Пальмы в снегу (ЛП)

Хакобо проворно вскарабкался по лестнице сзади автобуса, чтобы привязать чемоданы к хромированному багажнику на крыше. Затем оба брата заняли свои места сзади. Водитель завел двигатель и объявил, что через пять минут они отправляются. Автобус был почти пуст, потому что в такое время жители долины Пасолобино редко куда-то выбираются, но на пути он заполнялся, и последним желающим попасть в город уже идти пешком или тесниться на ступеньках справа от водителя.

Хакобо закрыл глаза, чтобы вздремнуть, с облегчением от того, что больше не нужно выносить жуткий холод — в автобусе было не жарко, но терпимо. А кроме того, ему не пришлось совершать первую часть путешествия верхом, как когда-то отец. Килиан, со своей стороны, разглядывал в окно однообразный пейзаж, поначалу исключительно белый, но потом внезапно сменившийся серыми скалами, когда они выехали через туннель и начали спускаться в долину.

Он знал дорогу, поскольку ему неоднократно доводилось бывать в Бармоне — маленьком провинциальном городке в семидесяти километрах от Пасолобино. В свои двадцать четыре года Килиан нигде не бывал дальше этого городка. Кое-кому из его друзей детства посчастливилось заболеть, и им потребовались особые медицинские услуги, которые можно было найти только в областном центре, но ему самому, поскольку он всегда был здоров и крепок, как молодой дубок, таких услуг никогда не требовалось. Так что скотные ярмарки в Бармоне были для него главным источником информации о том, что происходит в мире — туда съезжались торговцы из разных мест, зная, что скотоводы, завершив свои дела, купят у них ткани, свечи, вино, оливковое масло, соль, всевозможную домашнюю утварь, скобяные изделия и подарки для многочисленных родственников.

Для Килиана эта суматоха означала, что за узкой, прорезанной в скале единственной дорогой, ведущей к долине, существует иная вселенная. Вселенная слов и рисунков из учебников по географии и истории, из баек, которые рассказывали старшие, из голосов из дневных передач национального радио и вечерней новостной программы международного радио из Парижа, а еще бунтарского (по мнению отца и брата) радио Пиренеев.

Хакобо проснулся вскоре после того, как миновали Бармон. Его не разбудила даже суматоха, когда в автобус влезли с десяток пассажиров с детьми, втащив корзины с едой и картонные коробки, в которых возмущенно клохтали куры.

Килиана по-прежнему поражало, как брат умудряется заснуть в самых немыслимых позах, при любых обстоятельствах и в любое время. Он даже мог проснуться, поболтать некоторое время, выкурить сигарету и снова заснуть. Хакобо утверждал, что это хороший способ не тратить зря энергию и скоротать время, когда особо нечем заняться. Сейчас Килиан не возражал против молчания Хакобо. Наоборот, после прощания с Пасолобино он даже был благодарен за возможность отдохнуть от болтовни, чтобы привыкнуть к изменениям в пейзаже и в душе.

Во время одного из кратких пробуждений Хакобо положил руку на плечо брата и энергично встряхнул, пытаясь вывести из задумчивости.

— Не вешай нос, дружище! — сказал он. — Пара рюмочек в кафе «Два мира» — и все печали как рукой снимет! Подходящее название, не находишь? — рассмеялся он. — Вот уж и в самом деле два мира!

Наконец, спустя несколько часов они добрались до большого города. В Сарагосе не было снега, но дул северный ветер, почти такой же пронизывающий и холодный, как в горах. Тем не менее, улицы были полны народа: десятки прохожих, закутанные в шерстяные пальто и бежевые плащи, сновали туда-сюда, слегка втянув головы в плечи. Женщины прижимали к груди сумочки. Хакобо привёл Килиана в пансион — узкое здание недалёко от площади Испании, где всегда останавливались Антон и Хакобо, когда бывали в городе. Они оставили чемоданы в маленьком, скромно обставленном номере и, не желая терять ни минуты драгоценного времени, снова вышли на улицу, спеша осмотреть достопримечательности, обещанные Хакобо.

Первым делом, по обычаю всех приезжающих в Сарагосу, они направились по переулкам старого города, больше известного как Эль-Тубо, к базилике Мадонны-дель-Пилар, чтобы попросить у Пресвятой девы удачи в пути. Затем съели по порции кальмаров в полной народа таверне, где милостиво согласились на предложение какого-то парнишки почистить им ботинки.

В чистых сияющих ботинках, старательно надраенных гуталином «Лодикс», они не спеша прогуливались по улицам города, глядя, как бесчисленные прохожие, заперев конторы и лавочки, торопятся домой. По мощеным улицам ездили трамваи и чёрные щегольские автомобили с выпуклыми капотами и сияющими металлическими украшениями, Килиан таких никогда прежде не видел. По обе стороны улицы вздымались высокие здания, среди которых встречались даже восьмиэтажные. Братья шли медленно, поскольку Килиану хотелось рассмотреть во всех подробностях каждую мелочь.

— Сразу видно — деревенщина! — ответил его брат, умирая от смеха. — Представляю, какое у тебя будет лицо, когда мы доберёмся до Мадрида! Это ведь только начало...

Килиан постоянно спрашивал обо всём, словно вся безмолвная напряжённость последних дней трансформировалась теперь в любопытство. Наслаждавшийся ролью старшего брата Хакобо охотно и с видом превосходства вёл за собой растерянного младшего. Хакобо помнил своё первое путешествие и понимал реакцию Килиана.

— Видишь эту машину? — спросил он, указывая на элегантный чёрный автомобиль с решёткой спереди, круглыми фарами и блестящим капотом. — Это новый отечественный «пежо-203», на которых сейчас ездят таксисты. А вон там — английский «остин-FX3», замечательная машина. А вон та — отечественный «ситроен-CV», больше известный как «пато»... Красота, правда?

Килиан рассеянно кивнул, разглядывая строгие классические фасады монументальных зданий, где размещались «Испано-Американский банк», «Союз» и «Испанский феникс», с большими круглыми и квадратными окнами, порталами с колоннами и фронтонами, барельефами наверху и многочисленными балконами с кованными решётками.

Уставшие после напряжённого дня и долгой прогулки по городу, они под конец решили посетить знаменитое кафе, о котором говорил Хакобо. Ещё на подходе Килиан увидел великолепную сияющую вывеску, возвещавшую, что это одно из величайших мест Европы. Вслед за братом он прошёл сквозь высокие створчатые двери и застыл, поражённый невиданным прежде великолепием. Чего стоили одни только широкие лестницы и арки с белыми колоннами, разделяющие на два этажа огромный зал, наполненный голосами, дымом, шумом и музыкой. Узкие перила тянулись по всей длине верхнего яруса, чтобы сидящие наверху клиенты могли любоваться оркестром, расположенным внизу, в центре зала. В памяти тут же всплыла сцена из кинофильма, который он видел в Бармоне: там молодой человек в габардиновом плаще спускался по такой же лестнице, шикарно и небрежно касаясь рукой перил, а в другой держа сигарету.

Сердце Килиана забилось сильнее. Он залюбовался раскинувшейся перед ним картиной: множеством столиков, деревянных стульев и мягких удобны кресел, где сидели люди, казавшиеся респектабельными и утончёнными. Платья женщин с жабо или глубокими треугольными вырезами — разноцветные, лёгкие, короткие и облегающие — не шли ни в какое сравнение с тяжёлыми юбками длиной до щиколоток и тёмными шерстяными жакетами, какие носили женщины гор. Мужчины, все как один, как и он сейчас, были в белых рубашках и смокингах, из нагрудного кармана которых, сверкая белизной, выглядывал носовой платочек, и в чёрных галстуках-бабочках.

На краткий миг он ощутил себя важной персоной. Никому из присутствующих даже в голову не могло прийти, что ещё вчера он выгребал навоз из хлева.

Он заметил, как Хакобо поднял руку, чтобы поприветствовать кого-то в глубине зала. Поглядев в ту сторону, Килиан увидел, как какой-то мужчина подаёт им знаки, приглашая за свой столик.

— Не может быть! — воскликнул Хакобо. — Какое совпадение! Идём, я тебя представлю.

Они с трудом пробрались между столами, на которых стояли сигаретницы, полные сигарет с фильтром «Бизонте» и «Кэмел», коробки спичек всевозможных форм и цветов, бокалы с анисовкой или бренди перед мужчинами, а перед дамами — с шампанским или белым мартини. В заведении было полно народа. Больше всего Килиану понравился просторный зал, чтобы люди могли как спокойно поговорить, так и потанцевать на площадке перед оркестром. Во всей долине Пасолобино не нашлось бы ничего подобного.

Летом танцы устраивали на площади, а зимой время от времени устраивали небольшие вечеринки в гостиных частных домов, откуда выносили мебель и расставляли стулья вдоль стен, чтобы освободить место для танцев. Девушки сидели на стульях, ожидая, когда их пригласят на танец молодые люди, или танцевали друг с другом вальсы, пасодобли, танго или ча-ча-ча под звуки аккордеона, гитары и скрипки, которые не шли ни в какое сравнение с весёлой зажигательной румбой, которую сейчас играли трубы и саксофоны.

В нескольких шагах от цели Хакобо повернулся к нему и прошептал:

— И вот ещё что, Килиан: отныне на людях мы не будем говорить на нашем пасолобинском диалекте. Наедине будем говорить как прежде, но перед людьми я не хочу выглядеть деревенщиной. Ты понял?

Килиан озадаченно кивнул. Сказать по правде, он никогда не задумывался об этом, поскольку никогда не представлял себя в отрыве от Пасолобино. В то же время, он вынужден был признать, что Хакобо прав, и дал себе слово следить за собой, чтобы не ставить брата в неловкое положение, каких бы усилий это ни стоило, поскольку в голове у него по-прежнему вертелись привычные с детства словечки и выражения, то и дело грозя сорваться с языка.

Хакобо между тем горячо поприветствовал человека, поднявшегося им навстречу.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Ты разве не в Мадриде?

— Сейчас расскажу. Садитесь за мой столик. — Он поманил рукой Килиана. — Могу поклясться, это твой брат.

Хакобо рассмеялся и представил молодых людей друг другу.

— Килиан, это Мануэль Руис, подающий надежды врач, даже не знаю, какого черта он делает в Гвинее.

Мануэль улыбнулся и пожал плечами.

— А это мой брат Килиан. Он просто не знает, куда себя девать.

Новые знакомые пожали друг другу руки и устроились на полукруглом кожаном диване. Хакобо уселся на стул с деревянной решётчатой спинкой. Певец в сером фраке с серебряным позументом запел знакомую балладу Антонио Мачина, «Чёрные ангелы», после которой ему долго хлопали.

— Неужели в Мадриде не нашлось для тебя места? — пошутил Хакобо, обращаясь к Мануэлю.

— Да их целый десяток! — воскликнул тот. — И оплата вдвойне! Нет, серьёзно. Я приехал, чтобы подписать бумаги для работы в Сампаке. Мне предложили весьма заманчивый контракт.

— Ты даже не представляешь, как я рад! Признаюсь, дон Дамасо уже слишком стар, чтобы там жить.

— Ах, если бы я обладал опытом дона Дамасо!

— Согласен, но здоровье у него уже не то. И когда же ты едешь?

— Завтра я возвращаюсь в Мадрид, и мне уже заказали билет на четверг...

— На «Севилью»! — воскликнул одновременно с ним Хакобо, громко расхохотавшись. — Мы тоже на ней плывем! Это просто чудесно!

Хакобо, заметив, что Килиан выпал из разговора, поспешил объяснить:

— Мануэль работал врачом в больнице в Санта-Исабель. А теперь он будет работать только для нас! — Он начал озираться в поисках официанта. — Это нужно отметить! Ты ужинал?

— Нет, не успел. Если хочешь, можем поужинать здесь. Как раз время чопи!

— Чопи, точно! — расхохотался Хакобо.

Килиан догадался, что это слово, должно быть, означает обед или ужин, и охотно согласился с выбором меню, сделанным его спутниками. В эту минуту, выдержав эффектную паузу, солист повторил последние строки песни:

«Шпили церквей

Всегда украшают

Прекрасные ангелы,

Но никогда

Ты там не увидишь

Ангела чёрного...»

Его выступление было вознаграждено бурной овацией, стихшей лишь тогда, когда пианист заиграл волнующий блюз, и несколько пар вышли танцевать.

— Я люблю буги-вуги! — воскликнул Хакобо, прищёлкивая пальцами и подёргивая плечами. — Жаль, что здесь не с кем потанцевать!

Он оглядел зал в поисках кандидатки на танец и помахал рукой группе девушек, от которой их отделяла пара столиков, и те ответили смущённым хихиканьем и шушуканьем. С минуту он раздумывал, не пригласить ли какую из них на танец, но в конце концов решил воздержаться.

— Что-то мне расхотелось...

Килиан, никогда не любивший танцевать, сам себе удивлялся, чувствуя, как ко ноги отбивают ритм. Он так и продолжал отбивать чечетку, пока к их столику не подошёл официант с заказом. При виде аппетитных блюд Килиан понял, что проголодался, вспомнив, что весь день почти ничего не ел. Ничего не ел с самого завтрака, после бутерброда с ветчиной, который дала ему в дорогу Мариана, и порции кальмаров в переполненной таверне. Он сомневался, что канапе с икрой и копченым лососем и нарезка из холодной телятины и копчёной грудки смогут наполнить желудок, привыкший к более основательной пище. Тем не менее, блюда пришлись ему весьма по вкусу, а после нескольких бокалов вина он почувствовал себя вполне сытым.

После ужина Хакобо попросил бокал джина, предварительно поскандалив с официантом, поскольку в этом знаменитом на всю Европу месте не нашлось виски ему по вкусу. Мануэль и Килиан сошлись на коктейле «Свет и тень» с бренди и анисовым ликером.

— Ну, Килиан, — спросил Мануэль, пытаясь найти общую для всех тему, — как тебе это приключение? Нервничаешь?

Килиану доктор с первого взгляда пришёлся по душе. Это был молодой человек лет тридцати, среднего роста и скорее хрупкого сложения, с темно-русыми волосами, светлой кожей и умными голубыми глазами, казавшихся чуть размытыми за толстыми стёклами очков. Его рассудительная манера речи выдавала образованного и серьёзного человека, которому — как, впрочем, и ему самому — немного спиртного нисколько не повредило, лишь сделало более откровенным и весёлым.

— Немножко, — признался Килиан, стыдясь своей трусости. Он до сих пор не мог поверить, что ещё утром возился со скотиной, а теперь, спустя несколько часов, пьёт коктейль в компании врача в лучшем заведении столицы региона. — Но я очень рад, что еду вместе с вами.

Хакобо звонко шлёпнул его по спине.

— Ну признайся, Килиан: ты же чуть не помираешь со страху! Ну да, всем это знакомо. Правда, Мануэль?

Тот кивнул и сделал глоток.

— Когда я ехал впервые, то хотел вернуться, как только прибыл в Бату. Но в следующий раз — уже как будто ничего другого я в жизни не делал, лишь ездил в Фернандо-По. — Он помедлил, подбирая слова. — Это въедается в кровь. Как проклятые москиты. Увидишь сам.

После трёх часов, проведённых в кафе, нескольких бокалов виски и красной пачки тонких сигарет «Кравен А», которые Килиан нашёл очень приятными, хоть и слишком лёгкими по сравнению с ядреным чёрным табаком, который он обычно курил, братья распрощались с Мануэлем в дверях зала, договорившись встретиться в день отплытия, после чего решили вернуться в свой пансион. Глаза у них блестели, и на ногах они стояли не слишком твёрдо. Добравшись до площади Испании, они пересекли трамвайные пути, и Хакобо со всех ног бросился вниз по лестнице, ведущей к общественным туалетам. Килиан ждал его наверху, держась за кованые перила. Мощные четырехрожковые фонари и неоновые огни рекламных объявлений на крышах окрестных зданий освещали площадь, в центре которой красовался фонтан с бронзовой скульптурной группой на каменном постаменте.

У подножия креста стоял ангел, простирающий руку к небу, а другой рукой поддерживая раненого мужчину, у чьих ног лежала винтовка, выпавшая из ослабевших рук. Подойдя ближе, Килиан прочёл надпись на свитке, который держала в руках такая же бронзовая дама. Оказывается, ангел олицетворял веру, а памятник посвящён борцам-мученикам, павшим за веру и родину. Килиан поднял глаза к небу — и взгляд упёрся в неоновые вывески: «Эйвкрим», «Галина бланка», «Радио Ибериа», «Лонжин — лучшие часы», «Пастильяс Диспак», «Филипс»... В глазах у него рябило, мысли путались...

У него слегка кружилась голова, и виной тому был не только выпитое за ужином. Всего несколько часов назад Килиан уехал из дома, а сейчас ему казалось, что с тех пор прошли века: слишком насыщенным был этот день, полный контрастов. А впереди, если верить Хакобо и Мануэлю, ждало долгое удивительное путешествие. Килаин вновь посмотрел на статую Веры и молча помолился, попросив удачи и сил в авантюре, на которую решился.

— Ну, что скажешь, Килиан? — Густой голос Хакобо заставил его вздрогнуть. — Как тебе первый вечер вдали от мамочки? — Он обнял Килиана за плечо, и они направились к выходу. — Сколько нового сразу увидел, а? А ведь «Два мира» — сущая ерунда по сравнению с тем, что тебе ещё предстоит увидеть... Ты когда-нибудь задумывался об этом?

— Ну, более или менее.

Хакобо поднёс руку ко лбу.

— Чего я хочу — так это виски из Санта-Исабель! — объявил он. — По крайней мере, от него не болит голова по утрам. Кстати, ты взял опталидон?

Килиан кивнул. Хакобо хлопнул его по плечу.

— Ну ладно, скажи: что тебе больше всего хочется посмотреть?

Килиан задумался.

— Думаю, море, Хакобо, — ответил он. — Я никогда не видел моря.

Хотя Килиан впервые путешествовал на корабле, он не страдал от морской болезни. У многих бродящих по палубе пассажиров лица приобрели зеленоватый оттенок. Судя по всему, частые путешествия не излечивали морскую болезнь, потому что его брат выглядел паршиво, хотя уже в третий раз качался на корабле, подобном «Севилье». Как человек, чье знакомство с водой ограничивалось ловлей форели в небольших ручьях Пасолобино, Килиан не мог понять, каким образом нечто столько огромное способно плавать. И то, насколько спокойно он себя чувствовал в окружении воды со всех сторон, его удивило. Килиан приписывал свое хорошее настроение приятным открытиям последних дней и надеялся, что это продлится и дальше.

Килиан думал о матери, о сестре, о жизни в Пасолобино. Теперь от всего этого его отделяло пол-океана! Он вспомнил холод, мучивший его в автобусе всю дорогу до Сарагосы, а затем и в поезде до самого Мадрида. Лишь по мере приближения к Кадису стало теплее, а унылый пейзаж испанских равнин сменился пышной тропической растительностью, что буйствовала по обе стороны железной дороги.

Когда судно покинуло порт, где десятки провожающих со слезами на глазах махали вслед белыми платками, он ощутил глубокую печаль, что оставляет позади родных, но общество Хакобо, Мануэля и остальных товарищей, которые тоже ехали на работу в колонию, как и теплая погода, его воодушевляли, и плавание в итоге оказалось вполне приятным. Внезапно Килиан понял, что это его последнее снежное Рождество. Теперь придётся привыкать к тропическому Рождеству!

Никогда прежде он столько не бездельничал, как в эти дни.

Энергичный и чувствительный Килиан считал, что такое безделье — непростительная трата времени. Ему не терпелось заняться физическим трудом. Как он отличался в этом от Хакобо, который всегда искал возможность отдохнуть! Килиан повернул голову и посмотрел на брата, отдыхающего в удобном кресле рядом, надвинув на лицо шляпу. С тех пор как они сели на корабль в Кадисе и особенно после того, как покинули Тенерифе, Хакобо спал только днем и проводил ночи с друзьями в салоне с пианино или в баре «Веранда». То спиртное, то морская болезнь — и в результате Хакобо постоянно выглядел уставшим и больным.

Килиан же наоборот, пытался проводить время с пользой. Он ежедневно штудировал словарь разговорного английского и читал журнал «Испанская Гвинея», чтобы получить представление о мире, в котором будет жить как минимум ближайшие полтора года — именно столько продлится его первый контракт. На самом деле контракт заключался на два года, но последние полгода, также оплачиваемые, считались отпуском. А кроме того, жалованье начала начисляться с момента отъезда из Кадиса. Отличная причина для хорошего настроения — почти две недели оплаты только за чтение.

На борту имелись все номера журнала за 1952 год; во всех была одна и та же реклама, в одном и том же порядке. На первом рисунке были представлены магазины «Думбо» на улице Сакраменто в Санта-Исабель, а сразу за ним реклама «Объединенной транспортной компании» на улице Генерала Молы, где предлагались услуги по ремонту транспортных средств на некоей фактории, как в колониальных странах назывались торговые заведения.

Наконец, на третьем фото курящий мужчина рекламировал превосходный табак «Румбо», а внизу огромными буквами была выведена надпись: «Сигарета, помогающая думать». Хакобо говорил, что в колонии множество марок всевозможного табака, и очень дешёвого, и там курят почти все, потому что табачный дым отгоняет комаров. После рекламы начинались статьи на религиозные темы, различные новости из Европы и другие статьи.

Килиан закурил сигарету и углубился в чтение журнала. Его внимание привлекла статья о детях, окрещённых между 1864 и 1868 годами: Педро Мария Нгади, Хосе Мария Гонголо, Филомена Мапуло, Мариано Игнасио Балонга, Антонио Мария Эбомо, Лоренсо Эбамба... Все эти имена были весьма любопытны, поскольку личные имена были хорошо знакомыми испанскими, зато фамилии звучали явно по-африкански.

Затем он прочитал статью, в которой говорилось о пяти миллионах немецких детей, пропавших в 1945 году. Какой далёкой показалась ему мировая война! Он смутно помнил отрывки отцовских писем, которые мать читала вслух другим родственникам, прежде чем сложить и бережно убрать в карман юбки. В них отец писал о напряжённой обстановке на острове, что его беспокоит зарождающееся националистическое движение, а также внедрение на остров британских и французских войск. Отец писал, что единственное желание всех жителей острова — сохранить нейтралитет или поддержку Союзников, хотя в губернаторских кругах царят пронацистские настроения. Одно время по острову даже свободно ходили немецкие газеты с испанскими субтитрами.

Война в Испании и Европе уже закончилась. Но, судя по тому, что Килиан прочитал в журналах и газетах за время пребывания на корабле, в Африке ещё продолжались политические конфликты. В статье говорилось, что в Кении существует угроза депортации всех тех, кто сочувствует религиозно-политическому движению Мау-Мау и его лидеру Джомо Кениате, поскольку он призывает к высылке из Африки всех европейцев и к возвращению коренных народов к прежним примитивным «языческим» культам.

Прочитанное заставило Килиана задуматься. Изгнать из Африки европейцев? Но разве не европейцы принесли цивилизацию в эти дикие земли? Разве не стали местные жить лучше с их приходом? Они хотят вернуться к своим традиционным верованиям? Все эти вопросы вскоре вылетели у него из головы, но не потому, что перестали беспокоить. В конце концов, идея завоевания чёрного континента принадлежала поколению его отца — гордого поколения, желавшего служить Богу и родине. И потому тот повторял сотни раз, что работать в колониях — значит служить Всевышнему и испанскому народу, а значит, все, кто возвращается с полными карманами, исполнили благородную миссию.

Но тем не менее, оставалось много вопросов о том, как сложатся отношения у таких разных людей. Единственный черный, которого Килиан встречал лично, работал в баре на корабле. Килиан неучтиво вытаращился на него на несколько секунд дольше, чем следовало, в надежде заметить другие различия, кроме цвета кожи и совершенства зубов, но ничего не нашёл. Со временем Килиан стал видеть в нём не чернокожего, а официанта Эладио.

Скорее всего, благодаря всем анекдотам о неграх, в голове у него сложился шаблонный образ чёрного человека, весьма далёкий от реальности. Когда Антон и Хакобо обсуждали чернокожих с родственниками из Пасолобино, то избегали слова «негр», предпочитая говорить «темнокожий».

За исключением Хосе, все остальные темнокожие казались Килиану безликой чёрной массой, в которой невозможно отличить одного от другого. Ему вспомнилась старая открытка, присланная Антоном его брату. На ней были изображены четыре чернокожие женщины с обнаженной грудью, а ниже шла надпись от руки: «Взгляни на этих негритянок! Вот в таком виде они ходят по улицам!»

Килиан пристально разглядывал фотографию. Женщины были исключительно красивы. Все четыре были одеты в куски пёстрой ткани, обёрнутые вокруг талии на манер юбки, доходившей до щиколоток. Эта одежда, как он уже знал, называлась клоте. Выше талии они были совершенно обнаженными, за исключением простых бус и тонких браслетов на запястьях. Груди у всех четырёх были самой разной формы: у одной — высокие и твёрдые, у другой — маленькие, у третьей — пышные и тяжёлые, у четвёртой — необычно широко расставленные. При этом все обладали стройными фигурами и необычайно красивыми чертами лица, с полными губами и большими глазами. Волосы у них были заплетены во множество тонких косичек. Одним словом, очень красивая фотография.

Единственное, что его удивило в фотографии — это то, что это была почтовая открытка. На открытках, которые Килиан видел прежде, были изображены памятники или красивые уголки города, страны или какой-нибудь пейзаж; или даже портреты элегантно одетых людей. Но четыре голые женщины?

Он подумал, что фотограф, видимо, понятия не имел, для чего послужит снимок. Честно говоря, открытка произвела на него странное впечатление: словно женщины были чем-то вроде экзотических насекомых.

Примерно такое же впечатление произвели на него теперь фотографии в журналах, которые он читал. Вот группа негров, одетых по-европейски, в рубашках и американках, в кепках и шляпах. Фотография могла показаться вполне обычной, если бы не подпись внизу: «Во время рождественских празднеств мы все чаще видим этих нелепых клоунов в деревнях и на плантациях». Килиана это очень удивило, поскольку на фотографии все были одеты по-европейски. Он знал от отца, что во время рождественских праздников кое-кто из туземцев наряжается в смешные карнавальные костюмы, и миссионеры называют их клоунами, но Килиан представлял их в масках и юбках из соломы, а вовсе не в европейских костюмах.

Хриплый голос Хакобо прервал его размышления.

— Надеюсь, что скоро на остров можно будет добраться самолётом. Я больше не могу!

Килиан улыбнулся.

— Если бы ты вчера так не надрался, сегодня у тебя не кружилась бы голова.

— Но тогда бы дни были ещё длиннее, а скука — ещё более невыносимой... Кстати, где Мануэль?

— Пошёл в кинозал.