Меир Шалев
Мой дикий сад
Вместо введения
В один весенний день я в очередной раз собрал дорожную сумку и принялся разглядывать карту, раздумывая, куда бы отправиться сегодня. И вдруг услышал голоса, доносившиеся из моего сада.
Мужской голос кричал:
— Становитесь! Вон там! Становитесь!
Молодой женский голос спросил:
— Вот так?
Мужской голос ответил:
— Обопрись немного на него…
Взрослый женский голос велел:
— Смотри на нее. Чтоб сразу видно было, что ты ее любишь.
Я посмотрел сквозь щели жалюзи и увидел большой белый парус, плывущий в красном море моих маков. Я немного приоткрыл жалюзи, и тогда выяснилось, что парус — это свадебное платье, а в нем — невеста: крупная, полная и по-своему даже хорошенькая девушка. Рядом с невестой стоял жених — худощавый, низкорослый парень, очень тщательно причесанный и столь же тщательно недобритый, в белом обтягивающем костюме с бело-золотым галстуком и в белых туфлях с острыми носами. «Странная птица», — как говорили в нашей семье.
Тут же наличествовали два фотографа — неизменные израильские Хаим с видео и Моше с фотокамерой, а также звукооператор, гримерша и две женщины постарше — одна большая и одна маленькая, очевидно сватьи. И все они грубо топтали своими ботинками маки, люпин и голубые васильки моего сада.
Я вышел из дома и крикнул:
— Что вы тут делаете?!
Компания уставилась на меня шестнадцатью удивленными глазами.
— Слушай, ты можешь не мешать нам, пожалуйста, а? — сказал один из фотографов.
А второй возмутился:
— Смотри, он даже не понимает, что здесь снимают свадьбу!
— Вы без спроса вошли в мой сад и теперь топчете мои цветы, — сказал я сурово.
— Тебе это тоже кажется садом? — повернулась маленькая сватья к большой.
— Нет, — сказала большая сватья маленькой, — я вижу здесь просто дикую природу.
Тут и жених набрался смелости:
— Мой брат фотографировался здесь две недели назад, — провозгласил он, — и никто ему ничего не сказал.
Я подумал: «Интересно, кто из этих двух женщин его мать? Маленькая, от которой он унаследовал свой росточек? Или большая, из любви к которой он и жену выбрал таких же размеров?»
Удивительная все-таки вещь — сердце человека! Тут грубые чужие ноги топчут его цветы, а ему в голову лезут праздные мысли…
— Совершенно верно, — подтвердила большая сватья слова жениха и ненароком разрешила мои сомнения. — Обоих моих сыновей я женю в один и тот же месяц!
Я сказал:
— Значит, так — через три минуты здесь включится автоматическая поливалка, и тогда вы увидите, дикая здесь природа или мой сад.
В моем саду нет поливалок, но страх за аппаратуру, за косметику, за прически и за наряды подействовал незамедлительно: обе мамаши, молодая пара, фотографы, гримерша, звукооператор — все поспешили исчезнуть, и я вернулся домой, раздувшись от гордости. Не каждый день садовник-любитель вроде меня удостаивается такого признания — чтобы женихи и невесты приезжали издалека сфотографироваться именно среди цветов его скромного сада.
Новое место
Дом, в котором я живу, стоит в самом центре этого сада. Я хорошо помню тот день, когда увидел его впервые. Я искал тогда жилье «на природе». Ездил от деревни к деревне и от поселка к поселку, высматривал, заходил в местные лавки, расспрашивал, встречался с руководителями мошавов[1], беседовал с папашами и мамашами, секретничал с сыновьями и дочерьми и уже повидал немало подходящих домов. Но этот приглянулся мне с первого взгляда. Маленький, скромный дом, из тех, которые в давние годы называли «сохнутскими»[2], небольшая, насмерть высохшая лужайка перед входом, трава и колючки кругом да несколько декоративных и плодовых деревьев, часть которых тоже умирает от жажды.
Дом стоял на склоне. Я спустился и обошел вокруг. И вдруг, подарком, — огромный, распахнутый пейзаж, уходящий в глубокую даль до самого горизонта. Панорама открывалась двумя обработанными полями, на краях которых там и сям торчали зеленые копья кипарисов. Дальше начинались склоны двух лесистых холмов, густо усеянные импрессионистскими пятнами всевозможных оттенков зеленого. Светло-зеленый цвет фаворского дуба чередовался с темной зеленью дуба обыкновенного, между ними кое-где просверкивала блестящая зелень рожкового дерева, ярко выделялся сочный зеленый окрас мастиковой фисташки и тускло проступало слегка выцветшее зеленое одеяние фисташки израильской. А за всем этим зеленым, словно из летней мглы сотканным одеянием Долины из конца в конец горизонта расстилался знакомый хребет — гора Кармель. Какой долины? Не хочу никого обидеть, но в Израиле, когда «Долину» пишут с заглавной буквы, имеют в виду одну-единственную долину — мою, Эмек Изреэль, а в переводе — Изреэльскую долину[3].
Я обернулся, чтобы посмотреть на дом и с этой стороны. Участок уходил здесь вниз, под откос, и потому задняя, обращенная к полям часть дома была приподнята на тонких бетонных столбах, так что между полом и землей оставалось небольшое пространство. Кто-то установил там маленький сетчатый загончик для кур. Я заглянул в него и увидел четыре маленьких трупика, покрытых высохшими перьями — такими же высохшими, как и железное корытце рядом с загоном. Этот человек, покидая свое жилище, оставил кур умирать от голода и жажды в их проволочной тюрьме. И все же дом наполнил меня какой-то странной радостью — радостью предчувствия любви, — и даже жестокий поступок бывшего хозяина не мог подавить это чувство.
Я осмотрел деревья и кусты вокруг. Старая груша, увядающий лимон, тенистый пекан, два дуба и три фисташковых дерева. Мелия, бегония, большой, жесткий кактус-опунция, который в Израиле называют «сабра». Только свежий куст марихуаны выделялся своей живой зеленью на этом коричневом и желтом фоне. Я даже подивился кто же это приходит сюда и поливает этот куст с такой преданностью?
Перед самым домом стояли два фиговых дерева, на которых уже завязались первые плоды, но когда я подошел поближе, то увидел маленькие бугорки свежих опилок, окружавшие стволы. Это сулило беду. И действительно, более тщательный осмотр выявил многочисленные отверстия на обоих стволах. Отверстия эти вели в древесные норы, выточенные в деревьях личинками усача-дровосека. Верная примета смерти, которая уже вгрызлась в тела этих фиг и со временем непременно повалит их на землю.
Все увиденное громко возвещало о том, что этот сад потребует долгих раздумий, серьезных приготовлений и большой работы. А я, хоть и тянулся с детства к природе, опыта в садоводстве почти не имел — если не считать опытом наблюдение со стороны сначала за дедушкой, в мошаве Нахалаль, а потом за его дочерью, моей мамой, — в Иерусалиме.
Дедушка владел искусством посадки растений. У себя в мошаве он насадил виноградник, разбил сад и вырастил цитрусовые плантации. Мне нравилось смотреть, как он подрезает и подвязывает виноградные лозы, — точные движения его рук буквально зачаровывали меня. Я был маленький и еще не умел выразить это в словах, но уже тогда я чувствовал, что движения мастера, знатока — самые красивые из движений, таящихся в человеческом теле. Я и сегодня могу бесконечно наблюдать за работой столяра, слесаря, каменотеса, пекаря, специалиста, подрезающего копыта у коров. Это нравится мне куда больше, чем смотреть на спортсменов или балерин.
Мой дед вырос в семье украинских хасидов, но, когда повзрослел, сменил веру и от служения Богу перешел к служению земле. Однако свои уроки в хедере не забыл: первыми посадил у себя во дворе, возле виноградника, маслину, гранат и смоковницу (она же инжир) — именно те плодовые деревья, что перечислены в Торе среди «семи видов» растений, которыми благословенна Страна Израиля. Ближе к дому он посадил апельсин, грейпфрут, еще два граната и какое-то невероятное дерево, которое одновременно рожало апельсины, лимоны, клементины и вдобавок еще какой-то вид цитрусовых — возможно, тот же грейпфрут, а возможно (в духе наших семейных выдумок) авокадо или даже помидор. Как бы то ни было, но это дерево вызывало у меня постоянное удивление и даже волнение. А еще больше взволновал меня ответ мамы, когда я спросил ее, как дедушке удалось создать такое чудо. «Он волшебник», — сказала она. Годы спустя я узнал, что все чудо состояло в совершенно обыкновенной прививке на подвое померанца, но к тому времени впечатление от ее ответа глубоко врезалось в мою память и тех пор уже не исчезало.
Мама и сама ухаживала за нашим маленьким садиком в Иерусалиме, где мы жили в районе Кирьят-Моше. Когда мы переехали туда, мне было года четыре. Район был только что построен, деревья и цветы еще не поднялись, и место выглядело, как строительная площадка. Но перед домом, в котором мы жили, была полоска земли, разделенная на маленькие участки, предназначенные для садиков. А дальше начиналась скалистая почва. Мама последовала деяниям отцов[4] и сразу же стала осушать болота и поднимать целину, то бишь посадила на нашем участке георгины, хризантемы и фрезии, а также маленькие симпатичные кустики, прозванные в народе «летним кипарисом», — декоративное растение, очень распространенное и обычное в те времена, а сейчас почему-то нигде не попадающееся на глаза. Ко всему этому она добавила традесканцию, или «зебрину висячую», она же «вечный жид» или «блуждающий странник», и эта «зебрина» поспешила покрыть каменный забор, тянувшийся вдоль тротуара, своими розовыми цветочками на свисающих до самой земли стеблях.
Капельниц для поливки в ту пору еще не было и в помине, и мама копала ямки, рыла каналы и поливала свой садик с помощью шланга и лейки. Тогда был такой обычай: завидев шланг, прохожие подходили и просили напиться. Некоторые подносили край шланга к самым губам, другие складывали руку горстью и пили из нее. О первых мама говорила: «Пьют, как городские», — с презрением, характерным для мошавников, — зато вторые, по ее словам, «знают, как пить». У всех мальчишек в нашем районе был тогда в кармане, вместе с ключом от дома, ключ с квадратной головкой — открыть чей-нибудь садовый кран, попить и завернуть кран обратно. Так мы утоляли жажду, когда в полдень возвращались из школы домой. Были такие хозяева, которые встречали нас приветливо, а были и такие, что прогоняли с криками и угрозами.
Позади дома мама разбила еще один маленький садик, совсем другого рода. Там не было ничего, кроме нескольких считанных квадратных метров скалистой почвы, но она привыкла к тяжелой работе еще в мошаве, ей хотелось сеять и высаживать, и она умела это делать. Она привозила землю, тачку за тачкой, с поля, что неподалеку, — сегодня там построены жилые дома и ешива «Мерказ а-рав», — а потом удобряла ее собранным там же навозом от коров, которые жили в маленьких коровниках, разбросанных по близлежащему Гиват-Шаулю, и паслись возле нашего дома. На этой земле она посадила сливу и гранат, а в расщелины между скалами натолкала луковицы и семена цикламенов. Наш сосед, учитель и натуралист Амоц Коэн, посадил на соседнем участке виноград, окружил его кустами сабр, и постепенно оба эти участка обрели вид небольших ухоженных садов.
Я вспоминал об этом сейчас, снова и снова разглядывая найденный мною дом и окружающую его местность, и сожалел, что со мной нет ни деда, ни мамы, ни соседа, чтобы наставлять меня и делиться опытом. Но через несколько дней, когда я уже купил этот дом и расположился в нем, ко мне в гости пришел один из поселковых стариков, и я нашел в нем «сосуд, полный благословения». Его звали Иосиф Заира, и подобно большинству основателей этой деревни, он тоже был родом из Румынии. Об этом говорило и его прозвище — Пуи, что по-румынски означает «цыпленок».
Несколько лет спустя Пуи ушел в лучший мир. Но я хорошо помню его и ощущаю его отсутствие. Занятный был человек — образованный и насмешливый, сентиментальный и циничный, одаренный художник и большой специалист по плодовым деревьям. Во время наших многочисленных последующих встреч он познакомил меня с несколькими главами из истории «Великой Румынии», как он называл свою любимую родину, научил игре в шеш-беш, в которой творил чудеса, и показал, как нужно пить цуйку[5].
А в первый свой приход он принес с собой пилу и велел мне спилить все мертвые ветки лимона.
— Спили все! Не бойся — вырастет заново. Нам бы так вот — снять с себя все, что в нас умерло, в душе и в теле!
Я последовал его указаниям — спилил все и заодно выкопал вокруг лимона большую ямку для полива.
— Диаметр должен быть такой же, как у самого дерева. Не ствола только, а всего дерева, с ветвями.
— Такая широкая? — спросил я.
— Я тебе удивляюсь, — сказал он. — Ведь ты же из семьи земледельцев. Разве тебе не говорили, что дерево растет и внутри земли? Но его подземные ветки — это корни, и оно растет наоборот, не вверх, а вниз! А для этого ему нужна вода, много воды.
И вот так я пилил, и копал, и поливал, и мой лимон действительно воспрял духом: его увядшие было листья ожили и распрямились, к ним добавились новые, он расцвел и ответил мне добром за добро — множеством маленьких, уродливых и самых вкусных лимонов, какие я когда-нибудь ел.
Я скосил и убрал сорняки и колючки, подстриг и полил лужайку, чтобы возродить и ее, а затем посадил живой забор из бугенвиллей, чтобы они отделили меня от улицы. А потом лето кончилось, и миновала осень, и пришла моя первая зима на новом месте. Пошел дождь, и все семена «волчцов и терний», как их называл пророк Исайя, — все эти мальвы, и свинорой, и все прочее, что наши предки называли бурьяном и терном, а мы теперь даже не знаем, что это было на самом деле, — все это снова проросло. И я почувствовал себя, как Язон, окруженный несметными полчищами врагов, которые буквально на глазах вырастали из посеянных в землю зубов дракона. Я понял, что меня ожидает затяжная и тяжелая война, потому что мои враги сильны и упрямы и сдадутся не скоро.
Однако прошло всего несколько недель, и вдруг возле моего дома поднялись и расцвели несколько цикламенов. А чуть подальше неожиданно выглянул одинокий нарцисс. А в садике соседнего с моим дома произошло захватывающее дух событие — там внезапно и разом расцвели сотни красных анемонов, которые окрасили и украсили его и превратили мое северное окно в раму восхитительной картины.
Когда сезон цветения кончился, я попросил у соседа разрешения и собрал в его саду семена этих анемонов. Семена цикламенов я принес с соседнего кладбища, а луковицы гиацинтовой пролески и семена мака, синего василька и люпина — из сада товарища. Семена вьюнка я собрал с тех кустов, что тогда цвели на обочинах шоссе номер шесть, а рассаду шалфея, микромерии и майорана купил в питомнике. Там же я приобрел ладанник голубой и ладанник белый. Знатоки называют их «курчавый» и «шафранолистый», но мы, невежды, говорим просто «голубой» и «белый».
Это было начало. С тех пор я добавил в мой сад много других диких растений — одни посеял, другие высадил в виде готовых саженцев. Со временем я приобрел и некоторые навыки в их выращивании. Но до настоящего садовода я так и не дорос. Может, начал слишком поздно, а может — слишком занят был другими делами. Поэтому книга, которую вы открыли, — не руководство и не учебник, ни по ботанике, ни по садоводству. Это всего лишь собрание разрозненных заметок об одном скромном диком саде и об одном садоводе-любителе, который обрабатывает и охраняет этот сад, потому что в довольно позднем возрасте нашел себе новое хобби, а может быть — даже новую любовь.
Морской лук
Два растения, которые господствуют сегодня в моем диком саду, каждое в свой сезон, — это морской лук и цикламен. Оба они геофиты, то есть запасают себе пищу под землей, первый — в луковицах, а второй — в клубнях. И оба — растения многолетние, из тех, что год за годом рождают новые листья и раскрывают новые цветы. Цветы у обоих изящные и нежные и в то же время выносливые и долгоживущие. И поскольку это мои любимые цветы и ухода они требуют не очень большого, а вреда им не могут причинить даже слепыши и дикие кабаны, я вырастил в моем саду большие колонии морского лука и цикламенов, и они каждый год радуют мои глаза и сердце.
Одно лишь огорчает меня — что их цветы не могут увидеть друг друга, потому что они появляются в разные сезоны. Морской лук цветет во второй половине лета и выпускает зеленые листья, когда заканчивает цвести. А цикламен, кроме нескольких исключений, о которых я еще расскажу, свои цветы и листья разворачивает одновременно — но зимой.
Морской лук вызывает у меня особенное восхищение. Это сильное, живучее растение приспосабливается ко многому и довольствуется малым. Оно хорошо чувствует себя в долине и на горах, в пустыне и на морском побережье, в жару и в холод, в тени и на свету, и на самых разных почвах. В самый тяжелый летний сезон, когда все окрест желтеет и сереет и куда ни глянь одни лишь сухие колючки да пересохшая, потрескавшаяся земля, он поднимает к небу сильный и стройный жезл своего стебля, на вершине которого сияет свежее белое соцветие. И не просто поднимает — когда стебель морского лука начинает пробиваться из луковицы, он растет с завидной скоростью, по 10–15 сантиметров в день! Почему же он вкладывает столько стараний именно в самый жаркий, засушливый и тяжелый сезон? Потому что морской лук — растение умное: он цветет в конце лета, чтобы не конкурировать с другими цветами за внимание насекомых.
Дело в том, что, вопреки расхожему мнению, растения выращивают цветы вовсе не для того, чтобы радовать человеческие сердца, и даже не для того, чтобы их ставили в вазы, заплетали в венки и дарили любимым. Цветы — это половые органы растений, а само цветение имеет целью размножение. Но поскольку у растений нет той возможности двигаться, которая необходима для встречи и соприкосновения, то большинство из них нуждается в насекомых, которые переносили бы пыльцу от самца к самке. И поэтому большинство растений цветет в конце зимы или весной, когда земля наполнена влагой, погода дружелюбна и великое множество насекомых порхает в воздухе, навещает цветы, упивается нектаром, объедается пыльцой и переносит ее на своих лапках к следующему цветку.
Беда, однако, в том, что многие виды растений цветут в один и тот же сезон и поэтому конкурируют друг с другом — кому удастся привлечь больше насекомых. А привлекательности ради они окружают себя приятно-соблазнительными запахами, облекаются в заманчивые формы, зовут к себе яркой окраской и стараются произвести побольше пыльцы и нектара. Можно даже сказать, что подобно тому, как в животном мире самцы ухаживают за самками, так в мире растительном и самцы, и самки ухаживают за жуками, бабочками и пчелами.
Морской лук выбирает другой путь — он отдаляется от цветущей весенней толпы и раскрывает свои цветы как раз в конце лета. С одной стороны, это самый тяжелый и засушливый сезон в году, но с другой стороны, именно поэтому его цветок — единственный в такое время в округе и, в сущности, почти единственный вообще. У меня в саду в это же время цветет только скромная лилия, именуемая «мелкоцветной», цветок которой такой же белый, как у морского лука, и запах такой же слабый, как у него, потому что им обоим не нужно прилагать особенных усилий и выращивать привлекательные цветы — в это время года у них нет конкурентов. Насекомые так и набрасываются на них, и я не раз видел, что их посещают также бабочки-нектарницы. Стоят на жезлах моего морского лука, качаясь, как акробаты на шесте, или порхают вокруг него, и пьют, и пьют нектар.
Я осмелюсь предположить, что эта стратегия морского лука имеет еще одно преимущество: его семенам, которые разовьются после оплодотворения поздним летом, не придется месяцами ждать прихода дождя. Они созреют к началу осени и не будут так уж долго открыты обжигающему зною, сухому воздуху и голодной пасти животных.
Однако цвести, когда вокруг жарко и сухо, весьма нелегко. Поэтому морской лук выращивает в земле большую луковицу и толстые, глубоко уходящие в почву корни. Вся эта подземная система заранее впитывает и накапливает воду и пищу. Кроме того, его большие зеленые листья, которые всю зиму и весну занимались фотосинтезом и вносили свой вклад в пропитание, летом совершенно высыхают, чтобы не отдавать воздуху драгоценную влагу. И сверх всего этого морской лук умеет также защищать себя от голодных животных: у него едкий, неприятный вкус и в нем есть ядовитые вещества, так что одни лишь горные козлы решаются, да и то лишь кое-где, надкусить кончики его листьев.
Поскольку в моем саду много морского лука, я не раз слышу вопрос: откуда у меня все эти растения? На такой вопрос я отвечаю, удивляя большинство вопрошающих, что основную часть этих растений я посадил в виде семян. Некоторые, однако, проросли сами, когда я рыл канализационную траншею. И есть здесь также такие, которые пришли ко мне просто с обочины. Я тогда случайно проходил по дороге, где орудовал канавокопатель. По ходу своей работы он выворачивал и давил целые колонии морского лука, и я подобрал там несколько десятков луковиц, прежде чем их залили асфальтом.
Помню, как по дороге домой, веселый и довольный добычей, я раздумывал, высадить ли все эти луковицы рядом, в одной колонии? Ведь они родственники и наверняка захотят и у меня в саду жить рядом. С другой стороны, подумал я, среди них, вероятно, найдутся и такие, которые уже надоели друг другу и хотели бы пожить порознь. В конце концов, я спросил у них самих. Всех тех, кто кричал: «Рядом!» — я посадил тесной компанией, а тех, которые кричали: «Отдельно!» — или: «Только не рядом с этим!» — в разных местах моего сада. А все остальные отнес на кладбище в мошаве Нахалаль и высадил там между могилой мамы и могилой ее брата Менахема. Я думаю, что маме и дяде нравится это мое решение, и похоже, что цветам оно тоже понравилось, потому что они в тот же год расцвели и с тех пор, знай только цветут и множатся в числе. Кстати, после того, как я все это проделал, я узнал, что высаживание морского лука на кладбищах — весьма распространенный обычай у местных арабов, потому что они видят в белизне его цветка свидетельство непорочной честности умершего.
Большая луковица морского лука обычно выпускает свой жезл в первое же лето после того, как ее пересадили на новое место. Это приятно, и это радует, но мне больше по душе те растения морского лука, которые я посадил сам, в виде семян, и цветения которых я ждал дольше. Я следил за ними от посева до первого прорастания, видел, как они медленно-медленно растут, терпеливо ждал, пока они повзрослеют и выпустят цветы. И не думайте, что это легко: от посева морского лука до его первого цветения проходит примерно восемь, а иногда и все десять лет! За весь первый год семя выпускает лишь один-единственный листочек, этакий маленький зеленый кинжал, и формирует в земле маленькую нежную луковичку. И так год за годом: растение развивается и растет, выпускает и удлиняет свои корни, умножает листья наверху и утолщает сочную чешую своей луковицы в земле. И только став размером с кулак, эта луковица обретает способность выпустить свой первый цветущий жезл. Десять лет ожидания и терпения — но этот первый цветок наполняет сердце особой радостью, точно первая любовная близость после долгого ее ожидания.
Кстати, морской лук размножается не только с помощью семян или канавокопателей, но и путем образования новых луковиц. Однажды я получил этому громогласное, в полном смысле этого слова, доказательство. Я поставил у входа в дом два больших глиняных горшка с землей и в каждый из них вложил по две луковицы морского лука. И в один прекрасный день, много лет спустя, когда я — совершенно случайно — стоял рядом с ними, я вдруг услышал странный звук, как будто там внутри что-то глухо и с силой лопнуло, — и у меня на глазах один из этих горшков треснул, и вся его земля рассылалась по полу. Когда я подошел, чтобы поднять те две луковицы, которые когда-то посадил в него, я обнаружил там третью, еще соединенную с одной из моих двух. То была новая луковица, которая росла и давила на стенку горшка, пока он не лопнул.
Долгая жизнь рядом с морским луком открыла мне, что его цветение меняется от года к году. Есть годы тучные и есть худые. Народное поверье гласит, что, если морской лук цветет рано и жезлы с цветами появляются сразу на многих луковицах, это предвещает дождливую зиму, а если лук цветет скудно — зима будет засушливой. Я довольно часто пробовал прогнозировать будущее на основании наблюдений за морским луком в своем саду. А потом рискнул даже время от времени публиковать эти прогнозы в газете — и с тех пор продолжаю с успехом это делать. Некоторые ботаники, однако, опротестовали эти мои прогнозы и решили поправить меня. По их мнению, все мои угадки были случайны, потому что на самом деле характер цветения морского лука зависит от того, какой была предыдущая зима, а не от того, какой будет последующая. Та луковица, которая получила обильную порцию дождя и в результате стала больше, углубила свои корни и вырастила большие и многочисленные листья, такая луковица накапливает достаточно сил и питательных веществ, чтобы произвести впечатляющее цветение, но оно свидетельствует о прошлых дождях, а не о будущих. Я выслушал ботаников, почтительно склонив голову, и признал, что с точки зрения науки они совершенно правы, но остается фактом, что вот уже несколько лет подряд мои прогнозы более точны, чем прогнозы профессиональных синоптиков, а кто я такой, чтобы спорить с успехами, особенно если они мои.
Кроме насекомых, морской лук привлекает в мой сад и других малых мира сего — детей из поселкового детского сада. Год за годом, выпуск за выпуском, они приходят сюда со своей воспитательницей посмотреть, как он цветет. Сначала я слышу, как приближается их шумная и возбужденная компания, а потом вижу, как они входят в сад — мальчики и девочки четырех-пяти лет, все в сандалиях, шортах и панамках, топают за воспитательницей, как стайка гусят, которых с рождения приучили идти за данным человеком.
Она приказывает им: «Не трогать, только смотреть!» — и малыши — в отличие от той невесты и ее матери, и будущего мужа и его матери, и фотографов с их косметичкой и звукооператором — осторожно усаживаются вокруг цветов морского лука. После чего сразу же начинается прошлогодний диалог с теми же рифмами.
Воспитательница: «Что это цветет вокруг?»
Дети: «Это цветет морской лук!»
Воспитательница: «А почему он цветет в эту пору?»
Дети: «Потому что осень наступит скоро!»
А потом они хором поют ту песню Номи Шемер «На Новый год, на новый мой», где она так красиво сравнила цветок с новогодней свечой: «На Новый год, на новый мой, зажегся в поле лук морской». Действительно, тот, кто видел цветущий морской лук в утренние часы или перед закатом, знает, что, когда солнце стоит низко, соцветие лука сияет, как свеча, горящая белым пламенем. И всякий, кто любит навещать колонии морского лука на природе, знает, что именно в эти недели удостоится особенно великолепного зрелища
Поэт Натан Ионатан в своем стихотворении «Белые свечи морского лука» тоже провел это сравнение:
А в стихотворении «Есть цветы» он воспел их красоту:
Сияние соцветий морского лука, стройность и высота его жезлов, их выносливость и прочие замечательные качества побудили наших древних предков использовать это растение для размежевания границ. Наши мудрецы, светлой памяти, говорили даже, что Иисус Навин отмечал им владения колен Израилевых. И действительно, в качестве пограничного камня морской лук имеет явные достоинства — это растение дешевое, стойкое и возрождается после любого бедствия. У него есть также особое достоинство для земледельцев: его жезлы поднимаются и цветут как раз в тот сезон, когда хозяину особенно важно видеть границы своего поля, — в сезон пахоты. И они цветут не только в нужный сезон, но и в нужное время дня. Утром и ранним вечером, до и после пика жары, как раз в те часы, когда крестьянин выходит пахать, соцветия морского лука вспыхивают своим белым огнем и указывают ему границы его участка.
Однажды я вышел в сад, когда туда пришли дети, поздоровался с ними и вместе с ними выслушал урок природоведения. Воспитательница объяснила им, что каждый день вокруг жезла морского лука раскрываются примерно пять кругов новых соцветий. Назавтра они завянут, и вместо них расцветут пять новых кругов, что над ними. А потом она показала им те соцветия, которые раскрылись в этот день, и те, которые откроются завтра, а также те, которые уже отцвели, завяли и скоро станут семенами.
Так ли уж важно, чтобы мальчики и девочки четырех-пяти лет знали все это? По правде говоря, не очень. Те дети, которые не получат этих знаний, тоже могут со временем стать законопослушными гражданами и хорошими специалистами. Может быть, они даже изобретут какое-нибудь очередное приложение для смартфона, которое спасет весь род человеческий. Но ребенок, который в четыре года узнал, как цветет морской лук, несомненно будет лучшим человеком, когда ему исполнится шесть, семь и так далее. А такой перспективой, как мне кажется, не стоит пренебрегать.
Цикламены
Все любители природы знают, что цикламены цветут зимой, и мои цикламены ведут себя точно так же. Люди, прогуливающиеся в эту пору по моей улице, то и дело останавливаются посмотреть на них. Как-то раз одна такая гуляющая дама спросила меня: «Как это вам так повезло заполучить участок, где столько цикламенов?» Меня очень позабавило слово «заполучить». Подобно той новобрачной паре, которая пришла фотографироваться на фоне моих цветов, эта дама не могла себе представить, что сад из диких цветов — тоже сад и он тоже требует большого труда: тут тебе и посев семян, и посадка луковиц и клубней, и окучивание, и прополка, и поливка.
Цикламен нравится всем, кто его впервые видит, он распространен и знаком даже больше, чем морской лук. У него по-особому красивый цветок — красивый и сам по себе, отдельно от других, и в пестроте оттенков, которыми он разнообразит свои тесные колонии — от светло-розового, почти белого, до глубоко фиолетового. И замечу еще одно: вопреки тому, что думают многие, у цикламена есть запах. Правда, запах слабый и тонкий, но тем не менее приятный и свежий. Когда цикламен растет в одиночку, почуять его запах можно, только нагнувшись к самому цветку, но, когда цветет большая компаниях цикламенов, этот запах окружает их и висит в воздухе, точно прозрачный душистый занавес
При близком рассмотрении обнаруживается, что у цикламена своего рода «обратное» строение: верхушка стебля загибается, как верхушка пастушьей палки, и склоняется вниз, но лепестки, изгибаясь, поворачиваются вверх, как будто бы исправляя то, что испорчено стеблем. Кроме того, у цикламена есть еще одно симпатичное свойство: он обладает индивидуальностью, своим неповторимым «отпечатком пальцев», точнее — листьев. У каждого цикламена рисунок прожилок на листьях — свой, особенный, и отличается от рисунка на листьях любого другого цикламена.
Подобно моему морскому луку, большинство цикламенов в моем саду я не посадил, а посеял. Обычно я высеваю их семена в цветочных горшках и ящиках, и только через три-четыре года пересаживаю молодые клубни в сад, на их постоянное место жительства. Но у меня есть и такие цикламены, которые цветут в трещинах уличного тротуара возле моего дома или в расщелинах стоящей в саду скалы. Эти я посеял с самого начала. В такие трещины трудно затолкать взрослые клубни, но туда легко засунуть семена. А потом можно — и даже стоит — добавить туда землю. И ждать. Семя прорастет, в земле образуется клубень, он приспособит свою форму к доступному ему пространству и начнет выпускать листья и цветы без всяких претензий и требований. Ведь цикламен скромен не только на вид. Его требования тоже скромны: немного солнца, хорошо просушенная почва и садовник, у которого есть терпение.
В первый год после посева семени цикламен выращивает клубень размером в шарик для настольного тенниса, и из него поднимается всего один листок. Это маленький листок, размером с ноготь большого пальца, но и он уже имеет ту форму сердечка, которая так типична для листьев взрослого цикламена. На второй год поднимется еще листок и клубень удвоит свой размер. А через три-четыре года он выпустит первый цветок, и с этого времени новые бутоны уже будут появляться каждый следующий год. Клубень цикламена продолжает увеличиваться все время жизни растения, каждый год добавляя все новые листья и цветы, и это тоже одна из особенностей цикламена — чем он старше, тем он красивее.
Но некоторые из цикламенов, растущих в моем саду, я принес из других мест в виде взрослых, уже больших клубней. Одну такую колонию я назвал «Метула», потому что большинство ее клубней были взяты с территории, которая позже стала новым районом города Метула (хочу подчеркнуть: по приглашению и с ведома местных органов власти). А другая колония, побольше, называется «Ифат», потому что клубни ее цикламенов я привез со склона, который сегодня составляет часть одноименного кибуца. Районный совет Изреэльской долины пригласил тогда всех своих жителей приехать на участок, отведенный под будущую застройку, и собрать для себя клубни растущих там цикламенов. Кто же настолько глуп, чтобы не отозваться на такое предложение?! И действительно, я оказался там одним из многих. Сюда пришли и те, кто мечтал создать большие колонии цикламенов в своем саду, и те, кому хотелось всего-навсего посадить несколько цикламенов у себя на балконе или даже один-единственный цветок в горшке на подоконнике. Здесь были и молодые родители, приехавшие с малыми детьми, чтобы преподать им знание природы и привить любовь к ней, и пожилые пары с внуками или без, и даже несколько иммигрантов из России, которые вообще-то выбрались собирать грибы, но подошли поближе посмотреть, зачем собрались люди. И было приятно слышать, как их акцент слегка смягчает все «е» в ивритском слове «ракефет», означающем «цикламен», и оно начинает слышаться как чисто русское слово.
Были здесь, конечно, и люди, которые не отличали цикламен от сливы. Эти срывали и топтали все направо и налево, но вот какое чудо: здесь было совсем не так, как бывает у нас обычно на улицах и дорогах, — тут можно было сделать человеку замечание и объяснить ему, что к чему, без того чтобы на тебя замахнулись киркой или подняли кулак. И наконец, не обошлось здесь и без эстетов, которые презирают любые «массы», что человеческие, что ботанические, — им, как объяснил мне кто-то из них, подавай одни лишь «орхидеи и офрисы». У таких изысканных людей душа тоже возвышенная и аристократическая, и потому простые люди, как я, которые собирают обыкновенные цикламены и обыкновенные анемоны, в их обществе испытывают вполне оправданное чувство неполноценности.
Те, кто пришел сюда с лопатой, немедленно раскаялись. Почва скалистая, лезвие лопаты широкое, и, входя в землю, оно где-нибудь обязательно наткнется на камни. Знающие люди вооружились кирками. К тому же опыт помогал им по диаметру листьев оценить размеры и расположение клубня, даже если он полностью скрыт под землей, и они знали, куда опустить кирку, чтобы не повредить клубень. Один из таких людей, человек умелый и ловкий, работал рядом со мной, и после небольшого обмена мнениями о преимуществах большой кирки (его) и достоинствах маленькой кирки (моей), он рассказал мне, что в его саду уже полным-полно диких цветов всех видов, а сюда он приехал за клубнями цикламенов, чтобы удивить всех соседей по поселку. Он уже какое-то время тайком прячет луковицы и клубни и высевает семена самых разных цветов на обочинах тамошних улиц и площадей. В следующем году все его цветы должны расцвести пышным цветом, и пусть тогда все в поселке гадают, откуда это вдруг появилось.
— И вы им не расскажете? — спросил я.
— Нет, — сказал он. — Только я буду знать. А для всех остальных это будет приятный сюрприз.
И его лицо осветилось такой улыбкой, что он сам стал похож на большой цветок.
Я посмотрел на него и вспомнил книгу Жана Жене «Человек, который сажал деревья», — маленькую книжку, вышедшую в свет в пятидесятые годы минувшего века. Она была переведена с французского на иврит и на многие другие языки и по сей день завоевывает сердца все новых читателей. Действие в ней начинается задолго до Первой мировой войны. Герой книги, пастух по имени Эльзеар Буффье, живет в небольшой пустынной и почти безлюдной долине, затерянной между склонами Альп и Провансом. Жителей там мало — только люди, которые тяжким трудом зарабатывают свой хлеб, угольщики да пастухи.
Как-то раз этому Эльзеару приснился длинный и необычный сон, и после этого он посвятил себя его исполнению. Каждый день он брал в свою пастушью сумку семена деревьев — в основном желуди дуба, — и, когда шел со своим стадом, зарывал их в землю то в одном, то в другом месте. Так он делал многие годы, пока в конце концов большая часть долины покрылась деревьями, выросшими из этих семян деревьями. Их корни связали землю, поэтому дожди не унесли ее, и в результате долина стала расцветать. Там поднялись растения, появились птицы, вернулись люди и звери, каким-то чудесным образом возродились и снова стали бить источники, и ручьи побежали по высохшим руслам. И все это было делом рук одного человека, простого пастуха, который был озарен высокой мечтой и одарен способностью к действию. Но нельзя забывать, что это также плод воображения и труда писателя, и к этому я добавлю, что этот писатель написал свою книгу так замечательно, что многие люди годами верили, будто это подлинная история. Были даже такие читатели, которые решились отправиться в описанные автором места, чтобы своими глазами увидеть все эти леса и ручьи, а может быть, даже и самого пастуха, и потом сердились на Жана Жене, так что ему пришлось в конечном счете признаться, что, как свойственно писателям, он сам придумал эту историю.
Все это я рассказал на том склоне моему новому знакомому, нашему местному Эльзеару Буффье, а потом собрал свою добычу и довольный вернулся домой, чтобы заложить в своем саду еще одну колонию цикламенов.
Дикие деревья
Я уже говорил, что, когда осматривал свой новый дом перед покупкой, обнаружил вокруг него несколько декоративных кустов и садовых деревьев. Видимо, их посадили те, кто жил здесь до меня. Из кустов здесь были бегония, мелия, большой куст роз, средних размеров куст сирени и огромный, жадно разросшийся массив бледно-голубой капской свинчатки, а из деревьев — груша и маленькое деревце миндаля. Бегонию мне пришлось выкопать, и я еще расскажу об этом поступке, основную часть свинчатки я сжег, а оставшееся перенес в другой угол сада, чтобы служила там естественным забором. Все прочее по-прежнему растет у меня, и хотя груша и миндаль — не дикие деревья, я оставил их тоже.