Карты мира снов [СИ] (полная)

— Зачем? — испугалась Оля.

«Еще мне снилась Танька. Маличко. Нет, Ирка».

Поняв, что Пашка не уйдет, Андрей спустил босые ноги и прошлепал к двери, щелкнул замком.

У Пашки был большой рот и маленький нос кнопкой, большие слоновьи уши на стриженой под нулевку голове, но серые глаза — веселые, и смешные веснушки горсточкой у переносицы. Пашка-обаяшка. В каждом рейсе у Пашки случался грандиозный роман то с лаборанткой, то с пекшей или кокшей, и пару раз мачо из очередной команды собирались набить донжуану конопатую морду. Но вовремя рассказанный анекдот и щедро наливаемый медицинский спирт всегда помогали спустить дело на тормозах.

— Колется. Как думаешь, еще раз поголить башку?

Тропинка вела прямо вверх, будто ее нарисовали, проведя прямую черту по склону, утыканному кустами боярышника и шиповника, в желтых полотнах выгоревшей летней травы, над которой мерцали беленькие и красные бабочки. Оля старательно шагала, мелькая острыми локотками, и Андрей, посматривая сбоку, видел на верхней губе бисеринки пота, слышал, как она тяжело дышит, облизывая пересохшие губы. Испугался, вдруг ударит ее солнце, вон какая — худенькая, тонкая шеей и руками, заговорил быстро, о пустяках, чтоб отвлечь от крутизны.

— Извини. Не буду больше. А насчет недели. Я к кэптену перед вахтой подойду, мне удобнее вернуться на «Аяксе». Ирка, Ириша, в смысле, она в командировке сейчас, получается, можем почти день в день в город явиться. Здорово, правда? И вам я тут еще месяц глаза помозолю.

— Не знаю, — Оля согнула ногу, вытаскивая из сандалии колючий стебелек.

Они тогда с матерью на неделю уезжали, в гости к тете Аграфене. На самом деле она была ему двоюродной бабкой, то есть младшей сестрой бабушки Насти. Разница в возрасте у сестер была такой основательной, что белозубая высокая Аграфена временами казалась ровесницей его матери, или — ее сестрой, но никак не теткой, а значит, бабушкой ее сына. Гостить у Аграфены и ее второго мужа Андрейке нравилось. У дяди Вадима была прекрасная мастерская, там на верстаке дожидался Андрея очередной воздушный змей, как всегда необыкновенный. Дядя Вадим полжизни провел на Сахалине, ездил в командировки в Японию, привозил оттуда всякие интересности типа чайных шкатулок и ярких глянцевых драконов из папье-маше. У змеев были морды таких драконов, края отделаны как цветные крылья, и длинный хвост мотался, весь в крупной блестящей чешуе. Так что, неделя пролетела быстро, Андрей даже подумывал, не попроситься ли у мамы остаться еще на пару дней. Но Танька ждала, обещал ей помочь с тренировками на скалах, куда она собралась оттачивать навыки альпинизма.

Андрейка молча сматывал нитку на деревянную катушку. Далекий змей полз по желтой траве, как партизан, рывками, показываясь над зарослями и пропадая.

А через полгода вернулся. В совершенно новую, незнакомую ему жизнь. Будто не домой, а еще в один иностранный порт.

— Я не боюсь, — Оля оглянулась и, качнувшись, прижалась локтем к его руке, — ой!

— Паутина — то ерунда, — значительно добавил Андрейка, — там каракурты живут, черные, с красными пятнами, если укусит, можно и помереть. Я одного пальцем трогал.

— На черта? Был нормальный парень, а стал — помесь слона со страусом.

— Какой от Надежды бабский дух, — рассеянно возразил Андрей, — … и как, помогло тебе?

— … обращайся, я тебе всегда навстречу пойду, и днем, и вот ночью.

Но подумал и промычал что-то виновато-согласное. Да черт с ним, пусть думает, что бухал. Сейчас нужно насчет радиограммы этой.

— С ней, что ли, всю ночь трепался? По интернету?

Потом оглядывала тощую фигуру друга, решала за него, очень решительно:

— Кажется, мама ушла. Покрывала нету. Пойдем? Она не любит по два раза приезжать в одно место. Мы прошлым летом были в Ялте. И потом поехали в Евпаторию. И еще — в Севастополе пожили три дня. Она мечтает, чтоб много денег и тогда можно весь мир объездить, все приморские страны.

К радости Андрея в этом рейсе Надежду быстренько перехватил второй помощник, Василий Петрович Дымчер, толстяк с лысиной и одышкой — классическое сочетание. Из-за перевернутого сходства с именем-отчеством капитана команда прозвала Дымчера «Наоборотом», но сама фамилия была звучнее прозвища, чаще его так и называли в приватных беседах, не боясь, что услышит и разозлится. Правда, Дымчер злился все равно, отчитывая виноватого скрипучим одышливым голосом:

Андрей с удивлением осмотрел грязные тарелки с брошенным на них вилками, недоеденный хлеб и стаканы с умершей газировкой.

— Во проглот! — восхитился горке сырников, политых сметаной, — после слямзенных яиц куда в тебя лезет-то.

— Это вам дворник ваш Дымчер, а меня извольте по имени-отчеству, уважительно!

— А фиг. Кажись, теперь я вызываю у нашей русалки материнские чуйства. Хоть бы ты ее отвлек, брателло. Вызвал огонь на себя. Боюсь, кинется она мне звонить-писать, потому как через месяц она тоже в отгулы, а мы как назло, земляки, с одного Харькова. Знаешь, это? Кто нахарькив? Я на Харькив…

Он повернулся набок, с трудом открывая глаза, а они сами закрывались. Что за чертовщина, ведь спал сурком, Пашка еле добудился, и снова хочется спать. Вроде и правда, бродил полночи лунатиком. Что там про Ирку? Нет, про Таньку…

И Андрей, возвращаясь в свою каюту, наконец, задумался о подначках Пашки и болтовне Надежды. Рейс без заходов в порты, тем более, к окончанию, скуден событиями, все давно уже передружились и, когда надо, перессорились, выпивали вместе, и вместе работали, научники наравне с рыбаками стояли вахты, обрабатывая улов, так что любая мелочь, если она новенькая, вызывала интерес, толки и шуточки.

На самом верху пришел и овеял потные лица сильный хороший ветерок. Оля ходила, заглядывая на другую сторону, где в огромной дымчатой ложбине далеко лежали ставки яркими зеркальцами, окруженные темной рамкой тростника. Встала рядом, поправляя волосы, а те вздымались над головой, точно светлая корона, ловили ветер концами длинных прядей. А потом, крича и смеясь, они по очереди держали высокого змея, тот напрягал толстую нитку, рвался вверх, в пустоту неба, нырял, пугающе ослабляя давление на пальцы, и снова уносился выше, мотая из стороны в сторону темным отсюда, длинным хвостом.

— Хорошие ножики, — одобрил Серега, меняя расслабленную ногу и скрестив на груди руки, — острые.

Оля внимательно всмотрелась в пространство пляжа далеко внизу.

— Хочешь, пойдем на гору, запустим? — сказал, зная, какие говорит слова, но не слыша их.

— И побредет наш «Аякс» своим ходом, — декламировал в ответ на его мысли Пашка, топая к трапу, — шатаясь-болтаясь, целый месяц, а мы уже шмотье распродадим, в кабаках прогуляем и встретим команду на причале, голодные и обтрепанные. Авось пожалеют соратников, подкинут долляров до следующего рейса.

Он кивал, гладил густые, коротко стриженые волосы, прижимался, балдея от запаха ее кожи, и еще от того, что это вот тело, такое дивное, стройное и сильное — совсем его. Утешал. Оправдывал мать. И вместе мечтали, как заживут отдельно, когда накопят на квартиру в городе. Ведь не ходи он в рейсы, какая квартира, откуда деньги. Ирка это все понимала, конечно.

Она выпрямилась. И кивнула, снова улыбаясь.

— Две хозяйки на одной кухне, сам понимаешь…

— Завтра, хочешь, пойдем в одно место тут. Я тебе покажу, там если встать…

Та медленно вытерла руки, оставляя на белом коричневые и алые пятна, снова прижала к пальцу ватку.

— Я понимаю, — говорила, вытягивая вверх напряженную сильную ногу, по которой пробегал блик из светлеющего окна, — полные пустяки и тебе, с твоей мореходной колокольни, кажется, ерунда, фигня всякая. Ну, пельмени не так варю. Салат не так порезала. И не скажет ведь, даже лица не переменит, а я в кухню зашла, она мой салат заново режет! Ты прикинь, всю в нем картошку, яйца, достает и крошит в мелкие брызги.

Андрейка поддержал ее за протянутую руку. Отпустил, когда выпрямилась, топнув освобожденной подошвой. Дурак, подумал о себе уныло, вот сейчас нужно было не отпускать, и встать поближе. Поцеловаться. Хотя бы разок.

— Нет, — не сдался Андрей.

Хорошо, прогудело у него в голове, когда шли рядом и молчали, переглядываясь. Хорошо, что я не спросил, как зовут, а то не слышу ничего. Но пляж остался позади, они пересекли пыльную, растоптанную коровами дорогу, и слух вернулся. Блеяла за штакетником коза, плакал в саду младенец, сердито закричала тетка Маруся, призывая дочку к коляске.

В столовой было пусто, завтрак закончился, в раздаточной сердито гремели тарелки, плескала вода. В дверях стоял сменившийся с вахты штурман Серега, рассказывал что-то веселое в спину кокши, которая мыла посуду. Андрей подошел, свалил грязные тарелки в свободную раковину, открыл кран с горячей водой.

— Но-но, — театрально возмутился Пашка, но тут же засмеялся, — я ж нарочно, чтоб Надька авансы перестала кидать. Вот жучка, а? Весь рейс со вторым штурманом лямуры крутила, меня побоку, а как значит, скоро домой, он ее из каюты геть, чтоб к приезду жены бабским духом не пахло, так стала на мне виснуть, ах, Пашичка, любимка моя.

— Слушай, брателло. Кэп говорит, радиограмма пришла. Нашу группу снимут в Сингапуре, домой полетим, как белые люди, в белом самолете. Так что собирай манатки, через неделю будем в порту. А там денек на разграбление туземцев, и через сутки хоум свит хоум.

— Под пацана. Но чтоб красиво!

Впрочем, была Танька Маличко не только красивой спортивной девочкой, но и прекрасным другом, а еще мирило Андрейку с ее деловитой решительностью то, что она как бы и не претендовала на него как на своего ухажера. Да, целовались. И в седьмом классе Танька первая дала ему потрогать свою грудь, и сказала — он у нее тоже первый. Но при этом всегда подчеркивала, что дальше, после их дружбы, будет у каждого из них настоящая любовь. Свою она располагала где-то там, в большом мире, полном загорелых атлетов, победителей олимпиад и международных соревнований, и нравились ей все больше светловолосые, с серыми или синими глазами. Этим Андрейка был похож на теоретического возлюбленного Таньки, и бывало, комплексовал, уныло думая, может, нужно поскорее нарастить мускулатуру, может, Танька деликатно не признается, что нужен ей именно он, но чтоб соответствовал. Но закавыка была в том, что соответствовать идеалу подруги сам он не рвался. Дружат и ладно, успокаивался после переживаний. Не понимая тогда, что этим он защищает себя от риска попасть в полное владение Таньки Маличко.

— Я не знаю, — шепотом сказала Оля, отодвигаясь и отворачивая лицо, видно, стеснялась, что он смотрит так близко, — это интересно, везде побывать. Наверное.

Пашка болтал что-то, поглаживая бритую голову. Рассмотрев ладонь, обратился к другу:

— Ты приедешь еще?

— Так? — Оля топнула сандалетой. Засмеялась, топая снова.

Андрейка пожал плечами. И засмеялся. Правда, зачем? Дурак, наверное.

А как же я, угрюмо подумал Андрейка, я же не просто место, я вот он — человек. Значит, наплевать, и в других местах будут другие люди. Разные андреи, со своими змеями. И кто-то расскажет ей про другой остров. А она послушает и поедет дальше.

Излишне копаться в себе Андрей не любил. Да и времени на это чаще не было. Работа ему нравилась, и нравилось работать много, выбрасывая из головы все остальное. Может быть, думал он после, когда пришло время осмысливать уже происшедшее, то, что уже, кажется, не починить заново, может быть, слишком был увлечен работой, потому Ирка и взбрыкнула. А с другой стороны, есть совсем простые объяснения. Стал ходить в рейсы, один за другим, дома месяц-другой, потом снова в морях, то четыре месяца, а то целых полгода. Ирка жила сначала в поселке, в его маленькой комнатушке, и по ночам, когда лежали рядом, налюбившись до звона в головах, пытаясь наверстать долгое одиночество, начинала с усмешкой, вроде ей почти и до фонаря, жаловаться на семейные неурядицы, от которых он бы должен защитить, а нету — болтается в рейсах. Которые стали нынче совсем не золотыми, иногда приходилось жить на копейки, дожидаясь неспешного расчета за несколько месяцев.

— И правильно, Андрюшенька. Семью беречь надо. Хочешь, папе за тебя словечко кину. Нет? Ну смотри, если надо, чисто по дружбе. Я всегда. А проголодаешься…

Она сделала паузу, но не стала зазывно улыбаться, упирать руку в бедро, прикусывать бледную губу. Пусть сам думает, к чему сказала.

— Щас встану! — в голове от крика зазвенело, запрыгало.

— Иди уже! Андрюша, принеси йод, в шкафчике там.

— Самолетом? Тьфу ты. Я думал, своим ходом пойдем.

И исчез, смеясь, — Андрей замахнулся на него солонкой.

— Оттуда все видно. Бухту и где сети стоят, а еще там, справа, в скалах есть пещеры. Но туда лазить не нужно, пауков много. Ты, наверное, боишься пауков?

Невыразительное лицо скрывало мысли, будто смазывая мимику киселем. А что ж, думала Надежда, поправляя воротник халата и теребя пуговку на глубоком вырезе, месяц — не неделя, мало ли, что случится, после ночной вахты, когда киношки смотреть сядем. Коньяк у меня хороший, вовремя в артелке затоварилась. Да и просто так, с красивым малышом потрепаться. За жизнь.

Они ведь действительно обе очень даже симпатичные девочки, да просто красавицы. Танька рано выросла, обогнала на полголовы почти всех мальчиков еще пятом классе. Заимела себе к двенадцати годам крепкие аккуратные грудки, и длинные мускулистые ноги, с сухими, как у породистой лошади, щиколотками. Каштановые волосы остригла в парикмахерской большого соседнего поселка, придя в мужской зал с горстью мелочи. Велела старому мастеру в потертом халате, засыпанном рисками состриженных волос:

О детях в их семье разговор заводил Андрей. Но жена возмущенно смеялась, причесываясь и поворачиваясь, выгибая спину и внимательно рассматривая себя в высоком зеркале.

— Порвешь ведь. Красивый.

Горизонт закрывала неясная дымка, предрекая назавтра снова безоблачное небо, штиль и тяжелый зной. Так что, даже отсюда непонятно, есть ли напротив затона остров, и какой он. Но он обязательно есть, подумал Андрейка. И сказал сиплым от волнения голосом, кидаясь в правильную откровенность:

Девочка качнулась к нему, не открывая глаз. И они все-таки поцеловались, на самой верхотуре, на виду у всего поселка, но так далеко, что только те, у кого бинокль или труба, могли разглядеть, как Андрейка, бросив на траву помятого змея с дыркой в расписной спине, прижимал к себе девочку в белом купальнике, крепко-крепко, и ее глаза были совсем рядом, такие — светло-зеленые, с коричневым солнышком радужки в каждом. От нее пахло морской водой и немножко духами. Или дезиком, материн, наверное. Сердце колотилось так, что его слышно было через маленькую грудь, прижатую к его ребрам. Или это его сердце?

Совсем еще не старой Надежде толстяка Дымчера для утоления страстей явно не хватало, и кокетничала она со всеми, как бы пробуя на зуб тех, кто помоложе и поголоднее телом. Но при негласно официальных отношениях с мужчиной из командного состава, откосить от назойливого женского внимания было полегче, все же она остерегалась, вдруг Наоборот прознает об изменах любовницы, и тогда Надежда рискует заработать паршивую характеристику, попасть на паршивое судно, а то и вовсе остаться без паспорта моряка. Но — возраст, неумолимые женские часы, отсчитывающие, как обычно кажется женщинам короткие мгновения, последние возможности перед наступающей старостью… Страх, что скоро все кончится, заставлял рисковать. А то ведь скоро все кончится. И когда ж еще. Где и с кем.

Когда получили, наконец, квартиру, Андрей и порадоваться толком не успел. Оставил Ирку среди наполовину распакованных коробок, разобранной мебели, и уехал в аэропорт, откуда команда улетала в Порт-Луи.

А сама Танька, как уже было сказано, Андреевы романы вполне допускала и тут, дома. Лучше всего с девчонками, приезжающими на отдых. Это же так клево, уверяла она его, летом потискаешься, может, даже отломится чо серьезное, потом она фыр и свалила, будет тебе открыточки писать. А серьезно закрутишь уже после школы, когда выучишься, работать пойдешь, и тогда взрослые отношения, секс там.

Закончив декламацию, Пашка поник блестящей головой, припорошенной отрастающей щетиной, прижал руку к груди. Принимал, типа, аплодисменты.

Так, ничего вокруг не слыша, он подошел, держа перед собой змея, а тот трепыхался под ветерком, деликатно выворачивался, будто решил улететь сам.

— Надюша, извини. Я с женой помирился, — неожиданно для себя соврал Андрей, подавая кокше свежее полотенечко.

— Еще бы, — кивнула кокша, качнув кружевной наколкой на выбеленных негустых волосах, — семья. Ни дитя не завели, за пять лет-то. Ни собаки с кошкой. Туда же — семья. Зато яйца лопаешь, рекорды ставить собрался? Через неделю разлетишься, в койку к милке.

— Слышь, а Надюшка мне сегодня, твой дружок, что ли, яму в желудке заработал? Я грит, десяток яиц оставляла, парням с вахты, а они мне — метеоролог твой обнес весь холодильник, тока вот хлебца с маслицем и оставил. Ты что, упричинил ночью десяток яиц? Смотри, как там у Пруткова, от крутых яиц в жалудке образуется янтарь!

— Сама вымою, — сердито сказала Надежда, толкнула бедром, переваливая тарелки к себе, в озеро мыльной воды. И зашипела, выставляя перед собой мокрый палец, порезанный нырнувшим в глубину ножом.

— Как самолетом?

Получается, лениво размышлял Андрей, встал я ночью, проник на камбуз, обнес холодильник, умудрившись пожарить яичницу, которую не под силу одолеть в одно горло. Вернулся обратно, и декламируя до утра, потреблял общественные яйца? Жаль, Пашка не слышал точно, что ж я такое рассказывал, пусть бы мне пересказал.

Совсем засыпая, он понял, вернее, и тайной для него никогда это не было. Танька из его поселкового детства и жена Ирина — обе они из одного теста. Решительные барышни, что действуют по принципу: ты привлекателен, я — чертовски привлекательна. Дальше сходу предложение. Дружить и целоваться. Или — в кино и замуж.

Штурман хмыкнул и исчез, унося свои громкие байки в коридор, где ходили, перекликались, иногда пробегали с топотом.

— А… — нитка в пальцах натянулась и дрогнула, змей запрыгал, требуя внимания, клюнул мордой и пошел вниз, виражами, трепеща краями цветных крыльев.

Капитан с пониманием кивнул, в ответ на объяснения Андрея, в которых тот смешал все — и необходимость еще поработать с полученными в рейсе данными (все же диссер маячит, хоть и заброшенный пару лет назад), и наспех придуманную историю о своей личной с женой Ириной будущей встрече. И насчет карт Андрей, помявшись, добавил, и тоже был понят. Все же кэп позволил ему торчать ночами в штурманской, и сам несколько раз приходил посмотреть, как появляются на чуть пожелтевшей бумаге, почти пергаменте, материки и океанские впадины, даже выдал ему из капитанской библиотеки несколько интересных книг.

Они пошли рядом, по направлению нитки. Молчали. А почти уже рассказал, про свой остров. Нет, решил Андрейка, не буду. Все равно уезжает ведь.

Трава скрипела, проскальзывая под ногами, и Андрейка схватил Олину руку, когда та оступилась, закрывая глаза.

— Я местный, — кивнул Андрей, удобнее перехватывая змея, — ты не бойся, тут недалеко, только вверх все время.

— Нет, ты попробуй! Попробуй! О!

— Жалко, Андрюшенька, — вклинился в рассеянные мысли Андрея вкрадчивый голос кокши, — жалко, ничего мы с тобой не успели. А давай успеем, а?

— Ты тоже не любишь? Чтоб одно место?

— Боюсь, — согласилась Оля, — у них паутина липкая. Противная.

И смеялась собственной шутке, видимо представляя, как Андрейка вдруг залетел после пляжного сезона.

Завтракал Андрей один, в пустой столовой, куда заглянул пробегающий по делам Пашка в белом замызганном халате и с этажеркой пробирок в руках.

— Так жалко. Мы в понедельник приехали. А маме послезавтра на работу, так что…

И тот, смеясь и хмыкая, сотворил на Танькиной голове «красиво». Не под нулевку, конечно, и даже не под аккуратного мальчика с гладким затылком. А сделал ей стильную битловскую стрижечку-шлем, с густой челкой, закрывающей брови. В школе новую Таньку попытались дразнить, но она была совершенно уверена в своей правоте и красоте, потому быстро притихли — неинтересно же, если не обижается. И хором к шестому классу в нее повлюблялись. Бегала всех быстрее, прыгала в высоту так, что у пацанов открывались рты. Пела в хоре звончее и громче всех. А на дискотеках выдавала сольные танцы, запрокидывая голову и в упоении закрывая глаза. Но после той памятной драки, когда маленький Андрейка, защищая Таньку, кинулся с кулаками на Гришку Савелова и был им жестоко избит, она не смотрела на воздыхателей. Везде ходили с Андрейкой вдвоем, и Танька, пиная кроссовкой консервную банку по прибою, объясняла, щурясь на уходящее за горизонт солнце:

Да. Можно смело сказать, что с верным другом на целых четыре года Андрейке повезло. А на обещанные Танькой летние романы везло не очень. Бывало, понравится Андрейке девочка, из приезжих, но набраться смелости и подойти не мог. Привычно ждал, что все случится, как с Танькой — сама подойдет, сама предложит и дальше решит сама, распланирует, и пойдут вместе, в нарисованное ей, прекрасной незнакомкой, светлое будущее. А в других случаях почти уже и решался, но именно в те дни вдруг срочно нужен был Таньке. Как друг. Помочь дома, пока все уехали, или сгонять на рыбалку к ставкам в степи, обещал ведь! И так далее.

Змея Андрейка привез с собой. Дома заново собрал, бережно расправляя драконьи крылья и любуясь свирепыми вылупленными глазами, подкрашенными черным глянцем. Торжественно вынес на пляж, усеянный полуголыми томными отдыхающими. И в сопровождении восхищенной малышни понес трепещущего змея к правой стороне бухты, где перед скалами его должна встретить Танька, как договорились.

Кивая и улыбаясь в ответ, Андрей снова подивился, как интересно природа распоряжается своими творениями. У Надежды была восхитительная, совершенная и прекрасная в своем совершенстве фигура. Плавные бедра, переходящие в гибкую длинную талию, долгие ноги с красивыми коленями, плечи — царственные. И красивые руки с узкими кистями, изящные пальцы, украшенные идеальной формы ногтями. А завершала все это великолепие непропорционально маленькая голова, на мутном лице, обтянутом нечистой кожей, вспыхивали то тут, то там прыщи; неприятной формы рот с бледными губами, и глаза — тоже небольшие, тусклые, под серыми короткими ресничками. К сорока годам кокша все свои минусы и плюсы, разумеется, знала, носила дорогие джинсы и лосины в обтяжку, обожала трикотажные кофточки с глубокими вырезами. А некрасивое лицо не мешало ей крутить полугодовые романы, как правило, с кем-то из командного состава, то с капитанами рейсов, то с кем из помощников. Вернее, уже знал Андрей, судовые романы заканчивались раньше, чем приходил приказ о возвращении в порт приписки. Примерно на месяц. И не потому что, как смеялся Пашка, нужно выветрить бабский дух. А еще и потому что женщина сорока лет, которая из них двадцатку провела в заграничных рейсах, начинает задумываться о семье, может быть, ребенке, пока не стало совсем поздно. И значит, может пойти на рискованные шаги. Подставить временного романтического любовника, а вдруг да разведется с женой и по велению месткома женится на погубленной им наивной влюбленной женщине. Так что, за месяц до окончания рейса Надежда уже несколько раз получала вежливую отставку, ясно указывающую ей на ее место. Судовая любовница — почти как полевая жена, сказала как-то Надежда во время послевахтенной пьянки в каюте у боцмана, сидя на коленях сладко спящего третьего штурмана. С горечью сказала, но и со смехом, полным обещания, разглядывая с чужих колен Андрея напротив. И чтоб уж не сомневался, к чему сказано, добавила, насчет его развода она в курсе, была у тебя, миленький, жена, да сплыла, пока в морях болтался, теперь вольный перчик, да?

— До ста десяти дойду и хва-хва, — Пашка воздвигся, стукаясь коленями о край стола, подцепил стаканы лапой, похожей на осьминога средних размеров, — пошли, а то сожрет, если посуду не вернешь. Ты не сказал, чего всю ночь балбесил?

Впрочем, никакой горечи в воспоминаниях не было, так, копался в себе, ставя это воспоминание в ряд многих других. И смотр им устраивал не для того, чтоб решить, нужно ли было поступать по-другому, а только для изучения собственного характера. Точно так вспоминал и Таньку Маличко. Особенно во время разрыва с Иркой. Очень хотелось понять, почему не срослось, если с виду все было исключительно идеально.

— Открой, дело есть!