Тусклый свет электрических фонарей (СИ)

Голем с сожалением посмотрел на меня:

— Ты всё же не умен.

— Но по крайней мере обучаем, — возразил Туссэн.

Нужно было ловить момент.

— В той реальности, в которой я жил раньше, статуи не могли ходить. Это противоречит физическим законам. Как же…

— Твои так называемые физические законы, — фыркнул Туссэн, — по большей части и не законы вовсе, а пустые названия. Замена непонятного словами, создающими иллюзию ответа. Как раз то, о чём мы говорили только что.

Пожалуй, я нашел подходящее слово для описания этого субъекта: «невыносимый».

— На этот раз я задал правильный вопрос. А вы опять не ответили.

— К сожалению, — неожиданно грустно отозвался Голем вместо Туссэна, — статуи действительно не могут ходить.

— Но я же видел!

— Это так, пустяки. До настоящего «ходить» им еще очень далеко.

— Хорошо. Тогда ответьте про Кати. Она действительно мертва?

— Да, действительно, — в голосе Туссэна не было ни капли сочувствия. — Субринамо хо.

— Что-что?

— Ну, когда говорят «субринамо хо», — пояснил Морок, — то это значит что-то вроде того, что сказанному можно верить.

— Почему «что-то вроде того»? Это не точный перевод?

— С ликси не может быть точного перевода, — улыбнулся Морок.

— Почему?

— Это искусственный язык. Он построен таким образом, что на нём нельзя сказать неправду. Все фразы, сказанные на этом языке, — истинны. Поэтому и непереводимы на естественные языки.

— Как же тогда, — вопросил я после раздумья, — вы выучиваете этот язык?

— Хинда ла буту, — всё так же улыбаясь, ответил Морок. — Впрочем, возьми почитай.

В протянутой руке Морока была книга. Прикоснувшись к теплой обложке, я взял книгу в руки и перелистнул несколько страниц. Вначале текст был вполне читаем. Первая фраза: «Доводов разума для борьбы с беспорядком стало недостаточно, и война с ним была объявлена делом чести». Но у другой корки, в конце книги, разобрать что-либо было невозможно.

— Можешь взять с собой, — разрешил Морок. — Всё равно прямо сейчас тебе не разобраться.

— Спасибо, — машинально сказал я. Морок легко махнул рукой: «Не за что».

Костер жадными пальцами пытался ухватиться за наши ноги. Треск поленьев и голоса — единственные звуки пустого пространства. Выдержав паузу, я продолжил:

— Хорошо. Сколько вас, говорящих на языке… Как его там?..

— Ликси.

— Да, сколько вас таких? Я знаю уже шестерых, если не считать статуй. Вас четверо, дядюшка Хо и девушка, которую вы послали мне навстречу.

Собеседники переглянулись. Ведьма Берта как-то неуспокоенно спросила, впервые открыв рот за сегодняшний вечер:

— Какую девушку? Где ты ее видел? — глубокий грудной голос. Скорее молодой, чем старый.

— Где-то здесь… По пути сюда.

Над костром повисло молчание. Голем выглядел недоумевающим, Морок — равнодушным, Берта — обеспокоенной, Туссэн хитро посмеивался одними глазами.

— Веда, конечно, — спокойно бросил Морок через костер, обращаясь, по-видимому, к Берте. Та нахмурилась. Пламя потянулось к ней, и, вспыхнув снопом искр, ведьма исчезла.

— И нам пора, — одновременно со вспышкой сказал Туссэн. — Ты подумай на досуге, какие вопросы задавать, тогда поговорим. Еще увидимся.

— Либа гуто приденсе, Мокка, — проронил Голем, кажется, несколько сердито. Морок дунул на костер, и тот погас разом.

— Э, подождите, — всполохнул я, но в ставшей привычной тьме уже никого не было.

Неохватная усталость положила лапы на мои плечи и дохнула мне в лицо, забирая на вдохе мое дыхание. Под ее тяжестью я сел на пол, затем лег. Сон накинул на меня свою паутину, высосав меня, как муху, из опустевшей телесной оболочки и бросив бесчувственное тело на произвол судьбы.

* * *

Проснувшись, я долго не открывал глаза, решая, считать всё произошедшее сном или нет. Наверняка вокруг меня будет пустая квартира и полная свобода домыслов. Сердито я распахнул глаза и получил щедрую порцию тьмы в свои зрачки. Та же пустота, тот же хаос. Неожиданно для себя самого я рассмеялся безмятежно и бездумно. И в тот же момент слуха моего робко коснулся еле слышный звук. Обернувшись в нужную сторону, я резво отправился сквозь тьму к тихому звону где-то вдали. Пришлось пройти довольно много, пока звук не стал громче. Чувствуя утреннюю бодрость, я помчался со всех ног сквозь радостно засвистевший воздух. Темнота уже не пугала меня, я не боялся на что-либо наткнуться, потому что знал: вокруг меня пустота, пустота до бесконечности. Теперь я слышал звон явственно и осознал вдруг, что издавало этот звук. Не сбавляя темпа, я расхохотался и тут же захлебнулся одышкой, вынужденно остановился, держась за грудь. Телефонный звонок манил вперед. Продышавшись, я побежал вновь. Звонок становился всё ближе, всё буднишней. Вот он уже совсем рядом. Я встал и опустился на колени. Рука моя легла на телефонную трубку.

— Ну как, — незнакомый подростковый голос, — получил ответы на свои вопросы?

— Кто это?

— Ну ты, дядя, даешь! Так ничего и не понял?

Насмешливое многоточие гудков.

Ладно, бог с ним. Сейчас передо мной телефон. В комнате он стоял у стены (с непонятной уверенностью рассуждал я). Значит, если бы я был всё еще в комнате, противоположная стена находилась бы в пяти шагах за моей спиной. Еще четыре шага направо, и должна быть дверь. Я поднялся на ноги и сосредоточенно отсчитал шаги. С последним из них дверь доверчиво прижалась к выставленным вперед ладоням.

С пеной у рта

— Что это за книжка у тебя?

— Так… Дали почитать.

— Про что?

— Про некий язык, на котором нельзя сказать неправду.

— По логике?

— Ну не знаю. Наверное. Я не читал еще.

— Покажи.

Остин взял книгу в руки и принялся задумчиво листать.

— Хм, — пробормотал наконец, — занятная книжонка. Дашь посмотреть?

— Ладно, бери. Но ненадолго.

— Откуда взял эдакое чудо?

— Так, знакомые дали.

— Занятные знакомые.

— Не то слово. Кстати, о чудесах. Ты как к ним относишься?

— В смысле?

— Веришь, не веришь?

— Ну ты, братец, вопросы ставишь. Смотря что понимать под чудом. Если то, что противоречит законам природы…

— Эти твои так называемые физические законы, — вспомнил я, — просто пустые названия. Замена непонятного бессмысленными словами.

— Не всегда всё же. Но в общем да, конечно.

— Как «да»!? Я думал, ты спорить будешь!

— А чего тут спорить. Почему тела притягиваются к Земле? Потому что находятся в гравитационном поле Земли. А что есть гравитационное поле Земли? Это совокупность сил, действующих на тело под влиянием Земли. То есть поле — просто название некой совокупности сил. Оно ничего не может объяснить. Однако, пользуясь им, многие пытаются объяснять падение тел. А еще утверждают, что оно материально, и приписывают ему массу свойств, как будто это не название, а реальный объект.

— Надо же. По крайней мере, от тебя я не ожидал такое услышать.

— Ну отчего же. Физика вообще мало соответствует представлениям обывателей о ней, — улыбнулся Остин.

— Ну спасибо.

— Ладно, не дуйся.

— Да нет, пустое. Ты что-то про чудеса хотел сказать.

— Ах, да. Чудеса не противоречат законам природы. Чудеса…

— …противоречат нашим представлениям о законах природы. Знаем. Читали. Блаженный Августин.

— Любишь ты банальности говорить, — поморщился Остин. — Я другое хотел сказать. Вот ты, например, знаешь, что если обернешься, то увидишь окно.

Я рефлекторно обернулся. Окно было на месте.

— Это знание, — тем временем продолжал Остин, — не связано с физическими законами. Набор таких очевидных истин есть у любого ученого еще до того, как он начинает свои исследования. Это то, что принимается как данное до любых постулатов. Это то, что находится до физики. И это та область, где могут жить чудеса, не приходя в противоречие с законами природы.

* * *

Влажная вишенка солнца соблазнительно погружалась во взбитые сливки облаков. Разговор с Остином, как это бывало обычно, перемешал мои мысли в восхитительный коктейль. Бредя по улице, я, чувствуя себя состоятельным гурманом, неспеша смаковал замысловатую смесь вечерних пейзажей и неожиданных рассуждений.

Я так увлекся этим действием, что не сразу заметил, что посреди пустынного тротуара, широко расставив ноги и заложив руки за спину, стоял человек. Незнакомый. Совсем юный. Низкое солнце заставляло его волосы светиться огненным нимбом и в то же время бросало его тень к моим ногам. Я остановился за шаг от кромки тени. Человек язвительно и жестко смотрел в глаза.

— Чем обязан? И с кем имею честь?

— Алларих, — ровно произнес незнакомец, — хотя имя мое тебе недолго будет нужно.

— Очень приятно, — усмехнулся я. — А меня…

— Твое имя мне вообще не понадобится, — отрезал Алларих.

Незнакомец замолчал, не пропуская меня вперед и в то же время не совершая никаких движений. Нелепость ситуации начала злить.

— Ну и? — поторопил я.

— Ты много видел и слышал в последнее время. Я хочу сказать и показать тебе еще кое-что. Обернись.

Я оглянулся. По длинному, почти что бесконечному тротуару ко мне, взявшись за руки, шли две девушки. Даже на столь большом расстоянии я узнал обеих. Одну — потому что она вновь светилась изнутри призрачным светом, хотя на этот раз, скорее всего, так выглядел внешний свет вечернего солнца. А другую — потому что не мог не узнать. Неторопливые и неслышные шаги приближали их ко мне, и сердце мое трепетало, а я всё пытался понять по ком. Кати улыбалась мне, недоступная, ненастоящая, придуманная, но в тоже время во плоти, реальная как никогда, в таком же воздушном платьице, как у Веды тогда, во тьме, и в таком же, как у Веды сейчас. Пальцы Веды сжимали пальцы Кати, и я вспомнил вдруг, не памятью, а плотью, прикосновение этих пальчиков к моему сердцу. Девушки приближались, и я узнавал всё больше и больше черточек обеих: немного раскосые глаза Веды, так непохожие на глаза Кати, плавные изгибы тел, полуприкрытые воздушной материей, босые ступни, безбоязненно ступающие по тротуару. Ступив на мою тень, девушки задержались на секунду.

— Смешной, правда? — полуслышно шепнула Кати. Веда согласно кивнула, улыбнувшись насмешливо. Но не мне, а человеку за моей спиной.

Разжав пальцы, они обошли меня с двух сторон и, нежно обняв, прижались к Аллариху. Я онемел и лишь молча смотрел на эту нереальную картину — на двух девушек, прикоснувшихся к моему сердцу, в объятиях чужого человека.

— Теперь слушай, — зло смеясь и глядя мне в переносицу, отчеканил Алларих. — Не всё, что ты видишь, существует на самом деле.

С этими словами он поднял руку и небрежно щелкнул пальцами по шейке Кати. В тот же миг с хрустальным звоном по телу Кати побежали трещинки, и девушка рассыпалась на бесчисленное количество прозрачных осколков.

— Всё это — мираж. Морок, — Алларих поднял другую руку, и Веда тоже рассыпалась осколками, вспыхивающими своими гранями под лучами кровавого солнца.

— Не ищи никого. Те, кого ты ищешь, — не существуют боле.

Алларих отвернулся и зашагал прочь, по ставшей сумеречной улице. А я остался один над осколками своих грез. Ничего не соображая, я сделал несколько шагов, опустился на колени и принялся перебирать тоненькие стеклышки, только что обладавшие иллюзией мысли и дыхания. Из порезанного пальца текла кровь.

* * *

Избавившись от иллюзий, я вернулся в реальный мир, мир, начисто лишенный мистического. По крайней мере, я старался не замечать всё мистическое, что есть в мире. В квартиру с незапертой дверью я не вернулся. Родное мое жилище встретило меня запахом пыли и насупленными взглядами шкафов. Пыль я вытер, перед шкафами извинился за долгое отсутствие, и мы опять зажили как раньше — хлопотно, но с увесистым ощущением материальности бытия, с уверенностью в иллюзорности грез. Я твердым шагом ходил на работу, ел в столовой блюда, в которых не было не только иллюзий, но даже капельки фантазии. Осень помогала мне, опустив на мир серую вуаль настоящего. Один раз мой накатанный путь с работы домой переходила кошка. По пластике и необычной графике движений я узнал свою знакомую из темной комнаты. Кошка тоже узнала меня. Остановилась, села на задние лапы и навела ослепительно желтые среди серого дня глаза на мою переносицу. Я замер на мгновение, но в следующий миг, с уверенностью могущественного колдуна, разрушил наваждение одним коротким заклинанием:

— Брысь!

Кошка сжалась и стремительно юркнула за угол ближайшего дома.

Через несколько дней я проснулся среди ночи от ощущения присутствия. В моих ногах, улыбаясь, сидела Веда. Она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать, но я опередил ее:

— Галлюцинация, — уверенно определил я. — Морок и наваждение, — и затем повторил то же, что сказал кошке: — Брысь!