Пальмы в снегу (ЛП)

Кларенс искренне рассмеялась. Ей нравилась Хулия. Эта женщина обладала сильным характером, хоть внешне и выглядела хрупкой. Кроме того, она была образованной, наблюдательной, вдумчивой и чувствительной, очень открытой и доброжелательной, и при этом обладала изысканными манерами, что выгодно отличало ее от других женщин деревни. Кларенс была убеждена, что этим она была обязана как своим путешествиям, так и долгим годам, прожитым в столице. В то же время, Хулия чувствовала себя в Пасолобино так, словно никогда отсюда не уезжала, а простота в общении делала ее бесценной собеседницей. Несмотря на постоянные упоминания о своих детях и внуках, она всегда была в курсе, что происходит вокруг, и в случае необходимости всегда с радостью предлагала помощь.

— Как насчёт чашечки горячего шоколада? — спросила Кларенс.

— В тот день, когда я откажусь, можешь начать за меня беспокоиться!

Неспешным шагом они направились по переулкам, где преобладали здания из серого камня, и, оставив позади старый центр, вышли на широкую улицу, положившую начало новой части посёлка, с высокими фонарными столбами и домами в четыре или пять этажей, и направились в сторону единственного заведения в Пасолобино, где, по словам Хулии — а уж она-то знала в этом толк! — подавали настоящий шоколад. Здесь он был таким густым, что не проливался, даже если перевернуть чашку. «После того, как попробуешь чистый шоколад, — говорила Хулия, — уже не сможешь пить всякие суррогаты».

По дороге они беседовали о разных пустяках: о погоде, о работе Кларенс, после чего незаметно перешли к обсуждению дел родственников. Кларенс всегда чувствовала, как голос Хулии чуть заметно менялся, когда она расспрашивала о Килиане или Хакобо. Эти перемены были почти незаметны, но им почти всегда предшествовал нервный кашель, выдававший ее волнение.

— Что-то я давно не вижу твоего дядю. У него все в порядке?

— Более или менее, — ответила Кларенс. — Немножко хлюпает носом, но, в общем, ничего серьёзного.

— А как поживает твой отец? Совсем сюда не приезжает?

— Приезжает, но не так часто, как раньше. Говорит, что с каждым разом ему все труднее вести машину.

— С его-то страстью к автомобилям! — воскликнула Хулия.

— Думаю, с возрастом он стал чувствителен к холоду и ждёт, когда установится хорошая погода.

— Ну, этим мы все страдаем. Воистину, надо очень любить эту землю, чтобы терпеть такой жестокий климат...

«Да, климат, у нас, конечно, ещё тот, — подумала Кларенс. — Особенно если сравнить холодный Пасолобино с тропической жарой».

Она знала, что это удобный повод перевести разговор на интересующую тему.

— Это точно, — кивнула она. — А ты ведь долго жила в тропиках, да?

— Видишь ли, Кларенс, могу сказать тебе одно. — Хулия остановилась напротив кафе-шоколадницы и повернулась к Кларенс. — Если бы не стечение обстоятельств... из-за которых мы вынуждены были уехать... то есть, я хочу сказать...

Кафе помогло сгладить неловкую паузу. Не перебивая, Кларенс мягко потянула Хулию внутрь, очень довольная, что та клюнула на ее уловку.

— ... Я бы осталась там...

Они подошли к свободному столику возле окна и сели, предварительно сняв жакеты, сумочки и шейные косынки.

— Там я провела лучшие годы жизни...

Вздохнув, она жестом подозвала официанта и заказала две чашки, но тут же спохватилась, что не спросила у Кларенс. Та посмотрела на неё и кивнула, пользуясь возможностью взять разговор в свои руки.

— А ты знаешь, где я недавно была?

Хулия вопросительно подняла брови.

— На конгрессе в Мурсии по испано-африканской литературе. Да, сначала меня это тоже удивило, — призналась Кларенс, заметив удивлённый жест Хулии. — Я знала, что существует африканская литература на английском, французском, даже на португальском, но чтобы на испанском...

— Я тоже об этом понятия не имела, — пожала плечами Хулия. — Хотя, по правде сказать, никогда об этом не думала.

— Сейчас выпускается много незнакомой прежде литературы — незнакомой как там, так и здесь, потому что эти писатели годами пребывали в забвении.

— И что там было? Это как-то связано с твоими университетскими исследованиями?

Кларенс слегка растерялась.

— И да, и нет. На самом деле, после написания диссертации я толком не знала, куда двигаться дальше. Коллега рассказал о конгрессе, и это дало мне пищу для размышлений. Как я могла всю жизнь слушать рассказы папы и дяди Килиана и не задумываться о некоторых вещах? Честно говоря, я почувствовала, что это слегка неправильно. Любой заинтересовался бы, а я почему-то нет.

Она взяла в ладони чашку с шоколадом. Напиток был столь горячим, что пришлось несколько раз на него подуть, прежде чем решиться сделать глоток. Хулия молча смотрела, как Кларенс, прикрыв глаза, наслаждается вкусом напитка, изысканной смесью сладости и горечи.

— Ну и как, узнала что-то новое? — спросила наконец Хулия с неподдельными интересом. — Тебе понравилось?

Кларенс открыла глаза и поставила чашечку на блюдце.

— Получила большое удовольствие, — ответила она. — Там были писатели-африканцы, живущие в Испании и из других стран, мы словно открыли для себя новый мир. Говорили о многих вещах, особенно о том, как важно познакомить мир с их работами и культурой. — Она на минутку прервалась, желая убедиться, что Хулия не заскучала, после чего заявила: — В конце концов, уже одно то, что, оказывается, существуют африканцы, которые говорят и пишут на одном с нами языке, стало для нас открытием. Просто потрясающе, правда? А главное, все то, что там обсуждалось, не имеет ничего общего с историями, которые я слышала дома.

Хулия нахмурилась.

— В каком смысле? — спросила она.

— Ну как же! Там много говорили о колониальной и постколониальной эпохе, об идеологическом наследии, на котором строится их жизнь. Одни восхищались этой эпохой, другие возмущались, третьи не скрывали своей ненависти к тем, кому довелось изменить ход истории. Много говорили о проблемах национальной идентичности, о душевных травмах, о попытках вернуть ушедшие времена, о горьком опыте изгнания, о множестве этнических и лингвистических отличий. Короче говоря, ничего общего с тем, чего я ожидала. Но мне даже в голову не приходило, что на этом конгрессе окажется столько детей колонизаторов! Я, конечно, даже рта не раскрывала. Мне было немного стыдно... И ты знаешь, один американский профессор даже читал стихи на своём родном языке — на языке буби... — с этими словами она полезла в сумочку, достала оттуда ручку и, взяв бумажную салфетку, что-то на ней написала. — На самом деле это слово пишется вот так: böóbë.

— Ах да, буби... — протянула Хулия. — Писатель на языке буби... Признаюсь, меня это удивляет... Даже не могу представить...

— Да-да, — перебила Кларенс. — Ну, как тебе? В детстве у меня был щенок, которого звали Буби. Это папа его так назвал, — добавила она, слегка понизив голос.

— Да, не слишком подходящее имя, — согласилась Хулия. — Хотя вполне в духе Хакобо. А впрочем, тогда было другое время.

— Ты не обязана мне ничего объяснять, Хулия, — сказала Кларенс. — Я рассказала тебе, чтобы ты поняла, каково это, когда у тебя внезапно открылись глаза, и ты все увидела в другом свете. Я стала прокручивать все это в голове и пришла к выводу, что необходимо мыслить критически, не стоит слепо принимать на веру все то, что нам говорят.

Она снова запустила руку в сумочку из светлой замши и извлекла клочок бумаги, который нашла в шкафу. Наверное, решила она, сказанного более чем достаточно, чтобы подтолкнуть Хулию в нужном направлении и и выяснить, кто и зачем это написал. Посмотрев на Хулию, Кларенс выпалила:

— Хулия, я приводила в порядок бумаги в доме и нашла это среди папиных писем.

Она протянула листок, попутно объясняя, почему так уверена, что письмо было написано в семидесятые-восьмидесятые годы. Но тут же замолчала, увидев, как встревожилась Хулия при виде этого листка.

— Все нормально? — в тревоге спросила она.

Хулия была бледна, очень бледна. Письмо дрожало в ее руках, как осенний лист, и, несмотря на все попытки взять себя в руки, слеза предательски скатилась по щеке. Кларенс не на шутку испугалась, крепко сжав ее руку.

— Что случилось? — спросила она, обеспокоенная и в то же время заинтригованная. — Я сказала что-то неприятное? Поверь, я не хотела. Ты даже не представляешь, как мне жаль!

Почему Хулия так разволновалась?

Несколько секунд они молчали. Кларенс пыталась успокоить ее, а Хулия, как могла, старалась взять себя в руки. Наконец, Хулия подняла голову, взглянув на Кларенс.

— Нет-нет, ничего не случилось, успокойся, — заверила она. — Я просто глупая сентиментальная старуха, увидела письмо мужа и тут же разволновалась.

— Так это писал твой муж? — удивилась Кларенс. — И ты знаешь, что он хотел сказать? — Она не смогла сдержать любопытства. — О ком он говорил? Здесь идёт речь о двух людях, об их матери и о ком-то четвёртом, уже покойном...

— Кларенс, я умею читать — перебила Хулия и поднесла к глазам платок, чтобы осушить слёзы.

— Ах да, прости, но все это очень странно. Твой муж написал это папе.

— Да, они были знакомы, — безразличным тоном ответила Хулия.

— Да, конечно, но, насколько я знаю, они не переписывались, — сказала Кларенс, забирая письмо. — Они встречались, когда приезжали сюда в отпуск. Говорю же, если бы были другие письма, я бы их нашла. Но никаких других нет, только это.

Хулия отвернулась, не выдержав испытующего взгляда Кларенс. Казалось, она пристально рассматривает прохожих на улице, но на самом деле ее мысли пребывали где-то далеко, в другом месте и в другом времени. На миг суровые здания из серого камня, дерева и черепицы вдруг побелели, а ближайшие ясени превратились в пальмы и сейбы.

Не было ни единого дня в ее жизни, чтобы она не вспоминала о своём любимом кусочке Африки. Всего лишь несколько минут назад она сказала Кларенс, что там прошли самые насыщенные годы ее жизни. Было, конечно, несправедливо так говорить: ведь к окружающие ее теперь местам она питала глубокую благодарность за то, что подарили ей детей, замечательных внуков и спокойную уютную жизнь. Но в глубине души воспоминания о минувших годах оживали каждое утро, когда она просыпалась. И лишь два человека могли ее понять, потому что сами находились в той же ситуации: Хакобо и Килиан.

Хотя они казались вполне довольными жизнью, Хулия была убеждена, что они не знали ни единого спокойного дня.

Что она могла ответить Кларенс? Был ли ее интерес таким уж невинным? Может ли быть, что она действительно ничего не знает? Неужели Хакобо и Хулиан ей ничего не рассказывали? Возможно, сейчас, с возрастом, они, терзаемые муками совести, не смогли больше скрывать тайну, которая упорно рвалась на свет? Что бы она сделала на их месте? Как смогла бы жить с таким грузом на душе и на совести?

Глубоко вздохнув, она снова повернулась к Кларенс, которая ни на секунду не спускала с неё глаз. Насыщенно-зеленых, таких же, как у Хакобо и Килиана, которые украшали и смягчали ее лицо с резкими чертами, обрамлённое роскошной волнистой гривой каштанового оттенка, в этот день не заплетенную в привычную косу. Хулия знала ее с детства и понимала, какой настойчивой и убедительной она может быть, когда хочет чего-то добиться.

— А почему бы тебе не спросить у отца?

Кларенс удивилась, услышав прямой вопрос. Реакция Хулии подтверждала её подозрения — здесь скрыта какая-то тайна. Не зная толком, что ответить, она поморгала и, опустив взгляд, принялась рвать на кусочки бумажную салфетку.

— Сказать по правде, Хулия, мне просто стыдно, — призналась она. — Я не знаю, как ему сказать. Если я покажу ему письмо, он поймёт, что я рылась в его вещах. Если он столько лет хранил эту тайну, сомневаюсь, что он так просто мне все расскажет.

Она со вздохом выпрямилась.

— В любом случае, я не хочу тебя принуждать. Но было бы жаль, если нечто важное будет забыто... — произнесла она, намеренно печально.

Кларенс надеялась, что Хулия решительно возразит, мол, это пустая трата времени, никакой тайны нет и нечего раскрывать, и Кларенс выстроила в воображении цепочку событий, которые не имеют связи с реальностью. Но вместо этого, помолчав, Хулия ответила на вопрос вопросом:

— Почему сейчас?

А за окном шла типичная для апреля битва — слабые лучи закатного солнца изо всех сил пытались справиться со сверкающими капельками прерывистого дождя.

Почему именно сейчас?

Хулия вспомнила, как ее муж выступал против колдунов, которые, по его мнению, оказывают дурное влияние на туземцев. «Никогда не встречал ничего более примитивного, — говорил он, — чем божки этого народа. Неужели так трудно понять, что такое причины и следствия? И в жизни, и в науке серия обстоятельств определяет течение будущих событий, объясняя, почему они идут именно этим, а не другим путём. Так нет же, для них не существует ни причин, ни следствий. Все решает лишь воля богов — и точка».

Быть может, действительно пришло время, но она не выдаст Килиана и Хакобо. Если Бог или божки буби и впрямь так порешили, то Кларенс все равно рано или поздно докопается до истины. И лучше раньше, чем позже, потому что времени у них осталось не так много.

— Видишь ли, Кларенс, — произнесла она наконец. — Это письмо написал мой муж в 1987 году. Я прекрасно это помню, потому что была вместе с ним в той поездке, когда пришло известие о смерти его старого знакомого. — Она ненадолго замолчала. — Если тебя так это интересует, поезжай туда и постарайся найти одного молодого человека. Он немного постарше тебя, и его зовут Фернандо — вот и все, что я могу о нем сказать. Возможно, в Сампаке ещё сохранились архивы, поскольку плантация по-прежнему функционирует. Там многое поменялось, но сама плантация на месте. Не думаю, что там все порушили, хотя и не могу утверждать со всей определённостью. Разыщи Фернандо. Это будет нетрудно: остров совсем маленький, не больше этой долины.

— А кто такой этот Фернандо? — спросила Кларенс, с загоревшимися глазами указывая пальцем на одну из строчек письма. — И почему я должна искать его в Сампаке?

— Потому что он там родился. И это все, что я могу тебе сказать, дорогая Кларенс, нравится тебе это или нет, — твёрдо ответила Хулия. — Опустив глаза, она немного помолчала, поглаживая руку Кларенс, которая благодарно погладила ее в ответ. — Если хочешь узнать больше, все вопросы — к твоему отцу. А если Хакобо узнает о том, что я тебе рассказала, я вообще больше не стану с тобой об этом говорить. Ты меня поняла?

Кларенс смиренно кивнула, но не было сомнений, что это смирение скоро отступит перед новым приступом любопытства.

В голове у неё неустанно звучали слова Хулии, не давая покоя все последние дни:

«Поезжай в Сампаку, Кларенс! В Сампаку!»

— Я должна вам сообщить нечто очень важное!

Кларенс едва дождалась, пока на неё обратят внимание.

Члены ее болтливой и смешливой семьи, как всегда, собрались вокруг деревянного прямоугольного стола. Во главе его сидел дядя Килиан, который, сколько она себя помнила, всегда возглавлял все обеды и ужины. Несмотря на то, что Хакобо был старше, Килиан взял на себя роль главы семьи, и все, казалось, охотно приняли эту ситуацию, поскольку это позволяло по-прежнему оставаться в родном доме на правах близких родственников, не имея при этом никаких обязанностей.

Все чувствовали себя здесь как дома, но именно Килиан заботился обо всем, сдавал в аренду пастбища, на которые давно уже не выгоняли коров и овец, принимал решение о продаже той или иной фермы курортно-горнолыжной компании и неустанно следил за соблюдением традиций, обычаев и торжеств в доме, как следили за этим во всех остальных домах деревни, поставив историю на службу прогрессу в форме туризма, что, как ни парадоксально, спасло деревню от исчезновения.

Справа от неустанного труженика Килиана сидел Хакобо. Хотя обоим братьям уже перевалило за семьдесят, они оставались рослыми и сильными — Хакобо, правда, с годами обзавёлся заметным брюшком — и оба могли гордиться тем, что сохранили густую чёрную шевелюру, хоть и обильно тронутую сединой. Справа от Хакобо всегда сидела его жена Кармен, красивая весёлая женщина среднего роста, с гладкой румяной кожей и короткими волосами, окрашенными в белокурый цвет. Слева от Килиана, напротив Хакобо, сидела рассудительная и ответственная Даниэла, унаследовавшая от своего отца Килиана тёмные волосы с медным отливом, а тонкие изящные черты лица — от матери, Пилар, как утверждали все в деревне.

Наконец, на дальнем конце стола, напротив Килиана, всегда сидела Кларенс, так что волей-неволей научилась трактовать все жесты и ритуалы дяди во время каждого обеда. В итоге, она всегда могла определить, в каком дядя настроении, глядя, как он складывает салфетку, или как долго задерживается его взгляд на предметах сервировки.

Через несколько минут Кларенс поняла, что ее реплика осталась незамеченной. Вот уже несколько дней они никак не могли собраться вместе: то и дело мешало то одно, то другое, и теперь впервые оказались за семейным ужином. За столом царила оживлённая беседа: у всех было о чем рассказать, а потому все неудержимо болтали, спорили и перебивали друг друга. Как раз в эти минуты ее родители и кузина горячо обсуждали последние новости в Пасолобино и жизнь соседей, зато дядя по-прежнему молчал, погруженный в себя.

Кларенс сделала глоток вина, мысленно признавшись себе, что они с дядей намного лучше понимают друг друга, чем с родным отцом. Килиан казался ей ближе и чувствительней, хотя и выглядел суровым, молчаливым и замкнутым. Хакобо обладал более выраженным чувством юмора, но его весёлость порой резко сменялась приступами дурного настроения, особенно, если ему не удавалось навязать кому-то своё мнение. К счастью для остальных членов семьи, Кармен обладала невероятной способностью укрощать тайфуны его гнева и умела сделать так, чтобы застольные беседы не заканчивались ссорами, ловко сбивая мужа с толку и создавая впечатление, что против сказанного им никто ничего не имеет, даже если никто и не выразил восторга.

Что скажет отец, когда узнает, что она задумала? Отхлебнув для храбрости вина, Кларенс повысила голос:

— У меня есть новость, от которой вы все со стульев попадаете!

Все головы повернулись к ней. Все, за исключением Килиана, который медленно и невозмутимо поднял взгляд от тарелки, как будто его ничем нельзя удивить.

Кларенс молча смотрела на них, закусив губу. Вскоре она поняла, что нервничает. Прошел ажиотаж последних недель, когда она с неуемной энергией, которую придавала ей мечта, собирала материалы — фотографии, планы, статьи, скачанные из Интернета, благодаря которым узнала столько всего любопытного (и среди прочего — где находится Урека), а также занималась организацией главного приключения своей жизни. И вот теперь, в эту минуту, она почувствовала, как сердце сбилось с ритма.

Даниэла выжидающе смотрела на неё, и, поскольку кузина не спешила продолжать, решила ее подтолкнуть.

— Ты с кем-то познакомилась? — спросила она. — Да, Кларенс? И когда же ты нам его представишь?

Кармен сложила руки на груди и довольно заулыбалась. Не желая дальше развивать эту тему, Кларенс поспешила объяснить:

— Да нет, Даниэла, совсем не то... Это... в общем, я даже не знаю, как сказать...

— Ушам своим не верю! — во весь голос захохотал Хакобо. — Моя дочь не знает, что сказать! Вот теперь я по-настоящему заинтригован.

Килиан пристально посмотрел на Кларенс. Он едва заметно приподнял брови, пытаясь помочь ей высказать свою важную новость. Встретившись с его взглядом, Кларенс закрыла глаза, вздохнула, опять открыла и, глядя прямо на своего дядю, выпалила:

— В четверг я улетаю на Биоко, — выпалила она. — Я уже купила билет и оформила все бумаги.

Килиан даже глазом не моргнул. Кармен и Даниэла изумлённо вскрикнули. Тут же послышался металлический звон: это Хакобо уронил вилку на тарелку.

— Что ты сказала? — спросил отец, не столько рассерженный, сколько удивлённый.

— Я сказала, что лечу на Биоко — то есть, я хочу сказать, на Фернандо-По...

— Я прекрасно знаю, что такое Биоко и где он находится! — оборвал ее отец. — Вот только не знаю, с чего тебя туда понесло!

У Кларенс был заранее готов ответ, являвший собой смесь правды и лжи. С одной стороны, он должен был как-то обосновать предполагаемую поездку, а с другой — успокоить родных.