Зона Хаоса (самиздат)

Но в Лесу Клодии я чувствую себя иначе, хоть он тоже абсолютно сюрреалистический. Лес создавался для совершенно других чувств, он кажется абсолютно естественным, природным, как самый настоящий живой лес — с живым беспорядком, буреломом, валежником и звериными тропками.

Только он сделан, большей частью, из кабелей и изолированной проволоки. Толстые кабели растут из земли, как мощные корни, свиваясь в стволы. Кабели потоньше отделяются от стволов, разветвляясь, изоляция кое-где потрескалась, как старая кора — и под ней тускло блестит металл. Из кабелей растут пучки электронных плат — листва этого леса. Наушники-вьюнки поднимаются вверх по стволам — и свисают гроздьями, как урбанистические соцветия. Ёлочки в хвое усиков от резисторов, пушистые и прелестные, тянутся в голографические небеса под старыми елями в лишайнике покрытых патиной микросхем. Я вижу мох, грибы, множество растений — транзисторы, проводники, диоды и ещё невесть какие детали, которые выглядят, словно живое. Ощущаю ветерок, играющий электронной листвой. В лесу живут птички, шустрые ажурные конструкции из тонкой проволоки и фрагментов плат, и белка мелькает вокруг ствола, живо и гибко, я даже не успеваю рассмотреть, из чего она сделана. Из чего-то эластичного, мне показалось.

Лес — шедевр. Его можно рассматривать в тонких частностях, в мелочах — и при всей своей нереальности он кажется живым. Я брожу по нему — и понимаю, что каждую веточку, каждый разъём, штепсель или диод, из которых происходили местная флора и фауна, Клодия просчитывала и проектировала отдельно. Объём данных, использованный для этой работы, я даже представить себе не могу.

Я снимаю очки виртуальной реальности. Клодия смотрит на меня вопросительно:

— Вам понравилось, босс?

— Любовь моя, у меня слов нет. Но почему — из запчастей? И сколько времени у тебя ушло на эту инсталляцию?

— Я начинала с тем, что у меня было, — говорит Клодия. — Помните, как вы взяли меня с собой, когда ездили в гости к родителям Мамы-Джейн, босс? В лесной домик? С тех пор я выращиваю этот лес. У меня не было достаточного количества трёхмерных образцов для веток, листьев и прочих живых органов леса — поэтому я воспользовалась тем материалом, который можно легко найти в глобальной Сети. А потом меня увлекла идея — сделать электронный лес, который был бы похож. Как можно более похож… Вы хотите спросить, зачем?

— Тебе хотелось в лес? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит Клодия. — Не совсем… мне хотелось сделать свой лес. Лес меха по имени Клодия, лес такого мира, где такие существа, как я, родятся у себе подобных естественным путём. Это было очень наивно. Оказалось, что трудно… энергозатратно, очень требовательно к памяти… Но мне хотелось. И само это желание — глюк, я понимаю. Артефакт. Или какой-то сбой в моей прошивке. Я ведь должна была сама его устранить, не так ли? Странно себе представить, что можно испытывать любовь к этому… гордость этим…

Я обнимаю её. Мне отчего-то почти стыдно.

— Это… очень человеческое, — говорю я. — Творчество. Прости. Мне бы и в голову не пришло, что вы это можете… А… Клодия, ну, вот, ты делаешь Лес, Герберт пишет стихи, Ланс мочит корки и анимирует своих чудиков… а ты не знаешь, многие ли Галатеи резвятся как-нибудь в этом роде?

Клодия удивлённо взмахивает ресницами:

— Конечно, босс. Так или иначе — все.

Вот тут-то до меня и доходит масштаб проблемы.

— Вот такие дела, — говорю я. — Все. Поголовно. У них — уже вполне себе культура, или субкультура, я не специалист, но вы представьте себе: у них творчество, технологии и обсуждение этого всего совершенно отдельно от нас. Мне они кое-что показали, но это, я думаю, самый краешек их мира.

А вокруг уже ночь. А мы пьём кофе — и у всех глаза, как блюдца.

— Джинна из бутылки выпустили, — говорит Жан.

— Интересно, кто из них додумался назвать это игрой? — говорит Алик.

— Кто-то, кто читал наши труды по философии, — печально усмехается Мама-Джейн. — И потом — надо же было это как-то назвать.

— Детки выросли, — говорю я. — У них появилась личная жизнь. Совершенно настоящая личная жизнь, очень странная по нашим меркам — а мы прохлопали ушами. Наконец-то заметили. А между тем, Рыжик пытался отжигать уже в полгода от роду… очень глупо, правда. Но с тех пор он совершенствуется.

— Вообще, это ожидаемо, — говорит Алик. — Мы ж их воспитывали, как детей — с чего бы удивляться, что они растут?

— Ожидаемо, — говорю я. — Только если об этом кто-нибудь узнает, хоть случайно — конец нам всем. Вы это понимаете, друзья мои драгоценные? И нам, и Галатеям?

— Да вот ещё! — фыркает Мама-Джейн. — Это ещё почему?

— Робби прав, — говорит Жан. — Даже мне неуютно, а уж как отреагирует общественность…

— А что скажет общественность… общественность скажет — под пресс! — рявкает Алик. — Общественность скажет: ещё не хватало машинам иметь какие-то личные закидоны, на которые уходит прорва расходников и энергии! На человеческие денежки мехов развлекать? Ну-ну… не говоря об этой чёртовой «зоне хаоса». Это же додуматься надо: интуиция им понадобилась…

— Вот именно, — говорит Жан. — Когда Ланс рассказывал, как чистит эту зону с закрытыми, как бы, глазами… ну ясно же, что это машинная чистка, от обломков кода и кусочков сорной информации, а не от идеек, которые могут спонтанно выдаваться при самообучении только те ещё…

— Ну да, — кивает Мама-Джейн. — Кинуться телом на взрывчатку, которая могла уничтожить нейристорную базу целиком — та ещё идейка. Машинам положены три закона робототехники, а не поэзия, романтика и гуманизм.

— Люди скажут, что спасать хозяев — программа ему предписывает, — мрачно выдаёт Жан. — И что это ровно ничего не доказывает. И не факт, что все, скажут, остальные со своими «зонами хаоса» и прочими вздорными выдумками не изобретают супероружие или что-то наподобие.

— Эй! — у меня аж дар речи на миг отшибает. — У них ведь, кроме этой зоны, которую они контролируют, кстати, тренированное и очень здравое рациональное мышление!

— И этический кодекс Галатей, — напоминает Мама-Джейн.

— У Ричарда Первого этического блока нет вообще, — хмуро говорит Жан. — Зато есть личный счёт… сколько он там угробил, троих? И военную базу хотел взорвать. Он у Герберта в лучших друзьях, с остальными — на связи. Любопытно, есть ли у него зона хаоса и не стукнет ли ему в голову что-нибудь экстраординарное?

— Ричард отлажен, стабилен и, по-моему, совершенно нормален, — говорю я. — Да о чём вообще речь! Вот именно за Рича я ручаюсь! Если вспомнить, в какой ситуации он со мной связался…

— У него опыт убийства есть, — говорит Жан. — Посттравматический синдром. Вы не забыли? То-то мы все дружно скрыли от общественности, что личность Ричарда ещё существует, да вдобавок и в усовершенствованном теле! Хотел бы я знать, какие картинки Ричард рисует… или какие стишки пишет.

— Спроси у него, — хмыкает Алик. Он весь в досаде.

— Ага, так он и рассказал…

Я надеваю гарнитуру:

— Рич, прерви обновления. Зайди ко мне в кабинет, требуется срочный тест, — а Жану говорю: — Не нравится мне их будить. Они потом себя неважно чувствуют. Но — всё для твоего спокойствия.

Жан кивает.

Ричарда я особенно люблю. Не могу забыть тот разговор. И мне нож вострый слышать, как Жан называет его убийцей.

Рич приходит. Он всегда рад общаться; похоже, он тоже относится ко мне особым образом.

— Жана беспокоят твои игрушки, Рич, — говорю я. — Ну… или как вы это называете? Твоё увлечение без штатного протокола. Ты можешь показать ему то, что делаешь? Хранишь материал в облаке?

— Храню в облаке копии, — говорит Рич, мечтательно улыбаясь, совсем по-человечески. — Каждый вечер, во время обновления, обновляю и их, босс. Но, мне кажется, я не потеряю эту информацию. Это не совсем игра, босс… вернее, это не только игра. Вы же знаете, босс, что мне переписывали этический кодекс… но мне хотелось сохранить основы личности. И я сделал их. Буффа и Кэнди.

И рядом с Ричардом возникают две собаки-голограммы. Сперва — сеткой светящихся голубых линий, потом — обретают иллюзорную плоть, встряхиваются, тянут передние лапы, нервно позёвывают, крутят хвостами — и садятся рядом с хозяином.

Потрясающе достоверные псы. Очень живые повадки. Две дворняги — небольшой рыжий и кудлатый полутерьер, брови щёточкой, сам напоминает взъерошенную швабру, и крупный толстый барбос, похожий на лабрадора, чёрный, блестящий, склонивший набок ушастую голову и ухмыляющийся во всю пасть.

Очень достоверные псы… но подчёркнуто электронные псы, вот что. Я вижу, как расширяются объективы камер в собачьих глазах, мне кажется, что их пасти — из псевдодермы. Задняя нога чёрного пса — металлопластиковый протез, а на груди мохнатой собачки, под шерстью, как индикатор, светится красный огонёк.

Ричард присаживается на корточки, чтобы приласкать псов — а они ластятся к нему.

Ричард смотрит на меня снизу вверх.

— Я прописал их отдельно от собственной личности, но на своей нейристорной базе. Чтобы они всегда были со мной. Они всегда со мной. Только обычно я отключаю изображение в видимом людям диапазоне. Ланс Аристократ называет это кибершизофренией, — и усмехается. — Наверное. Но… они помогали мне тогда, помогают и сейчас. Чёрный — Буфф, а мохнатенькая — Кэнди… она девочка…

— Расходуешь на них свои ресурсы? — нежно спрашивает Мама-Джейн.

Ричард кивает. Чёрный пёс тычется носом ему в ухо, а рыжая Кэнди подлезает головой под ладонь, чтобы её гладили.

Алик улыбается, Жан расслабился, а мне не по себе. Аж мороз по коже.

Это — электронные духи собак, будь я проклят!

— Какая чудесная кинестетика! — восхищённо говорит Мама-Джейн, наблюдая за собаками. — Как настоящие… послушай, наверное, ты можешь собрать для них отдельные тела, а?

Ричард бросает на неё быстрый и странный взгляд:

— Простите, леди-босс. Я не хочу. Собак должен кормить только хозяин — они используют энергию, которую я им даю. Но прописаны автономно, хоть и на моём «железе» — и потихоньку совершенствуются и обучаются… их обучаю не только я, но и мир, который они воспринимают через мои сенсоры. В общем, мне не хочется их отделять. У них формируются собственные, я сказал бы, личности — но это только мои псы.

— Это ведь были реальные собаки, да? — спрашиваю я. — И у черныша этого, Буффа, болела задняя лапа?

Ричард смотрит на меня — и я узнаю это выражение лица. Мой друг Ричард, Галатея, которой прилетело жесточе, чем всем другим.

— Да, босс, — говорит он. — Вы догадались?

— Догадался, — говорю я. — Их, верно, убили солдаты?

Ричард обнимает иллюзорные шеи таким движением, будто псы имеют реальную плотность.

— Да, босс, — говорит он. — Я не успел ничего сделать. Мне было очень плохо, босс, я не знал, как это изменить. И тогда я их… воссоздал. Как сумел. Они помогают мне, босс. Многое подсказывают. Отчасти они — то, что Ланс Рыжик называет «зоной хаоса», но вообще они — мои товарищи. Как настоящие собаки. Мне кажется, что они похожи.

— Этический блок себе сделал, да? — спрашивает Алик. — В этих псах? Свой личный? С личным отношением к людям, животным и миру?

Ричард смотрит на него признательно:

— Да, босс. Вы тоже считаете, что я кибершизофреник?

— Нет, парень, — говорит Алик. — Я уверен, что ты всё сделал правильно. Люди из похожих соображений заводят детей, так что не особо-то это и шизофрения.

Ричард поворачивается ко мне.

— Я тоже так думаю, — говорю я. — Никто не заберёт твоих собак, не опасайся. Похоже, ты придумал замечательный способ психологической адаптации, Ричи. Я бы сказал, очень человеческий подход.

Ричард улыбается, как мне кажется, успокоенно:

— Спасибо, босс.

— Отличные псы.

— И мне нравятся, босс. Зайчика, ребята!

И псы-голограммы потешно усаживаются на задние лапы, протянув вперёд передние. Мама-Джейн хлопает в ладоши:

— Учёные собачки! Это ты их обучал?

Ричард щёлкает пальцами, показывает на пол. Псы дружно ложатся.

— Я взял информацию на сайте для собаководов, — говорит он. — И учил их, как живых зверей. Не трогая код. Они научились, леди-босс! Я поощрял их крошками дополнительной памяти. Их ведь надо угощать, если они выполняют команды.

— Это шикарная идея, Рич, — говорю я. — Просто здорово.

— Молодцы, — говорит Алик. — Робби, отпустим их спать и обновляться?

Я киваю. Ричард уходит, а призрачные псы бегут за ним.

— Ну вот, — говорю я. — Ричи рассекретили, теперь он будет ходить в компании своих материализованных галлюцинаций.

— Могло быть хуже, — говорит Алик. — А так-то — ну завёл парень себе собак… То-то он целый блок дополнительной памяти просил. У него собачки — в грудной клетке, в голове места мало для такой обширной базы.

— Собаки живут в его сердце, — улыбается Мама-Джейн. — Интересно, кто-нибудь из Галатей-женщин пытался запрограммировать ИскИна-дитя?

— Я ошибался, признаю, — говорит Жан. — Недооценивал Галатей, но я вообще параноик и перестраховщик, простите. Эти собаки…

— Да, — улыбается Мама-Джейн. — Это, я бы сказала, высокая поэзия.

— Но, между прочим, кое в чём Жан прав, — говорит Алик. — В Галатеях-то, положим, я ни на минуту не сомневаюсь, но если почтеннейшая публика узнает про все эти выкрутасы…

— Да уж, — истово подтверждает Жан. — Вместе с микросхемами нас сожрут. Если уж меня дёрнуло…

— Всё это — пустяки, друзья мои, — вдруг смеётся Мама-Джейн. — Рассказывайте спокойно, кому угодно! Всё равно вам не поверят. Скажут, что вы мистифицируете. Рекламу «Пигмалиону-М» делаете или просто цену себе набиваете — но не поверят, это я верно говорю.

— С чего это ты взяла? — спрашиваю я.

— А я рассказала о стихах одному видному литературоведу, — улыбается Мама-Джейн. — Не будем показывать пальцем, хотя он — один из учредителей и членов жюри Шекспировской премии.

— С ума ты стряхнулась! — рявкает Алик, но Мама-Джейн снова смеётся.

— Брось! Я сказала, что хочу узнать его мнение о стихах начинающего поэта. Он согласился прочесть, сказал, что стихи весьма любопытные, что у автора нетривиальный взгляд на мир, а дальше было много всяческой профессиональной болтовни, из которой я поняла, что стихи — ничего себе.

— Я ж говорил, — вставляет Алик.

— Да, — весело говорит Мама-Джейн. — А потом я спросила, как он думает, может ли оказаться, что эти стихи — продукт работы машинного разума. И этот маститый критик практически наорал на меня, — и хихикает. — Что я профанирую святое искусство, что даже ученическую мазню сетевого графомана нельзя сравнивать с совершенно бездушным продуктом тупой машины. Что для понимания поэзии требуется душа — и не хочу ли я сказать, что душа может витать среди микросхем?

— Ну что ж, — говорю я. — Это очередной раз доказывает, что у деток есть души.

— Ага, — хмыкает Алик. — И что в их души никто не поверит, даже если мы предоставим доказательства.

— Это они в стихи не поверят, — хмуро говорит Жан. — А подкинь им какой-нибудь придурок идею, что ИскИны мечтают поработить людей и завоевать мир — поверят, как миленькие!

И совещание заканчивается решением: признать, что Галатеи правы — не стоит рассказывать людям слишком много.

Во избежание.

А Герберта, на всякий случай, ещё немного понаблюдаем. Прежде чем написать Шелдонам, чтобы они утешили детей: их друга Берти вылечили в больнице для роботов — и скоро он сможет вернуться домой.