Клятва

В этих разговорах была и хитрость тоже.

Даже если удастся завладеть оружием, с досадой подумал Дик, непросто будет подстрелить того, с кем только что непринужденно болтал.

С исцарапанным после бритья подбородком и отливающими чернильной синевой мокрыми волосами, в забрызганной водой и запачканной краской одежде не по размеру — чужак больше походил на ряженого артиста, чем на моряка. А огромный корабль — чем не декорация для спектакля? Только вот корабль был настоящий, и револьвер был заряжен настоящими патронами.

Или все-таки не был?

— Неплохо бы перекусить, — заявил чужак.

— Денег больше нет. — Дик вывернул карманы.

— … и денег припасти было бы неплохо. — Чужак усмехнулся. — Будут предложения?

— Проваливай из города, — сказал Ремерт. — Пока твой капитан не пришел за тобой. И за нами.

— А ты одет получше друзей. — Чужак придирчиво оглядел Ремерта с головы до пят. — Твои родители — большие шишки? Они заплатят выкуп?

Ремерт до хруста сжал кулаки.

— Он может сам принести деньги или что-нибудь ценное, — поспешно сказала Юка. — Ты же можешь, Рем? Не упрямься…

Ремерт посмотрел на нее с беспредельной яростью во взгляде. Но спорить не стал.

— Могу. — Лицо его приняло отрешенное выражение, плечи поникли — словно что-то сломалось в нем в это мгновение. — Но мне потребуется два часа, не меньше.

— Полтора, не больше! А мы пока сходим куда-нибудь пообедать. — Чужак тоже посмотрел на Юку. — C вами я ведь не вызову подозрений? Но без денег нас в трактире не накормят… Как насчет того, чтобы заглянуть к тебе, Юмика?

— От вчерашней стряпни моего папаши даже собака нос воротит, — сказала Юка, почти не преувеличив. Мать ее умерла давным-давно, а отец так и не научился жить один, крепко выпивал и плохо следил за домом.

— Тогда…

— Нет! — Дик вздрогнул, представив, как приведет вооруженного чужака домой, к матери и младшим братьям. — Хоть стреляй. Нет.

— А так хотелось поболтать с кем-нибудь из старших и головастых… — шутовски протянул чужак.

— Могу тебе показать, где казармы жандармов, — сказал Дик. — Головы у них что надо. Крепкие.

Чужак рассмеялся, тихо и не зло:

— Верю! Раз так, кроме денег, — сказал он, обращаясь к Ремерту, — захвати чего-нибудь съестного.

— Угу, — пробурчал тот. И ушел с необычной для себя поспешностью.

— Серьезный у вас приятель, — сказал чужак. — Не любит всяких негодяев.

— Ты со своим капитаном тоже не больно-то ладишь, раз он решил тебя повесить, — заметил Дик, усаживаясь на кучу соломы.

— Ремерт боится меня, — не отставал чужак. — А ты — нет… Почему?

— На выстрелы могут прибежать жандармы, — неохотно объяснил Дик. — Так что ты не станешь стрелять без нужды. Если твой револьвер вообще заряжен. Зачем тебе вообще мы? Ограбил бы кого-нибудь… А ты сидишь тут с нами, да еще на обед напрашиваешься. Но откуда мне знать: может, у вас в Потерянных Землях все такие странные? Такчто драться я с тобой не хочу. И на капитана твоего мне начхать. Забирай деньги, жратву, да проваливай из города.

На самом деле, мысли о драке он оставил из-за Юки и ее странного дружелюбия, но не говорить же было об этом.

— Страна, откуда я родом, называется Эйлавир, — сказал чужак. — Мы долго зализывали раны после войны… Разъединила она нас вами или уравняла, отбросив далеко назад? Как знать.

Дик вспомнил ощетинившуюся пушками «Умницу» и подумал, что говорить о равенстве явно преждевременно.

Повисла неловкая тишина. Он запрокинул голову и стал смотреть через дырку в крыше на темнеющее небо. Сейчас над Хемгюром вальяжно проплывали облака, а сто лет назад — камни плавились от огненных шаров, оставлявших на земле незаживающие раны. Магия и технология разрушали целые города. Хемгюр по тем временам считался маленьким городишком, но все же пострадал и он… Закипало море, ночью становилось светло, как днем — так рассказывал мастер Тенкэ, но Дик не слишком-то верил. Как он неожиданно понял сейчас, ему просто не хотелось верить во что-то подобное; в то, что привычный мир может за считанные дни погрузиться в огненную пучину и оказаться уничтожен.

Но сейчас в полуразрушенном складе холодало, сгущались сумерки, напротив сидел вооруженный чужак-эйлавирец — и давно прошедшая война сделалась очевидной, осязаемой, жуткой. В ней никто не выиграл, но все проиграли — так тоже говорил мастер Тенкэ. Дик собрался было спросить, что на этот счет думают эйлавирцы — но тут заметил, что чужак и Юка напряженно сверлят друг друга взглядом.

— Что такое? — растеряно спросил Дик. — Юка?

— Вы же все поняли, — сказала Юка, но обращаясь не к нему, а к чужаку. — Так почему?..

— Я хочу услышать это от тебя, — ответил тот, не отводя взгляда. — И получить кое-какие объяснения.

— Если будете медлить, вас поймают.

— Тем хуже для всех.

— Да в чем дело?! — возмутился Дик. — Хватит загадок, ну!

Юка посмотрела на него с непритворной грустью во взгляде:

— Дик, Рем не вернется. Он обязан предупредить отца обо всем, что услышал здесь. О розыске потомков эйлавирских пленных. О том, что капитан Мартильяк может пожелать уничтожить Хемгюр… Хотя это и так понятно: пушки на корабли не для красоты ставят.

— Ну и что? — Дик почувствовал, как сердце рушится куда-то вниз. — Ну, предупредит он… Записку напишет, а потом…

— Может, он и захочет вернуться, — сказала Юка. — Но бургомистр Хозбауэр его не отпустит. Я не знаю, что известно Рему… Но бургомистр точно знает обо всем. Дик, сто лет назад наши родные убили больше полутысячи солдат Эйлавира, сдавшихся на их милость.

Чужак слушал с застывшим лицом, а Юка продолжала говорить, глядя мимо него и мимо Дика, словно обращаясь к кому-то невидимому, скрытому в толще времени.

— Это произошло не сразу, — сказала она. — Эйлавирцы жили на огороженном клочке земли, их охраняли и кормили, взамен они работали в поле, помогали местным. Хемгюр вымер бы от красной лихорадки, если б на помощь не пришли эйлавирские доктора. Но изувеченная колдовством земля не родила, рыба ушла от берегов… Еды не хватало на всех, от голода умирали целыми семьями. Хемгюр больше не мог кормить пленников. И тогда мой дед, генерал Йохим Лефгер, отдал приказ. Старшим офицером среди эйлавирцев был штаб-лекарь Николас Рамоль. Дед, как и многие, был чрезвычайно обязан ему, предлагал сохранить жизнь… Но Рамоль вместе с тремя другими докторами пожелал разделить участь остальных пленных. Больше того: используя свои знания и влияние, он помог избежать бунта. Но взамен взял с генерала Лефгера и его людей слово: сколько бы лет ни прошло, сколько бы ни сменилось поколений — в следующий раз Хемгюр окажет помощь эйлавирцам. Дед поклялся. Все, кто был причастен к казни, поклялись. И лейтенант Джеффри Хозбауэр, разбивавший одурманенным пленным затылки, и лейтенант Жош Солмен, помогавший ему в этом, и сержант Норб Нанкер… Всего полста человек. Мертвецов похоронили на Заячьем поле под Жаровым холмом. Мой дед рассказал обо всем единственному сыну, моему отцу, а тот однажды проболтался мне…. Поэтому я помогаю вам, и поэтому — убирайтесь! — выкрикнула Юка, вскочив на ноги. В уголке глаза у нее блеснула слеза. — Кем бы вы ни были — убирайтесь! У вас слишком мягкие руки: вы лжете про то, что были простым матросом. Но кем бы вы ни были — мне плевать. Клятва есть клятва. Однако бургомистр Хозбауэр — иной человек… Рем много рассказывал мне о нем. Он не поверит в белый флаг, не пощадит ни вас, ни вашего капитана — если найдет способ от него избавиться. Вы должны исчезнуть! Бегите в горы, в топи, далеко на север — там вас не найдут.

Лишь когда она замолчала, Дика смог перевести дыхание. Новости звучали слишком дико даже для такого сумасшедшего дня; чужак, однако, выглядел больше огорченным, чем удивленным.

— Спасибо за честность и совет, — сказал он, пружинисто поднимаясь на ноги. — Позволю себе ответную любезность: уходите и вы… Люди бургомистра могут рассердиться, когда не обнаружат меня.

Он кивнул им с видом старого знакомого и растворился в сумерках, словно его никогда и не было в Хемгюре. Лишь пятна чернил на камнях напоминали, что все взаправду.

— Ты…. все это время, что мы дружим, ты молчала о таком? — растеряно прошептал Дик. — Юка!

Она пожала плечами:

— Что изменилось бы, узнай ты раньше?

* * *

Дик сидел, прислонившись к стене склада, и кидал камушки в противоположную стену. Ему нужно было чем-то занять руки.

— Чего ты ждешь? — спросила Юка. — И долго ли собираешься ждать?

— Не знаю, — сказал Дик. — Да провались все это!..

Прошло уже два часа, а Ремерт так и не появился. Их попросту бросили: не появились, вопреки прогнозу чужака, и жандармы…

Холодало. Нужно было что-то делать дальше, но Дик понятия не имел, что. Оставалось только рассказать обо всем отцу, предоставив тому разбираться и решать. Как обычно.

— Пойдем ко мне, — Дик неохотно встал. — Хотя бы поедим… И посоветуемся со взрослыми.

Юка молча кивнула. Лицо ее в сумерках казалось бледным и хрупким, как у фарфоровой куклы. Дик протянул ей свою куртку, но она отмахнулась:

— Мне не холодно. Просто… просто мерзко, понимаешь.

— Увижу Рема, сломаю ему нос, — пообещал Дик.

Юка вздохнула:

— Он сделал то, что должен был сделать. Это будет несправедливо…

— Угу, — согласился Дик. — Но я все равно ему врежу. Он должен был что-нибудь придумать! И вернуться…

— Чтобы его побил еще и эйлавирец, — мрачно сказала Юка. — Он не такой безрассудный дурень, как ты.

«Безрассудный дурень» — звучало почти как комплимент.

Выйдя со складов, Дик первым делом оглянулся на гавань: «Умница», опоясанная бортовыми огнями, оставалась на месте. Ветерок шуршал листвой, прохожие поглядывали на корабль без страха: раз ничего не случилось до сих пор, то и не должно было случиться.

Юка молча шла рядом.

Откуда-то из домов пахнуло печеной рыбой, и Дик прибавил шагу: мысль об ужине придавала сил. Но, едва Жаров холм остался позади и показался дом, воодушевление сменилось тревогой: в окнах не горел свет.

— Эй, мы так не договаривались… — пробормотал Дик. Малых мать могла отвести погостить к тетке на ферму, они давно упрашивали, но сама она уже должна была вернуться; и для отца пропадать с утра до вечера было необычно.

— Эгей! — крикнул Дик в темноту пустого дома, отперев засов своим ключом. На ощупь запалил свечу: все было в порядке, на своих местах: одежда на вешалке, картины в гостиной, накрахмаленные скатерти на кухне, бабкины чашки в серванте, кастрюля с остывшей похлебкой на плите… Гулко тикали настенные часы. Все было на месте — кроме людей.

В растерянности он стоял посреди кухни, водя свечой по сторонам. Юка положила ладонь ему на плечо.

— В городе с утра все вверх дном, — сказала она. — Не думай о плохом. Мало ли, куда и зачем они могли уйти…

— Ты права, — с трудом Дик взял себя в руки. — Так. Значит, так: расправляемся с матушкиной похлебкой — и к тебе. Не спорь, одну я тебя сейчас никуда пущу…

Юка и не спорила.

Путь до бывшего особняка генерала Лефгера занял четверть часа. Свет там горел во всех окнах, у коновязи стояла чья-то лошадь, повсюду на земле были следы; но не слышалось ни пьяного гомона, ни песен и криков, как бывало обычно. Ожидая любой беды, Дик вперед подруги вошел внутрь — и едва не столкнулся лоб в лоб с собственным отцом.

— Наконец-то, — сказал Сэмюэль Солмен. — Я уже думал, ты сюда не заглянешь. Где вы пропадали весь день?!

* * *

— Нас чуть не подстрелил один умник. С «Умницы», — сказал Дик; врать в сложившихся обстоятельствах было бы нелепо. — А ты откуда здесь?

Он знал, что когда-то отец и Борген Лефгер тесно дружили, однако та дружба со временем сошла на нет.

Но сейчас Борген, необычно трезвый, выглянул из комнат в прихожую, хмуро посмотрел на дочь, на Дика, и бросил: «Заходите!»

— Я рассказала Дику про клятву, пап, — прошептала Юка в отцовскую спину. Но Борген услышал, развернулся, и кивнул с какой-то обреченностью во взгляде:

— Тем лучше. Меньше объяснять.

Пока Юка бегло пересказывала события минувшего дня, Дик прошел за отцом в захламленную комнату, когда-то служившую Лефгерам гостиной.

Прежде, сколько Дик помнил, единственным чистым и целым предметом в ней был портрет Селины Лефгер, матери Юки. Но сейчас сор, бутылки и обломки мебели с пола были сметены в угол, продавленные и пыльные кресла расставлены вдоль стен. В гостиной собралось больше дюжины мужчин и женщин: с кем-то, как с мастером Тэнке, Дик был неплохо знаком, кого-то только мельком видел раньше. Здесь же сидела и мать.

— Младшие на ферме, — сказала она непривычно тихим голосом. — И ты отправляйся к ним, как выслушаешь отца. Я против, но Сэм хочет, чтобы ты знал…

— Чтобы ты понял, — поправил отец, подтолкнув Дика и Юку к дивану. — Садись, Дирлак. И ты, Юмика. Хорошо, что у вас все обошлось… Про беглеца мы сообщим, кому следует.

У стены оставалось одно пустое кресло — уж не бургомистру Хозбауэру ли оно предназначалось когда-то? — на котором Дик и Юка устроились вдвоем.

— Завтра в полдень эйлавирцы высадятся на берег и отправятся осматривать захоронения погибших — как им сказали — от эпидемии, — медленно произнес Сэмюэль Солмен; он весь был сейчас, как якорный канат в шторм. — . Старший помощник Сандерс сообщил переговорщикам, что граф Мартильяк намерен забрать останки на родину. Сейчас эйлавирцы настроены миролюбиво. Но первый же череп с раздробленным затылком может привести их в ярость… Поэтому бургомистр Хозбауэр намерен плюнуть на белый флаг. И на родовую клятву. И на здравый смысл. Он надеяться избавиться от команды и захватить «Умницу». Уже заготовлены дюжина бочонков отравленного вина: один — для торжественной встречи завтра у причала, и еще одиннадцать для отправки на судно… Отрава должна убить эйлавирцев быстро, но не сразу — на том строится его расчет. Рон говорит, что действует в интересах города. Но это ложь, Дик. Жаль признавать, но Рон Хозбауэр очень изменился с тех пор, как возглавил городской совет… Он просто трус, который боится за свою шкуру.

— Белый флаг свят для любого солдата, который не хочет превратиться в мясника, — сказал Борген Лефгер. — Это слова генерала Лефгера. Штаб-лекарь Николас Рамоль не затем связал его клятвой, чтобы веком позже утопить здесь все в крови. Он предвидел, что однажды Эйлавир вернется. Даже оставил письмо… Он обязал нас первыми предложить мир не ради нашего унижения, но чтобы не допустить бойни. Пусть даже безумный план Рона сработает — за «Умницей» придут другие! Поумнее. Или нас уничтожат, или начнется новая война, будет гореть небо, люди будут гибнуть тысячами тысяч. Женщины и дети продолжат умирать от колдовских болезней десятилетия спустя, а их мужчины будут бессильны помочь им…

— Я не солдат, но сын солдата. — сказал Сэмюель Солмен. — Он научил меня держать слово. Мы, сыновья и дочери тех, кто исполнил приказ генерала Лефгера, сегодня должны предложить свои жизни в уплату за отнятые когда-то… Но бургомистр Хозбауэр не согласен. Он озабочен своей безопасностью сегодня, а будущее и доброе имя Хемгюра мало волнует его. Поэтому мы ждем полуночи, когда в караул заступит наш человек. Проберемся на причал, возьмем старую яхту «Робби-два-стакана» — она не охраняется — и на ней отправимся к эйлавирцам… А там — будь, что будет, сын. Пусть пошлют небеса капитану Морису Мартильяку больше здравомыслия, чем Рону Хозбауэру!

В комнате повисла тишина. Дик чувствовал, что все — не только отец с матерью — смотрят на него, но не знал, что сказать.

— А если… — неуверенно начал он. Гордость за родителей и страх за них боролись внутри.

— Эйлавирцы — люди чести, — сказал отец. — Но и ракайцы тоже. Если…

Договорить он не успел. Снаружи дома раздались громкие голоса и лошадиное ржание.

— Юмика, Дик, прячьтесь! — приказал отец.

Дик, вставая, опрокинул табуретку — с такой поспешностью и силой Юка потянула его за собой, в пустой комод с треснутой дверцей.

Внутри оказалось невероятно пыльно — пришлось немедленно зажать нос, чтобы на расчихаться — но места хватило бы и на троих; Дик с досадой подумал о Ремерте.

В следующее мгновение в дом ворвались жандармы.

* * *

Второй раз за день Дик бессильно скрипел зубами. Несколько жандармов с винтовками остались у двери и снаружи под окнами: они держали всех под прицелом. Те же, что ворвались в комнату, с заговорщиками не церемонились, чуть что пускали в ход кулаки и дубинки.