Помоги проекту - поделись книгой:
– Обронил он его как-то у колодца – добавила Галина Ивановна. – Я как раз пришла воды набрать. Он меня увидал и давай деру. Я его и звала и звала, а он ни в какую. Принесла домой, может придет – верну. Тимохе картинки понравились, с цветами.
Мне даже нечего было ответить. Какой же он все-таки удивительный человек.
Я оказался уже в знакомом мне деревянном интерьере, но вот что удивительно: я побывал в нескольких избах, которые, казалось бы, представляли собой одно и то же убранство, состоящее из бревенчатых стен, примитивной мебели, печки. Однако в каждой из них я чувствовал себя по-разному: у председателя я ничего толком не успел понять; в моем первом ночном пристанище веяло чьей-то судьбой, дом словно грустил о своем хозяине, умельце столярного дела, и бережно хранил его следы. Жилище Костомарова и вовсе представляло собой произведение архитектуры и механики одновременно. Если бы издавался журнал «Наука и техника лесной жизни», то дом бывшего питерского врача там бы изображался как образчик будущего. У Тимохи же в избе мне сразу стало уютно. Что давало такой эффект было неясно. Квадратное помещение с неизменной печкой у стены. Добротная деревянная полка в углу, несколько сундуков, стол, деревянный бочонок – что в этом, казалось бы, уютного? Но в этом пристанище явно теплилась жизнь, в чувственном понимании прежде всего. Печка потрескивала дровами и была уставлена горшочками разных размеров. Некоторые были заботливо укутаны домоткаными полотенцами. На полке стояло несколько книг, шкатулка и прочие мелочи. Сундук также красовался накинутой простой вязанной салфеткой, придающая деревянному ящику вид домашнего предмета. На вбитом в стену гвозде висела картина, изображавшая красивый зеленый луг с россыпью цветов. Лужайка плавно уходила вниз, открывая взгляду завивавшуюся змеей блестящую реку. Из угла картины задорно высовывался яркий подсолнух и часть забора, сделанного из прутьев. Я только обратил внимание, что на входе в избу тоже лежал половичок, сплетенный из длинных листьев какого-то растения. В отличии от меня, смущенно топтавшегося в сторонке, Корней Аристархович сразу же направился к больному. Тимоха лежал на деревянном топчане, смягченном пухлым матрасом, вероятно это была перина. Сам парень тоже был укрыт одеялом, сотканным из разных лоскутов, на его ногах валялась его же куртка. В углу над лежбищем горела свеча, роняя капли в жестяное блюдце, подвешенное на гвоздь, Тот же гвоздь был опорой для маленькой иконки, написанной на куске дерева.
– Это действительно похоже на какое-то религиозное сборище, но к чему такая таинственность? Разве что они совершают изуверские ритуалы.
С завтраком было покончено и мы с Корнеем Аристарховичем вновь открыли российский филиал фотоателье. Работа спорилась, проявка прошла без эксцессов и спустя недолгое время на веревке, словно праздничные флажки, висели сохнущие снимки. Костомаров последовательно рассматривал каждую картонку, кивал, усмехался, но вот очередь дошла до прекрасной лесной феи.
Наверное, я от удивления даже открыл рот. Собственно, ничего удивительного в том, что у человека есть дочь, нет, но Зверев… Он казался эдаким отшельником, воплощением вечного лесного странника, который может в любом месте добыть себе пропитания и кров. А тут оказывается дочь, да которая живет совсем даже не в шалаше из еловых веток и одевается не в рубище. Такой контраст образа охотника и его личной жизни немного обескураживал.
– Вы говорите, до переезда? Значит, вы также, как и я, не местная. Позвольте узнать, откуда вас занесло в эти леса?
Костомаров удовлетворительно закивал:
– До переезда вроде бы и нет. Ему годов восемь кажись было, когда мы уехали. Тут холодно конечно. Говорю ему постоянно, чтоб одевался.
– Вот кстати, – я продолжил, – мой отец работает (я почему-то стеснялся сказать «владеет») в издательском бизнесе. И буквально за пару месяцев до моего путешествия, к нам в гости приходил писатель, мистер Туатс. Он пишет детективные истории и рассказывал о своих планах начать целую серию детективов, объединённых общим героем. Сами сюжеты он вроде как придумал, но ему хочется свою…feature – особенность, чтобы расследования вел не просто какой-то частный сыщик или полицейский инспектор. И я вот подумал – а что если предложить мистеру Туатсу идею с двумя персонажами? Один, как Вы выразились – мозг, а второй будет выполнять все поручения, связанные с физической деятельностью. Ну там наблюдение или еще что.
Мой вопрос заставил Костомарова удивленно вскинуть брови:
Настало время поведать доктору о драматичной развязке моего приключения. Я старался казаться бесстрастным, словно это совсем меня не напугало. Костомаров снова переполошился, уважительно покивал смелости Галины Ивановны, согласился с ее характеристикой нападавшего как беглого преступника, обрадовался, что мне помогла его граната.
Мы с Наседкиной переглянулись, и она неуверенно махнула рукой в сторону стола. Я ободряюще подмигнул Тимохе и умостился на жесткий табурет. Хозяйка нервно покрутилась на месте, словно не зная, куда ей идти. Достала из сундука две чашки, очень белые и красивые. Вероятно, сама она из них и не пила. Затем на стол добавилась банка с вареньем. Мое чувство гостя опомнилось, и я суетливо полез по карманам:
Мы с доктором переглянулись.
– Это нехорошая весть, – губы доктора мужественно сжались. – Насколько мне известно, здесь рядом нет тюрем, из чего следует что сей субъект преодолел изрядное расстояние до нас. Его разум затуманен страхом поимки, а плоть терзается жаждой пищи и тепла. Он мог даже впасть в безумие. Если за ним идет след, то могут появится военные. Признаюсь, доходили слухи, что тюремное начальство нанимает охотников, согласных брать в прицел и двуногих существ, за вознаграждение. Опасаюсь, что он засел где-то рядом и планирует вылазку в деревню. А жилых домов не так уж и много. В одном из них мы с вами как раз и находимся.
На ней были изображены трое мужчин: один сидит на бревне, двое других – стоят возле него. В лунной синеве виднелся светлячок папиросы. Однако, если присмотреться туда, куда указывал перст доктора, то можно было увидеть, что на самом деле людей здесь четверо, просто четвертый как раз выходит из кадра. Лица его не было видно, тело также скрывалось под бесформенным балахоном, но одна примета не могла быть незамеченной – прическа, если можно так назвать блестящую лысину.
– Как-то связанные с нашими красноглазыми зверьми, – вставил я.
На сим наш разбор ночных полетов был завершен. День пролетел быстро: я помог доку по хозяйству, поучаствовал в приготовлении самогона. Близился вечер и мы готовились идти к Тимохе. Доктор собрал какие-то склянки и инструменты в старый, видавший виды, кожаный саквояж. Да и сам он как-то приосанился, в лице появилась сосредоточенность, это не говоря о том, что перед уходом он тщательно умылся и причесался.
– Это в смысле люди… от государства. Комиссары?
Я предложил свои лекарства, запасенные мной перед отъездом. Доставая из сумки коробочку, сделал себе заметку: взять для Тимы банку сгущенного молока.
Он обернулся в нашу с Галиной Ивановной сторону:
– Сия особа очень напоминает мне дочь известного вам человека – егеря, Дениса Егоровича.
– Нечто в этом роде. Сам я, однако, не видел, – Костомаров оттолкнулся от стола снова упершись в свои костыли. – Единственный, кто в Чернолесье может пролить хоть луч света на эту личность – Игнат Никитович. Если кто-то и приходил, из тех, о ком мы думаем, то мимо него наверняка не прошли. Попробуем и с нашим председателем пообщаться…
Я прибегнул к шантажу, пообещав кучу новостей, в обмен на ведро воды для душа. Док засуетился, заохал, обязался не просто дать воду, а подогретую. Отмывшись от прошедших дней в импровизированной душевой, я почувствовал себя обновленным. Пока длились банные процедуры, Корней Аристархович успел вскипятить чайник, достать на стол снедь, к которой, по моему настоянию, присовокупили некоторые мои консервы, и приготовился слушать. Делая паузы на то, чтобы прожевать очередной гриб с куском консервированной ветчины или хлебнуть чаю с малиновым вареньем, я поведал доктору сперва про сказочную избу посреди леса, не забыв упомянуть ее прекрасную обитательницу.
Док перевел взгляд на Наседкину. Та нахмурилась, напрягая память:
– Конечно, я не откажу им в осмотре. Будем надеяться, с юношей ничего серьезного, -заверил меня док.
Костомаров поднял глаза вверх, покачивая головой из стороны в сторону, представляя себе мою концепцию.
Мой рассказ продолжился описанием ночных прогулок неизвестных мне лиц, не забыв добавить про резьбу на стволе дерева. Док внимательно выслушал, задумчиво почесал бороду и молвил:
Глава 10. Беглецы
Жила Галина Ивановна Наседкина очень далеко от здешних лесов, в месте которое она называла Сумщиной. Было там большое село, люди жили работящие, труд свой любили, шли по жизни с песней. С юных лет Галька была приучена к труду и не считала его зазорным или унизительным. Покормить скотину, убрать в хате, во дворе, помочь старшим – разве не так должен жить человек работящий? Девушка росла, хорошела, словно прекрасный фрукт под мягким солнцем Сумщины. Само собой, нашлись желающие сей фрукт отведать. Прошло время и юная девочка Галя стала Галиной Наседкиной – матерью. Конечно, были семейные разборки, боевые походы старших членов семей. Вроде и дело к свадьбе повернули, но жених вдруг перековал орало на меч и ушел служить в армию.
Костомаров рассказал остальным, что имеется ввиду. Идею одобрили и принялись исполнять. Я сходил за аппаратурой. Вынесли труп на улицу. Затем подумав, положили на тачку и отвезли недалеко в лес. Ведь наша версия включала смерть от нападения животного, значит и останки должны быть в чаще. Я фотографировал так, чтобы в кадре не было всего туловища целиком, больше акцентируя внимание на лице, на пятнах крови. Зверев вызвался закопать покойника, я в свою очередь – помочь ему с маханием лопатой. Однако охотник настоял, чтобы фотографии были поскорее готовы. Мы с Костомаровым отправилась домой, сопровождаемые резким скрежетом лопаты и звуком летящей с нее земли.
– Болезнь всегда легче предупредить, чем вылечить ее запущенную форму, – уверенно сказал Корней Аристархович, шагая к дверям. – Если это и какая-то беда, лучше узнать о ней заранее, чем ждать ее появления на пороге.
– Вот это интересный вопрос, уважаемый Митт, – Костомаров задумчиво почесал подбородок. – В морях бывают электрические скаты, но вот о сухопутных я слышу впервые. Лес, конечно, полон неожиданностей, но не настолько же. Причем это не могло быть очень уж далеко. В таком состоянии он мог пройти несколько сот метров. Пускай километр или около того. Ближайший электрический объект – нефтевышки, но до них мало того, что километров немало, так еще и топи там начинаются. Через эдакие болота и здоровые не все пройдут.
Господи, помоги мне выдержать это занудство, думал я, буквально пританцовывая на месте, пока док выдержал паузу и сказал:
– Вполне возможно. До нас могут и не дойти, но мы можем их встретить и тогда придется вести беседу, отвечать на вопросы. Скорее всего, не очень приятные.
– А как мы передадим фотографии? – внезапно поинтересовался я.
Зверев лишь немного нахмурился, Игнат Никитович перекрестился, беззвучно шелестя что-то губами, молитву, наверное. Я отвернулся, пытаясь привести свой рассудок в порядок, или как говорят – охладить его. Странное чувство – вроде человек прямо на глазах испустил дух, казалось бы, шок, ужас, но нет. Была…жалость. Да, не так уж давно он хотел меня укокошить ни за что, а теперь мне хотелось, чтобы этот человек ожил. Беспомощное тело на полу, которому уже ничего от нашего мира не нужно – жалобное зрелище.
– Вряд ли, – буркнул он не вставая. – Медведь бы если достал, то одной царапиной бы не отделался. На зубы волка тоже не похоже.
Как-то в деревню приехал отряд, из новой власти. Плохого ничего не делали. Остановились у председателя, решали какие-то свои вопросы. И вот однажды, молодая мама Галя, идя по улице, видит, как ее сынок разговаривает с каким-то мужчиной. Поспешила к ним. Собеседник стоял перед Тимохой на одном колене, внимательно смотря мальчику прямо в глаза. Мать уже буквально на бегу обняла сына за плечи и с вызовом и страхом посмотрела на незнакомца. То был немолодой мужчина, в поношенном, но деловом костюме, при шляпе. За сидящими на узком сухощавом лице, круглыми стеклами очков виднелись любопытные глаза. Он буквально рассматривал мальчика. Вежливо поздоровался с Наседкиной, представился каким-то там доктором – многих слов Галина Ивановна тогда не поняла и не запомнила. Все таким же дружелюбным тоном этот очкастый доктор рассказывал, что Тимошка – очень интересный и важный для него мальчик. Дескать, он до революции вел какие-то исследования в душевных отклонениях, проводил процедуры лечения. Проводил опыты. Давайте, говорит, мамаша, я и ваше чадо пронаблюдаю, методики проверю, глядишь и вылечу парня. А если нет – то как ценен будет материал работы с ним в будущем. Страна и руководство оценят. С каждым его мягко сказанным словом пальцы Наседкиной становились все жёстче. Даже Тима уже удивленно посмотрел на маму. Когда же этот разговор закончился, она неуверенно покивала и на ватных ногах пошла в другую сторону, куда-нибудь, лишь бы подальше от него. В спину словно острые метательные ножи долетали фразы: "Я зайду", "Никуда не уезжайте".
Костомаров продолжал рассматривать скончавшегося, егерь встал и смотрел на него сверху.
Зверев шумно выдохнул носом, то ли в знак несогласия, то ли задумавшись. Корней Аристархович еще раз посмотрел на тело.
– А что, если его кто ищет? – он осмотрел всех нас каким-то просящим взглядом. – Может весточку какую передать в другие деревни?
– Утро вечера мудренее, – изрек Корней Аристархович. – Выбор гонцов у нас конечно не велик, но что-то придумаем. Если вы закончили с проявкой, то давайте спать.
– Насчет того, что искать его кинутся – может и правда. Только вот вопрос – кто? – и он обвел всех взглядом.
Черт, восторг стал затемняться разочарованием, но следующие фразы многократно все компенсировали.
– Да я как-то… – женщина вновь склонила голову.
-Что… Что произошло? – обратился я к председателю.
Рубашка, если так можно было назвать неопределенного цвета тряпку, в районе живота была пропитана кровью. Костомаров уверенно приподнял край окровавленной одежды, сжал его сильными кистями и через секунду разорвал ткань напополам. Раненый как-то странно затрясся, его глаза закатились, он прерывисто задышал, и я словно подхватил от него болезнь, разрушающую стойкость рассудка. По моему телу тоже шла дрожь, резко вспотел, но при этом не мог отвести взгляда. Доктор же оттянул мужчине веко, словно рассматривая, что там внутри головы. Затем, сильно согнувшись, прижался ухом к его груди. Зверев был внешне спокоен, но глаза постоянно обшаривали то доктора, то его пациента.
Я разумеется последовал за ним, но тут меня тронули за рукав: Наседкина протягивала мне кочергу:
–Трымайте. Только верните назад.
– А рана на животе уже была? – вступил в беседу Костомаров. Он взял свои костыли и начал вставать. Я было дернулся на помощь, но доктор еле заметно махнул головой, отказываясь.
– Да как обычно, – смотря в пол ответила Наседкина. – Там за сараем овса и пшеницы чуть посеяла. Буряка. Председатель помог землю взлопатить, достал где-то кобылу. Раньше то я еще шила неплохо, обменивала рубаху, или еще чего, на плуг местным жителям. Охотник иногда заходил, заштопать то да се, но я и сама намастырилась капканы ставить…
Костомаров смерил Зверева взглядом. Не знаю, сколько бы шла это дуэль, но тут ожил и председатель:
– Господи сохрани. Что ж делается… – пробормотал Игнат Никитович, глядя сквозь меня.
Я не сразу понял, каким боком тут я, но потом дошло – фотография. Хорошая идея. Надо только потом как-то аккуратно отрезать нужные кадры, чтобы не губить все катушку. Господи, что за мысли, устыдил я сам себя, тут дело о человеке, а ты трясешься над куском целлюлозы или из чего там эту пленку делают.
– Картинки малевал батько мой, – Наседкина махнула рукой в сторону пейзажа, привлекшего чуть ранее мой взгляд. – Раньше петухов бывало убегал…
– Корней Аристархович, – я взволнованно ходил в маленькой комнате, – я не успел сказать – ведь этот погибший и есть тот самый, напавший на меня у ручья!
– Может быть. Если нарваться на кабана или его выпас, то может и ударить клыком.
– Посмотрите внимательно на нашего… пострадавшего, – и все, словно по команде, перевели взгляд вниз. – Он сильно изможден, вероятно не только лесной прогулкой, но и голодом. Одежда тоже прибывает на грани смерти, извините меня за такое сравнение. Мы тоже с вами не в малиновых кафтанах, но это – просто обноски. Лишь бы было что-то на теле. По этим признакам у меня есть одно предположение.
От последних слов меня прошиб пот, а председатель освятил себя крещением, словно отгораживаясь от таких мыслей.
Галина Ивановна все рассказала отцу. На семейном совете решили, что матери и сыну надо уйти вниз по реке и переждать где-то там, а дедушка обеспечит их пропитание. Оказалось, что ждать вечера было непозволительной роскошью. Уже на выходе из хаты к лугу их встретили. Солдат передал им безотказное предложение проследовать к товарищу доктору, на разговор. Бежать не стоило, Галина Ивановна не раз слышала о малом проценте человеколюбия новой власти. Себя было не жалко – стреляйте, но вот без нее кто за маленького Тимоху заступится. И расплакалась она очень сильно, навзрыд. От бессилия и невозможности что-то сделать. Тима тоже начал хлюпать носом, прижимался к ее подолу. Но дрогнуло что-то и в солдате. Словно самая жалобная и щемящая мелодия на свете – плач – заставила треснуть его неподвижную маску, как нота определенной частоты крушит стекло. Он выслушал Галю Наседкину молча, задумался. К нему вновь вернулась решительность, но она уже не пугала мать и дитя, они, хоть и с опаской, следовали за ним. Солдат посадил их в грузовик с провизией, уезжающий на железнодорожную станцию. пообещал сказать доктору, что не обнаружил мальчика, как и его родительницу. С грустью в усталых глазах посоветовал уехать на время куда подальше. Отец успел собрать дочурке какие мог пожитки, всунул туда картину. Солдат хмыкнул, посоветовал лучше взять побольше теплой одежды, но мужчина сказал, что никакая ткань не согреет так душу, как воспоминание о доме.
– Скажите, док, вы не думаете, что… – я тоже выдержал паузу. Подхватил, наверное, у Костомарова. – что Денис Егорович нам недоговаривает?
Словно в подтверждение закашлял в углу Тимоха. Взгляд Костомарова, как мне показалось, стал еще более уважителен и он сказал, снова на своем возвышенном петербургском:
– Я так и подумал, друг мой.
– Орал что-то о помощи, грозился всякими страстями, если не поможем, – буркнул Зверев.
– А как насчет клыков вепря? – тоном невзначай заданного вопроса сказал Костомаров и я видел, что он не спускает с охотника взгляда.
– Электричество? Но…где в этой глуши он мог найти электричество? Тут людей днем с огнем не сыщешь! – увидев ироничную ухмылку доктора, я добавил: – Извините.
Я догадался, что Зверев и Костомаров совсем не хотят, чтобы кто-то нарушил их лесную жизнь. Судя по взгляду председателя, тот никак не могу решить, как же будет
– Бог с Вами, Корней Аристархович, это не мы! Мы с Егорычем сидели себе тихо, разговаривали. Вдруг – слышим шаги на дворе. Ну, то есть Егорыч Денис услышал, – Иван Никитович остановился и сглотнул, переводя дух. – Только было собрались выйти глянуть – вваливается вот этот и давай орать не пойми что. Егорыч за ружье хвататься, но паря этот на нас и не нападает. Толком даже не стоит, шатается будто принял хорошо. И орет будто не нам, а куда-то, словно слепец. Табуретку вон сбил и чайник… А потом рухнул как срубленный стволик и давай трястись, в припадке что ли. Буйный, наверное?
– Он умер, господа. Ничего более сделать нельзя.
Первую секунду его реакция была непонятна, так как лицо его было опущено. Затем он поднял глаза на доктора:
– Надо его… – начал было Костомаров, но тут лежащий резко дернулся и затих. Все в избе внимательно смотрели на лежащее тело, словно ожидая какой-то еще реакции. Может это какой-то приступ, и он еще оживет. Я заметил, что общей точкой всех взглядов стал доктор. Тот, словно почувствовав их, снова приложился к груди мужчины, затем попробовал пульс на руке. Диагноз и так уже не был тайной, но Корней Аристархович озвучил:
Игнат Никитович с расширенными от ужаса глазами смотрел на пол. Что так шокировало старика я сразу понять не мог – загораживала широкая спина в знакомой ватной куртке. Костомаров прошел глубже в помещение, и я увидел лежащую на полу ногу в очень старом сапоге. Над всей остальной часть туловища склонился егерь. Я еще даже не успел осознать ситуацию, как доктор уже приступил к действию. Подошел сбоку к лежащему человеку и стал опускаться на колени, хватаясь руками за свои костыли словно за канаты. Лицо его напряглось от натуги, я опомнился и пришел на помощь, за что получил короткий, мужской взгляд благодарности. Мой же взволнованный взор переместился на «пациента» и заставил замереть. Нет, не от какой-то ужасной раны, вроде разодранного медведем или волком нутра, а от личности лежащего.
– Это очень напоминает сильное поражение током.
Вскоре выяснилось, что поезд едет в дремучие русские леса, туда, где холодно и малолюдно. Начальник поезда рассказал Галине о глухой и далекой деревне. Сообщил, что знает местного старосту Игната Никитовича и к чужакам там терпимы, он не откажет. Высадил пассажиров на неизвестной станции, с кем-то там пошушукался и первым же попутным транспортом Галина и Тимофей Наседкины прибыли в Чернолесье.
– Понимаете, Митт, при осмотре я обнаружил целый ряд странных симптомов: лихорадочно вращающиеся глаза, тремор, слабый пульс с большой аритмией. Я хочу сказать, что он трясся и сердцебиение было очень неровным. Кроме того, на одной руке я обнаружил у него странный ожог, совсем небольшого размера. Я не стал сообщать об это в избе. Игнат Никитович только еще сильнее было разволновался, а Зверев… – Корней Аристархович задумался. – Звереву это либо совсем неважно, либо слишком уж интересно. Мне пришлось очень тщательно порыться в амбаре моей медицинской памяти, друг мой, вспоминая подобные симптомы. Но я вспомнил, на что это больше всего похоже.
Поделиться книгой: