Помоги проекту - поделись книгой:
— Лёд, — только и сказал он. И от этого слова разило такой опасностью, с которой не сравнится тишина могилы.
Я никогда не была так высоко в горах, чтобы видеть белые шапки на острых вершинах. Но муж мой был, и он рассказывал, как бывает больно, когда, обессилив, падаешь в снег, как тело сворачивается, словно гусеница от удара, и нет желания двигаться. Но больше всего тогда, под одеялом тёплой шерсти, возле сильного тела, ещё распаренного любовью, меня испугало переданное супругом ощущение смерти при жизни. На вершине, в бессилии припав ко льду, он коченел, ещё мысля и чувствуя! Сознание жило, а тело умерло. И если бы не сыновья, ушедшие по следу…
Но там, — там, за стенами гробницы, становящейся нам родильней, — некому будет растолкать упавших в холод. Там некому будет растереть и накрыть одеялом. Некому! Всё и все будет в воде и снеге…
Усталая мать, льющая молоко по кружкам…
Сестра, склонившаяся над цветами праотцовского сада…
Соседская дочка — топотушка, только научившаяся бегать…
Старый пёс, доживающий в сытости под крыльцом и защитой внуков…
Могила отца, отмеченная на зелёном холме белым зубастым камнем…
Тысячи тысяч глаз…
Тысячи тысяч рук…
Тысячи тысяч…
Бездна людей стояла передо мной. Столько, сколько не мог охватить женский умишко, но чувствовало сердце. И вода, льющаяся сверху, и вода, поднимающаяся из каждой трещины в земле. Вода. Вода! Схватилась за горло, чувствуя, что задыхаюсь! Задыхаюсь, на миг представив такую смерть…
И я заплакала. Слёзы — тёплые, солёные, тяжёлые, — быстро смешались с влагой на лице. И закапали вниз неотделимо от злой холодной воды. Жизнь и смерть.
— Почему?! Почему мы?!
Мой муж, мой бог и господин, оторвал кулаки от головы и посмотрел на меня, незряче вглядываясь в темноту:
— Потому что с кого-то должна начаться новая жизнь. И это должны быть праведные.
— Я не хочу! Слышишь?! Не хочу быть праведной! Чего стоит праведность всей жизни, если в ней есть всего один грех, но это грех предательства сердца?!
Я свернулась клубочком и вдавила лицо в ладони.
Слёзы текли. Струилась вода. Холод донимал колени, поднимался выше, охватывал всю, словно по крупице выдавливая тепло и жизнь из жил и костей. Тяжёлый воздух, напитанный влагой, давил на лёгкие, давил на виски, вытесняя разумность и ясность. Мир казался сотканным из сажи и воды…
В закрытой комнате под маленьким окошком обрушивающегося неба глухо давили звуки падающей воды, моих рыданий, ветра и чего-то далёкого, но пугающего. Звук был знак
Я замерла, стараясь не всхлипывать. Заслушалась, как внимает птица шагам зверя.
Звук приближался, нарастал, то налетая слитным приглушённым рокотом, то распадаясь на осколки высоких и низких голосов.
— Люди, — отводя лицо, отчуждённо сказал мой муж, мой бог и господин.
Издалека сквозь дождь я не видела глаз, но уже знала, какими они бывают, глаза любимого супруга, данного судьбой, и просто жреца, последнего в роду Говорящих с Небом. Они бывают страшными… как приговор.
А люди за стенами кричали, звали, молили. Бешеными волнами плескался один крик, повторенный тысячами глоток:
— Ноа-ноа-ноа-ноа… Ноа-ноа-ноа-ноах…
Выше, ниже, громче, тише! Волны криков бились об стены, вдавливались в окно, прорывались сквозь воду. И скорпионами заползали в уши. Невозможно узнать знакомых голосов в общем рёве и плаче, но знаю — там все свои, родные, близкие. Просто незнакомым делается голос человека, отчаянно молящего о жизни. Или об иной смерти.
— Они поняли, — с отчаянием я протянула руки мужу, — Они всё поняли! Они пришли к тебе с мольбой! Пришли сюда, а не побежали выше в горы! Пришли, потому что признали в тебе Голос Его! Скажи Ему, чтобы остановился!.. Скажи!
Мой муж, последний рода Говорящих с Небом, покачал головой и сел в холодную воду, подобрав ноги.
— Скажи! И ты остановишь смерть! Ты будешь великим из величайших!
— Глупая женщина, — просто ответил он. — Не то важно, кем я стану… Важно, каким будет мир дальше! Плоть извратилась. Она уже не образ и подобие сотворившего. И Он решил начать сначала. Моё слово ничего не будет значить…
— Тогда пусть уничтожит и нас! — воскликнула я.
— Тебя? Меня? Детей? Внуков, которые ещё толкаются в животах?! — рявкнул муж.
Я вдавила лицо в руки и заплакала. Задыхаясь от тяжёлого вдоха, наполненного мельчайшими каплями воды и безнадёжностью. Слёзы текли, не останавливаясь. Мир жизни и тепла сужался. Тьма и холод обступали со всех сторон. Тьма, холод и нежелание дышать. Невозможность вздохнуть, чтоб наполниться злым воздухом смерти.
В стены застучали. В стены забили, чем могли — разбивая в кровь руки и колотя камнями или остатками подпорок, брусьев и досок, разбросанных вокруг построенной гробницы. Уже не гробницы… Уже — лодки, способной подняться над миром, залитым водой, воплотившей обиду Творца и его возмездие. Комната наполнилась гулом, рёвом, тяжёлым рокотом от сотен ударов. Но крепкое дерево держало натиск острых граней.
Стук и плюх по стенам начал подниматься и нарастать. Выше, выше! И уже тугой дугой изогнувшуюся крышу стали бить и царапать. Искать трещины и пытаться пробить дерево.
И кричали…
Стало невозможно отличить слова. Только один протяжный звук пробирался сквозь шум. Один, он ввинчивался в уши, вплёскиваясь в сознание едким варевом.
Зажала голову руками, но сквозь ладони оставался слышен гул…
Завыла. Но и вой не заглушил. Он влился, как слёзы вливались в студёную воду…
И они лились все вместе — вода, слёзы, гул и вой.
Пока в стену не ударило.
Меня сбило с колен. Бросило об пол. Вышибло дыхание.
Крик за стенами слился в единый вопль сотен глоток — мужчин, женщин и детей.
Пол закачался, заходил ходуном, убегая из-под меня стылой волной.
Деревянная гробница, в которой мы, то ли похороненные заживо, то ли спасённые, беспомощно сидели, зашевелилась, заворочалась, переваливаясь с боку на бок.
Я прижалась к полу, распласталась, распахнула руки, обнимая холодные доски. Заскребла, срывая ногти. В лицо ударили волны. Они плескали, перекатывались через меня, пресекая дыхание, забивая нос и рот. Но встать сил не было.
Пол дрожал от натуги — словно гробница выпрямляла спину, выдирала корни из земли. Покачивалась, отряхаясь. За стенами ломались подпорки и стропила, трещали, заглушая вопли падающих вниз людей.
Вниз…
Я приподнялась и в ужасе взглянула на супруга. Он сидел по-волчьи, собрав вместе руки и ноги, вжавшись спиной в стену, словно подпирая. И тьма возле него казалась рассеянней, а дрожание мира — меньше.
— Большая вода пришла! — прохрипел муж, поймав мой взгляд.
Но я не поняла.
Тогда мой муж, мой бог и господин, закашлявшись от холодного, пропитанного водой воздуха, коротко объяснил:
— Море.
Море.
Тихое и ласковое море, лежащее под тёплым солнцем. Море, в котором приятно мочить ноги, прогуливаясь под луной. Море, в котором плескались ещё детьми… Море…
Большая вода.
Волна, доставшая до гор и упругим ударом сдвинувшая наш деревянный мир. Уничтожившая всё, что было долиной. Мирной долиной, полной счастья и тревог, радости и боли. Полной жизни, единственно для которой и существует разделение на то и другое…
Под тёмно-зелёной бурной от движения водой сровняло с будущим дном дома и пашни, деревья и цветы… Людей, животных, сорванные постройки подхватило и потащило на упругом гребне до самых гор. И разбило о камни. Размазало, словно жидкое тесто сбросило с пальцев — ошмётками, каплями. Белыми. Розовыми. Красными.
Поплыл перед глазами мир. В затылке стало легко, туда потянуло, словно за ниточку из тела стало выдёргивать душу. Глаза сомкнулись. Подогнулись руки…
— Ноема!
Окрик вырвал меня из объятий липкого и зловонного кошмара, где сотни людей, полуодетые, босые, держась друг за друга, лезли на огромный короб и кричали. Мужчины подсаживали женщин выше, спасая от волн. А женщины держали на руках детей — вопящих, визжащих от страха. Открыла глаза, огляделась и застонала.
Воздух, насыщенный водой и холодом, залеплял лёгкие, принуждая сознание тонуть в беспомощности и нежелании двигаться. Глаза смыкались сами, клубами плотного белого тумана зашторивая темноту. Но сознание билось птицей, разбиваясь в кровь о преграды. Сознание металось в поисках выхода, но ударялось о решётку покорности. Искало смысл в существовании, а находило суть человеческой беспомощности перед самой Жизнью.
Подняла голову. Мир был. Но его уже не было.
Пол качался, стены ходили ходуном, гудя уже не от ударов камней и рук, а тяжёлых волн, размерено бьющих в борта.
Безучастный холодный плеск за стенами гробницы-корабля.
Стук множества капель, превратившийся в протяжный гул дождя.
Подвывающий ветер, бьющий в квадратик окна.
И шёпот…
Мой муж, мой бог и господин, сидел на коленях под бьющим холодным водопадом и, почти неслышно молясь, качался из стороны в сторону. По запрокинутому лицу били струи и смывали слёзы и слова в один туго перекрученный поток.
Я приподнялась над студёной водой. Села. С трудом отняла от лихорадочно горячей груди мокрую холодную ткань. Отжала. Теплее не стало.
Слёз уже не оставалось. И сил тоже.
— Он сказал, что вода будет лить, пока не достигнет пиков гор. Тогда с земли смоется вся скверна… — не опуская лица, глухо сказал муж. В открывающийся рот затекала вода, но он глотал её, словно холод мог потушить пожар сердца.
— Не скверна, — тихо отозвалась я. — Люди.
Глаза словно прыгнули за предел тела.
Где-то далеко, на вершине голой скалы, стояли, тесно прижимаясь в объятиях друг к другу, мужчина и женщина. И меж ними неуверенно возился и хныкал замерзающий младенец. А вода уже заливала икры людям, грозя волнами сорвать с камня в бездну.
Юноша на почти затопленном плоту, невесть как сохранившимся во время удара, держал на руках юную деву, ослабевшую в борьбе с холодом. Держал, поднимая всё выше от подступающих волн.
Бревенчатый дом несло стремительным потоком на далёкие скалы, и в нём крепкий ещё старик отчаянно старался вытащить на крышу пожилую женщину, обессилевшую от множества ран и ушибов.
Большое дерево крутило меж потоков, сошедшихся в битве посреди разлившегося моря. Схватившись за ветви, из последних сил держалась женщина. А на комле сидел мальчик. Одной рукой он обнимал ствол, а другой отчаянно тянул маму. И уже не плакал.
Дряхлая старушка в притопленной лодке крепко прижимала к груди девочку. Обернув малышку мокрой шалью, она баюкала её, не давая взглянуть на приближающиеся горные пики, к которым по воле волн и хлещущего дождём неба несло судёнышко.
— Люди, — повторила я устало. — Это единственное, что есть на этой земле хорошего и плохого… Потому что только в них существует хорошее и плохое. И только для них.
Мой муж, мой бог и господин, отнял взгляд от зашторенных тучами небес и посмотрел на меня. Вода падала на его седые волосы, и, казалось, они стекали такими же тонкими струями. И узкими ручейками падали на могучую грудь последнего Говорящего с Небом.
С трудом разогнув закоченевшее тело, я встала. Пол ходил ходуном — ковчег несло по упругим волнам. Несло в неведомое — к горам ли? от гор ли?
— Скажи Ему, чтобы остановился, — тихо сказала я. — Скажи сейчас. Пока можно спасти последних.
Он помотал головой и поток, бьющий из окна, разлетелся брызгами. Словно пёс вышел на землю из воды и отряхнулся.
— Ты не понимаешь! Он хочет сделать так! И так будет!
— Будет, — скривилась я то ли от давящего нутро смеха, то ли от сдержанных слёз. — Если ничто не остановит его. Так останови Его!
Хотелось кричать, чтоб достучаться до сознания супруга, но вот — не моглось. Давило на сердце, на лёгкие, на всё тело. Словно было что-то такое в воздухе, без чего не получалось оставаться живым и сильным. Словно, прежде чем наслать погибельную воду на землю, бог сперва подул ветрами слабоволия… От милосердия ли? От страха ли?
— Останови его. Потому что, кроме тебя, этого никто не сможет сделать, — подступила я к мужу. Даже сидящий на коленях, он был таким огромным, что пугал мощью и статью. — Ты — Говорящий с Небом! Говорящий, а не выслушивающий его! Ты — потомок тех, кому верили предки. Верили каждому слову! От бога ли оно шло или от их собственной сущности, полной, как и мы, низменных желаний и забот! Вы были поводырями и пастырями! И скверна, и благость, и святость, и грех человеческие — всё и от вас тоже!
Супруг отшатнулся. Раскрылись глаза. Серые, с осколками погибших звёзд.
А мне вдоха не хватило. Задохнулась, ощутив, как давит на уши гул и тишина. И сквозь них услышала…
Сердце вздрогнуло. Загудели груди. В краткий миг узнавания мир раскололся и снова сложился в единое.
Я бросилась к окну. Оттолкнула мужа. И прыгнула. Навстречу студёным каплям и льдистым осколкам.
Зацепилась, повисла на раме.
Преодолевая шум в голове и дрожь в теле, подтянулась и выглянула.
Чёрное и серое бесновалось вихрями, давя жизнь в ступке мироздания…
А женщина, чудом удержавшаяся на белёсой, льдистой покатой крыше, уже замёрзла. Или была близка к этому. Лицо цвета молока, неживое, на сомкнутых веках мокрые холодные блики. Руки застывшие, словно коряги у сваленного дерева. А между ними — комок тряпок с тихим попискиванием внутри.
Малютка выпростала из обёрток ручку и, почуяв холод, плакала.
— Боже… — начала я и поняла, что нет у меня сил на молитву. А у бога — права на мою мольбу.
И стиснув зубы, я рванулась в проём. Сдирая кожу с плеч и рассаживая тело о твёрдую смолёную раму. Лишь руку мне и удалось просунуть вовне, туда, где бесились и небо и вода. Лишь руку — короткую руку, не способную дотянуться до закоченевшей на крыше ковчега матери с ребёнком.
Поделиться книгой: