Помоги проекту - поделись книгой:
Ладно. Для наивных поясняю. И это будет, как раз, в-третьих: войну мы Николаю выиграли, революцию в зародыше притушили. До фига чего ценного на тему кто, что, где и как — слили. Молодцы!
— Личное? Какое, нафиг, личное, когда за подобные штучки у менее демократичного государя знаешь, что случается? Любофф у него, прости господи.
— Это вряд ли. Но, во-первых, он категорически не желает выносить сор из избы. А во-вторых, как я понимаю, он решил познакомиться с тобой и обсудить это тонкое дело. Владимира Александровича и его супругу Марию Павловну, а она-то, похоже, как раз и есть «главное мутило» в этой семейке, он из Питера уже справадил. Тот долго выбирал — Варшавское или Тифлисское генерал-губернаторство принять, но похоже, остановится на Варшаве.
— Василий Александрович, прошу, только не горячитесь, пожалуйста. Я все понял и должен тотчас извиниться перед Вами за то, что еще утром не поставил Вас в известность об этом, но…
— Да, Ваше величество.
Два часа назад бронепоезд «Святогор», слегка увеличенная копия маньчжурского «Муромца», извергая клубы дыма из топочных труб двух своих тяжелых, германских паровозов, величественно замедляя бег, прогромыхал по входным стрелкам. С протяжным шипеньем стравливаемого пара, скрипнул тормозными колодками, лязгнул буферами и разгорячено отфыркиваясь, остановился на боковом пути. В предложенной Василием зимней «камуфляжке» из двух светло-серых оттенков, с двуглавым орлом на борту штабного, радийного броневагона и Андреевскими флагами, изображенными на рубках локомотивов, смотрелся он для 1905-го года внушительно и грозно.
— А Николашу «чухонского», Или «черногорского»? Как его теперь правильно?
Мишкин, вот только не делай умное лицо. Все равно ничего не получится. Пить боржом тебе уже поздно.
Ага? Теперь оба вылупились…
— Замечательно. Это — окончательная катастрофа…
— Но…
Вот Вам четыре записки от меня. К Столыпину, Коковцову, Дурново и Менделееву. Сначала пойдите к Дмитрию Ивановичу. Можете сослаться на данные военной разведки, или сами придумаете, что надо. Нужно начинать действовать немедленно. И по геологии, и по людям. И экспедиции спешно организовывать. Деньги на первые срочные траты Минфин выдаст под подпись Менделеева, об этом, собственно, я и написал Коковцову. Так что, как любит говаривать Михаил Лаврентьевич: инициатива наказуема. Впрягайтесь и в это тоже. Заодно и с людьми из «первой шеренги» познакомитесь.
— Типа того. Прав был товарищ Сталин. Почивать на лаврах нам точно не придется, хоть «крыши» у нас и не самые худые: у тебя Алексеев, у меня Мишкин, ну, а у Вадика — сам самодержец. Но. Если шибко захотят грохнуть, — вальнут. Так что, господа-товарищи, мы теперь, как саперы перед минным полем. Значит, самое время нам «сверить часы» на ближайшее время. И первым для отчета слово получит наш главный царедворец…
Только что-то мне подсказывает, что с Вашими талантами, Вы сможете сделать для России много такого, без чего все эти списки нам не очень-то и помогут. Особенно в свете того противостояния, которое нам предстоит в ближайшие годы…
Да! Василий Александрович! Через час, будьте добры, явитесь ко мне в вагон, Вас встретят. Но только не один приходите, а с Вашей невестой. У Нас для вас двоих подарок имеется, — Николай усмехнулся в усы, глядя на обалдевшую физиономию Балка, — кстати, можете ей сообщить: по поводу ее брата подтвердилось главное. Он жив. Находится на излечении в японском госпитале. Поправляется после ранений. Не слишком тяжелых, к счастью. А чтобы не возникало желания подержать в гостях наших молодцов-катерников подольше, Мы вчера отправили нашему брату, Божественному Тенно, соответствующее послание.
— Дорогие мои. От души и сердца благословляю ваш союз. Любите друг друга верно и искренне. Дай Бог вам пройти весь путь земной вместе, в согласии и в счастии. Себе и ближним на радость, а Родине нашей, Матушке-России, во благо. Мы же вниманием и участием своим вас отныне не оставим. НИКОГДА. Будьте счастливы!
— Вера Георгиевна, Вы простите нас, если мы с Василием Александровичем еще минутку-другую переговорим наедине? Благодарю. Подождите, я его Вам скоро верну.
Теперь ставим себя на его место.
«Так вот ЧТО у нас тут называется Золотым Георгиевским оружием?! Мать честна! Прелесть-то какая…»
А ты, Вадим, не ной. Что за пацанство? Любите друг друга? И — слава Богу! Этим и дорожите. А что там, и как дальше вывернет, сейчас не узнаешь. Я так понимаю, что вертят тобой, дорогуша. Причем не хитрости или капризов ради, а просто потому, что у твоей принцессы хреново личная жизнь с ее настройками православными укладывается. Можно понять. И даже посочувствовать. Но изменить что-то быстро — нельзя.
— Да. И как мне представляется, ситуация весьма серьезна, Ваше величество.
— Та-ак… давно чувствовал, что мы под колпаком. Порадовал. Хотя я не удивляюсь, Дурново и Плеве — не дураки.
— Информация про Александра Михайловича тебя не удивляет, как я погляжу?
— И неужели мы… Вы… не смогли разобраться с этими янки? И с их жидовскими заправилами — банкирами?
Но Вильгельм Фридрихыч дает! Типа, он меня всерьез, что ли немцем считает? Хотя, будь иначе, вот это вот, точно бы сейчас у меня на груди не висело. Маленький голубой крестик на черно-серебристой ленточке, по форме напоминающий мальтийский. «Пур ле Мерит»…
— Каких «особых», Ваше величество?
— Да, «Кровавое воскресенье». Страшно даже предположить, что такое должно было случиться. Грех… Смертный грех… Неудивительно, что ОН так покарал.
— Какая мрачная картина будущего стоит за Вашими словами…
Ну, вот мы и вернулись, господа.
— Алексеев предупредил через Буша. А Вы откуда узнали?
«Так. Ну вот! Началось…»
— Но я посчитал, что я в праве не…
Ну, а четверка-то почему? Может, хоть с плюсом?
— Василий. Перестань, пожалуйста. Не задирай. Сам хорош: видишь же, наша «особа, приближенная» в растрепанных чувствах.
— Чудеса какие-то. Честное слово, вот теперь Вы меня уже по-настоящему пугаете.
— Нет. Но все они дали слово…
— Главный секрет Империи, Ваше Величество. То главное, что я реально смог сделать для нашего народа, когда понял, где и когда мне предстоит оказаться. И с кем есть шанс встретиться. Но об этих списках должны знать только Вы и я. Что же до отплатить…
Кстати, как обеспечивается устойчивость власти на время Вашего вояжа на Дальний Восток?
Если вдруг почувствуете какой-то нездоровый интерес к себе с чьей-либо стороны, можете поставить в известность Петра Николаевича, он предупрежден. А паче чаяния понадобится отдельное мое вмешательство — немедля телеграфируйте.
— Каждому в его сфере. И не потому вовсе, что я не доверяю Рудневу или Банщикову. Просто против нас будут играть очень серьезные силы. Мало ли что? Да ведь Вы и сами все прекрасно понимаете.
— Скажите, капитан, сколько времени Вам потребуется, чтобы умертвить идущего рядом с Вами человека? Если он не ожидает?
— Откуда знаешь? — прищурился Василий.
Хотя, собственно говоря, может, Вы и правы. Особенно рассуждая с высот лежащего между нами столетия и вашего образования. Ведь Вас учили, что революция это хорошо и правильно, что отжившее должно освобождать дорогу новому. А если не уходит само, то сметать, выжигать, как скверну, каленым железом.
— Рад стараться, Ваше Величество! Почту за честь. Когда Его Величеству Государю Императору будет угодно мне это дозволить — немедля доложу!
— Еще один подследственный из тени выполз? Не сиделось ему с Безобразовым у Байкала. А ты, Петрович, еще говорил, что у него высокое чувство самосохранения…
Но никогда не было на Земле пары людей, одновременно столь похожих, и столь же бесконечно удаленных друг от друга. Ибо один из них был вполне реальным и осязаемым Императором и самодержцем необъятной, раскинувшейся от Варшавы до Владивостока Российской империи. А другой — бывшим майором спецназа ГРУ Генштаба Российской Федерации, «по пачпорту» суверенного, но трагически зависимого от Запада по факту, и им же изрядно обгрызенного, как в Европе, так и в Азии, останка от некогда могучего и грозного СССР.
— Итак? Я весь внимание…
Причем, этот второй, в душе так и остался бывшим полевым групером, по жизни ностальгирующим по временам величия упомянутого Советского Союза. И вышвырнутым в отставку в начале 21-го столетия за рецидив непонятного, с точки зрения многих из тамошнего начальства, патриотизма. И хотя «бывших» в Системе не бывает, но…
— Конечно. Только когда Вы успели его составить и где напечатали?
— Вольно, капитан… Отныне Вы — офицер Российской Императорской армии. Нашей Гвардии. И мой флигель-адъютант. И, кроме того, имеете право персонального доклада своему Государю в случае возникновения любых особых ситуаций. В любое время. Но об этом — никому. Будут знать только министр Двора, Мосолов, Дедюлин, Спиридович и я.
— Нет тут никаких чудес, Николай Александрович. Просто считать комбинации по устранению выявленных и вскрытию потенциальных угроз, это тоже моя работа… была. После окончания военной службы в спецназе Главного разведывательного управления Генштаба, я зарабатывал свой хлеб в частной охранной структуре.
— Нет возражений, Василий Александрович, — Николай пробежал бумагу глазами, — Но, получается, Банщиков все-таки проинформировал Вас по ситуации заранее?
Во-первых. Согласны ли вы с тем, что хотя за этот год напряга мы помогли матушке России отползти от края братоубийственной мясорубки, в довесок мы поспособствовали дворянству вообще, и господам Романовым в частности, усидеть на верхушке пищевой пирамиды? При этом наступив на горло не только революционерам-отморозкам и прочим бунтарям-экспорприаторам, но также вполне вменяемым, умным и патриотичным людям. Понимающим не хуже нашего, что жить под господством зажравшегося, паразитического класса, народу уже невмоготу.
Думаю, Вадюшь, насмотревшись на нравы столичного дворянства и буржуазии, ты понял, что наш общий знакомый «успешный предприниматель и эффективный менеджер» Анатом и здешние существа типа Рябушинских — духовно-ментальные братья?
Господи, Вер… какая же ты у меня красавица…
— Бардак? Это было, конечно. Но не только, Ваше величество. Вернее, не столько. Плановое хозяйство — это, по моему мнению, колоссальный плюс для экономического развития. Но у нас был очень умный, дальновидный и могучий враг — американцы.
— На этот маскарад внимания не обращайте. Это мой кузен, Император германский, обожает всякие переодевания. И поскольку он пожелал явиться к нашим раненым героям Шантунга в форме русского адмирала, этим званием, как Вы знаете, он был недавно нами пожалован, мне, в свою очередь, пришлось переоблачиться в германский мундир.
Атас! Немцы в городе!
Глава 4
— Ну что же, наши мелкие делишки мы с Государем, с грехом пополам, обсудили. И вас еще не хватились. Не удивительно: вечер у их Величеств сегодня насыщенный. Как я разумею, сейчас у Мишкина смотрины. И пока будущий тесть выклевывает ему мозг, часок-другой у нас есть. Но не надейся, Вадик, что теперь мы с господином адмиралом кинемся рассказывать тебе байки Мюнгаузена про то, как «мы были на войне, на вороном своем коне». Давай-ка, дружок, промочи горлышко, и поведай про приезд их германского Величества в стольный град Санкт-Петербург.
В речи, посвященной знаменательному событию, Его величество кайзер выразил пожелание, чтобы известная Голубая лента Атлантики отныне принадлежала только немецким судам, а значит — инженерам и морякам, несмотря на все отчаянные усилия их конкурентов.
„Наши промышленники, финансисты, инженеры, ученые, рабочие и моряки обязаны отныне помнить, что удержание нашими судами Голубой ленты Атлантики есть не только предмет законной национальной гордости для всей германской нации. Это и самая лучшая реклама для наших очевидных промышленных успехов!“ — заявил в своем эмоциональном обращении к собравшимся в гамбургской ратуше германский монарх».
Трем крупнейшим частным кораблестроительным фирмам — „Вулкан“, „Блом унд Фосс“ и „Германия Верфт“ — были обещаны дополнительные (к уровню закона 1888-го года) государственные субсидии для постройки новых стапелей под трансатлантические лайнеры. Причем эти суда должны непременно иметь способность вместить не менее двух с половиной тысяч пассажиров и пересечь Атлантический океан за время меньшее, чем четверо суток и двенадцать часов.
«Германия. В Гамбурге 3 марта германский Император Вильгельм II торжественно учредил так называемый „Клуб Атлантического Кубка“ — особый элитарный клуб для промышленников, финансистов, политиков и морских офицеров (как военной, так и гражданской службы). Клубный фонд целиком составлен из пожертвований частных лиц. В тот же день Клуб учредил две поощрительных награды: Кубок Атлантики (см. фото) и с нею денежный приз, вручаемые ежегодно той судостроительной фирме Германии, чей лайнер несет Голубую ленту. Вторая награда — Крест Кубка Атлантики (и денежный приз) так же вручаемый ежегодно. Причем в двух экземплярах — главным конструкторам этого корабля и его силовой установки. Сам кубок выполнен из чистого серебра, имеет весу более 30-и фунтов и является наградой переходящей. В отличие от медалей Креста Кубка Атлантики. Они остаются в полной собственности награждаемых лиц, с правом ношения при мундире, вицмундире и фраке.
«На стапеле Общества „Путилов-Крупп“ (директор-распорядитель И. С. Каннегисер) 14-го марта с.г. в Высочайшем присутствии Императоров Российского и Германского со свитами, заложен крейсер-яхта 2-го ранга „Штандарт“ в 6000 тонн, (проект инженера А. И. Гаврилова). Корабль должен заменить своего геройски погибшего в бою у мыса Шантунг предшественника. Турбинные двигатели для нового крейсера, конструкции американца Кертиса, будут поставлены из САСШ по контракту с фирмой „Дженерал Электрик“.
В тот же день на верфи были заложены два минных крейсера типа „Доброволец“. Поскольку германский Император еще не вполне здоров, на стапелях возвели огромные шатровые палатки, в которых прошла церемония закладок. Кайзер произнес одну из своих замечательных речей, осветив перспективы сотрудничества капитала Германии и России, в частности, в деле обеспечения российского флота судами лучших мировых типов. Он отметил, что наше Морское министерство намерено заказывать корабли и в Германии.
Это подтвердил Император Николай II в ответной речи, но при этом указал, что такие заказы не пойдут в ущерб загрузке отечественных верфей. После чего отклонился в сферу внутренних дел России, призвав граждан к спокойствию и недопущению самосудов над лицами, замешенными в террористической и революционной деятельности, напомнил о том, что виновность кого-либо определяет суд. Со своей стороны, отвечая народным чаяниям о спокойной и мирной жизни, Государь и новое Правительство предпримут меры по повышению качества работы министерства юстиции, МВД, органов судопроизводства, а возможно, и к их серьезному реформированию».
«Кайзеровский десант», вернее авральная подготовка к нему, стала тем самым форс-мажором, на котором сдавала экзамен, «отрихтованная» Николаем при помощи «гостей из будущего» система госуправления в высшем звене. Сдавала, как воинская часть, внезапно поднятая по тревоге, и в условиях, приближенных к боевым, проходящая проверку на прочность. В смысле адекватности и стрессоустойчивости, быстроты профессиональной реакции и готовности личного состава к командной работе на заданный результат.
Но разве способен в трезвом рассудке и душевном здравии на такое святотатство миропомазанный монарх? Если бы я знал это сегодня утром, то вместо вас — военных и дельцов — загрузил бы мои корабли лучшими психиатрами Рейха! О! Как мне сейчас не хватает здесь моего славного Гинце, Пауль то должен точно знать, что там у них на самом деле случилось…
— Но не до власти же своих недавних непримиримых противников допускать!?
— Да? А рассмотрение и утверждение госбюджета?
— Ну, какой, скажите мне, может быть парламент в России?! И как нам теперь иметь с ними дело? — Вильгельм вопрошающе пожал плечами, — Ведь русские записные трепачи-интеллигенты, это даже не их замшелое допетровское боярство. Теперь мерзавцы станут заволынивать в этой их Думе все и вся! Представляете, какие взятки придется на каждом шагу платить им нашим промышленникам? За каждую закорючку! Вместо помощников кузен наплодит толпу голодных, беспринципных кровососов. И все наши планы пойдут кошке под хвост. Предательство и шантаж будут караулить нас на каждом шагу!
— Если ослабшая гайка и резьба изрядно заржавели, то сначала, перед новым затягом, ее действительно нужно слегка отпустить. Ведь очевидно, мой Император, что русское столоначальство уже не вполне отвечает требованиям нового века, — нашелся начальник Генмора, ловко отпарировав августейший выпад.
Именно эти опасения толкнули его на скоропалительный визит в русскую столицу «со всем цыганским табором», как позже с юмором напишет в мемуарах Тирпиц. Визит, который кроме определенных надежд, нес в себе и элементы риска. Хотя бы в том, что Николай мог усмотреть за всей этой спешкой и навалом недоверие к себе, к царскому слову, прозвучавшему в августе у Готланда, в салоне броненосца, носящего имя его отца.
— Авантюрист ты по жизни, Вадюша. Но не конченый, а законченный, — юморнул с изяществом гиппопотама Балк, — Мало того, что дерзнул под пеньюар к сестренке царя залезть, так еще и передо мной хвост поднимаешь. Но уж, коли, не твоя идея была в отношении кайзера, ладно, прощаю. В смысле — поверю тебе. Но, проверю.
Нет. Тут кроется что-то другое. И, похоже, я начинаю догадываться…»
— Ты и тут без немца никак не мог обойтись?
Только вчера поставленный Императором во главе попечительского совета Клуба «Атлантического кубка», убежденный пангерманист Гольман периодически пребывал с Тирпицем «на ножах» из-за своего пристрастия к идеям крейсерской войны в океанах, коим он увлекал и Вильгельма. А поскольку постройка больших крейсеров автоматом сокращала количество «линейных килей», это Тирпица изрядно бесило. Однако Гольман слыл другом русского морского министра адмирала Дубасова, поэтому Экселенц решил, что его пребывание в Санкт-Петербурге может оказаться небесполезным…
Ну, а в случае несогласия царя с предложениями как министра, так и Премьера, для принятия окончательного решения по докладу — «вызов на ковер» в Царское село…
— Наоборот. Считаю, что в этих условиях решение Вашего величества о немедленном посещении Петербурга для демонстрации царю Николаю Вашей решительной поддержки — чрезвычайно своевременный, воистину мудрый и важнейший для будущего Германской империи политический шаг.
Кроме них присутствовали вице-адмирал Хённинг фон Гольцендорф и начальник пресс-отдела, а фактически, службы аналитической разведки в ведомстве Тирпица, контр-адмирал Август фон Гёринген. Были также приглашены командир отряда броненосцев эскорта кайзера контр-адмирал Генрих Рольман и недавно вышедший в отставку, но специально позванный кайзером в этот вояж в Россию, адмирал Фридрих фон Гольман.
Несмотря на необходимость тщательной подготовки к приезду германцев, Николай не отменил ни одного важного государственного мероприятия, намеченного им на эту неделю. А гостей мало было встретить, разместить, обласкать, да потешить парадами, балами, театральными постановками и светскими приемами.
Понятное дело, что кто-то возопит о диктаторских полномочиях Столыпина и его канцелярии, об ущемлении прав царской власти. Но, по сути своей, этот ропот будет ничем иным, как следствием личной уязвленности у определенной группы «товарищей», резко отодвинутых от кухни принятия важнейших государственных решений.
Сдается мне, что наш Экселенц желает, чтобы „его уговорили“, а ответственность за принятое решение хочет изящно переложить на Бюлова, дабы генералитет и Гольштейн слишком шибко не верещали от обиды, — усмехнулся своей внезапной догадке Тирпиц, — Красиво! Его величество опять в своем драматическом амплуа…»
Крепость загрохотала. Немцы команды по леерам поставили. Флаги, иллюминация, колокола на соборе гудят, народу тьма. Шапки в воздух летят, все такое…
— Согласен. Глупость, конечно. Но сегодня сие совершенно не принципиально. Вот если герр Тирпиц с его разлюбезным доктором Бюркнером десяток дредноутов-«гаек» с 11-дюймовками понаплодят, это будет — самая полная ерунда.
И все-таки, на этот счет у меня имеется вполне определенное суждение. У военных летчиков и моряков есть понятие: „точка невозврата“. Это момент, когда запаса топлива в полете или походе перестает хватать для возвращения самолета на аэродром взлета или корабля в порт, откуда он вышел. В моем понимании, свою „точку невозврата“ Империя германского народа прошла вечером 4-го марта 1905-го года.
— Значит, Вы думаете, что Ники затеял контригру против своих зарвавшихся старших дядюшек? Из элементарного опасения потерять трон?
— Так… получается, Вы не усматриваете явных угроз от всего этого шапито нашим планам относительно стратегического сближения с Россией?
Качало. Той пологой, нудной, выматывающей душу болтанкой, которую не любят даже бывалые мореходы, а не только от случая к случаю путешествующие по крыше Посейдонова царства обитатели земной тверди. Ему, на своем веку повидавшему много морей и три океана, это ритмичное, медленное переваливание корабля с борта на борт, никакого удовольствия не доставляло. Хорошо, что не мешало жить и работать.
— И я про то, Василий. Надо будет нашему «дедо Альфредо» как-то все разжевывать. Тактично. А деятель с большим гонором, судя по оценкам историков из нашего времени, да и по личному его мемуару. И перестраховщик, к тому же, тот еще.
Альфреду фон Тирпицу волею судеб довелось достичь в своей жизни таких высот, о которых ни его родители, ни он сам в молодые годы, не могли даже мечтать. После себя Имперский Канцлер оставил потомкам Великую Германскую Империю, мощнейший флот в мире, Русско-германскую союзную Хартию и два тома мемуаров, которые окруженный всеобщим почетом и уважением, Второй Великий немец писал долгих восемь лет.
— Ага! Все-таки наш дорогой Бернгард хочет выступить первым.
Все «красные лампасы» были размещены на большом крейсере «Принц Генрих», который имел дополнительные, комфортабельные каюты для штаб-офицеров, так как проектировался с учетом возможности длительной службы в отдаленных водах в качестве флагманского. Но можно ли говорить о том, что нынешним обитателям этих апартаментов повезло, глядя на единственного выходца из их касты, некогда бравого гусара, страдальца Бюлова? На него, вообще-то, лучше было вовсе не смотреть: морская болезнь корчила его сухопутный организм нешуточно. По морю ходить, — не по полю на лошадке скакать…
— Какого еще кубка? Это ты про что сейчас, Вадим?
— Сам я узнал о том, что кузен Вилли к нам намылился вечером того же безумного денечка, когда по всей России громыхнуло Манифестом о будущем созыве Думы и до кучи — Указом о польской автономии. Знаю, Петрович, что ты был против него. И, скорее всего, в итоге, от поляков неприятностей меньше не будет. Но царь и Дурново, принимая это решение, даже с мнением фон Плеве не посчитались. И, знаешь, мне думается, что они правы. Пусть паны попробуют ответить «презлым за предоброе». В этом случае у России будут развязаны руки для соответствующего воздаяния. И у нас внутри страны тявкнуть никто не посмеет.
В просторном кормовом салоне броненосца вместе с кайзером находились его брат Принц Генрих Прусский и Имперский канцлер Бернгард фон Бюлов. А с учетом только что вошедшего Тирпица, здесь, практически в полном составе, собралось и все флотское начальство. Включая командующего Флотом метрополии[17] адмирала Ханса фон Кёстера, его младшего флагмана вице-адмирала Августа фон Томсена, начальника Амиральштаба вице-адмирала Вильгельма Бюкселя и начальника морского кабинета кайзера адмирала Густава фон Зенден-Бирбана с его энергичным помощником контр-адмиралом Георгом фон Мюллером.
— Даже так, мой любезный Альфред!? Вы и в самом деле полагаете, что все было столь серьезно для Николая, — Вильгельм слегка нахмурился, пристально глядя Тирпицу прямо в глаза, — И гвардия бы это допустила?
Вильгельм был чем-то взволнован. Причем весьма. Об этом можно было судить по излишней резкости его движений, возбужденному огоньку в глазах, но главное, по тому, как он часто сжимал в кулак ладонь правой, здоровой руки.
— И какой смысл мне врать? Я едва на ногах устоял, когда Николай, вернувшись из покоев Вильгельма, спокойно так, с милой, задумчивой улыбкой, осведомился: «Сколько уколов антибиотика необходимо, чтобы кайзера поставить на ноги, и как можно скорее?»
Поделиться книгой: