Помоги проекту - поделись книгой:
— Государь, а наша докладная, что мы с Михаилом Александровичем…
— Если мое мнение хотите знать, Ваше Величество, коль я бы был судьей над Вами там, в моем мире, то судил бы Вас не за это. С мятежом правитель бороться, как ни крути, а обязан. Ведь среди толпы были и вооруженные люди. И цели у них были…
— Давайте-ка без титулов, хорошо? Когда мы одни.
— Стоп! Так чего такого главного мы не знаем? — прервал Василий вадиков экскурс в новейшую историю Финляндии. По тому, как он заметно напрягся, было понятно, что новые вводные относительно активности родни Императора воспринимаются им весьма серьезно. Тем более, если речь идет о фигурах такого калибра.
— Народ? Русский? Занятно. А в вашей истории, что получилось? Если мне Михаил Лаврентьевич все изложил верно, то ни суда не было, ни следствия. Только сговор кучки иудеев, поляков, латышей, австрияков и разных прочих инородцев, которых наш русский народ с рабской смиренностью слушал. И которым безропотно подчинился.
Как и я, кстати. Ведь только он раскрыл мне глаза на роль и место пролетариата…
Тогда излагаю пропозицию.
— Не вопрос, Василий. Будет вам в лицах. Тем более, что главной «изюминки» вы все равно пока не знаете, хотя про «дядю Влада» и Николашу — «бешеного кобеля» уже сами упомянули. А что смешного, Петрович? Так Николая Николаевича горячие финские парни величают. Кстати, отдать ему должное надо. После убийства генерала Бобрикова, он с чухонцами разобрался решительно, и не церемонясь. Сходу ввел военное положение, и — понеслось по кочкам. Одних висельников под восемь десятков по приговорам полевых судов. Лепшая подруга финской аристократии Мария Федоровна до сих пор с ним не разговаривает. Однако генерал-губернаторство замирено, причем конкретно. Они там…
Прости, но правда, нехорошо получиться может. Пойдем.
— Увы.
— Стучали. Даже туфлей…
— Это как!? Что еще за… Ладно, почти пришли. Потом обязательно расскажете про туфлю, — царь улыбнулся, — А сейчас ступайте, Василий Александрович, своих поздравьте. Вижу же, стоят, мерзнут. Вас ждут.
— В самых общих чертах. Но, по большому счету, он очертил ряд задач, которые мне именно, что «по профилю».
Василий, быстро нагнав самодержца, пошел рядом, на полшага сзади, почти по-уставному.
— Да, это логично. Согласен. Но как Вы сумели все запомнить?
— Тю… вот тебе раз. Счастье мое! Ни японцев, ни Стесселя с его стессельшей, ни кровищи гангренозной не боялась, а тут?.. Ну, кисенок-мысенок, ты чего это, вдруг? Да он такой же человек, как и я. Только росточком пониже, да усами погуще!
— Заходите, заходите, любезный Василий Александрович! Сами будущую супругу представите?
— Ясно, Вадик… Петрович?
Длиннополые шинели, фуражки, погоны на плечах. Русские офицеры, не торопясь прогуливаются, обсуждая свои военные или домашние дела…
Выслушав до конца рассказ Банщикова о вынужденном «посвящении» Императрицы в тайну их пришествия, а также о засекреченной Николаем попытке госпереворота, Балк несколько минут хранил мрачное молчание. После чего, хмуро взглянув на «компаньонов по несчастью», тяжко вздохнул, и пробарабанив пальцами по столу, многозначительно изрек:
— Николай Александрович, увы. Не смогли. Кишка тонка оказалась. Хотя были и глупость, и элемент предательства, но… Во всем этом виноваты опять-таки лично Вы! — Василий не удержался, чтоб не рассмеяться.
Снег резко похрустывал под сапогами, бросая в глаза искорки солнечных зайчиков. На память Василию невольно пришло бессмертное пушкинское: «Мороз и солнце, день чудесный». Пока, кстати, день, и впрямь, был замечательный. И запоминающийся во всех отношениях. Но для двух мужчин, неторопливо идущих по плохо утоптанной тропинке, уводящей их от главного хода Транссиба, его главные минуты наступали только сейчас.
— Тю… Василий! Дывись: богатые тоже плачут! Почему не докладывал?
— Господи! Ну, с чего Вы взяли такое, Василий Александрович!?
И Петрович заключил улыбающегося Банщикова в объятия.
Теперь про заботы насущные. Они не успокоились, наши недруги, знаете ли. Как доморощенные, так и особенно, заграничные. Шарады нам новые подбрасывают. Вот и сейчас, похоже, попытаются, как в 78-ом, вытащить наш победный мирный договор на европейский Конгресс. Испытания нам впереди предстоят не легче военных.
— Ваше Величество, Вам любая форма к лицу. Военная… — Вера смущенно зарделась, потупив взгляд. То ли от собственной неожиданной смелости, то ли от недавних царских комплиментов.
— Василий Александрович, Вы, извините, конечно, но, во-первых, делу общему от этого только польза. А во-вторых, повторяю: это моя личная проблема. И я, то есть мы…
— Семья Ваша была в заложниках. Не доглядели Вы. Да и что бы это была за победа, когда Россия должна была своим союзникам больше десятка годовых бюджетов? Сие и близко не победа, простите. А форменное рабство.
— Что?! Прелестно… Твою-ж ма-а-ать…
Про господина Витте я вообще молчу, ты сам понимаешь откуда ветер, если парни Азефа тебя грохнуть попытались. Но если ты вдруг не разобрался до конца в том, что у тебя под носом творится, знай: за Юличем стоят не только евреи-банкиры доморощенные, но и парижский Ротшильд. И не сам по себе Витте с ними закорешился, а благодаря своим покровителям из Священной дружины — обожателям французской кухни, красот Ниццы и франков в ассигнациях — генерал-адмиралу и Великому князю Владимиру. И НикНик по твоему адресу тоже не стесняется. По калибру врагов нашел, короче. Расклад понятен?
— Далеко не безропотно, Ваше Величество.
— Вась!.. Я не пойду. Можно, а?
Следом за «Святогором» подошел темно-голубой царский поезд. Но он, не встав у платформы, отстучал по стыкам дальше, почти до выходного семафора. Из его вагонов как горох посыпались стрелки и казаки караула, подгоняемые зычными окриками команд их офицеров. Привычно и быстро заняли предписанные места, замерли на расчищенных дорожках возле низенького дебаркадера, у дверей и даже у окон нескольких маленьких строений станции, у водокачки и складского пакгауза, а также возле площадок вагонов и паровоза их литерного «владивостокца».
— Что, но? Видеть, что явно проигрываете, и не пойти ва-банк? Не стукнуть по столу кулаком?
— Что-то случилось, Василий Александрович?
Но безвинные души за что, Господи!? Я понимаю, Михаил Лаврентьевич искренне рассказал мне все, что знал. Но надежда, что все-таки это не так, теплилась. Значит, так все и было? Боже мой, как я хотел обмануться…
Сомнения в том, что парадом командую я, у кого-то возникли? Нет? Это хорошо.
— Понятен…
— В Москве я планирую огласить Манифест, о наделении Императрицы Александры Федоровны регентскими полномочиями на время моего отсутствия.
Адъютант аккуратно, хоть и с небольшим акцентом, переводит:
Но в том, что удалось удержать страну от братоубийства — огромная ваша заслуга. За что лично Вас с Всеволодом Федоровичем и Михаилом Лаврентьевичем, как и господина Лейкова, я искренне благодарю. То, что вы сделали для России, для меня, для моих детей, вряд ли можно оценить простыми наградами. Так что все мы — ваши должники теперь, — Николай улыбнулся, — Откровенно говоря, я до сих пор поражаюсь, как это вам удалось разворошить наше сонное царство. Ведь еще год назад я совершенно искренне считал, что все в России налажено, все идет правильно, а если есть отдельные досадные моменты, то они не портят общей картины.
— Спасибо, капитан. Армия Рейха у Вас в долгу. А значит — я тоже Ваш должник. Жду Вас в Германии. Когда соберетесь — дайте знать.
— Спасибо Вам, Василий Александрович. За правду от сердца. Я Вам — верю. За честную и храбрую службу, спасибо. И… за справедливость. Поверьте, и Вы: для меня рассказ Михаила Лаврентьевича стал страшным шоком. Отречение на пороге победы! Что же они со мной такое смогли сделать? Я, кстати, не исключаю, что был какой-то грязный шантаж…
И хоть погоны у Вас пока останутся капитанские, должность Вам предстоит принять полковничью. А по ответственности, правам и содержанию — генеральскую. Этот момент мы с братом оговорили. С учетом Вашего мнения, естественно. Наверное, это правильно. Не стоит Вам пока блистать. Пусть лучше о капитане Балке судачат, как о любимчике и протеже Михаила Александровича, чем понимают Ваш истинный уровень. Я надеюсь, что Ваша будущая супруга не обидится на меня за то, что генеральшей станет еще не скоро.
И уже на пороге:
— Ну, так уж получилось, — усмехнулся Василий, — Это длинный рассказ, Государь, и я точно не уложусь в испрошенные пятнадцать минут.
— Угу. Вот так. Судить Императора. Замечательно. И кто же этим займется, позвольте полюбопытствовать?
«Ага. Один разок, правда, подстрелить его самолично пришлось, но зная Мишкина, думаю, что ты, Твое Величество, об этом никогда не услышишь…»
— Есть! Но… простите, еще один небольшой момент, Ваше величество…
— Капитан Василий фон Балк! За невиданный героизм и отвагу в бою, проявленные перед лицом неприятеля, при спасении жизни майора генерального штаба германской армии фон Зекта, именем восхищенных этим и другими вашими ратными делами немцев, вручаю Вам высшую воинскую награду германского Рейха. И, да видит наш всемогущий Господь, Вы ее более чем достойны. Тем более, что Ваши подвиги лишь подтверждают воинскую доблесть древнего, славного рыцарского рода фон Балков! Отныне Вы, капитан, — всегда желанный гость при Дворе Гогенцоллернов!
— Так не честно, Василий Александрович! — Николай всплеснул руками, — И это: «Небольшой момент»! За такое, чем я смогу Вам отплатить? Это же…
А про Ольгу, я тебя очень прошу, — не надо так. Да и сам я не знаю, как оно дальше будет. На брак Николай разрешения не дает. Так, мол, — живите, ваше дело. Пока сквозь пальцы смотрю, будьте довольны. А с бредовыми морганатическими идеями — лучше и не подкатывайтесь. Оленька уже извелась вся, а я… ну, что я могу сделать? Для нее ведь без венчания, грех это все…
Идет себе, снежком похрустывает. Или уже нет, не „кровавый“? В конце декабря, а не 9-го января, как у нас, обошлось тихо, слава Богу. Этот „верноподданнический адрес“ не „выстрелил“, как ультиматум попа Гапона из нашей истории. Да еще Шантунг — так вовремя, так в жилу! „Столыпинскими галстуками“ пока даже не пахнет…»
Пока не задерживаю Вас долее, капитан Балк.
— Василий Александрович, я попрошу Вас — через двадцать минут постройте Ваших людей возле «Святогора». А Вы сами будьте без сабли, пожалуйста.
— Предположим, Вы погибаете в ходе поездки. Гвардия беременна мятежом. ИССП по численности и вооружению с ней не сравнится. Про полицию и жандармов я скромно умалчиваю. Лица из Вашего семейства, в мятеже заинтересованные, в наличии. Известные и уважаемые. Их отношение к Вашему «думскому» манифесту известно. Ваш малолетний сын — гемофилик. Жена петербургским высшим светом не любима и никаким авторитетом в сферах не пользуется. От слова совсем. Ваша матушка, Вдовствующая Императрица, ее не поддержит, ибо Александра — немка. Мне продолжать?
— На 101 %?.. Нет. Не уверен…
Ишь, ты! Мишкин ему дорог. Еще бы! И не одному тебе, похоже, Ваше германское Величество. Но о какой именно Родине речь?
— А вот с этим, Вы теперь уж сами разбирайтесь, Василий Александрович. Сами, мой дорогой. Вы нынче же отправляетесь в Петербург. В распоряжение Сергея Васильевича Зубатова. Того самого, за которого Вы меня особо просили. С зачислением к нему в штат ИССП. Если война для кого-то и закончилась в Токио, то только не для нас с Вами.
— За Мишкиным нашим Вы присмотрите, Василий Александрович?
— Типа того…
Но у меня к Вам будет еще много вопросов, Василий Александрович. Очень много вопросов. Как, не сомневаюсь, и у Вас ко мне…
— Уй… Верок!.. Аж голова закружилась…
— Пойдемте, любезный Василий Александрович, подышим. Подальше от всех этих паровозов, а то уже дымом пропахли…
— Нет, конечно.
— Конечно. Кто же еще? Довели страну до двух революций, проиграли две войны, итогом второй стала гражданская. Да еще немцы остались во врагах с воспоследовавшим вторым раундом. Самым разрушительным и кровавым. А тем временем янки развивались за океаном, уходили вперед, получая с наших войн дикие барыши. В итоге фора стала слишком велика. И в лоб эта задача решалась лишь на уровне взаимного уничтожения.
— Ну, дорогой, мы-то на флоте. Там такое не утаишь. Да и брата Николая в друзьях не мешает иметь. Мишкин сам в интриганстве не силен, но память у него фотографическая, в папашу. Я же пока кой-какие пазлы складывать не разучился. Согласен, Петрович?
— Василий Александрович, для начала я хотел у Вас спросить, кое о чем. Еще когда мы с Императором германским Вам и вашим людям награды жаловали. Однако, потом мне подумалось, что тет-а-тет будет, наверное, правильнее…
— А Ваши друзья? Им об этом всем тоже не нужно знать? Или что-то можно?
— Честь имею, Ваше Величество!
— Петрович! Ну, хватит. И ты туда же. Это же личное…
— Добрый… Спасибо на теплом слове. Мы тут старались. Но и вы там дали дрозда!
Капитан Балк. Станьте смирно! Клянетесь ли Вы верно, не лицемерно и бескорыстно служить Империи Российской, Престолу, Нам? Так же честно и самоотверженно исполняя торжественную клятву присяги, что дали Вы нашей Родине в вашем времени?
Это, ребятки, безумно много для того, чтобы считать ситуацию контролируемой.
— Конечно, Государь, — пискнула Верочка, присев в реверансе, и выскочила за дверь.
— С тротилом к Кадзиме вы не успели? А у меня из-за этого «Якумо» с «Токивой» живыми отползли. Срок ухода Беклемишева с Балтики сорвали? Вот тебе и «минус балл». С минометами затянули? Ага? Что, трояк корячится? Но я сегодня добрый, студент. Плюс — за КЛки. Так что, четверочка Вам, любезный, — добродушно погрозил пальцем Петрович.
— Да, конечно, конечно…
Первое. Нытьем, уговорами и т. п. вы нифига не добьетесь. Ситуация сама должна созреть. Но не по типу сбежать и где-нить обвенчаться, или деток нарожать, чтоб потом этим шантажировать. Это фигня полная. Только отягчающие обстоятельства, не более.
«Сдал меня Мишаня. С потрохами сдал… Ну, погоди, ужо товарищ Великий…»
— Капитан Балк. За взятие форта, обеспечившее общий выдающийся успех операции Тихоокеанского флота и Гвардейского корпуса в Токийском заливе, примите…
Во-вторых. Петрович, как ты думаешь, какая последняя мысль у меня крутилась в башке, когда проф с Фрилансером, меня к саркофагу подключали? Не в курсе? А я вот прекрасно ее помню: сразу тебе мозги вышибить, или сперва — в тушку, а уж потом — контролечку. А чему удивляться, Вадик? И «задача, которую папа озвучил» тут совсем ни при чем. Вы себя хоть на минуту в моей шкуре представляли?
Ну, вроде все. Теперь ступайте. С Богом!
Вторая часть списка, та, что синим карандашом отчеркнута, — это светлые головы за рубежом. Те, кого нужно постараться любой ценой сманить к нам. Или, в крайнем случае, всячески осложнить их деятельность за границей. Тут уж, либо-либо.
Ты сам-то понимаешь, что этим взвалил на нас еще одну нехилую проблему? Не токмо на себя, любимого. А на нас, на всех. Ибо Николай нас на индивидов не разделяет. Понимаешь?
Но отвечать надо. А раз нужно отвечать царю, значит — отвечать правду. Как на духу.
— Клянусь, мой Государь!
— Вадик, потом это обсудим… хотя, нет. Проводи-ка ты меня до вагона. А потом ждите меня и не пропадайте никуда.
— Петрович, здорово! Я тоже соскучился по вам с Василием Александровичем, ей Богу! Жутко надоел этот роман в шифротелеграммах и секретных письмах.
Вы уже отплатили. Тем, что нам поверили.
— Николай Александрович, увы, так. Но ведь сейчас ключевые точки мы проскочили почти без потерь. Самое главное на данный момент сделано, — восточная политика России сохранена. Конфронтации с немцами Вы уже не допустите. И, в общем, сделан мощный задел на будущее. В народ стрелять гвардии не пришлось, а отщепенцев и провокаторов люди теперь сами загоняют по подворотням.
— Все, что Вы предлагаете по реформированию нашей армии, мной принято. Военное министерство уже верстает план мероприятий и роспись расходов. Документы готовит полковник Генерального штаба Петр Константинович Кондзеровский. Он Вас ожидает, и о полномочиях Ваших проинформирован. Над изменениями в Уставы работа завершается. Примерно через месяц мы все это рассмотрим.
— Во время существования Советского Союза это было очень рискованно. А после — какой смысл? Посчитали напрасным трудом. Да, и кто мог предположить, что Вы об этом узнаете?
До нас ли ему, шаркуну паркетному, было? О твоем-то романе вся Расея наслышана. Это только до нас, до последних, все всегда доходило: на мостиках, да в окопах не до пикантных столичных новостей. Там вокруг, по большей части, пошлые анекдоты, кровь, дерьмо и гайки в равномерном шимозном замесе. А ты у нас здесь, оказывается, не только фаворит царя-батюшки, но и без пяти минут зятек, панимаишь — коверкая и растягивая произношение последнего слова «под Ельцина», — расхохотался Балк.
— Предположим. Поскольку, как я понимаю, многое уже действительно поменялось. И, даст Бог, в лучшую для России сторону. Особенно если учесть такую «мелочь», как победа в этой войне. Повода нашим внутренним врагам для начала вооруженной смуты мы также сумели не дать. Об этом Вы знаете, конечно. А кое-кого и нейтрализовали уже. Так ведь у Вас там ЭТО называют?
— Спасибо, Николай Александрович.
— А Николаша, Петрович, в отличие от Владимира Александровича, включил дурака. Приехал к Николаю со Станой, пали на колени. Икону с собой привез, на которой клялся, что ни сном, ни духом! Пьян был, бес попутал и прочее… Это при том, что подробные стенограммы его изречений Ники читал. Ну, и что ты думаешь?
Что там дальше, какая еще польза ему от нас? А может, наоборот, вред? Ведь и Балк, и Руднев, и Лейков, вернее, те, кто в них сейчас сидят, выросли где? В социалистической республике. Без царя. И республика эта прекрасно себе развивалась после его убийства. Что там они еще задумают? Вадик тоже не далеко от них ушел. И брать на себя, не много ли стал? Может, ну их, в огород, эти риски? И так много чего нагородили. Зачем мне эти нервотрепки с родней, эта чертова конституция? Армия и флот со мной…
— Василий Александрович, все потом, кроме вот этого: я просмотрел списки. Сделал себе небольшую выписку. Но время! Мы отправляемся в Артур и Владивосток, поездка долгая. А терять не хочется ни дня. Так что, пока забирайте-ка это все обратно.
Поэтому, с учетом того, что вариант «по-коловски», с душевной мукой и сознанием того, что сам себе усложняю жизнь, мною отставлен, ставлю на обсуждение два варианта. Первый. Резко нам отсюда рвать. Попутно отправив в Обводной канал тушку бедалаги Фридлендера, по совокупности содеянного. И второй. Продолжать наши игры «во славу России», но с трезвым пониманием того, в какой глубокой заднице мы сейчас находимся.
Поделиться книгой: