Помоги проекту - поделись книгой:
«Если Винсент в режиме, когда ему хочется целый день спать, он сам не свой. Выглядит уставшим, ведет себя заторможенно, ему сложно соображать. Если же он в одной фазе с остальным миром, когда он просыпается в половине седьмого или в семь утра, он собран и ничем не отличается от остальных. Он усердно учится, гораздо больше общается. По сути, он начинает лучше взаимодействовать с миром».
Как и следовало ожидать, учеба Винсента от всего этого сильно страдает. «Каждый день было очень сложно попасть в школу, потому что я постоянно опаздывал, а учителя не относились к моему расстройству сна с особым пониманием, – говорит мне Винсент. – Так что спустя какое-то время я стал пропускать уроки, потому что мне приходилось слишком тяжело. Это было непросто».
Далия явно расстроена делами Винсента в школе, и, хотя она и не винит его учителей, ей кажется, что им недостает понимания и гибкости относительно медицинской проблемы Винсента. Причем пострадала не только учеба мальчика – его социальная жизнь тоже оказалась разрушена. Далия говорит: «Иногда мне приходилось разворачивать его друзей, когда они приходили к нему, скажем, в семь вечера, чтобы поиграть в приставку, а Винсент лег спать еще в пять. Так что мне приходилось говорить его друзьям: „Что же вы думаете? Он спит!” Им это казалось очень странным, потому что в семь вечера подростки никогда не спят», – с небольшой горечью смеется она.
Решительный настрой Далии разобраться с недугом Винсента в итоге привел к тому, что его направили к одному моему коллеге в детской больнице. История, рассказанная Винсентом и его матерью, типична для расстройства под названием синдром не-24-часового цикла сна-бодрствования, и это было подтверждено с помощью актиграфии – продолжительного отслеживания режима сна с помощью носимого устройства, своеобразной медицинской разновидности ныне повсеместно доступных фитнес-браслетов. По сути, внутренние часы Винсента работают по двадцатипятичасовому циклу, а не по двадцатичетырехчасовому, как у всех остальных. Каким-то образом супрахиазматическое ядро Винсента оказалось невосприимчивым к синхронизирующим факторам – тем самым внешним воздействиям, что обычно подстраивают внутренние часы, чтобы они шли в одном ритме с миром вокруг.
У в остальном здоровых людей синдром не-24-часового цикла сна-бодрствования является большой редкостью, однако он гораздо более распространен среди слепых. Легко понять почему.
При полном отсутствии зрения человек оказывается лишен воздействия самого главного для циркадных ритмов фактора – света, который не передает в их супрахиазматическое ядро никакой информации.
Влияние других факторов, таких как употребление пищи или физическая активность, при слепоте, как следствие, тоже усиливается. Движение от ганглиозных клеток сетчатки, расположенных на задней поверхности глаза, через специально предназначенный для этого пучок волокон – ретиногипоталамический путь – дает сбой. На самом деле от половины до двух третей всех пациентов, не способных воспринимать свет, страдают от проблем с режимом сна и циркадными ритмами. Так, одно проведенное недавно исследование показало, что у 40 % полностью слепых людей цикл сна-бодрствования не равен двадцати четырем часам. У людей же с нормальным зрением, как у Винсента, подобное расстройство встречается крайне редко и плохо изучено, хотя мы и знаем, что, как правило, начинает оно развиваться в подростковом возрасте и гораздо больше распространено среди мужчин.
Нам известно, что основным методом воздействия внутренних часов на мозг является гормон мелатонин. Он выделяется шишковидной железой, небольшим образованием в форме сосновой шишки, расположенным глубоко в центральной части мозга. Рене Декарт предположил, что эта крошечная область является средоточием человеческой души, хотя на самом деле ее роль куда менее грандиозная, хоть и немаловажная. Под влиянием супрахиазматического ядра шишковидная железа циклично вырабатывает мелатонин.
У людей с нормальным циклом сна-бодрствования уровень мелатонина повышается в начале вечера, остается повышенным ночью, а за пару часов до пробуждения снова падает. Мелатонин дает мозгу химический сигнал о том, что пора спать, воздействуя на рецепторы мелатонина, расположенные еще и во многих других тканях тела, таких как почки, кишечник, сердце, легкие, кожа и половые органы. Таким образом, изучая увеличение и падение уровня мелатонина в организме, мы можем отслеживать циркадный ритм и его продолжительность у пациента. На деле, однако, все не так просто, потому что мы знаем, что вспышка яркого света вечером способна подавить и отсрочить всплеск мелатонина перед сном. Значит, внешние факторы способны оказывать значительное влияние на колебания уровня этого гормона.
Чтобы изучить чьи-то внутренние часы, человека необходимо все время держать в полумраке: при таком слабом освещении человек все еще может видеть, однако на выработку мелатонина оно никак не влияет.
Изучение цикла выработки мелатонина у зрячих людей с синдромом не-24-часового цикла сна-бодрствования подтверждает, что их режим сна задается самим организмом, и средняя продолжительность цикла составляет 25,2 часа – значительно больше, чем 24,2 часа у большинства людей. То есть возможно, что наличие такого длинного цикла и является как минимум одной из причин проблемы. Воздействия света и других синхронизирующих факторов оказывается недостаточно, чтобы скорректировать столь сильное отклонение.
Конечно, дело может быть и в банальной невосприимчивости к свету. Возможно, супрахиазматическое ядро таких людей «не видит» сигналы, посылаемые ганглиозными клетками сетчатки, как это происходит у слепых пациентов. Проблема Винсента определенно усугублялась в зимние месяцы, и это может быть напрямую связано с уменьшением интенсивности дневного света. Снижение влияния света на выработку мелатонина, однако, у таких пациентов обнаружено не было, равно как и не была доказана пониженная чувствительность ганглиозных клеток к свету.
Между людьми с не-24-часовым циклом и пациентами с синдромом задержки фазы сна наблюдается определенное сходство. В обоих случаях естественный цикл немного длиннее, чем у обычных людей, а анализ генов, ответственных за работу циркадных часов, показывает связь вариаций гена
Хронотерапия заключается в том, чтобы каждый день откладывать сон на определенное количество часов с целью вернуть нормальный режим сна человеку с синдромом задержки фазы сна.
Гораздо проще бодрствовать лишние пару часов, чем заставить себя лечь спать раньше.
Сдвигая свой режим сна на сутки, человек в итоге синхронизируется с остальными людьми. Тем не менее, как показывает практика, подобные действия могут оказаться для циркадных часов непосильной нагрузкой и в редких случаях приводят к полной потере контроля, наблюдаемой при синдроме не-24-часового цикла сна-бодрствования. В случае с Винсентом, вероятно, изначальное нарушение его цикла сна произошло после операций на бедре и последующего периода восстановления.
Некоторые последствия борьбы с собственными внутренними часами очевидны. Сонливость или бессонницу заметить легко, равно как и изменения когнитивных функций, таких как бдительность и сосредоточенность. Медсестра на своем посту, клюющая носом в третью ночную смену подряд, – обычное явление в больнице. Это не следствие лени, а лишь прямое действие ее циркадных ритмов. Последствия сдвига циркадных ритмов у подростков даже подтолкнули некоторых ученых и деятелей в области образования предложить позже начинать занятия в средней школе, чтобы максимально увеличить потенциал учеников, которые страдают от недосыпания, вынужденные просыпаться раньше, чем того хочет их циркадный ритм.
Мы начинаем понимать, однако, что у хронического нарушения циркадных ритмов имеются серьезные и устойчивые последствия. Для изучения влияния таких нарушений как нельзя лучше подходят люди, длительное время работающие посменно. Вот уже двадцать лет мы знаем о некоторых возможных рисках для здоровья такого режима работы. Так, одно исследование, проведенное в 1996 году, показало повышенный уровень развития рака груди у норвежских радистов и телеграфистов, и с тех пор эти результаты неоднократно подтверждались.
Имеются данные, указывающие на повышенный риск развития рака толстой кишки и простаты у людей, работающих посменно. Эти свидетельства были достаточно убедительными, чтобы Всемирная организация здравоохранения добавила «нарушение циркадного ритма» в список возможных канцерогенных факторов.
Датское правительство даже назначило компенсации для посменных рабочих с раком груди. Более того, судя по всему, посменная работа также связана с желудочно-кишечными расстройствами, сердечно-сосудистыми заболеваниями и диабетом.
Так почему же у посменных рабочих повышен риск развития определенных видов рака? Одна из гипотез связана с воздействием света в ночное время. Как мы уже говорили, свет ночью подавляет выработку мелатонина шишковидным телом, и есть предположение, что мелатонин, помимо своей гормональной роли, обладает и некоторыми противораковыми свойствами, в частности, поглощает токсичные продукты кислородного обмена в организме, которые, как считается, повреждают нашу ДНК, создавая благоприятные условия для развития рака. Таким образом, возможно, регулярно подвергаясь воздействию света по ночам, мы снижаем устойчивость своего организма к раку. Эту гипотезу подтверждает тот факт, что у слепых людей рак груди развивается реже, чем у зрячих. А в ходе одного эксперимента у специально выведенных мышей с предрасположенностью к раку молочной железы опухоль развивалась чаще, когда их циркадные ритмы были нарушены. Имеется, однако, и много других факторов, которые могли исказить результаты исследования.
Известно, что депривация сна сама по себе приводит к изменению аппетита и способствует набору веса, что является фактором риска развития рака груди. Возможно, посменная работа способствует нездоровому образу жизни – курению или малоподвижности, например. Кроме того, совсем недавно одно исследование показало, что уже через три дня имитации посменной работы циркадные часы в мозге и других органах давали сбой. Ученые обнаружили, что маркеры циркадных часов мозга в супрахиазматическом ядре оставались относительно стабильными, однако одновременно с этим наблюдались значительные изменения уровня продуктов расщепления пищи. Таким образом, возможно, что нарушение мозгового ритма и других 24-часовых циклов в организме, которые обычно строго регулируются, приводит к серьезным изменениям процесса переработки продуктов расщепления пищи, тем самым увеличивая риск развития диабета, ожирения и некоторых других проблем со здоровьем. Кроме того, из-за сбоя в ритме различных физиологических процессов в нашем организме могут нарушаться нормальные процессы деления клеток и восстановления клеточной ДНК, что тоже увеличивает риск развития рака. Хотя точные механизмы, связывающие нарушенный циркадный ритм и проблемы здоровья, изучены плохо, наличие подобной связи определенно имеет для нас самые серьезные последствия. Наносим ли мы в долгосрочной перспективе своему здоровью вред, подвергая себя по ночам воздействию света в помещении и используя электронные устройства?
Когда мой коллега-педиатр сообщил Винсенту и его матери диагноз, у них были смешанные чувства. Мальчик, по его собственным воспоминаниям, был потрясен. «Очень сложно осознать, что это хроническая болезнь, которая будет у меня до конца дней, что бы ни случилось. Это просто не укладывается в голове». Вместе с тем он испытал и явное облегчение. «Раньше [до получения диагноза] я не был до конца уверен. Некоторые думали, что моя проблема психосоматическая».
Далия рассказала мне приблизительно то же. Она этого ожидала. «В душе я знала. Но когда услышала диагноз, то испытала и облегчение, потому что, по крайней мере, теперь была полностью уверена, что Винсент ничего не придумывает. Винсент не ленивый. Он старается изо всех сил. Но, с другой стороны, это, конечно, грустно, ведь ему с этим жить».
То, что диагноз был наконец поставлен, явно принесло положительный результат. Хотя его и исключили из начальной школы, Винсенту удалось сдать на отлично экзамены в средней школе. Заполучив медицинский диагноз, он начал посещать школу для детей с особыми потребностями, и гибкий график позволил ему раскрыть свой потенциал. Винсент теперь посещает Академию бокса, где занятия перемежаются с тренировками.
Кроме того, установленный диагноз позволил ему начать лечение.
Для пациентов с синдромом задержки или опережения фазы сна – крайних случаев «сов» или «жаворонков» соответственно, – помимо попыток соблюдения строгого режима сна, существует два основных вида лечения.
Мелатонин, вырабатываемый шишковидным телом и служащий химическим сигналом для «подстройки» циркадных часов, оказывает на них и прямое воздействие. Гормон посылает информацию и в супрахиазматическое ядро, следовательно, он и сам выступает в роли синхронизирующего фактора. Давая пациентам мелатонин, мы можем «подводить» их внутренние часы вперед или назад.
Другой возможный вариант – использование света. Воздействие на человека очень яркого света, например, с помощью светобокса, тоже может приводить к сдвигу циркадных часов. Эти светобоксы имитируют дневной свет, и в их спектре много синего света, который, судя по всему, оказывает на ганглиозные клетки сетчатки наибольшее влияние.
Критическую роль вместе с тем играет то, когда именно вводить пациенту мелатонин или подвергать его воздействию света. В зависимости от того, в какой момент циркадного ритма осуществляется воздействие, результат может сильно отличаться.
Если светить на людей ярким светом за час до того, когда они обычно засыпают, то время засыпания можно отсрочить на один-два часа. Если же на них посветить тем же ярким светом утром после пробуждения, то время засыпания сместится минут на тридцать раньше.
Если дать мелатонин человеку ранним вечером, то он ляжет спать раньше, а если утром – то позже. На практике мы редко даем мелатонин по утрам, так как он способен вызывать сонливость, хотя имеются свидетельства того, что даже небольшие дозы способны изменить работу циркадных часов, не вызывая значительной сонливости.
Разумеется, в случае Винсента и ему подобных фиксированного ритма, к которому мы могли бы привязать график введения мелатонина или воздействия света, не существует. Тем не менее мы можем использовать эти методы лечения, чтобы попытаться закрепить циркадный ритм. Давая супрахиазматическому ядру регулярную вечернюю дозу мелатонина, а ганглиозным клеткам сетчатки – дозу яркого света в дневное время, мы смогли «уговорить» циркадный ритм Винсента немного «подстроиться» к внешнему миру. И этот новый режим, пускай и далекий от идеала, принес значительные улучшения. У мальчика по-прежнему немного сдвигается сон, особенно в зимние месяцы, однако лечение принесло в его жизнь огромные перемены.
«В настоящий момент я хожу в колледж, и пока что мне удается посещать бо́льшую часть занятий. Все складывается неплохо. Но я не всегда чувствую себя на все сто». Винсент говорит, что теперь ему удается засыпать около одиннадцати вечера и просыпаться в половине седьмого утром, и этот цикл довольно устойчив. За последние несколько недель он пропустил всего пару дней занятий. Время от времени, однако, несмотря на все наши попытки поддерживать у него регулярный ритм, сон все равно смещается. «Когда мой режим сна выходит из-под контроля и мне не удается его нормализовать, я просто не сплю весь следующий день и ночь. Затем я снова засыпаю в нормальное время. Так мне не приходится ждать по несколькло недель, пока он не восстановится сам по себе».
Я спросил у Винсента о его успехах в боксе. «Результаты, которые я показываю, бывают весьма изменчивы. Порой я могу быть очень медлительным, а моя реакция – заторможенной, [когда я не в фазе]. Я стараюсь компенсировать это, ускоряясь и прикладывая больше усилий. Но мне это не всегда просто дается».
Мы поговорили о том, какими он видит свое будущее, свою карьеру: «Не знаю. Мне явно будет сложно найти свое место. Выбора у меня не особо много. Возможно, буду работать из дома или что-то вроде того. Чтобы я мог работать сам по себе».
Для любого, кто работает посменно либо постоянно в разъездах, история Винсента прозвучит очень знакомо. Нарушение циркадного ритма сильно дезориентирует. Я помню, как, будучи ординатором, ездил в три часа ночи в понедельник в больницу, чтобы принять пациента с инсультом. Я был заторможен, туго соображал, меня слегка подташнивало. И хотя проезжал по центральным улицам Лондона, одного из самых больших городов мира, я отчетливо помню, что чувствовал себя как бы сам по себе – у меня было стойкое ощущение изоляции, словно я один на один с миром. В то время как почти весь остальной город лежал в своих постелях, а я был на ногах, хотя и не должен был.
В конечном счете мы все с вами социальные существа. Хотя наши циркадные ритмы и достались нам от бактерий и эволюционировали, чтобы мы бодрствовали при свете дня и спали по ночам, меня поражает то, какую важную роль они играют в синхронизации нас как социальной группы, позволяя людям жить в едином ритме: в одно и то же время есть, в одно и то же время работать; в одно и то же время играть, в одно и то же время спать.
Циркадные часы сплетают наши жизни воедино, делая нас единым обществом. И когда мы теряем эти часы, то оказываемся отделены от окружающего мира, от наших родных, друзей и коллег.
В случае Винсента, однако, он не может просто уволиться со своей работы или перестать часто летать по всему миру, чтобы избавиться от нарушений сна. Для него это постоянное, естественное состояние. И именно эта бесконечная отчужденность, как мне кажется, из всех аспектов его расстройства является самой неприятной. Одиночество человека, проживающего свою жизнь в ритме, который отличается от ритма всех остальных людей.
2. В ночной тиши
Джеки – седовласая женщина лет за семьдесят, с мягким голосом, всегда готовая рассмеяться. Она говорит, как мне сначала показалось, с легкой картавостью, свойственной для юго-востока Англии. Позже, однако, оказалось, что это отголосок ее канадского прошлого. Она рассказала мне про свой полуночный заезд на мотоцикле.
Сама она этой поездки под луной не помнит, так как спала в тот момент. Во сне ей доводилось ездить не только на мотоцикле, но и на своей машине. Если бы не свидетели, она бы понятия не имела, что делала все это.
Джеки во сне умудрялась одеться, проехать несколько километров, вернуться, раздеться и вновь отправиться в постель, даже не догадываясь, что вообще покидала свою спальню.
Чрезвычайно обескураживающе и практически невероятно. Когда она сообщила об этом своему врачу, тот предложил ей лечь в психиатрическое отделение. Джеки такой вариант пришелся не по душе. Так она оказалась в моей клинике.
Сопроводительное письмо, написанное направившим ее ко мне коллегой, было самым заурядным. «Дорогой Гай, – гласило оно. – Я был бы благодарен, если бы ты принял эту женщину. Изначально она обратилась с жалобой на сомнамбулизм, с которым, судя по всему, неплохо справляется, однако он доходит до крайности». Коллега выражал некоторое беспокойство относительно ее дыхания ночью, а в ходе исследования ее сна, проведенного в местной больнице, на электроэнцефалограмме мозга были обнаружены потенциальные аномалии. Тем не менее я определенно не был готов к тем «крайностям» сомнамбулизма, о которых она мне рассказала.
Поначалу я отнесся к ее рассказу скептически. У многих пациентов со столь экстремальными формами «сомнамбулизма», которых мне доводилось наблюдать, в итоге обнаруживались психиатрические или психологические корни их проблем. Например, у женщины, которую я наблюдал несколько лет назад, перерезавшей себе горло и запястья кухонным ножом якобы во сне, или у ирландской девушки, найденной в двенадцати километрах от дома с сумочкой и ключами, – все это расстояние она прошла босиком. То, как сухо и спокойно Джеки рассказывала свою историю, а также явное равнодушие к серьезности своего ночного поведения лишь еще больше укрепляло мой скептицизм. Тем не менее, узнавая о предыстории ее проблем, я стал все сильнее убеждаться в истинной природе ее полуночных заездов.
Проблемы у Джеки начались за десятки лет до нашей встречи. Она родилась в Англии, но выросла в Канаде, где ее сомнамбулизм впервые и дал о себе знать. «Я спустилась по лестнице в гостиную, открыла дверь и стояла в проходе на глазах у моих родителей, – рассказывает она, поясняя свои действия посреди ночи. – Мама перепугалась, а отец просто взял меня за руку, отвел обратно наверх и уложил в постель, и на этом все закончилось. Но я так поступала чуть ли не все время с тех пор, как научилась ходить».
Полуночные выходки Джеки превратились в проблему, когда она начала ходить в походы с другими девочками-скаутами. Стоит ли говорить, что мало кто горел желанием ночевать с ней в одной палатке. Посреди диких канадских лесов ее ночные проделки были особенно неуместными. «Я то и дело рычала, – говорит она, – причем делала это очень громко. Думаю, они боялись, что за ними пришел медведь, так что не хотели спать со мной рядом». Она доставляла немало проблем и тем взрослым, что отвечали за детей в походе. «Я вставала посреди ночи и спускалась к реке. Я уходила в леса. Они не могли со мной справиться, так что меня раз за разом отвозили обратно домой». Она смеется, рассказывая мне все эти истории, однако я могу представить, насколько тяжелым подобный опыт был для ребенка. Возможно, после этого она стала страдать от социальной изоляции.
Для любых родителей некоторые из полуночных выходок Джеки прозвучат до боли знакомо.
Сомнамбулизм и все вытекающие из него проблемы – невероятно распространенное явление среди детей. Самыми ужасными – больше для родителей, чем для самих детей, – являются так называемые ночные ужасы, когда ребенок посреди ночи начинает безутешно кричать и плакать, а потом снова засыпает и ничего не помнит с утра.
Это расстройство сна является одной из разновидностей парасомнии и возникает в процессе глубокого сна, во время которого мы не видим сновидений. Попытка разбудить ребенка в состоянии глубокого сна с большой вероятностью приводит к разговорам или хождению во сне.
Чаще всего по мере взросления подобные проблемы проходят, и лишь у 1–2 % людей приступы сомнамбулизма продолжаются во взрослом возрасте. Джеки – одна из них. Ее приступы продолжились в юности, когда она вернулась в Англию. Именно вскоре после возвращения ее сомнамбулизм приобрел неожиданный поворот. Она снимала жилье у одной пожилой дамы и как-то утром спустилась завтракать. Домовладелица задала ей вопрос, который поставил Джеки в тупик. Она сказала: «Куда ты ездила прошлой ночью?» – Она ответила, что никуда не ездила. «Ну ты уехала на своем мотоцикле», – сказала ей домовладелица. Джеки помнит, что была в полном шоке и замешательстве. Легко понять ее недоумение, когда она это услышала. Ей казалось, что она просто легла спать ночью, как делала это обычно, и, как обычно, проснулась утром. Она сразу же поинтересовалась, был ли на ней шлем. «Ах да, ты спустилась по лестнице со шлемом в руках и уехала», – ответила домовладелица, добавив, что ее не было минут двадцать. Больше никаких свидетельств ее ночной поездки не было, так как она поставила мотоцикл на то самое место, где он всегда стоял.
После еще нескольких подобных поездок Джеки отдала ключи от своего мотоцикла домовладелице на хранение, а потом и вовсе его продала. Она все еще скучает по своему
Так как же медицина объясняет случай Джеки, все ее сложное поведение – ходьбу, рычание или даже езду на мотоцикле – во время глубокого сна? Нам уже много лет известно, что у некоторых животных, например, у дельфинов, китов и птиц, может спать только одно полушарие мозга, и это позволяет им плавать или летать во сне. Такой сон называют «однополушарным». Водным млекопитающим, очевидно, необходимо быть в состоянии всплывать на поверхность, чтобы дышать, однако им, как и нам с вами, необходим сон, и этот хитрый эволюционный трюк не дает им утонуть во время выполнения жизненно необходимых функций. Кроме того, он подчеркивает важную роль глубокого сна с точки зрения эволюции: если бы от глубокого сна было мало толку, то никакой потребности в этом однополушарном сне и не возникло бы.
У людей, однако, однополушарного сна не бывает. Раньше считалось, что во время сна мозг попросту «выключается»: человек либо спит, либо бодрствует; и никаких промежуточных состояний не бывает. В последние годы было установлено, что это не так.
Глубокий сон и полное бодрствование находятся на разных концах одного спектра, и, как бы это невероятно ни звучало, мы можем находиться в обоих состояниях одновременно.
При отслеживании мозговых волн с помощью прикрепленных к голове электродов, как мы это делаем, изучая сон пациентов, отличительным признаком глубокого, медленного сна является синхронизированная электрическая активность по всему мозгу – медленные волны с большой амплитудой, прозванные «дельта-волнами». Во время приступов сомнамбулизма картина может быть совсем иной. Вперемежку с медленными волнами мы порой наблюдаем мозговую активность, напоминающую ту, которую можно увидеть у бодрствующего человека. Это указывает на то, что человек одновременно и спит, и бодрствует. С помощью электродов, закрепленных на голове, мы можем увидеть лишь ограниченную картину происходящего в мозге – это все равно что заглядывать в комнату через замочную скважину. Нельзя увидеть все сразу. С помощью этой методики удается получить информацию лишь о том, что происходит вблизи поверхности мозга, – происходящее в глубинах остается загадкой.
На мозг, однако, можно взглянуть и другим способом. В 2000 году швейцарским ученым удалось уловить активность мозга во время приступов сомнамбулизма с помощью методики под названием ОФЭКТ (однофотонная эмиссионная компьютерная томография). Для этого пациенту вводится меченый радионуклидами препарат, который предоставляет информацию не о структуре органа, а о его активности. Этот «краситель» – введенный радионуклид – скапливается в областях с максимальным кровотоком, что соответствует участкам максимальной метаболической активности, то есть тканям с максимальной потребностью в кислороде. Ученые научились вводить радионуклиды в течение двадцати четырех секунд после начала приступа сомнамбулизма. Их пациентом был шестнадцатилетний парень, по несколько раз в неделю ходивший во сне. Еще больше впечатляет то, что им удалось проделать все это, уложив его в томограф, чтобы определить участки наибольшей концентрации радиоактивного вещества. Сравнив эти снимки со снимками, сделанными во время глубокого сна, они получили удивительный результат. Оказалось, что во время эпизодов сомнамбулизма область в глубине головного мозга, кора задней части поясной извилины, проявляет очень высокую активность, в то время как активность другого участка, лобно-теменной коры, значительно снизилась по сравнению с состоянием бодрствования. По сути, ученые обнаружили небольшие участки мозга, которые бодрствовали, в то время как весь остальной мозг оставался спящим. Эти участки с повышенной активностью, в особенности поясная кора, участвуют в контроле поведения, связанного с сильными эмоциями. Лобно-теменная же кора, а в особенности префронтальная кора, где активность была снижена, задействованы в планировании, рациональном мышлении и формировании личности. Подобная картина сомнамбулизма, в особенности у шестнадцатилетних подростков, у которых приступы сомнамбулизма зачастую бывают связаны со страхом, совершенно логична. Во время приступов область мозга, ответственная за сильные эмоции, была перегружена, чуть ли не бодрствовала, в то время как участок мозга, отвечающий за логику, личность и планирование действий, продолжал глубоко спать. Судя по всему, такое двойственное состояние мозга, который одновременно и спит, и бодрствует, и объясняет подобные сложные действия: способность взаимодействовать с окружающим миром, будучи не в состоянии рационально мыслить, как при бодрствовании.
По счастливой случайности группе итальянских ученых также удалось уловить момент проявления сомнамбулизма у двадцатилетнего юноши, на этот раз с помощью установленных в его мозг для отслеживания возможных приступов эпилепсии электродов.
Для пациентов, страдающих эпилепсией, от которой лекарства не помогают, хирургическое удаление участков мозга, провоцирующих судорожные припадки, может стать решением проблемы, однако для этого необходимо в точности определить, где именно эти припадки зарождаются в мозге.
Из-за ограничений, связанных с регистрацией электрической активности мозга с помощью поверхностных электродов, крошечные проводки вводятся прямо в череп и, как правило, подводятся к поверхности мозга, хотя иногда вставляются и глубоко в его ткани. В данном случае несчастный юноша страдал от эпилептических припадков с семилетнего возраста, после того как в младенчестве перенес менингит. К несчастью для него, хотя и к счастью для нас, он также страдал и от сомнамбулизма, который начал проявляться еще до менингита, и в ходе исследования пациент испытал приступы как эпилепсии, так и сомнамбулизма. В какой-то момент, лежа в глубоком сне с установленными в самом мозге электродами, он перевернулся в своей кровати, вытянул руки, словно пытаясь кого-то поцеловать, и пробормотал несколько слов, после чего вернулся ко сну. Во время этого эпизода электрическая активность в моторных и поясных областях мозга опять-таки соответствовала состоянию бодрствования, хотя все остальные участки мозга оставались в глубоком сне. По всей видимости, это исследование подтверждает заключение, полученное в результате проведенного несколькими годами ранее ОФЭКТ-исследования. Оно доказывает, что полученные тогда данные действительно являются отражением состояния сна, а не просто результатом изменений кровотока в мозге.
Оказывается, сон – это не глобальное явление, затрагивающее мозг целиком, а процесс, способный происходить в отдельных его участках.
Мозг функционирует не как единое целое, и в этих необычных примерах отдельные области мозга одновременно находились в различных состояниях сна-бодрствования. Подобно тому как у дельфинов полушария мозга спят по очереди, у человека, судя по всему, мозг тоже способен на подобную дифференциацию, пускай и в меньших масштабах.
Алекс – еще один мой пациент. Ему за двадцать, однако с самого детства у него регулярно случаются приступы сомнамбулизма. Он высокий, учтивый, с длинными волосами и серьгой в ухе. Молодой человек живет в общежитии в стремительно развивающемся районе на юге Лондона. В настоящий момент он работает в благотворительной организации, однако намерен путешествовать по миру. Когда я впервые с ним встретился, он пришел в клинику вместе с мамой. Сопроводительное письмо гласило: «Он уже предпринимает здравомыслящие шаги, чтобы справиться со своим расстройством, однако случаи только учащаются, и риск попасть в неприятности увеличивается. Таким образом, я был бы благодарен, если бы вы приняли его, пока он не попал в какую-нибудь неудачную ситуацию».
Его мать по вполне понятным причинам обеспокоена, однако Алекс, подобно Джеки, относится к своей проблеме довольно спокойно. Сколько он себя помнит, она была частью его жизни. В интернате его сомнамбулизм изначально восприняли с тревогой. «Когда я только начал там учиться, мы спали по шестнадцать человек в комнате, – говорит Алекс, – и все впервые узнали об этом, когда я заснул с наушниками вокруг шеи, а потом проснулся, думая, что у меня на груди крыса, так что я закричал: „Крыса!” – от чего все проснулись. Понятное дело, никакой крысы не было, однако все были в ужасе».
Вскоре, впрочем, ужас сменился весельем. Алекс рассказывает о своем соседе по комнате:
«Однажды мой сосед проснулся, а я сидел за своим столом и кричал, что вокруг бегает крошечная газель и пытается отгрызть мне ноги. Сначала он сильно испугался, однако, когда это стало все чаще повторяться, его стало это забавлять».
С годами спектр парасомний глубокого сна у Алекса расширялся. Некоторые из проявлений его расстройства весьма забавные. Однажды он после вечеринки в два часа ночи пришел в гости к своему другу, у которого остался ночевать. Следующее его воспоминание: он просыпается в соседском палисаднике в пять утра в одном нижнем белье. На него из открытого окна кричит какой-то мужчина: судя по всему, он пытался зайти в дом соседа и разбудил его жену и маленького ребенка. В другой раз Алекс в три часа ночи разбудил другого своего друга, присев на край его кровати, чтобы заказать пиццу. В качестве телефона он использовал ботинок приятеля. Его соседи по квартире рассказывают бесконечные забавные истории о ночных выходках Алекса, которые он слушает со смиренной улыбкой. Полагаю, с годами он к этому привык. «Как-то раз мы засиделись в пабе, нас было несколько человек, – рассказывает Гарет, сосед Алекса. – Вернувшись домой, все разошлись по своим спальням. Затем, час спустя он заходит ко мне в комнату и непринужденно ложится в кровать вместе со мной. Я тогда не спал, но был уставшим, так что толкнул его локтем и спросил: „Что происходит?” – но он никак не отреагировал. Утром он просыпается и спрашивает: „Что я делаю в твоей кровати?” – словно я мог это объяснить. Потом случай повторился. Я проснулся, и он снова был рядом. Он был немного сконфужен, и я сказал: „Ты же там голый, не так ли?” – а он и говорит: „Да, так и есть”. – На следующее утро кто-то сказал: „Знаешь, вчера ночью я зашел к тебе, чтобы поболтать, но потом увидел, что ты не один. Что это за счастливица?” – и мне пришлось признаться: „Ну на самом деле это был Алекс”».
Другой сосед Алекса рассказывает:
«Я раньше жил в комнате напротив него, и [однажды ночью] услышал, как что-то громко упало, а затем посыпались ругательства. Я забежал к нему, чтобы убедиться, что все в порядке, и застал его лежащим на полу – не знаю, почему он до сих пор продолжает спать полностью раздетым, с учетом всего, что с ним происходит по ночам. Он сказал, что подумал, будто на него мчится поезд, так что подскочил и отпрыгнул от стены. Он немного выругался, так как думал, что поезд по-прежнему на него едет. Тогда он запрыгнул на свой стол, который на него же сверху и рухнул. Значит, я забежал в комнату, чтобы проверить, в порядке ли он, и застал его в полном замешательстве. Теперь живу в комнате прямо под ним, и я трижды просыпался посреди ночи, потому что Алексу казалось, будто в город приехал цирк, и управляющему нужно было воспользоваться нашей ванной, так что он шел и открывал дверь, бормоча какую-то неразбериху в пустоту, а мне приходилось вставать и возвращать его в кровать».
У некоторых парасомний Алекса, напротив, есть темная сторона. Самые забавные случаи он зачастую не запоминает: узнает о них от своих приятелей, которые развлекают его историями о его полуночных выходках в пабе. Лучше же всего в памяти Алекса сохраняются случаи, связанные с сильными эмоциями, как правило, страхом или злостью. «Я помню гораздо больше эмоционально выматывающих случаев, – объясняет он. – Когда хожу во сне, то потом совершенно ничего не помню, если при этом не испытываю панику». Самые пугающие происшествия, нарушающие спокойный сон Алекса, зачастую представляют собой сценарии, где ему приходиться драться или бежать. То есть с так называемой реакцией «бей или беги», запускаемой адреналином и вегетативной нервной системой, связанной с физическими функциями, имеющими отношение к этим реакциям на опасность. Алекс помнит, что многие случаи проявления его парасомний медленного сна связаны со змеей у него в кровати, ядерной бомбой, которая вот-вот взорвется в соседней комнате, либо какой-то другой надвигающейся опасностью.
«Однажды я сломал палец, пытаясь спасти тонущую девочку. Я прыгнул и пытался, как мне казалось, ее поймать, однако на самом деле навалился на шкаф и сильно защемил себе палец. Несколько раз я пытался вылезти из окна, однако в последний момент себя останавливал».
Его бывшая девушка Кейти подтверждает рассказы. Она говорит, что многие из этих происшествий связаны со стихийными бедствиями, и он частенько будил ее, пытаясь вытащить из кровати. Кейти рассказывает:
«Я просыпаюсь и вижу, что Алекс встал и весь в панике… Он бегает по комнате, пытаясь выбраться. Затем понимает, что я рядом, и пытается схватить меня и забрать из кровати. К этому моменту я уже просыпаюсь и кричу ему: „Алекс! Алекс!” Проходит немало времени, прежде чем мне наконец удается до него достучаться, в итоге он все-таки просыпается, и на этом все».
Его сосед Гарет вспоминает другой случай, когда Алекс причинил себе травму. «Два его приятеля спали на матрасах на полу, а он решил, что от вертолета отвалились вращающиеся лопасти и полетели на него, так что он пытался от них уклониться, отпрыгнуть, – рассказывает Гарет. – И когда в него полетела последняя лопасть, он нырнул, как ему казалось, в траву, однако на самом деле приземлился на двух наших друзей, лежавших на матрасах. Они проснулись в четыре утра, когда Алекс со своей довольно внушительной комплекцией на них плюхнулся и сказал: „Господи, вы видели этот вертолет?”»
Многие из приступов Алекса похожи на те, что наблюдаются у Джеки. Когда он ходит во сне, то, подобно Джеки с ее вождением мотоцикла, выполняет сложные действия и взаимодействует со своим окружением: берет в руки ботинок, чтобы позвонить и заказать пиццу, залезает в кровати к своим соседям, а однажды он достал стаканы, наполнил их водой и расставил у кроватей всех своих спящих соседей – такое вот бессознательное проявление доброты. Эти события, как и у Джеки, происходят совершенно неосознанно, не откладываются в памяти, а с точки зрения эмоциональной наполненности – что, пожалуй, немаловажно – довольно нейтральные. Эти типы парасомний глубокого сна соответствуют классическому представлению о таких расстройствах. Согласно ему, люди, страдающие подобным, как правило, совершенно ничего не помнят о произошедшем. Алекс же определенно в курсе некоторых своих ночных похождений. Кроме того, очевидно, что он видит своего рода сны, хотя я и сказал вам, что приступы сомнамбулизма бывают в процессе медленного сна, в то время как на сновидения богат обычно быстрый, БДГ-сон. В последние годы мы начали понимать, что прежде бытовавшее мнение, будто мы видим сны исключительно в фазе быстрого сна, ошибочно. Судя по всему, сновидения во время медленной фазы сна являются совершенно обычным явлением, хотя их содержание может быть совсем другим.
Люди, разбуженные после быстрого сна, часто описывают сновидения с повествовательной структурой: их история развивается, подобно сюжету книги или фильма. Сны же в медленной фазе, напротив, зачастую содержат лишь простые визуальные образы, например животных, людей или неодушевленные предметы.
Будучи смешанными с сильным эмоциональным возбуждением, образы, возникающие в нашем сознании во время глубокого сна, нередко пугают или даже приводят спящего в ужас: с потолка сыплются гвозди, на стенах сидят насекомые либо в кровать заползает змея. Судя по всему, эти спровоцированные вегетативной нервной системой всплески адреналина способствуют тому, что люди в подобных случаях просыпаются, порой частично, а порой и полностью помня о пережитых ощущениях, подобно тому, как это случается с Алексом во время приступов сомнамбулизма.
Каково же происхождение реакции «бей или беги»? Судя по всему, эти ощущения зарождаются в одной из областей мозга, продемонстрировавшей в неврологических исследованиях страдающих сомнамбулизмом людей особую активность, – поясной коре, являющейся частью лимбической системы мозга. Активация этой области, будь то напрямую с помощью электрических импульсов или при самопроизвольном зарождении в этом участке эпилептических припадков, приводит к всплеску адреналина, который, судя по всему, виноват в самых неприятных ночных кошмарах Алекса.
Следовательно, сомнамбулизм, как и другие расстройства глубокого сна парасомнического спектра, представляет собой, судя по всему, борьбу между сном и бодрствованием в различных участках мозга. На одном конце спектра расположены обычные случаи разговоров, хождения или секса во сне (см. главу 10), когда человек не отдает себе отчета в происходящем, не проявляет эмоций, однако способен говорить развернутыми фразами или двигаться. При этом бодрствуют лишь некоторые участки мозга, – вероятнее всего, те, которые позволяют людям видеть, двигаться или говорить. Области мозга, ответственные за рациональное мышление и память, судя по всему, при этом пребывают в глубоком сне. На другом конце спектра расположены ночные ужасы, подобные тем, что мы наблюдаем у Алекса. При этом эмоциональное возбуждение оказывается настолько интенсивным, что вызывает практически полное пробуждение человека, при котором большая часть мозга полностью функционирует, за исключением, пожалуй, некоторых областей, связанных с рациональным мышлением. Маленькие дети, как правило, эти ночные кошмары не запоминают, что может быть следствием того, насколько крепко они спят, или может быть связано с уровнем стимуляции, необходимым, чтобы разбудить ребенка, спящего глубоким медленным сном.
А в какую часть спектра расстройств попадают случаи, описанные Джеки? Очевидно, во время этих происшествий она должна быть способна видеть и, вероятно, слышать. Она может одеться, надеть свой шлем, а затем раздеться и вернуться в кровать. На самом деле единственные участки мозга, которые явно функционируют не в полную силу во время сна, – это те, что отвечают за память (отсюда и ее недоумение с утра) и за рациональное мышление, так как вряд ли кто-то в здравом уме станет посреди ночи одеваться для бессмысленной поездки на мотоцикле, а потом снова ложиться спать. Является ли подобное поведение сном с элементами бодрствования или же Джеки по большей части бодрствует, в то время как небольшой участок ее мозга остается спящим?
Отдав домовладелице ключи от своего мотоцикла, а потом и вовсе его продав, Джеки решила было, что успешно справилась с проблемами. Впоследствии она всегда жила одна, вплоть до недавнего времени была одинокой и проблем с сомнамбулизмом не замечала.
Последние несколько лет она живет в квартире, в доме на набережной Сифорда, небольшого и тихого городка в Сассексе. Здешний ритм жизни ей подходит, и она с удовольствием занимается волонтерской деятельностью, очищая прибрежные тропинки от зарослей и поддерживая их в хорошем состоянии. «В Сифорде просто чудесно жить, – говорит она мне. – У нас здесь красивые утесы, а дальше в этом направлении расположен Даунс», – показывает она мне, когда мы стоим на галечном пляже напротив ее квартиры. Волны ласково накатывают на берег, а над головой кричат чайки – этот маленький тихий городок показался мне необычным местом для столь странных ночных происшествий. Джеки состоит в хороших отношениях с соседями, а жители дома, в котором находится ее квартира, к ней весьма дружелюбны. Почти никто из соседей не знает о ее сомнамбулизме в прошлом, за исключением одного друга, с которым она как-то отправилась в круиз.
По ночам Джеки бродила по кораблю, а потому попросила экипаж держать ключ от ее каюты у себя и просовывать его обратно под дверь в шесть утра.
Однажды утром несколько лет назад Джеки вышла из своей квартиры и наткнулась на пару, жившую с ней в одном доме. К ее удивлению, они спросили, что она делала в полвторого-два часа ночи. «Я сказала, что спала. Они ответили: „Нет-нет, ты выезжала [с парковки], когда мы возвращались домой. Мы приехали поздно после концерта, который был довольно далеко, и застали тебя в тот момент, когда ты выезжала”». Поначалу озадаченная Джеки отрицала, что куда-либо ездила, однако вскоре ее осенило, в чем было дело.
– Ладно, и куда же я отправилась? – спросила она.
– Ну ты повернула на дороге налево и поехала в сторону набережной.
– Ладно, хорошо. А вы видели, как я возвращалась? – не успокаивалась она.
– Нет, мы сразу же зашли в дом и легли спать. Нам просто было интересно, куда ты направлялась.
Поделиться книгой: