Помоги проекту - поделись книгой:
Екатерина Бакулина
Роза Дашваара
1. Невольничий рынок
Изнутри ошейник обит мягкой кожей, чтобы не натереть шею.
— Вставай! Светлые энке хотят посмотреть на тебя.
Слушаться обязательно.
Я пыталась встать, но у меня отчаянно дрожали ноги. И кроме ошейника — на мне совсем ничего.
Светлые энке разглядывали, прицениваясь. То, что я споткнулась — нехорошо, сразу упала в цене. Если мне повезет…
Палка ткнулась в поясницу — не больно, но настойчиво.
Если не повезет — купят в солдатский бордель, там диковинки тоже любят.
От ужаса темнело в глазах, в ушах звон…
Еще меньше недели назад я сдала философию на пятерку, закрыла сессию, возвращалась домой, планировала махнуть на дачу на выходные…
А теперь меня оценивают светлые энке.
Меня трясет.
— Повернись!
Дернули за цепь на ошейнике, потянули, заставили пройтись … У меня от всего этого темнеет в глазах.
— Что-то сильно тоща. Не больная? — презрительно скривился один. — Пусть зубы покажет.
Толстый, лоснящийся, в шелковой чалме, все пальцы в перстнях. Это он из «хорошего дома»? Тогда у меня мало шансов… Я ему не нравлюсь. Боже, до чего я дошла? Хочу, чтобы меня купил кто-то поприличнее. Отчаянье? А то вон тот, в черном, с обветренным морщинистым лицом, еще уведет меня в какое-нибудь страшное место…
Отчаянье.
И у меня смотрят зубы, умело надавив на челюсть, потому что я сама разжать не могу, зубы сводит от страха. Разглядывают, щупают. Потные горячие пальцы гладят меня по бедру.
— Десять деге, — объявляют цену.
У меня звенит в ушах, слова отдаются эхом, двоятся… Мне сказали — это пройдет, нужно привыкнуть. Еще вчера я не понимала ни слова, а потом мне в шею, у самого затылка, вбили какой-то гвоздь… нет, я так и не поняла, что это было, то ли чип, то ли местная магия, но теперь я понимаю, что они говорят. Только голова раскалывается.
Скорей бы закончилось… от жары и страха мутит и сводит живот.
Но они и не думают торопиться.
— Одиннадцать, — лениво говорит толстый, тот, что в чалме и перстнях.
— Двенадцать, — так же вяло соглашается другой, в красном халате.
— За нее и десять много, — кривится толстый.
Только что, передо мной, он купил темненькую упрямую южанку за две сотни. Та брыкалась и злобно скалила зубы, но не смущалась ни капли, стояла, гордо выпрямив спину. А я…
— Тринадцать, — говорит человек в подобии серого сюртука, застегнутого на бесчисленные пуговицы до самого подбородка.
— Четырнадцать, — отвечает тот, что в красном халате.
— Я не любитель таких, — толстый качает головой. — Бледна и тоща, помрет еще скоро.
— Пятнадцать, — говорит тот, что в сюртуке.
И тот, что в красном халате отмахивается, показывает: «бери, мне больше не интересно».
— Пятнадцать деге — раз…
Я стояла, пытаясь понять, кем может быть этот серый, и что меня ждет. Вряд ли бордель, уж очень чинно…
— Пятнадцать деге — два!
— Шестнадцать, — словно от сердца отрывая, говорит толстый.
— Двадцать! — говорит в сером сюртуке.
Толстый в перстнях горестно качает головой.
— И что ты будешь с ней делать, Эдан-энке? Ее же ни к какому делу не приспособить? Разве что для личных забав?
Тот молчит, даже взглядом не показывая, что вопрос ему интересен.
Зато, я вдруг понимаю, что черный, морщинистый, смотрит на меня с интересом, у него так нехорошо поблескивают глаза.
— Двадцать деге — раз!
— Сорок пять, — говорит толстый.
Тот, что в красном халате, вдруг не спеша поднимается с места, подходит, обходит меня кругом.
— Сорок шесть, — говорит он, без всякого стеснения протягивает руку, мнет мою грудь, тянет сосок.
И я невольно дергаюсь назад, всхлипываю. Ошейник сжимается на моем горле. До боли, так, что невозможно дышать… потом отпускает. Я дергаться не должна, меня предупреждали. Я должна стоять ровно и улыбаться. Иначе — смерть.
- Сорок семь, — говорит тот, что в сюртуке.
И у меня уже голова идет кругом. Я судорожно хватаю ртом воздух, но кажется, что его нет… так безумно хочется упасть в обморок.
— Да она дикая совсем, малахольная… — толстый цокает, качая головой. — Сорок восемь, только из уважения к светлым энке.
Тот, что в красном халате, подается ближе ко мне и, кажется, принюхивается. Мне даже страшно подумать, что он будет делать дальше.
Слезы текут по щекам.
Я хочу умереть тут на месте, провалиться сквозь землю, исчезнуть. Это ведь не может быть правдой, это страшный сон. Я сейчас проснусь. Я сейчас…
— Пятьсот. И закончим этот балаган.
Я даже не сразу понимаю, кто говорит это. Холодно, сухо, так, что возразить не решается никто. И только потом понимаю, что этот худой и черный, с морщинистым лицом, которого я боялась…
Он бросает продавцу кошелек, полный золота.
— Барга, пойдешь со мной, — говорит мне
2. Не говори, не плачь
— Ты — вещь. Советую как можно быстрее усвоить это, — сказал человек в черном на мое судорожное всхлипывание. — Я объясняю только один раз. Потом буду наказывать. Первое: ты открываешь рот и говоришь только тогда, когда тебя спрашивают. Если не спрашивают — молчишь. Никаких звуков, никаких всхлипов, ничего. Второе: ты делаешь только то, что тебе велят. Если тебе сказали стоять — ты стоишь на месте. Даже если про тебя забыли, даже если все ушли. Сутки, двое, трое. Пока не умрешь или пока тебе не скажут, что ты можешь сойти с места. Это понятно?
Я кивнула, от страха стучали зубы и толком ответить я не могла.
— Не слышу, — сказал человек.
— Да.
— И третье, — сказал он, — если хозяин захочет что-то сделать с тобой: дотронуться, ударить, взять тебя, ты ни словом, ни движением не показываешь, что тебе это неприятно. Что бы с тобой ни делали — ты улыбаешься.
— Нет… пожалуйста…
Я всхлипнула не удержавшись, отчаянно… И наказание не заставило себя ждать. Легкое движение пальцев, мой ошейник вдруг резко сжался, так, что перехватило дыхание. Всего на мгновение, давая мне понять. Потом отпустило. Слезы… я изо всех сил пыталась справиться и не всхлипывать снова… Это так страшно.
— Если я сдавлю чуть сильнее, то могу сломать тебе шею. Будь внимательна.
Он говорил все это холодно и бесстрастно, словно не человек вовсе. Словно ему все равно.
В ответ я могла, наверно, только моргать. Вопроса не было, значит, и ответить я не имею права.
Потом меня вели через весь город. Так же, голой, в ошейнике, по улицам, полным людей. У меня дрожали колени, горели уши и щеки… так унизительно… но сделать я ничего не могла. Даже плакать.
Мне казалось — все смотрят на меня. Хотя на самом деле — не смотрели, им не было до меня дела, такими, как я тут никого не удивишь… словно скотину повели на поводке.
Я представить боялась, что со мной будет дальше. Если объясняют такие правила, то ведь не оставят в покое и не забудут? Не сразу… Я успею умереть от этого ужаса, от стыда, боли, чего угодно… Лучше умереть. Прямо сейчас — дернуться, побежать, тогда ошейник сожмется и я задохнусь… и все будет кончено.
Илан-аджу, на рабском рынке, сказала мне — девушек из другого мира, барга, не покупают для домашних работ. Только для развлечений. Я — игрушка. Надолго или на один раз… как пожелает новый господин.
Я шла, старалась не споткнуться изо всех сил и ни с кем не встретиться взглядом так старательно, что даже не понимала, куда меня ведут, не видела города, только брусчатку под ногами и спину человека в черном, что шел впереди.
А потом вдруг оказалось, что привели в роскошный дворец.
Я не сразу заметила даже, мы зашли с черного входа, через узенькую старю дверь в высоченной каменной стене. Потом пошли переходами… лестницы вверх и вниз, так что кружилась голова. Где мы? Я не слишком глазела по сторонам, но потом вышли в открытую арочную галерею… и захватило дух. Город там, внизу — золотой, искрящийся… домики крошечные… море вдали… Мы на скале, так высоко забрались, а я и не заметила, что шли в гору, не до того. Только болели ноги.
Невероятно…
Зрелище было настолько удивительным, что я замешкалась на секунду, забывшись, и человек в черном тут же дернул за невидимый поводок.
Я вовремя прикусила язык. Никаких разговоров. Как бы ни хотелось спросить, куда мы пришли и что теперь ждет меня.
Дворец…
Впрочем, мне роскошных покоев не полагалось.
Меня привели в крошечную комнатку с узким окном под потолком. Циновка на каменном полу, корыто с водой.
— Сегодня ты останешься здесь. Можешь помыться. Потом тебе принесут еду. Жди.
Это все.
Он оставил меня одну, ничего не объяснив. Ждать… что еще мне оставалось.
Я огляделась. В окно ничего не увидеть. Оно слишком высоко, мне не допрыгнуть. Отсюда видно только небо, и если заглянуть с краю, то кусок мраморной балюстрады этажом выше.
Высота потолка больше, чем ширина моей комнаты.
Вода в корыте… она была прохладной, но пахла, на удивление, ромашкой и чередой, это успокаивало… Не знаю… если только что-то может успокоить в таком месте. Я искупалась немного. Вытереться нечем, одеться тоже не во что.
Села на циновку, обхватив руками колени.
Где-то через час дверь открылась, пожилая женщина, тоже в черном, поставила на пол поднос. Не глянув на меня, ничего не сказав, просто поставила, и закрыла снова.
Спрашивать я не стала — страшно…
Кувшинчик с водой, миска с какой-то густой комковатой жижей и круглая булочка.
Я думала, что не смогу сейчас есть ничего, но сначала разом выпила полкувшина воды, потом взяла булочку. Жижа оказалось кашей с изюмом, и не самой даже плохой на вкус. По крайней мере, голодом морить меня не будут. Глупо отказываться, силы мне могут еще пригодиться.
До самого вечера я ходила по комнатке кругами.
Вечером мне принесли молока, пирожки с ягодами и немного сыра.
Хуже всего было ночью.
Холодно…
Поделиться книгой: