Бен рассмеялся, таким образом напоминая ей, что он самый настоящий взрослый, а она всего лишь несмышленый ребенок, говорящий глупости.
— Я серьезно с тобой разговариваю! — Рей подскочила от злости и посмотрела на него сверху вниз, но тот лишь ухмылялся, широко и беззастенчиво.
— До смерти не годится, — все же сказал он, грустно улыбнувшись. — Я ведь точно тебя переживу.
— С чего вдруг? — нелюбезно поинтересовалась она, продолжая переживать из-за его насмешки.
— Маги долго живут.
— Сколько?
— По-разному, — уклончиво ответил Бен. — Темные маги живут дольше, некоторые, самые могущественные, жили веками. А светлые — не так долго, но все равно намного дольше простых людей.
Вся ее злость испарилась, как только Рей полюбопытствовала:
— А ты светлый, Бен?
Он поднял на нее смятенный взгляд и не ответил. Не на этот вопрос.
— Обещаю, что пока мы оба живы, мы всегда будем друзьями.
И этого Рей хватило, чтобы забыть обо всем остальном, хоть это обещание и было нарушено.
Она больше не была неженкой. Она знала тяжелый труд и была привычна к грубой речи и отсутствию манер. Она иногда одевалась как мальчишка, донашивая то, что оставалось от сыновей «опекуна», непременно ушивая одежду так, чтобы она не болталась на ней. Но она не могла вынести того, что сказал ей Бен при их очередной встрече, которая случилась на этот раз при свете дня.
— Рей, я уезжаю, — произнес он отстраненным голосом, будто нацепив на лицо бесстрастную маску.
Бен был одет для дальнего путешествия — даже Рей было это очевидно: тяжелые сапоги, жилет и плащ, подбитый мехом. Как всегда, во все черное с серебром. А на поясе у него виднелся меч в ножнах.
— Надолго? — осторожно спросила она. Ведь ничего страшного еще не случилось. Он всегда может вернуться.
— Надолго, — глухо отозвался он. — Меня отсылают к моему дяде. Родители говорят, я должен учиться у него, иначе…
Бен замолчал. Самое обидное для нее было знать, что он целиком погружен в свои мысли, ставя ее перед фактом расставания, горюя о чем-то своем, а не об их дружбе.
— Покажешь меч?
Только теперь Бен будто заметил ее по-настоящему. Окинув ее темным взором, он с благоговейной медлительностью извлек из ножен оружие. Рей впервые видела подобное вблизи. Она позволила себе прикоснуться к металлу, хоть Бен и не выпускал меч из рук.
Меч был дорогим и красивым — это все, что она смогла понять. Не столько оружие, сколько статус владельца.
— Рей, — тихо позвал Бен, отвлекая ее от своего меча. Она нехотя подняла на него глаза, не желая ничего слушать. Пусть уже уходит, раз решил. — Я вряд ли вернусь домой. Не в ближайшие несколько лет точно.
Она закивала, глядя куда угодно, только не на него.
— Рей, — снова позвал он. — Ты должна кое-что понять.
Она вскинула взгляд в надежде, что он пообещает ей, что найдет способ общаться даже вдали от своих покоев. В конце концов, из них двоих только он творит чудеса.
— Твоя мама не вернется.
Бен говорил без жалости, прямо и честно, но внимательно вглядывался в ее лицо. Рей поджала губы.
— Ты должна это понять сейчас, пока не поздно. Сколько тебе? Двенадцать? Ты больше не ребенок. Тебе не нужно быть привязанной к этому дому. Иначе проживешь здесь до старости в ожидании. Уходи.
Впервые, слушая Бена, Рей просто кивала, не глядя на него, делая вид, что прислушивается к совету, а в душе упрямилась и злилась.
Он ушел, не обняв ее на прощанье, даже за плечи, и, как только за ним закрылась дверца, комната вмиг сделалась пустой. Будто из очага вынесли огонь.
— Когда началась война, я не придала этому особого значения. Не понимала, почему взрослые так носятся с войной, почему говорят об этом дни напролет, почему теперь все сводится к тому, закончится ли война скоро или нет. Война сделалась мерилом нашей жизни. А мне казалось, что это не касается детей. Что где-то там одни солдаты убивают других, пока мы можем продолжать жить как ни в чем не бывало. Старший сын «опекуна» ушел на фронт добровольцем…
Бабушка вздохнула и сделала паузу.
— Я слушаю, — подала голос девочка, не открывая глаз.
— Похоронка пришла спустя несколько месяцев. Только тогда во мне впервые шевельнулся страх. А потом выяснялось, что он был расстрелян за трусость. Этого я не понимала. Мне было всего пятнадцать, и я недоумевала: ведь он же сам ушел воевать, причем здесь трусость? Как и недоумевала, почему это так важно для взрослых. Убитый есть убитый — человек мертв. Так какая им разница, кто выстрелил?
Бабушка вновь замолчала. Наверное, ей было трудно говорить так много и подолгу.
— Слухи о том, что город могут оккупировать, дошли даже до нашей окраины. «Опекун» не хотел уезжать и бросать свою ферму и свиней, он делал на них неплохие деньги. Но все же, когда началась эвакуация, он не задумываясь засобирался.
— Малолетняя паршивка! — это самое ласковое из того, что он сказал ей в вечер сборов.
Дом не бомбили и не расстреливали, вражеские солдаты были еще за много миль от города, но внутри все уже стояло вверх дном. Вещи в спешке сносились вниз, хозяйка выбирала то немногое, что можно было унести, дети тоже активно участвовали в сборах. Не собиралась одна лишь Рей. Она вцепилась в перила лестницы, хотя никто и никуда ее не тащил силком. Просто так было проще возражать, пока хозяин бранился на нее.
— Я останусь, — повторяла она упрямо, пропуская мимо ушей, какая она «беспросветная дура» и «что если ее и не убьют, то очень скоро она об этом пожалеет».
Они все были напуганы. Когда он попытался тащить Рей за собой к двери, она расцарапала ему руку и метко пнула в низ живота. Недаром она полдетства дралась с его сыновьями. И тогда он, наградив ее на прощанье полным горячей злобы взглядом, бросил ее, покинув дом вслед за женой и детьми.
Машина скрипнула шинами по гравию подъездной дороги и с ревом умчалась вдаль, и стало тихо, очень тихо.
Поначалу Рей с облегчением обошла дом, вновь почувствовав себя хозяйкой, но тень сомнения подбиралась к ней вместе с наползающей на город вечерней тьмой. Что теперь ей делать? Почему она осталась? Ведь скоро опустеет и город, никого не останется.
Но когда, заперев на ночь двери, она поднялась в свою комнату, перед ней вновь был заветный шкаф. Уже несколько лет Бена не было, но она страшилась потерять даже эту призрачную нить, что еще оставалась между ними.
Рей никогда не оставалась одна в доме. До этой ночи. И вот ей словно снова пять лет, и она боится закрыть глаза, лежа в своей постели, — прислушивается, как тревожно стучит сердце, как бьется в окно влажный февральский ветер, как гуляет сквозняк на чердаке.
Она глубоким вдохом-выдохом успокоила себя. С ней все будет хорошо, город не всегда будет пустовать, и война однажды закончится, у нее есть этот дом и она умеет шить. Да даже если и придут солдаты, что они сделают ей? Это же солдаты, не бандиты, они не убивают беззащитных, женщин и детей. Нет. Она не уйдет.
Но Рей не удалось убедить себя до конца. Это место больше не было безопасным. Даже жилым оно больше не являлось. Лишь брошенный дом на окраине брошенного города. И поэтому ее сон полнился смутными, изменчивыми образами, не желавшими становиться сновидениями.
Где-то там, в туманной дали, ей грезились фигуры родителей, обещающих, что когда-нибудь все будет как прежде, что они придут и обнимут, и у них на троих вновь будет один дом, а значит, все будет хорошо. Папа будет щекотать ее усами, целуя в щеку, мама будет будить ее по утрам, мягким, приветливым голосом зовя тихонечко по имени: «Рей».
— Рей.
«Нет, не уходите!» — взмолилась она, понимая, что сейчас все закончится, что сон — всего лишь сон, и нет рук, обнимающих ее, и нет голоса, зовущего нежно и с любовью. Если бы разум подобно пальцам мог зацепиться за призрачный морок, стремившийся вот-вот растаять, она бы не задумываясь схватила его и не отпускала никогда. И пускай, что все это лишь наваждение. Она бы жила одним этим мгновением.
— Рей, ты здесь?
Она открыла глаза — ей пятнадцать, и образ родителей, лиц которых ей уже и не вспомнить, развеялся в холодном, тусклом свете нового дня.
— Рей, — снова услышала она, только это была не мама, это был…
Бен!
Рей сбросила одеяло и без раздумий кинулась к шкафу — только бы он не ушел! — но, распахнув его, остановилась как вкопанная, наткнувшись на высокого мужчину, целиком облаченного в черное: на этот раз только в черное, и никакого серебра. Даже кисти его рук были закрыты перчатками.
Бен смотрел на нее, будто ему под ноги свалилось нечто неожиданное, нечто необъяснимое.
— Ты не ушла, — только и заключил он, и по его тону невозможно было понять, рад он или разочарован.
Рей множество раз представляла себе его возвращение, рисовала в уме, какой теплой будет эта встреча, сколько радости она ей принесет. Лелеяла она и другие мечты, потому что уже томилась не только по братской любви. Но пока она разглядывала бледное, будто осунувшееся, хоть и сделавшееся прекраснее прежнего лицо, ее сердце заныло.
— Ты вернулся, — только и могла сказать она. — Бен…
Он чуть поднял голову, дернув подбородком, словно сказанное ею было ему неприятно.
— Бена больше нет, — произнес он.
Рей смутилась:
— О чем ты?
— Теперь я Кайло Рен.
Его голос был лишь блеклой тенью себя прежнего: он шелестел как сухие листья поздней осенью. Ни одного чувства, даже проблеска их, не вырывалось наружу. И это новое, таинственное имя…
— Что с тобой случилось? — Рей отступила на шаг, а ведь секунду назад была готова кинуться к нему в объятья. — Ты вернулся домой?
— Вернулся, — эхом отозвался он.
Ее взгляд скользил по его одежде. Теперь, уже проснувшись, она видела его ясно: и то, что полы его плаща были в пыли и грязи, и то, что на черном блестели влажные пятна, и то, что грудь его поднималась и тяжело опускалась.
А в воздухе прорезался запах металла.
— Это твоя кровь? — тихо от волнения спросила Рей, не зная, какой ответ прозвучит страшнее.
— Нет, — коротко ответил он. Боль и беспокойство поселились в его взгляде. Рей узнавала страшные признаки, запечатлевшиеся на его лице.
— Где твоя семья, Бен?
— Я Кайло…
— Где они?
Он снова вздернул подбородок.
— Мать собирает силы на юге королевства.
— А отец?
Бен посмотрел ей прямо в глаза, будто припер к стене.
— Я убил его.
Рей ахнула, грудь стала клеткой, в которой билась испуганная птица — ее сердце. Оно боялось его, оно боялось за него.
— Почему?
Бен посмотрел сквозь нее и не ответил. Вместо этого сказал:
— Я хотел узнать, что с тобой. По-прежнему ли ты привязана к этому месту и не желаешь освободиться от прошлого.
— Как освободился ты? — резко ответила она.
— Да, я освободился! — с лихорадочной обреченностью возразил Бен, и от его одежд закурилась легкая как туман тьма.
И тут на первом этаже послышался звон разбивающегося стекла. Рей тут же вскинулась на шум. Бен проследил за ее взглядом до двери.
— Уходи! — в смятении бросила она ему и прежде, чем он успел что-то произнести, с силой захлопнула дверцу и придержала ее, пока по ту сторону вновь не стало тихо, как и должно быть в обычном платяном шкафу.
На ней была лишь ее тонкая ночная рубашка, и Рей поспешила натянуть поверх шерстяное платье. Снизу не доносилось больше ни звука. Она открыла дверь и прислушалась, а потом решила спуститься.
Окно в гостиной было разбито, кто-то бросил внутрь камень. Рей медленно, вдоль стенки прокралась к нему, чтобы посмотреть наружу, но там не было никого. Только опустевшая, грязная ферма на лугу. Кто бы ни проходил мимо, сейчас его не было поблизости.
— Остаться было самым неосмотрительным и безрассудным решением в моей жизни. Когда я думаю об этом сейчас, мне хочется вернуться в прошлое и хорошенько выбить дурь из себя пятнадцатилетней. И я не могу простить своему «опекуну», что он позволил мне остаться. Эта ошибка могла погубить меня…
Когда они вернулись, Рей разгребала бардак в гостиной. Когда руки заняты, голова и не болит обо всем, о чем думать или страшно, или невыносимо. И как раз в то мгновение, когда она выбивала подушки на диване, дверь в передней взломали. Она поняла это по тому, как щелкнул-скрипнул замок, и по тому, что сразу за этим звуком послышались шаги не одной пары ног по деревянному полу прихожей и чей-то негромкий говор.
Рей выпрямилась. Солдаты не причинят ей вреда. Повторив эти слова про себя как молитву, она вышла в переднюю, оказавшись по правую сторону от лестницы на второй этаж.
Это были не солдаты.
Трое мужчин в грязной, прохудившейся уже местами одежде и с заросшими щетиной и бородой лицами тут же уставились на нее. Они казались удивленными не меньше, но их замешательство длилось недолго.
— Привет, — обманчиво ласково произнес один из них. В синем картузе. — Ты ведь здесь одна, да?