— Ну, прежде всего, необходимо пролить свет на неоднозначность темы. И трактовать отдельные явления можно и нужно так широко, насколько это возможно; с жителями внеземных цивилизаций надо быть ужасно объективным и подробным. Поэтому сначала, подразумевая и не конкретно вас, я так и объяснял: любая девушка, знакомясь на улице, может преследовать разные цели. С наибольшею долей вероятности такая личность будет законопослушною гражданкой и представителем того же социального слоя, что уже позволит нам поговорить, как минимум, о погоде. Таким образом можно познакомиться и общаться, например, исключительно о птицах. Вот казалось бы, всё просто и безобидно. С наименьшею долей вероятности девушка окажется сумасшедшей, но способной поддержать любой диалог, и пригласить к себе домой по какому-нибудь поводу (даже если и без – самцам-то хомосапиенсов много и не надо), а уже там вдруг огреет по затылку сковородой, привяжет к большому кресту и будет мучать, ножиком резать кожу – объясняя, что убивает так ползающих по телу насекомых, или заявлять, что занимается высоким искусством, а я лишь удостоен чести стать холстом. Но по отношению к самцам хомосапиенсов такое – редкость. Со среднею долей вероятности, а значит много чаще, под предлогом наведаться домой к хорошенькой особи хомосапиенс можно стать жертвой нескольких лиц в предварительном сговоре, и понести самые различные потери. Правда, такое предложение уединиться (и не иначе, как именно в конкретном месте) в самом же первом диалоге – у нормального самца должно непременно вызывать здоровые сомнения.
Как известно, человеческая подлость не имеет границ. А общение – это в правильных руках ключ ко многому. И для достижения каких-то очень особенных целей оно будет реализовываться тщательным обманом, отлично эксплуатирующим иллюзию понимания, единомыслия, откровения, вплоть до достижения нужного уровня доверия. Обман может оказаться настолько сложен и продуман вперед по различным сценариям, что его будет не распознать – покажется, что это просто общение, и даже хорошее весьма. А девушка же может состоять на службе в секретном сообществе или секте; преступной группировке или мафии; быть международным шпионом; работать в сфере человеческого товара (или отдельных частей оного), и тут следует много-много уточнений и оговорок – инопланетяне же живут в прекрасном мире и ничего не знают о нашем криминале. И вот, пусть даже через какое-то время, заполучив доверие, злоумышленница воспользуется моей наивностью для тех целей, какие она преследует, то есть объективно имеющие для меня последствия нехорошие, а для неё выгодные. Вот чего опасаются очень многие люди, и потому подобных случайных знакомств избегают.
Так вот, возвращаясь конкретно к вашей персоне, я им признаюсь: вероятность участия этой юной леди в криминальном сообществе (и тем паче в каком-то замысле, определяющим меня в качестве жертвы) вызывает по ряду причин серьёзные сомнения. Я скорее предположил бы, что она может превращаться в кошку или преодолевать расстояние летая на метле – и тут следует пояснение о физике и пространный экскурс в средневековый фольклор и мистику. Но после они требуют, чтоб я объяснил – почему же сомневаюсь? И тут всё, в общем-то, просто. Даже больше, чем особями хомосапиенс, мы являемся представителями определённого культурно-духовного меньшинства, и у нас даже есть специальные опознавательные знаки. И вовсе не обязательно, что эта девушка, при всей схожести, лишь маскируется, имеет злой умысел и рассчитывает заполучить моё доверие – она никак не могла знать, что я окажусь в том месте и в конкретное время. Зато, теоретически, если она часто гуляет по тому переулку под дождём, на моём месте как раз мог бы быть тихонько поджидающий, хорошо информированный о её предпочтениях злоумышленник. Но нет здесь, ни с одной из сторон, никакого умысла. Потому что обыкновенно никому ничего не нужно – это стандарт серой реальности. Я более чем уверен, что моя очаровательная собеседница не представляет никакой опасности, и ежели ошибаюсь, пусть же она торжествует и приведёт свой замысел в исполнение, пожалуйста! Но, повторюсь, я почти совершенно уверен – эта встреча только сюрприз и воля случая. А мою жизнь инопланетяне видят, и соответственно, нет никакой необходимости напоминать им о моей добропорядочности.
Едва довершил он последнее слово, как она резко остановила его, прижалась, поцеловала в одну щеку, в другую, в губы, ещё и ещё – и он обнял, и целовал...
Юзернейм впервые в своей истории познал такой вот контакт. Всё его вопиюще-нездоровое психическое нутро нашло в этом процессе потрясающее самозабвение – хотя исполнял он, по сути, элементарное и природой предписанное человеку свойство, за что и был поощрён, словно выигравший в лотерею, многими миллионами дофаминовых всплесков. Иными словами, это было так сильно хорошо, что он даже боялся – как бы не взорвалась голова, не разорвалось сердце! И если в пару предыдущих часов у него, в отдельном секторе подсознания, эмоции и чувства просто бушевали – то происходящее сейчас, своею масштабностью охватившее разум почти целиком, не поддавалось описанию.
В реальности же они целовались, стоя посреди пешеходной аллеи, отделенной широкой полосой травы и кустов от ещё одного тротуара вдоль той самой большой тихой дороги. Засмущали таки они кого-нибудь или нет, осталось загадкой, ибо если ей было решительно безразлично, то его вынесло из настоящего прочь.
Йусернэйма пробила мелкая дрожь, выступили слёзы, а речь давалась так же сложно, как человеку, пережившему страшный испуг, и только экзальтическое состояние его, очумелая улыбка и постоянные воззвания к Дьяволу и её имени выражали, что покамест, всё на своих местах. Ибо его всё ещё страшило, даже после этой близости, что она сейчас просто возьмёт и растворится в воздухе.
Тихо отвечая на его воззвания словами «я здесь, идём» и поминутно заглядывая в обезумевшие глаза, Света крепче стискивала его ладонь и вела за собой, с самого момента разъединения, вела куда-то по траве, свернув прочь с аллеи, прямо в беспрестанно тянувшийся Воробьёвский лес. Где-то между деревьями, за плотной ширмой высоких кустов, растущих чуть ниже по склону, за коими в отдалении проходила набережная, трава на трёхметровой пустоши была мокрая, как впрочем и везде – тут она отпустила его руку, спешно сняла мантию, расстелила её; он догадался скинуть рюкзак; и она ловким, будто бы даже танцевальным движением захватила его, повалила и целовала вновь. И он целовал, и теперь забывалась даже она, и было нереально здорово, и ничего более не нужно было.
Это была только нежность, игра, ласка – вопреки всему очевидно натужному, раскалённому, обоюдно наэлектризованному возбуждению; вопреки сверкающим страстью искрам в глазах и сказочному уединению; вопреки даже здравому смыслу – их общему, задолго до этого дня, недругу и козлу отпущения по возможности. Светочка тоже впервые познавала такую близость и испытывала жаркое умопомрачение. Она отчаянно прижимала его к земле всей своей хрупкостью, живот к животу, и хорошо ощущала этот орган, готовый, без шуток, проникать и погружаться прямо здесь и сейчас, что вызывало бурю эмоций и в известной степени интригующее боязливое волнение – но оно притаилось на втором плане. Света отпускала все мысли, блаженно закрывала глаза, затягивалась в поцелуях и направляла ладонь – погладить его, случайно прикоснуться, почувствовать... Чувства брали верх! В очередной раз нашарив пуговицу, она обезвредила её, и направила пальчики под джинсы – познакомиться через ткань белья, изучить его тактильно. Словно бы некая всегда дремлющая в особом уголочке её сознания интимная темнота – всё, что девушка знала о своём нутре, мужских причиндалах и теоретическом размножении человека, теперь растворялось в чём-то волшебном, возвышенном, и разливалось по телу и сознанию новой энергией! Энергией, которую он теперь всё больше вскружал в ней, также ознакомительно трогая её в свою очередь.
Спустя немалое время, они окончательно утомились. Он лежал в расстёгнутой рубашке, будто бы совсем без сил – а она, безмятежная и довольная, словно кошка, вытянув шею и улегшись головой на его торсе, вплотную слушая сердце и укрыв наполовину волосами, которые он поглаживал. От его левого соска расходились вокруг лучи почти равно длинных рубцов – она водила по ним пальчиком, пересчитывая, без возможности сфокусироваться на них взглядом под таким углом, а созерцая лишь ползущие над верхушками деревьев облака. Постепенно темнело. Он оставил её волосы, потянулся за рюкзаком и что-то извлёк, раздался тихий металлический стук, потом звонкий звяк и сухой вжик. Она посмотрела – он закуривал сигару. Это её насмешило. Она поднялась, подтянула джинсы, застегнула ширинку и кнопку.
— Я ещё на смотровой площадке хотел, но там некстати, — сказал он, выпустив облако дыма.
— А я подумала, что ты не куришь.
— Очень редко, и только не никотиновые палочки. С ними завязал. А кальян люблю, например.
— Да, кальян это хотя бы вкусно. А вот сиги – не понимаю. Почти все подруги курят, а я как-то не втянулась.
— Это ж хорошо. Я сам до меда не курил, до самых первых недель практики. И вот когда уже пришел, насмотрелся и всё понял – решил, что к моему имиджу регулярное посещение курилки будет только плюсом. Так оно и стало.
— И как там к тебе относились?
Юзернейм нахмурился и вздохнул:
— Да никак. А как ещё можно было относится к человеку, который вроде бы никому ничего не был должен, но всё равно всех разочаровал? По крайней мере, мне казалось, что я стал худшим из лучших.
— Вот как... А ты в морге бывал?
— А то!
— Понравилось?
— Честно говоря, не сразу. Сперва всегда был некоторый мандраж, да и в нос сшибала вонь эта непривычная – помню, даже удивлялся, как можно регулярно находиться там целыми днями? Но потом привык, а в отдельный период, когда там работали интересные товарищи, даже старался почаще заглядывать. Особенно перед выходными – называл это пятиминуткой предмогильного спокойствия.
— Интересно! Не это ли сделало тебя готом?
— Хм, не сказал бы. Я и без этого уже вовсю морально разлагался, предавался депрессии, чувствовал какую-то великую обречённость, тщету и напрасность жизни. Это длилось лет с пятнадцати и было данностью, частью меня. Хотя заслуга морга определённо есть в том, что я всю эту тленную тоску увидел в самой её непрерывной, конвеерной сущности.
— А ты был тогда волосат, носил чёрное?
— Тогда ещё нет. Волосы я решил отращивать уже ближе к окончанию, а одевался всё ещё как мирянин. Знаете, это интересная тема – я много в то время размышлял, особенно когда бывал в Питере и видел всевозможных неформалов. Меня впечатляло, как длинные волосы, по сути, всего лишь естественная шаль, могут привносить в образ мужчины... То, что он хочет изобразить, скажем так. Хиппи выглядит раскованно, байкер – брутально, гот – аристократично.
— Причем всё это субъективно и легко перетасовывается на любой вкус!
— Именно. И вот я загорелся идеей, что я ничем не хуже, и надо бы гриву обязательно отрастить. Но в меде меня таким не знали, нет.
Она присела возле:
— А здесь спокойствие, но не предмогильное. Тебе нравится?
— Очень.
И снова они затянулись в долгий чувственный поцелуй. «Но более всего мне нравишься ты, ведьмочка», — выражал он эту мысль всем своим естеством, и был уверен, что она понимает. Каждый раз отстраняясь от него после нежности, она видела в его глазах, если они не были закрыты, что-то такое едва заметное, очень похожее на утешение.
— Света, а вы верите в душу?
— Не сомневаюсь, душа определённо есть. А ты?
— Сложно сказать. Раньше не верил однозначно. А сейчас ни в чем не уверен. Не знаю. Пожалуй всё-таки есть что-то, но наверняка сильно превосходящее наше представление.
Докурив, он вытер окурок о сырую траву и запихнул в боковой кармашек рюкзака, служивший мусоркой. Далее, не без умысла, достал из отдела провизии 'тоблерон', откусил пирамидку, но через мгновение был опережён! Света была горяча и ненасытна, гибка и изящна, как пантера – она вновь оказалась над ним и ласки продолжились игрой в кто у кого отнимет шоколадку. Йусернаме честно пытался не сдаваться, но было сложно – девочка попалась энергичная. Ещё две пирамидки ожидала та же участь. Вновь оставив его, но в своей одержимости не желая отдаляться, она ложилась головой на его торс. И так лежали они в дурманящем жару, с одним вкусом, с одним чувством в сердцах; и вскоре подкралось к ним то ли очень вечернее, то ли пасмурное, а может и всё сразу – небо. Но было слишком хорошо, чтобы уходить, и как это ни странно, речи об этом и не возникало. Они вообще почти ничего не говорили, ибо наладился зрительно-ментальный контакт инфернального уровня. Если в первые часы ему ещё неловко было смотреть ей в глаза (ровно также, как любому другому человеку), то сейчас он смотрел в них с таким же спокойствием, словно в зеркальное отражение своих собственных. Спустя несколько времени стемнело совсем.
— А вы говорите гостиница, койка в хостеле... Я бы и тут остался, но только если польёт – не спрятаться никуда, разве что сидеть на корточках под зонтом... Не весёлая перспективка.
— А какая весёлая?
— Вы вроде бы подтвердили, что я безумец. Так что... С меня станется, уж будьте уверены.
— Не, ты серьёзно? Где же, по твоему, можно нормально поспать?
— Ну, именно что нормально, боюсь, нигде – ибо для сего требуется постель. А ненормально – есть варианты. Например, в любом круглосуточном фастфуде я уже не раз останавливался. Надо только место выбирать в углу. А рюкзак я лямкой к ноге привязываю, и все молнии специальными хомутиками скрепляю, на всякий случай. И всё хорошо.
— И что, от персонала предъяв никаких не было?
— Пока только один раз. Дескать, у нас тут не спят. Ну я извинился, коротко приврал что-то, да ещё и пошел сделал заказ рублей на пятьсот. А сам картошечку фри еле-еле пожевал и дальше уснул. Больше не беспокоили, — Света, видно, хотела что-то сказать, — дайте угадаю, тот же прайс какого-нибудь хостела, но! Хостел это где в одной комнатушке куча народу, вроде бы? Не, я лучше переплачу, но чтоб без посторонних. А это всё равно дороже.
— А фастфуд что, без посторонних?
— Ну это же другое дело, Света! Тем более, что было раннее утро и почти пусто. В любом случае, туда приходят жрать. А что я за подносом с чужими объедками, ловко прихваченным с соседнего места для виду, подремлю пару часиков – никому дела нет. Впрочем, есть же не только фастфуды. Представьте себе, какую я в этом году нарушил статистику – шестнадцать лет не посещал кинотеатр. То есть до этого последний раз, из всего-то нескольких в жизни, я был в кино в день рождения одного школьного друга, в числе ещё нескольких подростков. Да и не то, что бы друг он мне был, но хороший товарищ, сынок богатых предков, и они так тешили тщеславие, что могли побаловать целую кучку одноклассников-голодранцев – ну там, много еды заказать, сладостей, шарики воздушные, и в том числе такую развлекательную программу. Какую-то шнягу смотрели, я уже и позабыл всё, хехе. Ну, не важно. Главное, что спать удобнее, чем в фастфудах. Надо только догадаться и выбрать что-то такое, на что меньше народу пойдет.
Свете, по видимому, было смешно, но сам смех не лез, и она просто сияла от всех этих крайне комичных, на её взгляд, сентенций. Где-то в далеке послышался гром. Юзернейм достал тот самый налобный фонарь, надел и включил, и прежде Светы, тоже вставшей, поднял её мантию и заботливо отряхнул. Они побрели сквозь лес вверх, всё на ту же улицу Косыгина.
— Так куда бы ты направился, если бы был один?
— Да туда бы и направился, — указал он вперед, — мне решительно всё равно. Можем пойти, куда вам захочется.
— А если мне хочется на другой конец города?
— Ну, у вас есть телефон, а у меня наличка, можем воспользоваться такси.
— А ты не вздумаешь поехать на крыше? — он оглянулся. — Шучу! Но жаба-то не задушит?
— Нет уж! Автомобилями я редко езжу, так что очень ценю. Кстати, у меня с собой есть права, которые истекут осенью. Можно было бы, наверное, арендовать тачку, только не думаю, что мне доверят. Да и опыта вообще мало, и водил последний раз давно, года четыре назад, наше семейное корыто.
— Что за машина?
— 'Ауди' сотка третьего поколения, универсал. Такая плоская, знаете? Тёмно-зелёная. Восемьдесят третьего года, штоле. С позапрошлой зимы не на ходу – что-то серьёзное там ушаталось. Хотя, может, и починили уже, не знаю – я с ними не поддерживаю связь. Впрочем, я вообще ни с кем связи не поддерживаю.
— Это с родителями-то? А что ж так?
— Хороший вопрос. Постарел, наверное.
— Я в том смысле, что у вас всё нормально, не ругаетесь?
— Да, всё окей. Просто так сложилось. Это не важно.
Эту тему ему не хотелось развивать, и она почувствовала.
— А почему думаешь, что машину в аренду не получишь?
— Потому, что ничего об этом не знаю и заранее ожидаю отрицательный ответ, чтоб потом не огорчаться же. Могут посмотреть на руки и отказать под надуманным предлогом. Да даже если и получится, что мне с этой тачкой делать, куда ехать? Особого смысла ведь нет. Ради забавы покатался бы часок-другой ночью, но уж для такой цели лучше брать что-нибудь достойное, а это опять же деньги.
Они вышли из лесу и ступили на асфальт.
— У моей хорошей подруги, можно сказать почти что сестры, собственный 'порше' девятьсот-одиннадцатый. Она, кстати, учится в МГУ, ты видел на подходе к смотровой площадке, по левой стороне высотку – это и есть университет, сейчас уже не видно за деревьями. Думаю, она согласится, чтоб ты нас покатал, если только мы скроем, что ты давно не практиковался.
— О Дьявол! А вам... То есть лично вам, Света, не страшно было бы?
— Ммм... Нет! — с безумными глазами ответила она.
— А вот мне, самую малость, да. Но отказываться от такого вызова – не по мужски даже по моим меркам. Так что будет вам, Света, не страшно! Если добро получим, — они переглянулись и засмеялись.
«Совсем как парочка. Невероятно. Она не только видит меня в ближайшем будущем, а даже сажает за руль машины своей подруги. И не боится... Чума, одним словом, — потрясённо соображал он, — чума!»
Ни дождя, ни мороси пока не начиналось, а гром продолжал раскатываться где-то всё в том же далеке. Было тепло; справа, со стороны москвы-реки доносился свежий ветер; рыжий свет фонарей вырисовывал улицу вдаль, где далеко впереди возвышались мерцающие всевозможными разноцветными огоньками небоскрёбы. Минут пять они шли молча – ему было сложно сообразить что-нибудь, алкоголь примерно на половину выветрился, в голове было легко и свежо. И всё же, самка хомосапиенс, шедшая с ним подруку, вызывала даже не то, что смешанные чувства, а прямо ставила под сомнение реальность происходящего, уже и не заикаясь о том, что они там в лесу делали каких-нибудь сорок минут назад. Это настолько сильный, затмевающий практически всё в его жизни контент, что теперь он архивируется в самое лучшее качество и займет в памяти много-много места. Как же всё это было удивительно, забавно и необъяснимо – продолжал дивиться он, двигаясь вперед на автопилоте, и взгляд его угасал.
— Юзернейм!... Эй, Юзернейм! Ты здесь?
— Сейчас постараюсь, — он сжал её ладонь, пальцы сцепились в замочек, — о да, я здесь!
— Как давно ты уже в Москве?
— Точного ответа на этот вопрос дать не могу, ибо дни не считал... По ощущениям примерно дней пять, вряд ли меньше.
— И что тебе у нас понравилось? Я же тебя нашла почти в самом центре! Ты был на красной площади?
В ответ на первый вопрос что-то внутри него моментально сгенерировало и направило на неё нежнейший взгляд, а её глаза будто этого и ждали. Замочек стиснулся крепче.
— Нет, на красной пока не был, и только когда мы ушли со скамейки и подошли к реке, заметил, что оказался так близко. Но это ещё успеется. А понравилось мне кое-что гораздо дальше! Единственное место, кстати, которое я замышлял обязательно посетить. И вы не можете не знать, о чём я.
— Ой, у нас много всего любопытного, даже не буду угадывать... Выкладывай, интригант!
— Узнал-то я о нём только недавно, а в сети полным-полно материалов, и я смотрел, смотрел целыми вечерами – был ужасно впечатлён. Кстати, в среде людей, кто так или иначе, практическим или диванным образом, интересуются всевозможными покинутыми объектами – это место вызывает чуть-ли не брезгливое презрение, потому что широко доступно и лазают туда все желающие. Кроме того, по сути оно является недостроем, и смотреть, по мнению большинства, там не на что.
— О, ну уже понятно, о чём ты.
— Да как же тут не догадаться, ведь это единственный недострой с такой дурною славой и уникальной атмосферою. Остальные пылятся и в них действительно нечего смотреть. И тем более ощущать. На самом деле я был поражён многочисленными комментариями, которые довелось видеть в сети – просто смешно, когда такое количество проходимцев, профанов, столь большая толпа выделывается и корчит из себя сталкеров-эстетов. Много ума не надо, чтобы обозвать это место помойкой; сетовать, что там снуют школьники; и особенно снобничать, что публиковать материал о оном – моветон, «не модно» и вообще «скучно». Но это всё касается лишь русскоязычного сегмента сети и особенно известного видеохостинга, где в достатке всяких омерзительных торговцев хайлом, кто и на приведений бегает охотиться, кто якобы сутки там проводит, и так далее, и тому подобное. С их легкой подачи Ховринка стала этаким мистическим аттракционом для скучающего сетевого обывателя. Хотя и была жертвой своей славы ещё задолго до них.
— Так разве она, в самом деле, не большая ли помойка?
— Ну, если вам угодно, там действительно никто и никогда не убирался. По-моему это только дополняет картину. Помните, я говорил, что созерцать мир, как животное, без всякой лишней информации, это очень круто, но и почти недостижимо? Так вот, если я и так стараюсь в своём нынешнем существовании максимально абстрагированно видеть реальность, и здесь, в неизвестном мне городе, логично, создаётся потрясающий эффект... То в Ховринку я шел, включив сознание в прежний, никуда не пропавший режим – как русский маргинал двадцать первого века. Потому что фишка как раз в том, что оказавшись в этом месте будучи животным, сознание не поймет, в чем суть – ну, лишь длинные тёмные коридоры, мусор, дыры в полу, вообще опасно и лучше текать. Нет, нет и нет. ХЗБ это такой, позвольте каламбурчик, арт-хаус: заведение не для всех. Свиньи-то везде грязь найдут, как известно. Впрочем, кто есть свиньи, и что такое грязь?... Но не суть. Лично для меня ХЗБ – тёплая ламповая галлерея, даже хочется сказать «музей» эпохи миллениума, украшенная усилиями куражной, пьяной, отчаянной неформальной молодёжи, кто оставили там вдоволь интересных и остроумных надписей-посланий, граффити; кто истинно были очарованы этим местом и выразили это, привнесли туда что-то своё. Получилась такая своеобразная красная площадь наших потерянных поколений. Я уж не говорю о символизме – её ведь замыслили во имя пользы человеческой. Вероятно, это всё очень тонко, и надо быть в особенном состоянии души, чтобы прочувствовать? Заметить дух времени, культурный психосоциальный код, играющий среди одинокого мрака и нависшей угрозы настоящей физической опасности! Погружающий в особое настроение, восприятие... Вот я это видел, испытывал и наслаждался! Имейте в виду, это восемь этажей, и чтоб обойти одни только коридоры – около пятисот метров на каждом, значит все вместе уже примерно четыре километра, а там ведь ещё и помещения разные; и конечно же, фантастическая крыша, плюс подвалы и соседние корпуса. Я туда пробрался, как только стемнело, и ушел с утренним туманом. И ведь не хотелось уходить-то! Очень досадно, что однажды её приговорят и она станет историей – глупой, грязной, в пятнах крови, с пентаграммами и кислотными граффитями историей, а не безопасным историческим мемориалом. Да там можно было бы вместить большой музыкальный клуб, художественную галлерею, напихать фастуфуды, игровые автоматы, всевозможные тематические магазины, пейнтбол в конце-то концов! Эх...
— Не печалься, — похлопала она его по плечу, — главное, ты почувствовал, что хотел. А как ты туда пробрался?
— Известный залаз в соседнем парке же. Шел хороший такой ливень, пришлось закрыть зонт и тихонько красться, чтоб собаки не заметили. Славно промок, но этого того стоило. Да и жарко было, быстро высох.
— А охрану не видал?
— Ночью нет, видимо потому, что за шумом дождя шаги по неизбежным кусочкам стекла и прочим камушкам не особо слышны. Но позже был момент, когда непонятно где послышались шаги, и пришлось спешно красться в какой-то ближайший вход куда-то, не знаю уж, что это было за помещение, средних размеров. Переждал там немного. Потом перестраховывался и крался как, чёрт подери, в тылу врага. Зато какой адреналин! А на рассвете видел, как чопы территорию обходили. Подумал тогда, что на выходе спалюсь, так как не очевиден был путь обратно, думал, плутать буду. И плутал, но всё обошлось, благо туман подтянулся.
— И часто ты так за адреналином куда-то лазаешь?
— Именно по заброшенным объектам? Редко, увы. Да и не все такие места одинаково впечатляют. В здании школы, например, даже с хорошим сохраном – как-то не особо интересно, ничего нового не встретишь, разве что какое-нибудь любопытное старьё в кабинете химии или в лаборатории, если повезет. А вот на заводах и всяких индустриальных объектах у меня немного другой нюанс – всякие там двигатели, станки, техника, как таковые мне не интересны. Я люблю гнетущую масштабность остывших цехов, иной раз такую ненасытную, пробирающую до самой глубины души. Даже, бывает, страшно становится, что сейчас витающий под потолком проклятый душок пролетариата схватит цепко в когти, и над рядами столов пронесёт, об каждый мордой ударит – мол, не трудился ты, как следует, не посвятил жизнь делу коммунизма, не страдал как полагается! Шучу, конечно, но бывает довольно угнетающе.
— А спалиться доводилось?
— Однажды, и то убежали, еле унесли ноги – мой приятель и ещё двое его товарищей-отморозков. Но как это было рискованно и стрёмно! На моем любимом объекте, кстати. Есть у нас в Питере один роддом, работавший с семидесятых, а закрытый совсем недавно...
IV : НОВОДЕВИЧИЙ ОСТРОВ / LE TOUR DE MOSCOU
За недолгим разговором о заброшенных объектах парочка незаметно вышла на оживлённое шоссе. Впереди виднелся профиль моста с двумя каменными башенками, едва различимыми в темноте, и некоей большущей шестерёнкой – стало быть, его опорой. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это два разных моста, только один за другим – ближе была беспонтовая транспортная эстакада, а уже за ней старый железнодорожный мост, пропускающий под собой шоссе через две арки, и венчающийся сверху теми самыми кенотафами-ладьями; и уже правее протягивающийся над рекой длинной металлической дугообразной опорой. За всем этим добром рисовался ночной город. Йусернэйм объявил, что на мост надо бы подняться.
Хоть мост и был железнодорожный, по обеим сторонам имел узкие пешеходные проходы, прямо через маленькие арочки в тех самых башенках. Спустя несколько мгновений они уже проходили над рекой и разглядывали открывшуюся панораму, и минут пять молча стояли на середине. Вдруг он сказал:
— Знаете, зачем ещё я поднимался сюда? Я посмотрел, что конструкция этой вот всей гигантской опоры, — он обернулся и показал вверх, — ничем не ограждена в том месте, где какбы стыкуется с мостом. И по ней можно взойти туда, на самый верх, хоть она и выглядит крутовато, но всё же достаточно плоская. И я просто обязан был бы это сейчас совершить, да и вас бы пригласил, если б не прошедший дождь! Там наверху может быть очень скользко. А жаль! Светлана, вы полезли бы туда со мной, если б было сухо?
Вместо ответа она затянула его целоваться.
Они не стали возвращаться на только простелившуюся перед ними бережковскую набережную, а пошли по мосту дальше. Тишину нарушали только чеканящие её шаги грайндерсы, ступающие по перфорированным металлическим ступенькам лестницы с железнодорожного холма. Молча постояли они под красным лучом светофора, хотя траффика почти не было, и перешли дорогу ко входу в новодевичий парк.
Это оказался самый, что ни на есть, парк. Ряды деревьев скрывали проезжую часть; в разные стороны расходились тропинки из щебня, им сопутствовали белые лавочки; местами высились ёлки, раскинулись лужайки и клумбы – словом, ничего лишнего. Всё также безмолвно парочка приметила скамейку под тусклым, болезным фонарём. Некоторое время они молча посидели обойдясь даже без тактильного и зрительного контактов. И он таки спросил:
— Уже, должно быть, совсем поздний час. А вы долго ещё будете гулять?
Она взглянула на него испытующе, и помедлив, ответила:
— Долго.
— Надеюсь, я буду в состоянии проводить вас домой.