Пальмы в снегу (ЛП)

Хакобо поднялся, снял шляпу и заглянул в журнал, который читал брат.

— Нашёл что-то интересное? — осведомился он.

Килиан собирался посвятить брату остаток дня. За минувшие две недели у них так и завелось: Мануэль и Килиан читали, пока Хакобо спал. Когда он просыпался, они все втроём обсуждали интересующие Килиана темы.

— Я как раз собирался читать статью про язык буби, — признался он.

— Только время терять! — перебил Хакобо. — Этот буби тебе там не понадобится, от него никакого толку. Большинство туземцев говорят по-испански, а на плантации ты весь день будешь общаться с нигерийцами-брасерос. Так что советую лучше изучать пич-инглиш, он тебе всегда пригодится.

На столе лежала маленькая книжка в коричневом матерчатом переплёте, под названием «Англо-африканский диалект, или Broken English», написанная в 1919 году неким миссионером, «сыном Непорочного сердца Марии «. Килиан попытался вспомнить отдельные слова и фразы, но это оказалось крайне трудно, потому что он никогда их не слышал. В этой книжке писалось то или иное слово или фраза на испанском, а рядом — его перевод на англо-африканский диалект, пиджин-инглиш, пич-инглиш, или просто пичи, как его называли испанцы, а также транскрипция.

— Не могу понять, почему в этом языке пишется одно, а читается совсем по-другому, — проворчал Килиан. — Вдвое труднее заучивать.

— Да забудь ты, как оно пишется! — отмахнулся Хакобо. — Ты же не собираешься писать письма нигерийцам? Так что сосредоточься на том, как это произносится. — Он взял книгу и новую шариковую ручку брата с золотым колпачком, собираясь дать ему краткий урок. — Вот, смотри, первое, что ты должен запомнить — самые основные слова. — Он черкнул на бумаге. — А потом заучи слова и выражения, которые придётся чаще всего говорить и слышать.

Подчеркнув последнее слово, Хакобо закрыл книгу и положил ее на стол.

— Они станут уверять, что больны, не могут работать, не умеют, что слишком жарко или сильный дождь... — Он откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову. — Эти негры вечно против всего возражают, вечно ищут повода не работать. Чистые дети! Сам увидишь!

Килиан улыбнулся собственным мыслям — Хакобо словно описывал сам себя. Однако он воздержался от комментариев на сей счёт.

Он взял словарик, чтобы посмотреть, как пишутся подчеркнутые братом слова и фразы, самые необходимые при общении с иностранцами: «Как тебя зовут?», «Сколько тебе лет?», «Чего ты хочешь?», «Ты понимаешь, что я говорю?»

Но перевод наиболее употребительных, по словам Хакобо, слов и выражений его удивил: «Я тебе покажу!», «Работай!», «Молчать!», «Пошел вон!», «Я болен», «Сломаешь — убью!» Неужели именно эти выражения придётся чаще всего использовать в последующие месяцы? Если бы Килиана спросили, какие слова он чаще всего использует в родном языке, он бы никогда не назвал эти. Ему не хотелось думать, что в последние годы Хакобо разговаривал с рабочими только в таком тоне. А впрочем, чему тут удивляться? В байках и забавных случаях, которые рассказывал брат, речь, как правило, шла о попойках в клубах Санта-Исабель.

Хакобо опять надел шляпу, собираясь продолжить свою нескончаемую сиесту.

— Хакобо...

— М-м-м?..

— Ты прожил там несколько лет. Что ты знаешь об истории этой страны?

— Да примерно столько же, сколько и все! Это колония, дающая кучу всякого-разного, которая приносит много денег...

— Да, все это так, но... Кому она принадлежала раньше?

— Даже не знаю: то ли англичанам, то ли португальцам... Откуда мне знать?

— Да, но... Но ведь до них она принадлежала туземцам, разве нет?

Хакобо фыркнул.

— Ты хочешь сказать, дикарям? Так им просто повезло, что мы здесь обосновались, иначе они до сих пор из джунглей не вылезли бы! Спроси нашего отца, кто дал им электричество!

Килиан на миг задумался.

— Но ведь в Пасолобино тоже долго не было электричества. И во многих испанских деревнях дети растут на американском сухом молоке и консервированном сыре. Так что мы и сами не пример прогресса. Если посмотреть на фото из папиного детства, порой даже не верится, что мы могли так жить.

— Если тебя так интересует история, то в конторе плантации есть какая-то книга на эту тему. Но учти: когда начнёшь работать, ты будешь так уставать, что уже не будет ни сил, ни желания ее читать, вот увидишь. — Хакобо откинулся на спинку кресла и надвинул шляпу на лицо. — А сейчас, если ты не против, я хотел бы немножко вздремнуть.

Килиан смотрел на море, спокойное и гладкое, словно тарелка, как он и обрисовал его в письме для Марианы и Катарины. От горизонта протягивало последние лучи закатное солнце. Совсем скоро его поглотит смутная линия, что отделяет море от неба.

В горах солнце уходит в ночь, на море оно словно погружается в воду.

Килиан не уставал любоваться чудесными закатами в открытом море, но все же ему уже хотелось поскорее ступить на твёрдую землю. На ночь они пришвартовались в порту Монровии, столицы Либерии, чтобы выгрузить груз и взять новый, но Килиану не удалось сойти с корабля. Берег там был довольно ровный. Килиан мог полюбоваться мангровыми лесами, рощами акаций и бесконечной линией песчаных пляжей, среди которых кое-где были разбросаны маленькие деревушки. Потом они долго плыли вдоль берега Кру, откуда происходят народ круменов, сильный и работящий, как объяснили попутчики-галисийцы: «Крумены в Африке — все равно что астурийцы и галисийцы в Испании: лучших работников не найти».

Отец помнил, как крумены плыли на каноэ вслед за европейскими кораблями, предлагая всякого рода услуги. Он рассказывал, что о них ходят легенды, будто бы они работают, не зная сна и отдыха, пока не сколотят состояние, а потом заводят по двадцать, а то и тридцать жён. Возможно, на самом деле это было преувеличением, но легенда неизменно вызывала улыбку у белых людей, стоило им представить, что одному мужчине приходится удовлетворять стольких женщин.

Килиан закурил.

В тот вечер, как всегда после ужина, пассажиры прогуливались по палубе и беседовали. Неподалёку маячил племянник губернатора в окружении свои мадридских родственников. Он возвращался в Гвинею после долгого пребывания в Испании. В нескольких метрах от него будущие рабочие плантации играли в карты. С каждым днём они все меньше отличались от настоящих колонистов.

Килиан улыбнулся, вспомнив собственную растерянность при виде множества незнакомых столовых приборов у каждой тарелки. Первоначальная тревога и любопытство уступили место ленивой неге монотонных дней и ночей с мягкой качкой на волнах.

Закрыв глаза, он подставил лицо под ласковый морской бриз. На следующий вечер голова превратилась скопище иероглифов своих и чужих имён. Он вспоминал своих близких и представлял, какую жизнь мог бы вести тот или иной человек. Он думал и мечтал на родном языке, разговаривал на испанском, а на корабле постоянно слышал английский, немецкий и французский. Он изучал африканский диалект английского языка. Что, если буби для туземцев — примерно то же, что пасолобинский для него? Килиан размышлял, интересно ли кому-нибудь знать не только историю и обычаи метрополии — так называли Испанию, страну-колонизатора, — которую они, конечно, обязаны знать, но и историю холодных и прекрасных Пиренеев, теперь казавшихся совсем крошечными после огромного безбрежного моря.

Ему хотелось как можно больше узнать о новом мире, в котором, несомненно, ещё теплится жизнь под властью колонизаторов. Хотелось узнать историю острова — родины тех женщин и мужчин с фотографий.

Историю коренного народа. Настоящую.

Если, конечно, от неё ещё что-то осталось.

Когда Килиан увидел отца в шортах, легкой рубашке и пробковом шлеме, стоявшего на пристани Бата, столицы Рио-Муни, континентальной части испанской Гвинеи, душа его уже была в плену у жара и зелени этого мира. Прибывший из райских горных краёв не должен был так восхищаться зелёным цветом, однако это происходило.

Перед глазами Килиана раскинулась самая красивая часть континента — царство безбрежной зелени, покрытое экваториальными лесами. Все остальное в сравнении с ними казалось совсем крошечным и совершенно нереальным: и низкие здания, и огромные корабли-лесовозы, пришвартованные в порту, и целый лес рук, взметнувшихся кверху над пирсом, приветствуя прибывающих, и портовые грузчики, таскающие туда-сюда тюки и ящики.

Его охватило странное чувство нереальности происходящего.

Неужели он здесь? Наконец-то!

— Ну, что скажешь, Килиан? — осведомился брат.

Хакобо и Мануэль стояли рядом, ожидая, пока матросы кончат швартоваться и спустят трап, чтобы пассажиры смогли сойти на берег. Со всех сторон их осаждали носильщики в поисках работы. Как на борту корабля, так и на берегу звучала самая разнообразная речь. Килиан задумчиво смотрел на эту картину.

— Ты что, язык проглотил? — рассмеялся Мануэль, подтолкнув локтем Хакобо.

— Видишь, сколько негров, Килиан? И все одинаковые! Смотри на них как на овец. Даже через два-три месяца ты так и не научишься их различать.

Мануэль взмахнул рукой в знак поддержки замечания друга. Килиан не слушал товарищей, завороженный панорамой.

— Вон папа! — радостно воскликнул Килиан, различив в толпе встречающих на пирсе знакомую фигуру.

Помахав отцу, он лёгким шагом двинулся вниз в сопровождении Мануэля и Хакобо, разделявших его стремление поскорее ступить на твёрдую землю.

Объятья с Антоном были короткими, но теплыми. Несколько минут они здоровались, представляли Мануэля, рассказывали байки из поездки и нетерпеливо задавали вопросы о всякой всячине. Прошло два года с тех пор, как Килиан видел Антона, и отец выглядел неважно. Его загорелое лицо было покрыто морщинами, которые Килаин не помнил, а большие, но пропорциональные черты начали слегка обвисли. Он выглядел уставшим и постоянно прикладывал руку к животу.

Антон расспрашивал о своей деревне, о близких и дальних родственниках, о соседях, о брате, которого тоже звали Хакобо. Наконец, он спросил о жене и дочери. При вопросе о Мариане Килиан заметил глубокую печаль в его глазах. Килиан все понимал. Рабочее время тянется невыносимо долго для любого человека, но особенно для женатого мужчины, который обожает жену и не видит ее целыми месяцами.

Помолчав мгновение, Антон посмотрел на Килиана и, обводя рукой всё, что охватывал взгляд, произнёс:

— Ну, что ж, сынок: добро пожаловать на родину. Надеюсь, тебе здесь понравится.

Килиан понимающе улыбнулся, повернувшись к Мануэлю.

— Хакобо родился здесь, ты знаешь? А через два года родился я. Вот только после родов мама заболела и была больна несколько недель, так что нам пришлось вернуться домой.

Мануэль понимающе кивнул. Многие европейцы плохо переносили жару и влажность этой части Африки.

— Да, я и впрямь здесь родился, но никогда здесь не жил, — объяснил, в свою очередь, Хакобо. — Я ничего здесь даже не помню.

Кивнув, он вполголоса продолжил рассказ:

— Мама никогда больше сюда не возвращалась, а папа ездил туда-обратно, сопровождая партии какао. Вот так, между двумя партиями, и родился мой брат. Иногда мы не виделись по два года: папа приедет, сделает маме очередного ребёнка и снова отбудет в тропики. А теперь из шести детей остались только мы трое.

Килиан поднёс палец к губам, опасаясь, как бы не услышал Антон, но тот был погружён в свои мысли. Он глядел на сына, который так изменился за годы разлуки; стал таким же высоким, но при этом более хрупким в сравнении с Хакобо, и все же превратился в настоящего мужчину. Просто не верилось, что так быстро летит время: давно ли, казалось бы, он появился на свет? И вот, спустя двадцать четыре года, Килиан вернулся на свою настоящую родину. Неудивительно, что он так стремился поскорее с ней познакомиться. Поначалу Антон был отнюдь не в восторге от решения младшего сына отправиться в африканские земли и последовать по стопам отца и брата. Ему не давало покоя, что Мариана и Каталина останутся совсем одни, и на них свалятся все заботы о доме и поместье.

Но Килиан был очень упрям и умел убеждать, и он был прав, когда все подсчитал и объявил, что лишние деньги семье не помешают. Главным образом по этой причине он решил наняться на работу, и владелец плантации подготовил все документы, чтобы Килиан приехал к январю, когда начнется подготовка к сбору урожая. У него будет достаточно времени, чтобы привыкнуть к стране и подготовиться к самым важным месяцам сбора и обжарки какао — в августе.

Целая толпа пассажиров с чемоданами направилась к другому краю пирса, давая понять, куда следует идти. Осталось еще несколько часов плавания от Баты до острова — их конечной цели.

— Думаю, корабль на Санта-Исабель уже готов к отплытию, — сообщил Хакобо, после чего повернулся к Антону. — Очень мило с вашей стороны, что вы приехали встретить нас в Бату, чтобы отвезти на остров.

— Или вы желали убедиться, что я довезу Килиана живым и здоровым? — шутливо добавил он.

Антон улыбнулся. Надо сказать, улыбался он не часто, но Хакобо знал, как этого добиться.

— Надеюсь, ты воспользовался свободными часами во время плавания, чтобы ввести брата в курс дела. Хотя, судя по твоей опухшей физиономии, боюсь, ты проводил это время в музыкальном салоне... причём, вовсе не из любви к музыке. Скорее уж из любви... кое к чему другому.

Килиан вмешался, чтобы помочь брату.

— У меня никогда ещё не было лучших учителей, чем Хакобо и Мануэль. — Тон голоса был очень серьёзен, однако улыбка давала понять, что он шутит: — Видели бы вы, как мой брат обучал меня пичи! Я уже почти умею на нем говорить!

Все четверо расхохотались. Антон был счастлив, что сыновья здесь, с ним. Их молодость и энергия помогали ему смириться с тем, что сам он, хоть и не желал в этом признаваться, начинал понемногу сдавать. Он очень гордился ими. Внешне они были очень похожи на него: оба унаследовали его зеленые глаза — характерный признак мужской линии семьи Рабальтуэ. Глаза очень необычные — издали они казались зелеными, а вблизи, если присмотреться, оказывались серыми. У обоих были широкие лбы, длинные носы с широкой переносицей, выступающие скулы и массивные челюсти, но у Хакобо подбородок имел более квадратную форму. У обоих также были густые чёрные волосы, но у Килиана они слегка отливали в рыжину.

Оба отличались высоким ростом, у обоих были широкие плечи и сильные руки — более мускулистые у старшего брата — говорившие о привычке к физической работе. Антон знал, какое впечатление производит на женщин Хакобо, но когда увидел Килиана, то понял, что тот может стать настоящей женской погибелью. Красота его черт была безупречна; своим обликом он напомнил Антону Мариану в молодости.

С другой стороны, трудно было найти двоих более непохожих друг на друга людей. Если Хакобо был легкомысленным гулякой, который тратил на развлечения все заработанное, то Килиан был необычайно ответственным, и его ответственность порой даже слишком, по мнению отца. Но Антон никогда ему об этом не говорил, поскольку предпочитал, чтобы сын имел прочную и постоянную работу, а не случайные заработки время от времени, как Хакобо с его специфическим чувством юмора.

Так или иначе, братья, казалось, хорошо понимали друг друга и превосходно дополняли; и это самое важное на чужой земле.

Во время недолгого плавания из Баты к острову Антон был непривычно разговорчив. Когда братья рассказали ему о своём плавании и непрестанной морской болезни Хакобо, Отец поведал, как во время одной из его первых поездок без Марианы с Тенерифе в Монровию корабль попал в страшный шторм.

— Вода была повсюду; чемоданы в каютах просто плавали. Ты то взлетаешь, то падаешь в бездну. Мы потеряли три дня и остались без еды. Все было раскурочено. Все уже считали нас погибшими, и в порту Санта-Исабель нас встретили как оживших покойников. — Он замолчал, задумчиво глядя на горизонт и вспоминая об этом ужасном происшествии. Затем повернулся к Хакобо, который слушал, затаив дыхание. — Тогда я единственный раз в жизни испытал страх. Да какой там страх — ужас! Опытные, бывалые мужчины плакали как дети...

Килиан тоже был удивлен.

— Надо же, а я никогда не слышал эту историю! Почему вы никогда не писали нам об этом?

— Не хотел вас беспокоить, — ответил отец, пожимая плечами. — Думаешь, ваша мать отпустила бы вас сюда, если бы знала об этой истории? А кроме того, мне казалось, было бы глупо об этом писать, и, уверяю вас, что в эти минуты мы все ужи прощались с жизнью и вспоминали о родных. Как говорит мой добрый Хосе, трудно описать страх; но если уж он в тебе поселился, ещё труднее от него избавиться.

Хакобо прижал руку к груди, радуясь, что ему не довелось пережить столь ужасных впечатлений.

— Обещаю больше никогда не жаловаться на морскую болезнь, — заявил он, — а подходить к борту лишь для того, чтобы полюбоваться дельфинами и китами, следующими за кораблем.

Килиан наблюдал за отцом. Он казался немного другим. Он обычно бывал серьёзным, и характер имел довольно суровый. Но сейчас в его рассказе о кораблекрушении ощущалась тень грусти. Или то был страх? И ещё этот жест — рука, прижатая к животу...

— Папа... ты хорошо себя чувствуешь?

Антон, похоже, начал приходить в себя.

— Все хорошо, сынок. Просто последний сезон оказался тяжелее, чем я думал. — Было очевидно, что он хочет сменить тему. — Из-за пасмурной погоды урожай оказался меньше, чем мы ожидали, и пришлось работать больше обычного.

Антон поспешил вспомнить о своей роли строгого отца, пока сын не успел вмешаться.

— Ты привёз своё свидетельство о рождении?

— Да, конечно.

Килиан знал, что сейчас начнутся расспросы.

— А сертификат о благонадежности и несудимости?

— Да, привёз.

— А военный билет?

— Тоже привёз. И медицинское свидетельство, что я не болен туберкулёзом, составленное по всей форме, и свидетельство об окончании школы, что я умею читать и писать... Ради Бога, папа! Ты мне напоминал об этом в пяти письмах! Как я мог об этом забыть?

— Хорошо, хорошо. Ты был бы не первым, кого отправляют назад из-за несоответствия требованиям. На корабле тебя привили от малярии?

— Да, папа. Мне сделали на корабле прививку, и я взял об этом справку. Что-нибудь ещё?

— Только одно... Надеюсь, ты не забыл... то есть, вы не забыли... — Голос его звучал сурово, но в глазах плясали чертики. — Вы привезли то, что я просил прислать у вашей маму?

Килиан облегченно вздохнул, поняв, что допрос окончен.

— Конечно, привезли. Чемодан Хакобо доверху набит одеждой, хамоном и чорисо, фундуком, банками с персиковым компотом и превосходными джемами, которые готовит мама. А ещё она прислала длиннющее письмо, которое при мне запечатала семью печатями, чтобы точно никто не вскрыл.

— Хорошо.

Хакобо и Мануэль промолчали. Они уже подъезжали к месту назначения и знали, что скоро будут у цели. Они были рады прибытию, но уже растеряли волнующее нетерпение первых впечатлений, в отличие от Килиана.

Хакобо прекрасно знал, что как только минуют рождественские праздники, работы на плантации станет меньше; а значит, ему предстоит развлекаться в городе в ожидании выручки за проданный товар, затем вернуться домой и немного отдохнуть, после чего все начнётся сначала. Все пойдёт по тому же кругу, который длится два года. Возможно, то же самое происходит в любой другой части света. И все же при одной мысли о приближении к острову он ощутил в груди сладкое томление.

Такое чувство возникало, только когда корабль приближался к столице острова.

— Смотри, Килиан! — воскликнул Хакобо. — Мы вошли в залив Санта-Исабель. Не упусти ни единой детали! — В его зелёных глазах вспыхнул огонь. — Понравится тебе здесь или нет, проживёшь ты здесь два года или двадцать лет, полюбишь ты этот остров или возненавидишь... Послушай, что я тебе скажу: ты никогда не сможешь стереть из памяти эту картину. Никогда!