невесёлые мысли, Хелен успокаивала себя напоминанием о том, что суженым её всё равно станет тот, кого выберет отец, так что, может, оно и к лучшему.
Добравшись до своего любимого местечка, скрытого от посторонних глаз пышною листвой ив — беседки у маленького фонтанчика в дальнем конце огромного королевского сада, принцесса сорвала спелое яблоко, и, присев, вгрызлась в него достаточно неэстетично, чтобы после стольких часов нахождения под прицелом сотен придирчивых взглядов это приносило моральное удовлетворение.
С наслаждением полной грудью вдохнув ароматный воздух, пахнущий летом и цветами, Хелен, прикрыв глаза, с забавным выражением подставила лицо лучам солнца, ласково и невесомо касающимся её. Солнце… Она так любила его. Сидя в тюрьме, она могла часами наблюдать за рассветом или закатом, ловить по комнате ускользающие солнечные зайчики. Пожалуй, это было её самым любимым занятием, когда няня Августа отлучалась и когда не появлялась Кэсс — её невидимая подруга.
По поводу последней у Хелен всё чаще появляются вопросы: была ли Кэсс настоящей, или же плодом её воображения? Ведь никто, кроме Хелен, её не видел, и появлялась она редко, в те моменты, когда принцессе было особенно одиноко. В детстве она просто не задумывалась об этом, и была рада пообщаться хоть с кем-нибудь, а потом отец вернул себе корону и статус дочери, на какое-то время вышиб из страны рейстонцев, публично казнил герцога Хорвуда, и всё вернулось на свои места. Кэсс больше не появлялась. Впоследствии Хелен старалась о ней не вспоминать, чтобы не счесть себя сумасшедшей, но знала наверняка: если Кэсс всё-таки существует и им суждено встретиться, то Хелен сразу узнает её. Природу этого знания девушка не пыталась понять — просто знала, и всё.
И хотя четыре года тюремного заключения не повредили её психофизическому развитию, всё же оставили неизгладимый след в душе. Отец много раз велел осматривать и проверять её на предмет каких-либо отклонений, но всё обошлось. Вскоре к ней приставили лучших учителей, вот только образование давали намеренно ограниченное, чисто женское: танцы, рисунки, вокал, вышивание, и совсем немного — грамматики и математики, тогда как принцесса жадно стремилась к знаниям и сбегала в библиотеку, где могла прятаться часами, пока о ней кто-нибудь не вспоминал. Единственными из преподаваемых ей уроков, которые Хелен действительно нравились, были уроки верховой езды. А вот в просьбе научить обращаться с оружием отказали — не женское дело, и всё тут. Вообще-то такой подход к её образованию был в корне неправильным и нарушающим традиции, ведь именно она должна с восемнадцатилетием стать королевой, но все прекрасно понимали, что пока жив её отец, ей это не грозит. Конкретно это Хелен только радовало, но всё же ей не хотелось, чтобы её роль заключалась лишь в последующем замужестве и воспроизведении наследника. Даже знания о магии ей давали только поверхностные, самую основу, утверждая, что всё остальное она узнает только в академии, и вообще, у неё какой-то странный дар, подход к которому она должна найти сама. Хелен старалась быть в курсе всех последних новостей, выясняя их окольными путями, неплохо разбиралась в цифрах, в политике и даже в военно-стратегическом деле, и тренировалась сама, по возможности привлекая слуг, но это, всё же, не то же самое, что если бы её обучали опытные воины, экономисты и политики. А между тем принцесса находила потраченное на это время куда более интересным, чем балы или уроки этикета.
Но более всего Хелен расстраивало не то, что её рассматривают как глупую куклу, а то, как правящая элита относится к своей стране: большинство, в том числе и сам король в последнее время проводят дни в праздном веселье, упорно игнорируя тот факт, что на них надвигается серьёзная внешняя угроза и Ористина зажата меж двух огней. Да и внутренняя политика оставляла желать лучшего: после кровавой Гражданской войны и интервенции страна лежала в руинах, и многим это было глубоко фиолетово. Попытки что-то изменить были вялыми и жалкими, ни у кого не было энтузиазма, и страна походила теперь на живущего по инерции обречённого, который смирился с тем, что ему остались считанные дни.
Это жуткое сравнение до глубины души пугало принцессу, потому что она свою страну знала и любила, чувствовала, но ничего не могла изменить. Любая её попытка собрать вокруг себя более-менее умных и адекватно оценивающих обстановку людей тут же пресекалась бдительно следящим за этим королём, у которого развилась немаленькая паранойя.
Передёрнувшись от этих мыслей, будто стряхивая их с себя, принцесса вдруг озорно улыбнулась. Ей вдруг так невыносимо захотелось пробежаться по городу, что она, забыв обо всём, забралась в кусты и, убедившись, что никого поблизости нет, обернулась…
Это был её маленький секрет, о котором кроме неё самой знала только няня Августа. Когда принцесса сидела в тюрьме, няня, жалея девочку, тайно принесла к ней котёнка, которому было всего несколько месяцев отроду. И так он полюбился Хелен, и так сильно ей хотелось вырваться из клетки хоть ненадолго, что однажды она каким-то образом соединила сознание этого котёнка со своим. С тех пор он стал её второй ипостасью, и Хелен получила возможность ненадолго выбираться из клетки через решётчатое окно, а потом сбегать из дворца и гулять по городу. Именно так она узнавала свою страну, чем живут и дышат простые горожане. Подчас зрелище было не самым приятным, и всё же Хелен находила много приятного и полезного в таких прогулках. Прежде всего, наверное, потому, что в такие моменты она чувствовала себя как никогда спокойной.
И теперь, не спеша вышагивая по неровному рельефу, радуясь жизни и свободе, Хелен не заметила, как наступил вечер, как забрела она в какие-то тёмные кварталы, и шла так, пока чьи-то грубые огромные руки не схватили её вдруг за шкирку.
Последним, что увидела Хелен, были чьи-то безумные голодные глаза, кривая предвкушающая улыбка и грязный нож. А через секунду округа огласилась душераздирающим животным рёвом, на который никто не обратил внимания — здесь такое было не редкость…
Часть 6
Медленно, сонливо, и в то же время будто опасливо присматриваясь, к городу подкрадывался вечер. Постепенно краснеющее небо и приближающееся к горизонту солнце лениво и равнодушно взирали на крыши разномастных домов, мощёные узкие улочки, мост и ухоженный ручеёк, на суетливо копошащихся, как муравьи в муравейнике, людей. Утром и днём на площадях столицы обычно было многолюдно: городские как загипнотизированные шли на призывные крики торговцев и грубоватые насмешки разряженных шутов, даже не имея при этом денег — всем хотелось хотя бы поглазеть на иноземные, радующие глаз товары или послушать уличные сплетни да спектакли. Ноне же площади начали пустеть, а лавки закрываться — все торопились домой, у каждого имелось немало дел по хозяйству и орава детей. Разве что несколько купчин из ближних стран спокойно чаёвничали перед уходом, как это у них повелось за пару недель знакомства. Товары уже были сложены в возки, кони запряжены, слуги и кучера готовы к отъезду, поэтому почтенные купцы безмятежно беседовали, важно растягивая слова. Один из них, высокий и худощавый, был напомажен, как девушка, но вместе с тем несколько грубоват и невежественен: ссутулившись, он вольготно разложил локти по маленькому столику, громко хлюпал ароматным чаем, смотрел на товарищей как-то свысока, говорил протяжно и философски, будто всё знал наперёд, а грязно-рыжая нечёсаная борода гордо торчала клином, тогда как кафтан был шит золотом и жемчугом. Впрочем, остальные два «чаёвника» были одеты не хуже и тем более не беднее. Невысокий и круглый лысый купчина так и вовсе был разодет, как павлин, а от самоцветов на его перстах и одёже слепило глаза — ободранные, как стая старых бродячих собак, нищие жадно «поедали» его дикими голодными глазами. Пухлый и круглый, как мячик, он жизнерадостно шутил и улыбался, поэтому на простодушных производил приятное впечатление. Третий, рыхлый старичок в скромном тёмном кафтане рядом с разряженными «коллегами» казался особенно бесцветным, но хитрый, острый, цепкий взгляд его выцветших глаз говорил о недюжинном уме и скрытой силе; вокруг него будто витала неведомая энергия, и каждый, кто находился рядом, нутром чувствовал в этом плечистом старичке неслабого боевого мага.
— Совсем никудышная нынче торговля стала. — задумчиво заметил высокий. — И не только в Ористине — во всём Арлоухате, кроме проклятых рейстонцев. На востоке и на севере ещё более-менее, а на южные страны будто порчу наслали: мор, засуха, голод, всюду беспорядки. Куда власти смотрят?!
— Они мало что могут. — Подумав, ответил «павлин», — Вот, здешний король из кожи вон лезет: и еду раздаёт, сколько есть, и запасы воды блюдёт, и бунтовщиков сотнями вырезает, но что толку-то? Голод в такие годы в крови не утопить. Пора бы нам, господа, вывозить капиталы, тут, глядишь, скоро хаос настанет… Война или переворот…
— Давно пора, странно, что вы только сейчас додумались. — Хмыкнул старик.
— Ну, надежда живуча… — Вздохнул «философ», — Да и привычка. Сколько уж лет здесь торгую, сколько товаров продал и купил… богатая ведь была страна!
— И на неё нашлись смутьяны. — Кивнул «павлин». — Слыхали про того Безымянного?
— Кто ж не слыхал-то? — Фыркнул высокий. — Этот мОлодец и не думает скрываться, хотя его в нескольких странах разыскивают, портрет почти в любом городе где-нибудь да есть. Он у нас объявился недавно, не больше двух недель как, но души обывателей пленил своими россказнями. Как бишь эти рифмованные насмешки называются? Пасквили, вроде… Смеётся над власть имущими, чиновниками, над политикой, даже над королями.
— Я слышал его пару раз. — пожевав губами, добавил старик. — Смутьян-то он, конечно, смутьян, но со смеху помереть можно. И, главное, ни одного слова лжи.
— Может, оно и так, но зачем народ зря баламутить? — возразил высокий. — Он, вроде как, ни к какому злодейству не призывает, но всё-таки… А правда, она, знаете ли, не всегда нужна. В неведенье жили гораздо лучше.
— Похоже, что этот малый всё воспринимает как шутку, и забавляется, словно дитё, а ведь ему может это жизни стоить. — Ответил старик. — Жалко, парень явно выделяется из толпы.
— Ха, да он же наверняка маг! При том мощи небывалой. Где это видано, чтобы человека ни в одной стране никто ни разу поймать не мог? — Произнёс «павлин».
— Авось и есть такой ловкач! Облик ведь менять никому не дано, а королевская стража не зря свой хлеб ест. — Не согласился высокий.
— А это не он ли? — «павлин» встревоженно указал куда-то в сторону, куда вдруг одновременно потекли редкие прохожие, словно в ожидании зрелища.
Улицу рассекал, как чёрный ворон, какой-то молодой человек в чёрном плаще, за которым во весь опор гналась королевская стража и полиция. Прохожие не пытались помочь блюстителям закона и даже расступались перед бегущим, а кто-то и вовсе крикнул ему вслед: «Удачи, поэт! Задай им жару!!». На скуластом красивом лице бегущего сияла насмешливая белозубая улыбка, а глаза сверкали озорно, хотя погоня явно приближалась.
Под ободряющие выкрики зевак поэт стрелой пересёк площадь и резко свернул в ближайший переулок, спрятавшись за старой раскидистой яблоней, на ходу скидывая плащ. У него была всего секунда, пока стражи закона недоуменно озирались. Этой секунды уже не впервой оказалось вполне достаточно для того, чтобы лицо, волосы и даже в какой-то мере фигура поэта приобрели совсем другой цвет и очертания. Навстречу преследователям вышел обычный старик бедняк в жалком рубище и с голодными выцветшими глазами.
Он обладал редчайшим даром, встречающимся раз в несколько сотен лет — метаморфизмом. Мог принимать облик абсолютно любого человека.
— Стой! — Они всё-таки окликнули его, однако без капли подозрения. — Тут сейчас парень пробежал, высокий такой, светловолосый, в чёрном плаще. Не видел его?
— Насмехаетесь, молодой человек? Я уже одиннадцать лет как вообще ничего не вижу. — Вполне убедительно притворяясь слепым, «возмутился» он. — Не дадите ли старику пару медянок на подаяние?..
Смачно ругнувшись, офицер отвернулся и пошёл догонять остальных, проигнорировав нищего.
— Какая жадная нынче молодёжь пошла. — Ядовито посетовал поэт, довольно ухмыляясь.
Эту часть города Байрат знал уже неплохо, и до снятой им комнаты оставалось всего ничего пути. Недолго думая, он пошёл наиболее коротким, который шёл через сеть таких же мелких, узких переулков. Здесь, среди грязи и нечистот, жили бедняки. Остальные старались обходить неблагополучный район стороной, но Байр всегда к вопросу собственной безопасности относился, мягко говоря, халатно. Снова изменив облик, чтобы идти быстрее, поэт шагал лёгкой походочкой, насвистывая какую-т незамысловатую «прилипчивую» песенку, словно не бегал от стражи и словно не замечая потрясающей отвратительности этих воняющих, загаженных уродливых улиц, толп нищих, приглядывающихся к его скромной персоне ватаг. Он с головой погрузился в размышления, и потому вздрогнул, услышав нечеловеческий рёв раненного животного, и инстинктивно поспешил на звук. Прямо за углом какой-то ободранный косматый бродяга пытался зарезать кошку, едва не истекая слюной.
Байрата передёрнуло от отвращения: он уже не раз слышал, что нагрянувший голод заставил людей вырезать почти всех кошек и собак в городах, но ни разу ещё не видел такого воочию и искренне ненавидел издевательства над животными. Потому, толком даже не задумываясь над своими действиями, парень заклинанием отправил нищего в глубокую спячку и склонился над зарезанной кошкой.
Та была ещё жива, хотя и потеряла много крови. Красивое пятнистое животное выглядело жутко в алой лужице.
Мельком осмотрев рану, поэт понял, что тут нужно зелье, а так он может только на время остановить кровь. Снова увеличив спрятанный плащ до нормальных размеров, Байр завернул в него кошку и, поколебавшись, положил рядом с нищим мешочек с остатками монет.
Казалось, всего несколько метров, и вот открывается вид на прекрасную, ухоженную улицу, мощёную гравием, где и находилась его съёмная комната. Светлая, просторная, неплохо обставленная, она была очень даже удобна, и в то же время в ней находилось всё, что могло бы только понадобиться неравнодушному к науке и знаниям магу: забитые книгами шкапы, много пергамента, перьев и чернил на столе, колбы, пробы различных жидкостей и смесей, пучки трав, ингредиенты для зелий, отвары и прочее. Как и полагается всякой холостяцкой комнате, тут царил беспорядок, но не слишком ужасающий.
Аккуратно положив на стол находящееся в стазисе животное, парень принялся методично обыскивать собственные запасы, то и дело что-то бормоча, пока не извлёк какой-то флакончик с зелёной жидкостью, несколько миллилитров которой стоили баснословных денег. Окропив ею рану кошки, маг что-то прошептал и внимательно пронаблюдал за тем, как эта рана затягивается прямо на глазах. Удовлетворённо прицыкнув и повздыхав над почти опустевшим зельем, Байр закупорил и спрятал флакончик, и хотел было уйти за ужином, как вдруг заметил на ауре кошки — почти серой, как у большинства животных — странный разноцветный узелок. Это путанное переплетение непонятно откуда взявшихся у животного разных силовых линий походило на набухшую гнойную болячку. Он, прекрасно разбирающийся в аурах, такое видел впервые, и сперва даже не поверил своим глазам.
«Что это вообще?» — озадаченно подумал парень, внимательно разглядывая диковинку и напряжённо хмурясь.
Руки так и чесались перерыть все имеющиеся справочники по нужной теме, однако после краткой, но кровавой внутренней борьбы Байр решил сначала всё-таки пойти поесть: война войной, а обед по расписанию.
Когда он вернулся — обнаружил, что кошка каким-то невероятным образом сбросила стазис, и просто спокойно уснула.
«Чёрт, да это ведь невозможно… — озадаченно хмурился парень, переложив животное со стола на кровать. — Для сбрасывания стазиса нужен разум и магия… тааак, ещё немного, и я поверю в сказки про оборотней. Надо разобраться».
Однако поиски ответов в книгах, коих у молодого человека было очень много, оказались бесплодными: ничего похожего на этот случай он так и не встретил. Была только сказка о королеве-основательнице ористинской династии, которая якобы умела превращаться в кошку, но, естественно, он обратил на эту историю «для детей» мало внимания. Попытки осторожно «развязать» энергетический узел привели только к тому, что тот слегка ослабел, но не распался.
Подумав и решив, что с этим можно разобраться и завтра, поэт немного покопался в каких-то документах, вдумчиво вчитываясь в них и что-то черкая, после чего, утомлённо зевнув и потушив свечу, спокойно лёг спать, не подозревая, какой «весёлой» будет эта вроде бы спокойная ночь.
Часть 7
Ночь гуляла по опустевшим улицам, любопытно заглядывая в тёмные окна. Кое-где ещё догорал огарок свечи или слабо мерцала во мраке лучина, но почти все дома этого бедного района были наполнены сонной негой. Съёмная комната Байрата не была исключением. Парень мирно спал, видя уже десятый сон, а в ногах его, свернувшись клубочком, спала спасённая кошка, восстанавливая силы. На ней теперь не было ни царапинки.
Но какое-то странное чувство вдруг нарушило покой Байра-лёгкое, тревожное, словно бы кто-то провёл по коже куском льда. А так как жизнь научила его доверять интуиции…
Выпутываясь из паутины сна, он вслушался в тишину, и вдруг понял, что то странно знакомое царапающее ощущение — не что иное, как идентификация его собственной аурой мощного всплеска инородной магии поблизости.
Это осознание неплохо взбодрило — Байр мгновенно подскочил, тут же приняв боевую стойку, и ловким змеиным движением вытащил из-под подушки кинжал, избавив его от бархатных, богато инкрустированных ножен.
Тишина.
«Откуда в этом замшелом районе такой мощный магический всплеск? — пытаясь отыскать взглядом раздражитель, подумал парень. — Неужели меня выследили?»
И тут какое-то мягкое голубоватое свечение привлекло его внимание. Что странно, исходило оно прямо от его кровати.
Окончательно перестав понимать смысл происходящего, Байр, щурясь, дабы хоть-что разглядеть в темноте, кроме этого мягкого свечения, быстро зажёг свечу.
Неровный свет её пламени осветил маленькую комнату, но Байр едва не выронил свечу, когда увидел… то, что увидел. Медленное превращение… трансформацию…
То, чего не было и быть не могло.
Тем не менее, происходящее не спрашивало мнения юноши на этот счёт, и заметно увеличившаяся в размерах кошка начала превращаться в человека. Выглядело это, мягко скажем, жутковато — даже Байр, немало в жизни повидавшего, пробрало до мозга костей. Исчезала шерсть, лапы с хрустом превращались в руки и ноги, постепенно менялось строение тела, головы… и вот уже через какую-то минуту, показавшуюся поэту вечностью, на кровати лежала уже девушка. Что окончательно добило парня, она была совершенно обнажённой и продолжала крепко спать, как ни в чём не бывало.
Пребывая в полнейшем шоке, Байр молча разглядывал открывшуюся ему картину застыв, как каменное изваяние.
«Так. Вроде бы попоек не устраивал, никакой травки не курил, целибат, хм, не соблюдал, чтобы такие сны снились. Тогда какого?!..»
Если бы не полное ощущение реаьности, он бы тут же решил, что у него горячечный бред, ибо оборотней — он знал это точно — не бывает. Разве что в сказках и древних легендах…
Тогда что же это?
Первое подозрение — иллюзия. Может, «шутники» какие-нибудь сыскались. Дабы проверить эту версию, Байр перешёл на магическое зрение… и, увидев ауру девушки-кошки чуть не ослеп — та вся сверкала, как разноцвтные пульсары. От этой ауры исходило живое человеческое тепло, и иллюзии на физическую оболочку явно наложено не было. Не сказать, что он никогда не видел ауры более яркой, но эта определенно была какой-то странной, и в то же время завораживающей. Байр годами изучал ауры, и не мог ошибиться. Впрочем, на тот момент это как-то само собой ушло на второй план.
По комнате разлеталось сладкое сонное дыхание девушки, длинные тёмно-коричневые ресницы спокойно лежали на молочно-белых с розовым румянцем щеках; рассыпанные по подушке волосы в свете свечи казались излучающими солнечный свет, а золотистое обнажённое тело матово сияло. Не совсем естественная для человеческого сна поза клубочом и длинные (ниже пояса) волосы скрыли всё самое интересное, но подсознание не могло не отметить, что ночная гостья очень красива.
Едва посетила это навязчивое замечание, девушка поежилась от прохлады, забавно нахмурилась и вдруг лениво открыла глаза.
В насыщенной жизни Байра случались разные неожиданности, в том числе связанные с очаровательными незнакомками в постели, но вот к такому «чуду» он оказался немного не готов, и, даже обретя возможность двигаться, предпочел притвориться предметом интерьера.
Просыпаясь, Хелен еще в полусне ощутила смену формы и какую-то неловкость, словно кто-то ощутимо касался взглядом, вызывая неприятные мурашки по спине. А когда заметила постороннего неподалеку — дрема слетела вмиг. Коротко вскрикнув, девушка схватилась за лежащее рядом скомканное одеяло и моментально укуталась им едва ли не с головой, настороженно поблескивая испуганными, как у загнанного зверька, глазами.
— О боги, — наконец отмер Байр, устало проведя рукой по заспанному лицу. — Либо я переутомился, либо тут какой-то бедлам происходит. Ты кто? И как у тебя получилось…Тьма, не верю, что я это говорю… ты оборотень?!
Сонно моргая, Хелен, наконец вспомнила, что произошло, почему лицо этого парня показалось ей странно знакомым, и догадалась, где находится. Стало чуть легче, но ненамного.
— Я… я, я все объясню. Только дайте, пожалуйста, что-нибудь одеть! — отчаянно смущаясь, промямлила она.
Не спуская с гостьи настороженного взгляда, Байр со вздохом полез в сундук. Порывшись в нём немного, достал холщовую мужскую сорочку и плащ.
— Извините, платьев не ношу, — усмехнулся он, бросив одежду на кровать.
Хелен, в свою очередь, не решилась даже пошевелиться.
— Отвернитесь, — ответила она, краснея ещё больше, хотя это и казалось невозможным
— И не подумаю. — ехидно улыбнулся он. — Не имею привычки поворачиваться спиной к незнакомым людям и нелюдям. А тут, так сказать, приятное с полезным.
Не заметив, что девушка сейчас не способна воспринимать такие шутки, уже серьезно добавил:
— Вы же явно маг, и сильный. Создайте покров темноты.
Поделиться книгой: