Любовь.mp3 (полная версия)

— Что прикольно?! Что через три дня девять дней после смерти Савла?! Кто-нибудь из вас был на его похоронах, а?!

— Так никто ж не объявлял, — равнодушно пожал плечами Палермо; к этому моменту он дожевал последний соленый сухарик.

— Объявлял?!! — Кондрат еще круче вскипел. — Это что тебе, школьное собрание?! Короче, пацаны, зарубите себе на носу: если мы ничего не предпримем, не уничтожим заразу, которая блуждает по Сети, прикол примет размах эпидемии. Если не сегодня, то завтра наверняка!

— Кондрат, чего ты орешь, как ненормальный? Достал уже! — не выдержала первой Ален. — Спокойно не можешь рассказать, чтоб всем было понятно?

Гапон, не ожидавший скорого отпора именно со стороны Ален, неожиданно стих. Вздохнув, вынул из пачки сигарету, закурил. Пальцы слушались с трудом.

— Кто-то из юзеров снял фильтр с комгема. В результате в Гемоглобов попал чужой файл. Не исключено, что этот файл угодил в кровь Савла. Первому… А значит, нас ждет та же участь.

— Ну, это всего лишь предположение, — не согласился Палермо. — Мало ли причин, по которым мог окочуриться Савл. Может, он иглу забыл простерилизовать.

— Кстати, насчет предположения, — подхватил Эрос, возбуждение в нем все росло. — Наличие чужого файла — всего лишь твоя версия, не более того, или… Ты был там, Кондрат?

— Да, — глухим голосом подтвердил Гапон. — Я был у него на хате… И обнаружил тот дерьмовый файл…

— Так что же это за файл?! — не выдержав душевного напряжения, почти фальцетом вскрикнул Эрос.

— Я потом скажу… Не сейчас… Сейчас… А ну-ка быстро: кто из вас снял фильтр?!

За считанные секунды Кондрат расстрелял друзей, точно каратель времен последней мировой войны, — продырявил им души черными «вальтерами» своих очей. Эрос тупо таращился на него, будто и в самом деле напоролся на пулю; Ален скорчила презрительную улыбку; Палермо, сделав вид, что это его не касается, попытался найти в пустом пакете сухарик. Самый последний в жизни сухарик.

— Ну да, попробуй-ка еще его снять, — вдруг качнувшись назад, буркнул Эрос. — Можно ведь повредить вход в Гемоглобов.

— Можно. Но кто-то же снял… Ален, у тебя что?

— Што «што»? — будто не понимая, о чем ее спрашивают, неохотно переспросила девушка. Она наконец выпутала из волос лунный луч — выпустила его в черную свободу, точно ночную птицу. Освободившись от страха, Ален перестала улыбаться.

— Не што, а что! — разозлился вновь Гапон. — Я пытаю: у тэбэ фильтр е?

— Не-а.

— Шо? Шо-о?!

Казалось, крик, подобно снаряду, застрял в дуле-горле; сейчас крик остынет, превратится в стальную болванку, и тогда его никакими клещами из горла не выдерешь — и тогда Гапон онемеет навеки…

Хрипя, Кондрат в безотчетном порыве протянул руки к Ален — может, в горло ее хотел вцепиться… Но внезапно встретился взглядом с Палермо — тот тут же потупился.

— Па… Па… Па-лер… — дар речи с трудом возвращался к Кондрату. — Палермо, ты знал об этом? Ты ж в ответе… По роже вижу, знал! Скотина!! Чем же она тебя взяла, сволочь?! Чем взяла, отвечай?!.. Или дала… взамен. А, Палермо?

— Дала… — не поднимая бритой головы, прошептал Палермо.

— Как же, даст она те… — в первый момент, похоже, не переварив сказанного Палермо, по инерции проскочив мимо его невнятного признания, Кондрат снисходительно улыбнулся… И снова потерял дар речи. Беспомощно лупая глазами, не смея закрыть рот, словно хватил острого или жутко горячего, уставился на Эроса. Будто это он, а не Палермо, признался сейчас в отвратительной сделке. В такой соблазнительной сделке…

— Подонок!! — Эрос, внешне оставаясь спокойным, ревел, как раненый бизон. Качнулся вновь — на это раз вперед. В следующую секунду, окончательно сорвавшись с тормозов, сжигаемый лютой ненавистью, он уже занес было дрожащий кулак над лысой макушкой Палермо — тот продолжал стоять, не поднимая головы, — как вдруг направил удар в сторону Ален. Но его опередил Палермо, на доли секунды опередил — не иначе, увидел макушкой.

Палермо бросился под ноги Эросу, коротко взвыл от удара по ребрам; Эрос кувыркнулся через спину приятеля, упал, свез о каменный пол правую щеку, взвыл от обиды и боли, вскочил, как ужаленный, и, размывая слезами кровь на лице, попытался схватить Ален за волосы… Но в следующий же миг напоролся на оглушительную пощечину, такую крепкую и точную, что не было никаких сомнений, что пощечина предназначалась именно ему — Эросу.

— Эрос!..

— Шлюха!..

Ален, похоже, сама испугалась того, что сделала. Инстинктивно попятилась — Эрос, оторвав от пылающего лица руку, протянул ее Ален, будто хотел поделиться с ней жаром, разделить недоумение и обиду. Девушка уклонилась от его руки, отступила еще на шаг, внезапно потеряв опору под ногами, тихо ойкнула и, раз качнувшись, окончательно потеряла равновесие. Она падала жутко: ударяясь головой, плечами, спиной о стальные ступени лестницы.

На первой же площадке, пополам разделившей лестницу, ужасное падение прекратилось. Тело девушки безжизненно замерло, застыло в виде иероглифа — немого укора всем, кто еще мог любить и бояться.

— А-а-ле-ен!! — глотая ногами ступени, Эрос полетел вниз… Он был к ней на половине стального пути, когда Ален чудом очнулась и, не дожидаясь, когда Эрос коснется ее — может, обнимет, может, ударит, — прыгнула вниз…

«Скорую» не пришлось вызывать — ее остановили на Харьковской, как такси. Голосовал Кондрат, Эрос нес на руках Ален. Ее красивая головка запрокинулась, как у замученной куклы, копна лунных волос спущенным флагом колыхалась на осторожном ночном ветру. Палермо в эту минуту сидел на обочине, схватившись за голову, будто собирался повернуть ее, повернуть вспять — туда, где было не все так уж плохо, где можно было все сделать иначе…

— Что с ней? — спросил парень в белом халате, спрыгнув из кабины водителя. На вид врач или фельдшер не намного был старше Кондрата и Эроса.

— Упала с лестницы, — с некоторым раздражением сообщил Кондрат. Ему не понравилось, что врач молод. Тот, сразу почувствовав к себе враждебное отношение, ответил тем же:

— Упала, как же. Небось, столкнули. Или накачали гадостью какой-нибудь…

Гапон, нервно проглотив слюну, хотел уже двинуть врачу по лицу, но тот вовремя смолк. Заметив на голове девушки, чуть выше левого виска, довольно большое, с металлическую гривню, багровое пятно, склонился над ней.

— Нда-а… Быстро ее в машину!

— Александр Иванович, так там же… больные, — из кабины высунулся водитель.

— Ничего, всем места хватит.

Кондрат и Эрос переглянулись. Палермо продолжал сидеть на краю дороги — повернуть голову вспять ему так и не удалось.

— Не нравится мне эта «швыдка допомога», — шепнул Кондрат Эросу — тот держал Ален, как загубленный трофей, не в силах ни возродить его, ни отбросить. Лишь в уголках мягких по-юношески губ трепетала запоздалая нежная улыбка. Кондрат, глядя почему-то в бесчувственные глаза Ален, а не Эроса, настойчиво повторил. — Говорю, фигня это, а не «скорая». Видать, девок сняли…

Каково же было его удивление, когда он увидел в салоне санитарной машины… картины. В рамках и без примерно с две дюжины картин, написанных маслом, стопкой лежали на носилках.

— Помоги, — просто попросил Гапона молодой врач. Они взялись перекладывать картины, расставлять их в тесном салоне, прислоняя, как усталых людей, к стенам и окнам… Кондрат обратил внимание, что все они в плачевном состоянии: в холстах тут и там дыры, краска облезла или безбожно соскоблена.

— Больные? — Кондрат с уважением посмотрел на Александра Ивановича. Мужик встретился им что надо.

— Угу, — кивнул он. — Кто-то ж должен лечить их. Моя вторая специальность — художник-реставратор…

Так и повезли Ален — среди больных пейзажей и натюрмортов. Пострадавшие от времени и нелюбви человека картины немедленно пришли на помощь девушке. В этом никто даже не сомневался — ни Эрос, всю дорогу не выпускавший из рук руку Ален, ни усталый водитель, ни врач-художник… У картин еще было столько жизненной силы, столько самопожертвования и беззаветной любви в рисованных веснах и кувшинах с вином!.. Что Ален не могла, просто не имела права умирать.

Кондрат без спроса курил, Палермо вжался носом в холодное стекло — за ним город одиноко растекался ночной электрической лавой, топя на перекрестках и поворотах чью-то безысходность и печаль. Но только не его, Палермо. Не стесняясь уличных огней, не стесняясь себя самого, он плакал…

«Скорая» въехала в распахнутые ворота Центральной городской больницы и остановилась против бронированной двери. Эрос знал, что за бронью, обтянутой пленкой, не секретная лаборатория и не больничная касса, а всего-навсего санпропускник. Это ж надо — всего-навсего!.. А Кондрата поразило иное: его позабавил вид распахнутых посреди ночи ворот. Не ясно было только, привечают так кого-то или на фиг провожают — слепо надеющихся на спасение или уже разуверившихся в любой помощи.

Александр Иванович привел двух санитаров, очень молоденьких — похоже, студентов-практикантов. Они подняли носилки с Ален и вынесли из машины — Эросу пришлось расстаться с рукой любимой.

— Что теперь? — Кондрат спросил у врача, поднося ему зажженную спичку.

— Курите, — Александр Иванович выдохнул дым через нос. — Сейчас осмотрим. Потом скажу, что нас ждет… Ее ждет, — и врач посмотрел на дверь санпропускника, две минуты назад захлопнувшуюся за Ален. Эросу показалось, что врач улыбается… Нет, показалось.

Докурив, Александр Иванович скрылся за броне дверью. Ребята тоже могли войти внутрь, но решили дожидаться во дворе. Там, за бронированной защитой, люди в белых халатах, больничные запахи, кафельный пол и до половины крашенные стены; там смерть косит под уборщицу, размахивая шваброй, а уборщица без сердца, как смерть; там неопределенность, тревога, сон, лишенный покоя и правил… Здесь их только четверо — три пацана в компании с ночью.

Курить больше не хотелось. Эрос, прикрыв ладонью зевок, огляделся. Двор как двор — сварные ворота и ограда в человеческий рост, здание еще советской постройки, узкие асфальтовые дорожки между спящими клумбами, лавочки справа от санпропускника… Эросу показалось, что над лавками мгла неоднородна и непостоянна — гуще и черней, чем в других местах, и вроде даже отливает лиловым, и что на месте не стоит, а едва заметно движется от краев к центру. Навстречу самой себе медленно движется… Казалось, то души больных вышли на ночной променад. Теперь знакомятся. Спешат чего-то. Будто не будет у них времени познакомиться там…

— Дела не очень, — вздохнув, признался Александр Иванович. Гапон в другой раз поднес ему спичку. Крошечное пламя на миг осветило лицо врача — Эрос успел разглядеть капельки пота на его носу. — Что же все-таки произошло, хлопцы?.. Травма черепа, перелом правой щиколотки, букет шишек и синяков, сильнейший стресс… Ее кто-то преследовал?

— Упала, — пожав плечами, сказал Кондрат. Спокойствие в голосе далось ему нелегко.

— Упала, говоришь?.. Ну, это не мое, конечно, дело…

— Александр Иванович, насколько все серьезно? — Эрос невольно взял врача за руку. Будь что будет! Он сдавал себя по собственной воле.

— Ну, знаете ли: чистосердечное признание поможет спасти вашу девуш…

— Я согласен, — поспешно перебил Эрос.

— Погоди, Эрос! Ведь ты не один, — жестко вмешался Гапон.

— Да ладно, ребята, расслабьтесь. Я не из органов, — невесело ухмыльнувшись, успокоил всех Александр Иванович. — В конце концов, это ваше дело, кому и что рассказывать. Я не собираюсь вас ссорить друг с другом и настраивать против себя.

— Александр Иванович, но вы так и не ответили! — Эрос вновь забеспокоился.

— Тебя как звать?

— Эрос.

— Ну да, точно, Эрос… Хм, а меня — Саша. Вот что я скажу тебе, Эрос: состояние сложное, но не безнадежное.

— Спасти можно будет? — раздался вдруг голос Палермо. Он прозвучал так неожиданно, откуда-то из-за спины Эроса и Кондрата, что те вздрогнули.

— Вообще-то, раньше нужно было думать. Там, — метнув на Палермо оценивающий взгляд, ставший видимым благодаря свету, вспыхнувшему на втором этаже больницы, врач кивнул в ночь — в никуда. Но ребята сразу поняли, что он имел в виду. — Вообще-то, — повторил Александр Иванович, и Эрос почувствовал, с каким усилием врач пытается побороть вспыхнувшее в нем раздражение, — дурацкие вопросы задаешь. Не можно, а нужно спасти. Ведь я сначала врач, а потом реставратор.

7

Домой их подбросил все тот же спаситель — Александр Иванович. Он возвращался с дежурства к себе домой на Роменскую и попросил таксиста заехать на Якира.

— Может, зайдете? — не совсем уверенно, а больше испытывая чувство стыда, ни с того ни с сего пробудившееся в нем, предложил Кондрат. Ему и в самом деле было неловко. — Чайку выпьем, а можно и покрепче. А?

— Давайте, Александр Иванович, — горячо поддержал друга Эрос. — Ради нашей встречи!.. Ради надежды.

Палермо молча удалился. Поднявшись на крыльцо подъезда, слился с его ненадежной тенью. Все дулся на врача, отчитавшего его на больничном дворе, как мальчишку. Ведь напрасно досталось. А не стал оправдываться, потому как Эроса не хотел подводить. Эх, да что там Эрос — Ален жалко! Одну-то ночь был с ней…

Александр Иванович посмотрел в сторону подъезда, улыбнувшись, похлопал Кондрата по плечу.

— Спасибо. Но надо ехать. Дочка ждет, не спится ей без меня. Так что как-нибудь в следующий раз. Угу?

В положенный час звезда взялась будить землю. Сигаретный дым, внезапно расцвеченный солнечными лучами, оказался подвижным полупрозрачным клубком из тончайших волокон, замысловато сплетенных между собой. Сплетенных с умыслом, с ускользающим от сознания смыслом… Рассвело. Табачный интернет обволакивал головы парней — он был воздушен и одновременно едок и тяжел. Думалось с трудом, верней, думать вообще не хотелось. Не хотелось ворочать неудобными языками, мешавшими говорить, казалось, навсегда утратившими былую поворотливость и эластичность от вязкого черного чая.

Оставшиеся полночи ребята провели у Кондрата на кухне. Без Александра Ивановича выпили бутылку розового портвейна, выпили много крепкого чая. Жидкость так и не согрела душу, никотин не убил тревогу и страх.

— Хоть и не говорят плохо о тех, кого уже нет… — закурив, Кондрат наконец решился объявить приговор. Но Эрос перебил. До этой минуты, казалось, безвольно клевавший носом над чашкой, он мигом пришел в себя. Очнулся от беспокойной дремоты и Палермо — таким психованным он видел друга не часто. В последний раз — в Башне. Будь она проклята!

Махнув перед лицом Кондрата, скорее, случайно, чем нарочно, Эрос сломал ему сигарету.

— Не спеши хоронить Ален!! Заживо хоронить, понял?! — выпучив очи, Эрос вопил… Но кричал один только его возбужденный мозг — неуклюжий язык, насквозь продубленный черным чаем, еле-еле выдавал наружу тихие беспомощные звуки. — Не смей этого делать, Кондрат. Даже я не смею ни в чем ее упрекать…

Но Кондрат был неумолим, беспощаден… Он как будто чего-то боялся.

— Я считаю, я настаиваю на том, чтобы вы признали мое мнение верным: это дело рук Ален. Она занесла в Гемоглобов заразу!

— Ты так правильно говоришь, так… Меня даже поправляет, как это у тебя получается, — состроив удивленную гримасу, насмешливо заметил Палермо. Но, тут же смутившись, нагнулся, поднял с пола сигарету, выбитую у Кондрата Эросом, и закурил.

— Хм, Кондрат, ты очень похож на беспринципного профессора, решившего во что бы то ни стало завалить своих оппонентов, — горько усмехнувшись, поддержал Эрос. Устало вздохнув, хотел продолжить, но Кондрат опередил:

— Чушь! Доказательство вины Ален налицо! Точнее, в комгеме Савла и вот здесь, — Кондрат похлопал по нагрудному карману рубашки, — на дискете! Файл Любовь. мп3, пацаны!

— Блин, да ты им прожужжал все уши! — скривился, как от зубной боли, Эрос. — Любовь. мп3, Любовь. мп3, Любовь. мп3! Тьфу!

— Кондрат, ты уверен? Может, там… и нет ничего? — осторожно, очень осторожно высказал сомнение Палермо. Кондрат даже глянул на него подозрительно: не прикалывается ли над ним Палермо?.. Вроде нет.

— Ну ладно, не верите, значит.

Гапон потянул друзей из кухни в комнату, где стоял гемвер — сервер Гемоглобова. Вставил в дисковод дискету. Палермо вдруг придержал его за руку:

— Погоди, а как ты… Как ты мог записать на дискету, если в комгеме Савла нет дисководов?

Эрос тотчас насторожился, крошечная искра надежды мелькнула в его потухшем взоре: неужто Кондрат их разводит? И Ален, как и думал Эрос, тут ни при чем?

Но Кондрат ничуть не смутился, не спасовал. И не поспешил признаться друзьям, как же он все-таки классно их разыграл!.. Прищурившись, он несколько минут безотрывно смотрел на Палермо. Затем улыбнулся — широко, покровительственно, как сытый хищник.

— А ты как думаешь? Ты ведь гораздо про двину тей меня, вот и скажи.

— Я-то знаю, — не сдавался Палермо; от волнения он вспотел, безграничный лоб его покрылся вздрагивающими каплями. — По крайней мере, легко могу прикинуть. Ты — скажи. А то создается впечатление…

— …что я скачал этот файл с сайта «Хита» или «Авторадио».

— Почему бы и нет? Докажи.

— Вот как повернул разговор… Да запросто! Запустил файл на Савловском комгеме, колонки врубил погромче — звук был, что надо; одновременно включил магнитолу, на нее и записал…

— На встроенный микрофон? — уточнил Палермо.

— Хм, догадливый. Но ты не перебивай, слушай, раз тебе понадобилась, хм, эта инструкция. Кассету, разумеется, прихватил домой. Подключил выход своей «Соньки» ко входу звуковой карты гемвера… Дальше рассказывать?

— А как тебе удалось оцифровать звук? — Палермо не унимался. Эрос, почувствовав резкий упадок сил, опустился на корточки, прислонился спиной к стене. Он не испытывал ни малейшего интереса к разговору приятелей. Ни любопытства, ни раздражения — лишь слабость и жалость к себе.

— Таких программ — тьма, не мне тебя учить. Я переводил звук в цифру в «WaveLab», в восьмой версии, почистил и сохранил в мп3.

— Убедительно.