Помоги проекту - поделись книгой:
Значение Временного Комитета Думы нельзя недооценивать. Его «частные совещания» после февраля и до августа 1917 г. играли роль своеобразных индикаторов, отражавших политические настроения целого ряда влиятельных групп и отдельных политиков, не входивших в структуры Временного правительства и советской вертикали. Родзянко как председатель Комитета уже с марта 1917 г. стремился подчеркнуть значение руководимой им структуры и даже добился от кн. Г. Е. Львова обещания возобновить сессию Государственной Думы 27 апреля, в 11-ю годовщину «рождения российского парламентаризма». Ряд депутатов высказывали предложения о возобновлении работы Думы в качестве «регулярно действующего народного представительства». Подобный вариант придавал бы власти Временного правительства определенную легитимность. Одним из наиболее убежденных сторонников сохранения властного статуса за думскими структурами был Н. В. Савич. В своих «Воспоминаниях» он подчеркивал важность восстановления полномочий Думы, опиравшейся на свой авторитет «народного избрания», и приводил истолкование акта об отречении Николая II в пользу создания в России «чисто парламентарной формы правления» (12).
Однако вместо открытия очередной (хотя бы и заключительной) сессии Думы в «апрельский юбилей» состоялось лишь «торжественное собрание» наличных депутатов палаты 1—4-го созывов. Совершенно очевидно, что здесь сыграло роль нежелание думцев, ставших в одночасье министрами, делиться полнотой власти со своими недавними коллегами. По оценке Савича, «этим решением заседание утрачивало характер легальной сессии законодательного учреждения, превращалось в простой митинг членов всех Государственных Дум, причем в одну кучу соединялись и те депутаты, кои еще принадлежали к юридическому действующему законодательному учреждению, и те, полномочия коих давно истекли, у одних почти пять, у других шесть или семь лет тому назад». «Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное Собрание» – эти слова депутата М. И. Скобелева (меньшевика, будущего министра труда в первом коалиционном составе Временного правительства) стали лейтмотивом выступлений многих депутатов (13). Выступая на этом «похоронном обеде» (так называл это совещание Савич), Родзянко тем не менее отмечал, что нельзя «ограничиваться рамками обычного чествования», а нужно оценить политический курс власти, имея на то право «избранных народом представителей всех оттенков политической мысли и политических убеждений». Ставший военным министром, бывший председатель III Государственной Думы в 1910–1911 гг. Гучков более четко определял ближайшие задачи «символов представительной власти»: «Мы – народное представительство, ибо за нами страна с теми многоразличными общественными течениями, настроениями, верованиями, интересами, из которых слагается народная жизнь великой страны. Мы лишены права законодательствовать, но… мы обязаны предоставить слово и дать выход голосу общественного мнения и народной совести».
Еще будучи министром, Гучков стал одним из первых критиков политического курса Временного правительства, предупреждавших об опасности «слабости власти»: «В тех условиях двоевластия, даже многовластия, а потому и безвластия, в которые поставлена страна, она жить не может… только сильная государственная власть, единая в себе и единая с народом, опирающаяся на высокий моральный авторитет и народное доверие, а потому пользующаяся свободно и смело всей санкцией и всеми атрибутами, присущими самой природе государственной власти, может создать тот могучий жизненный творческий центр, в котором заключается все спасение страны». Вообще, по воспоминаниям члена кадетской партии князя В. А. Оболенского, состав депутатов «сильно поправел» (14).
На частном совещании членов Государственной Думы 18 июля Родзянко предупреждал, что «катастрофа в тылу повлечет за собой гибель армии, а гибель армии есть гибель России. Путь один – твердая и суровая власть. Иначе вместо народной власти создастся другая, беспощадная к тем свободам, которые завоеваны русской революцией». А на Государственном Совещании 14 августа бывший председатель Думы настойчиво напоминал Временному правительству о важности сотрудничества с депутатским корпусом Государственной Думы, упрекал его за игнорирование «думского опыта»: «…Трагизм русской революционной власти заключался именно в том, что вышедшая из народа, народного представительства государственная власть Временного правительства, она не пошла рука об руку с народным представительством, не только не пошла с ним рука об руку, но, отстранив его, никогда не хотела принять в сотрудничество этого единственного в России, законного вполне и всенародного представительства… отводя от себя работу народного представительства, государственная наша власть вынуждена была подпасть под влияние классовых организаций (имелись в виду Советы р. и с. д.), и хотя она и боролась с их мощным влиянием, но не всегда оказывалась победительницей. И в этом… кроется, мне кажется, первая причина того ряда ошибок, о которых так откровенно и прямо говорило нам в своих докладах Временное правительство…» (15).
Керенский, ведущий заседание, оборвал своего недавнего председателя, напомнив о «регламенте», и отказал Родзянко в намерении зачитать резолюцию членов Временного Комитета Государственной Думы.
Возможно, что одной из причин, повлиявших на решение Керенского прекратить работу Государственной Думы и Государственного Совета, стали попавшие в прессу материалы допроса бывшего депутата I Государственной Думы А. Ф. Аладьина по «делу Корнилова». Аладьин предлагал генералу опереться именно на частные совещания членов Государственной Думы, создав на их основе «представительный орган» (16).
Так или иначе, но отказ от сотрудничества с Думой не способствовал укреплению легального статуса Временного правительства. Уже в Зарубежье в одном из писем к Бахметеву (16 сентября 1927 г.) Маклаков так оценил эти решения Керенского: «Если первое правительство подвело под себя фундамент назначения Государственной Думой, то позднее с исчезновением Думы исчезла и эта фикция. Последнее правительство просто за собственной подписью объявило о своем вступлении во власть. Никто не мог бы сказать, откуда оно получило эту власть. А фактически все знали, что власть создавалась по соглашению с партиями, с центральными комитетами и что члены правительства считали себя ответственными перед этими партиями. Было невозможно в это время выделять правительство как самодовлеющую силу, власть которой основывалась бы на преемственности от законной власти, как это мы иногда представляли себе относительно Совещания послов и Белых правительств. Правительство, ответственное и несамостоятельное, связанное с общественными организациями, в значительной степени ими поглощалось» (17).
Позднее, на белом Юге и в Зарубежье, бывшие председатели III и IV Государственной Думы, многие бывшие депутаты выступали с проектами восстановления властной преемственности в Белом движении именно от Государственной Думы и Государственного Совета. Но ив 1917 г. Временный Комитет Государственной Думы пытался восстановить свой властный статус, сотрудничая с другими общественно-политическими и военными структурами на основе созданного при его участии Московского Совета общественных деятелей.
Представительный фундамент был необходим власти, и Временное правительство в нем нуждалось не меньше (если даже не больше) будущих белых правительств, эволюционировавших от единоличной диктатуры к диктатуре, опиравшейся на фундамент «представительства». Но применительно к осени 1917 г. понятие «народное представительство» имело подчас очень широкое толкование. Если Керенский и Зарудный считали вполне достаточным некую «волю» Московского Государственного Совещания для того, чтобы решить вопрос о форме правления в России, то и в остальном считалось возможным и необходимым – не дожидаться итогов избирательной кампании в Учредительное Собрание, а незамедлительно сформировать модель власти, при которой «диктаторское» Временное правительство сможет найти поддержку со стороны «общественности», причем желательно – «демократической общественности».
Усиление концентрации власти после создания Директории (председатель – А. Ф. Керенский, министр внутренних дел А. М. Никитин, министр иностранных дел М. И. Терещенко, военный и морской министры – генерал-майор А. И. Верховский и контр-адмирал Д. В. Вердеревский) не исключало возможности создания нового коалиционного правительства. Подавление «корниловщины», «контрреволюции справа» хотя и стимулировало Керенского к осуществлению «диктаториальных» полномочий, тем не менее Директория имела возможности для осуществления варианта т. н. «коллегиальной диктатуры». К тому же рост авторитета советской власти, возобновление легальной деятельности партии большевиков, подготовка к выборам в Учредительное Собрание и общая обстановка в стране уже не позволяли игнорировать «представительный фундамент» как фактор власти. С инициативой разработки в Юридическом Совещании проекта создания особого «национального представительства» выступил Терещенко.
Тенденция укрепления власти в условиях «переходного периода от самодержавия к демократии» отразилась и в проекте закона «Об организации временной исполнительной власти при Учредительном Собрании», разработанном Комиссией Юридического Совещания по составлению проекта Основных законов под руководством Н.И. Лазаревского. Существо предполагаемых временных мер заключалось в установлении временного (около года), единоличного и фактически безответственного правления Президента, призванного решить насущные проблемы внутренней и внешней российской политики. Согласно проекту, утвердить который предстояло российской Конституанте, «впредь до установления основных законов Российской республики» считалось необходимым «возложить» исполнительную власть на «Временного Президента Российской республики», избираемого Учредительным Собранием. Президент имел право законодательной инициативы и мог выступать перед Конституантой с необходимыми «устными объяснениями». Президент издавал законы, принимаемые Учредительным Собранием, в соответствующем порядке (через Правительствующий Сенат) и единолично издавал «указы об устройстве, составе и порядке действий правительственных учреждений, за исключением учреждений судебного ведомства». Вместе с ним исполнительную власть осуществлял Совет министров, назначаемый Президентом, но подотчетный Учредительному Собранию. Если «запросы» могли направляться в Совет министров, то Указы и распоряжения Президента лишь скреплялись председателем Совмина или соответствующим министром. Конституанта сохраняла за собой характерный парламентский принцип запросов, направляя их Совету министров, однако «лично к Временному Президенту» запросы не предъявлялись. Президент считался «верховным Главнокомандующим всеми вооруженными силами Российской республики» и «руководил внешними сношениями Российской Республики», но подписание международных договоров осуществлялось с санкции Учредительного Собрания (18).
Нетрудно заметить определенное сходство данного законопроекта с правовым статусом Совета министров периода Российской Империи, на что обращал внимание еще советский историк-государствовед Н. П. Ерошкин (Император обладал законодательной инициативой, издавал акты в порядке «верховного управления», руководил внешней политикой и вооруженными силами) (19). Нельзя также не отметить сходства с правовым статусом Российского правительства в Омске в 1918–1919 гг. (в порядке издания законов, ответственности министров). Как будет показано далее, статусные позиции Верховного Правителя России и Совета министров по т. н. Конституции 18 ноября 1918 г. также носили временный характер и были призваны обеспечить «успокоение страны», своевременный созыв Учредительного Собрания и принятие основных законов Российского государства. Политико-правовые модели политического устройства в данном случае вполне совпадали. Принципиальная разница заключалась лишь в том, что у омского Совета министров в 1918–1919 гг. вообще отсутствовала какая-либо форма ответственности перед представительной властью.
В 1917 г. вера в позитивное влияние представительных структур была весьма велика. Осенью продолжалась практика их созыва. 14 сентября начались заседания Демократического Совещания (1500 делегатов), созванного на основе представительства беспартийной, «нецензовой» общественности: Советы рабочих и солдатских депутатов, крестьянских депутатов, профсоюзы, кооперативы, земельные комитеты, Союз железнодорожников, действующая армия и флот, почтово-телеграфные служащие, казачество, Крестьянский Союз, союз учителей, национальные организации, городское и земское самоуправление. Но временные, нерегулярные представительные собрания считались уже недостаточными. Бывший министр юстиции, член народно-социалистической партии Зарудный (соавтор Керенского по акту 1 сентября) предложил создать постоянно действующий законосовещательный орган на основе Демократического Совещания. Из состава Совещания на основе куриального представительства от общественных организаций был сформирован Демократический Совет. Тем не менее общим изъяном и Совета, и Совещания признавалось отсутствие в их составе «цензовых элементов» (термин «буржуазия» стремились не употреблять) (20).
Большинство же политиков было убеждено в необходимости привлечения «цензовиков» к работе, даже несмотря на их потенциально «правые взгляды». Представители социалистических партий устами своих лидеров, меньшевиков И. Г. Церетели и А. Н. Потресова, также заявляли о коалиции с «цензовыми» ради сохранения единства страны и армии перед угрозой наступления немецких войск. Провозглашался приоритет общегосударственных интересов над классово-партийными (упрек, который обычно адресовали действиям большевиков). Наиболее близкими «цензовыми» структурами признавались различные торгово-промышленные организации, с представителями которых Керенский встречался накануне Демократического Совещания. Наиболее приемлемым для представительства интересов «цензовиков» считался бывший министр торговли и промышленности в 1-м и 2-м составах Временного правительства – А. И. Коновалов (21).
13 сентября и. о. управляющего министерством юстиции, член ЦК трудовой народно-социалистической партии А. А. Демьянов предложил Керенскому проект создания «постоянного съезда представителей народа при Временном правительстве». Появился новый термин – «предпарламент». Создание этого органа считалось необходимым осуществить «волей» Временного правительства и по тому принципу, который оно само сочтет нужным (на этом основании был окончательно отвергнут вариант создания «предпарламента» только на основе Демократического Совещания).
22—23 сентября прошли совещания Керенского с представителями Демократического Совещания и «цензовиками». Практически во всех выступлениях высказывались предложения по созданию нового правительства на основе коалиции «социалистических» и «цензовых» элементов и формированию совещательного «предпарламента» на той же основе. Один из обсуждавшихся вариантов представительства: ⅔ – из состава Демократического Совещания, которое «приглашает» остальную ⅓ – из цензовых элементов и делегатов от органов местного самоуправления, которые дополняются представителями советов на пропорциональной основе («паритетное представительство трудовых и цензовых групп»). Споры вызывали вопросы перераспределения полномочий Предпарламента и правительства: контроль за работой правительства со стороны Предпарламента, подача запросов, законодательная инициатива, консультативные функции и т. д. Итогом совещаний стало упразднение Директории и формирование последнего коалиционного кабинета Временного правительства, а также создание «Совета Российского Государства» (термин, предложенный В.Д. Набоковым), позднее, учитывая предрешенный вопрос о форме правления, названного Временным Советом Российской Республики, или, кратко, Советом Республики (22).
Новая правительственная декларация, опубликованная 25 сентября 1917 г., провозглашала, что Совет Республики создается лишь для содействия правительству: «… В целях общения между правительством и страной будет создан Временный Совет Российской Республики из представителей всех слоев населения, каковой Совет должен иметь своим назначением оказать Правительству содействие в его законодательной и практической деятельности». Избранный и начавший свою работу Демократический Совет должен был целиком войти в состав Совета Республики (23). Предварительный проект закона о Предпарламенте составлялся Демьяновым, а окончательный – членом ЦК кадетской партии, масоном, участником Юридического Совещания, специалистом по уголовному праву М. С. Аджемовым. Он взял за основу законодательные положения по статусу Государственной Думы («Учреждение Государственной Думы»), однако полномочия Совета были в рамках этих положений существенно ограничены. 27 сентября, отвергнув предлагавшиеся варианты, связанные с ограничением полномочий Временного правительства, считая, что «правительство имеет суверенную власть до Учредительного Собрания и никому своего суверенитета… уступить не может», Аджемов передал проект на рассмотрение Юридического Совещания. Но Совет Республики обсуждал только дела, «вносимые на обсуждение особым постановлением Временного правительства», а поэтому заключения Совета носили, по существу, не решающий, но консультативный характер, и правительство по-прежнему принимало решения единолично. Совет получал право обращения с запросами в соответствующие министерства. Данные запросы должны были рассматриваться в недельный срок, но могли и игнорироваться министерствами «по соображениям государственной безопасности». Правительство могло прерывать сессии Совета.
28 сентября 1917 г. Юридическое Совещание обсудило проект Аджемова и приняло его «в целом», предоставив Предпарламенту право «подготовительной разработки законодательных вопросов», но при этом ограничив характер законотворческой деятельности Предпарламента исключительно совещательными функциями. 30 сентября проект был предварительно рассмотрен в Министерстве юстиции и утвержден на заседании правительства. 3 октября положение о Совете Республики было утверждено на заседании правительства. Численность Совета (с учетом входивших в него 388 членов Демократического Совещания) увеличилась до 555 человек – 167 членов Совета Республики, «назначенных» правительством, пополнили его состав. 34 места получили представители «торгово-промышленного класса», 75 мест – кадетской партии и остальные – 70 мест – такие организации, как Союз земельных собственников, Союз домовладельцев и др. Совет московских общественных деятелей, например, был представлен в Предпарламенте 15 членами. Одним из обязательных условий представительства Союзов был их всероссийский характер, заключавшийся в наличии региональных отделений. «Местные» союзы (создаваемые в отдельных городах, губерниях и уездах) в Предпарламенте не представлялись. Примечательно, что обслуживать Совет должны были канцелярия бывшей Государственной Думы и ее приставская часть, а заседания проходили в бывшем здании Государственного Совета – в Мариинском дворце в Петрограде (24).
Председателем Совета стал авторитетный социалист, бывший министр внутренних дел 2-го «коалиционного» состава Временного правительства, член ЦК партии эсеров Н. Д. Авксентьев. Большинство обсуждавшихся вопросов касалось, прямо или косвенно, положения на фронте и в тыловых гарнизонах, по которым «цензовики» занимали позицию, принципиально не отличавшуюся от тезисов, озвученных еще на Московском Государственном Совещании. Участие «цензовиков» в «реальной политике», хотя бы в законосовещательной структуре, представлялось многим перспективной возможностью для того, чтобы не только усилить свое влияние на правительственный курс, но и добиться объединения «всех государственно настроенных элементов», «контактов между всеми несоциалистическими группами», «установления твердой внутренней политики». Актуальной представлялась необходимость противостояния советской власти, о чем высказался Аджемов: «Главный вопрос заключается в том, удастся ли Предпарламенту выдержать репутацию, сумеет ли он дать отпор Советам рабочих и солдатских депутатов…» «Нельзя сомневаться в том, что Совет Республики и советы депутатов противопоставлены друг другу». Его поддерживал Оболенский: «… в правительстве возникла мысль противопоставить Советам, до созыва запоздавшего Учредительного Собрания, какой-либо суррогат народного представительства. Этот суррогат и был создан в виде Предпарламента». Милюков надеялся создать в Предпарламенте работоспособный «цензовый блок», с помощью которого можно было бы ограничить влияние «левых партий», особенно большевиков. Руководящую роль в Совете и в сеньорен-конвенте (Совете старейшин) играли эсеры и меньшевики (большевистская фракция ушла после первого же заседания Совета). Совет старейшин, по замечанию Набокова, можно было назвать «синедрионом», поскольку «подавляющая часть его состава были евреи», а «из русских были только Авксентьев, Пешехонов, Чайковский» и сам Набоков.
Итог подвели «Биржевые ведомости», отмечавшие: «Как бы ни относиться принципиально к этому суррогату парламента, раз признана настоятельная необходимость создать орган общения Временного правительства с населением, хотя бы при помощи более чем несовершенного представительства, то правы те, которые настаивали, чтобы этот орган был и создан и созван Временным правительством… как бы велик ни был авторитет Демократического совета или Центрального исполнительного комитета Советов в глазах отдельных групп и классов населения, это все-таки организации без определенных функций, лишенные общенародного характера, государственно-правовой санкции, а следовательно, и общенационального значения».
В Предпарламенте работало 12 комиссий, председательство в которых поручалось представителям «социалистических организаций», а товарищами числились представители «цензовиков». В комиссии по обороне ведущее место занимали генерал Алексеев и войсковой старшина А. И. Дутов, а товарищем председателя был Шингарев. В комиссии по иностранным делам работал П.Б. Струве. Важно отметить, что Струве и Алексеев (а также Н.А. Бердяев и В. В. Шульгин) были проведены в качестве делегатов от Совета общественных деятелей. Товарищем председателя комиссии по выработке мер для борьбы с анархией и контрреволюцией числился Винавер. Набоков, бывший товарищем председателя в комиссии по иностранным делам, назвал создание коалиционного правительства с участием кадетов, открытие Совета Республики «последней попыткой противопоставить нечто растущей волне большевизма» (25).
С позиций формирования политического курса Белого движения создание Совета Республики можно считать первым опытом создания модели управления, при которой единоличная власть пыталась опереться на относительно широкий представительный фундамент. Позднее подобная модель будет неоднократно практиковаться с целью достижения легитимности белых диктатур на подконтрольных им территориях.
Совет Республики начал работу 5 октября 1917 г., но уже днем 25 октября 1917 г. был «низложен» действиями Петроградского военно-революционного комитета, как и Временное правительство.
Что же касается многочисленных общественно-политических и военных структур, составлявших реальную или потенциальную основу будущего Белого движения, то после «подавления корниловщины» многие из них либо оказались под запретом (Союз офицеров), либо отошли от легальной работы (Военная лига, Союз воинского долга и др.). Остававшиеся легальными возможности противодействия «социалистическим экспериментам» советской власти и деструктивным действиям Временного правительства концентрировались главным образом вокруг генерала Алексеева, ставшего, правда на несколько дней, начальником штаба Главковерха Керенского, а также осуществившего арест Корнилова и ставшего членом Предпарламента. Возможно, именно эти обстоятельства способствовали ему, бывшему начальнику штаба Главковерха, в создании «Алексеевской организации», ставшей основой будущей Добровольческой армии.
Считая первоначальным планом создания организации наброски в записной книжке Алексеева от 18–20 октября 1917 г., нельзя не отметить наличие в них характерного для конспиративной работы разделения на пятерки-«звенья» (5 офицеров, 50 солдат), состав которых подбирался офицерами «на свою ответственность» из своих подчиненных («10 солдат своей части, георгиевских кавалеров», «исключительно добровольцев»). Звенья объединялись в роты, а роты – в полк. Но, с другой стороны, «организация» повторяла принципы создания ударных подразделений из наиболее боеспособных солдат и офицеров, формально продолжавших «оставаться в составе своих полков». «Организация» декларировала «отсутствие партий», «отказ от политики», и поэтому военная составляющая в ней сразу стала преобладать над политической, хотя план Алексеева и предусматривал создание при «организации» специальной «политической части» (позднее воплощенной в Политической канцелярии во главе с полковником Я.М. Лисовым). Финансирование предполагалось как в форме «сбора средств», так и за счет «самообеспечения» (одно из звеньев-«пятерок» составляло «кооператив») (26).
Первоначальный сценарий выступления «Алексеевской организации» мало чем отличался от плана «Союза офицеров» в канун выступления Корнилова: «При неизбежном новом восстании большевиков, когда Временное Правительство окажется неспособным его подавить, выступить силами организации, добиться успеха и предъявить Временному Правительству категорические требования к изменению своей политики». Показательно, что ударные батальоны еще в дни «корниловского выступления» были готовы к защите Ставки и по инициативе командира 1-го ударного революционного полка полковника В. Манакина еще 27 августа 1917 г. настаивали на незамедлительном созыве в Могилеве «съезда командиров всех ударных частей и частей смерти» (27).
Осенью 1917 г. Алексеев продолжал активно использовать свои личные знакомства со многими ведущими российскими политиками, легальными (Предпарламент) и запрещенными структурами, вынужденными прекратить свою деятельность («Республиканский Центр»). На заседании Совета Республики 10 октября 1917 г. Алексеев критиковал правительственную политику за частую смену командного состава и настаивал на «немедленном возвращении в ряды армии офицеров, обвинявшихся по подозрению в контрреволюционности». Несмотря на то что уже 31 августа Керенским был опубликован приказ, запрещавший «политическую борьбу в войсках», самочинные «заарестования начальников» и «смещения и устранения от командных должностей начальствующих лиц», без санкции следственных властей или прокурорского надзора, революционное беззаконие в армии и на флоте стремительно нарастало (28). После «подавления корниловщины» в армии были произведены «проверки благонадежности» и в отставку было отправлено около 15 тысяч офицеров и более 20 чинов высшего командного состава. Алексееву приходилось заботиться о трудоустройстве офицеров, ставших безработными. В письме к Родзянко он отмечал: «Если Москва и Петроград соберут по 200.000 р., мы обеспечены и протянем руку помощи не только привлеченным, но и некоторым выброшенным на улицу офицерам в связи с делом Корнилова. Таких много… нам нужно образовать комитет для сбора и передачи средств». Алексеев договорился о приеме группы уволенных офицеров на фабрику «1-го Российского товарищества воздухоплавания» с ее директором С. С. Щетининым (губернатор Екатеринославской губернии в 1919 г.).
Для прикрытия подпольной работы использовались также благотворительные и медицинские организации. Алексеев реорганизовал существовавшее в Петрограде, основанное еще в 1880 г., общество «Белый Крест» (его возглавила супруга генерала) и структурное подразделение Общества борьбы с туберкулезом «Капля молока». Переводить средства и пожертвования этим и подобным организациям было гораздо проще, чем непосредственно финансировать боевые политические формирования. Социальная направленность их работы не должна была вызывать подозрений. «Белый Крест», одновременно с переездом Алексеева из Петрограда в Ростов-на-Дону, открыл здесь свое отделение и с начала ноября располагал уже лазаретом, перевязочным пунктом, складом обмундирования и «отделением пропаганды», работая совместно с «Алексеевской организацией». Даже после занятия Ростова красногвардейцами в феврале 1918 г. «Белый Крест» не только продолжал снабжать Добровольческую армию медикаментами и бельем, но и отправлял в ее ряды офицеров и юнкеров, готовил антибольшевистское восстание. «Капля молока» была «одновременно и питательным пунктом, и нелегальным управлением «этапного коменданта» – члена Правления «Общества», полковника П. А. Веденяпина, направлявшего добровольцев из Петрограда «лечиться на минеральных водах» (29).
Республиканский Центр, эффективно осуществлявший взаимодействие военных, политиков и коммерсантов, получил серьезный удар после ликвидации т. н. «Корниловского мятежа». Приход к власти большевиков, проведение декретов о запрете кадетской партии, национализации банков и другие распоряжения нового правительства существенно ограничили возможности политической оппозиции. В условиях начинавшейся гражданской войны для продолжения антисоветской, антибольшевистской работы, координации ставших нелегальными военно-политических и деловых кругов требовалось создание новых организаций, ориентированных почти исключительно на подпольную работу. В условиях «борьбы с корниловщиной» уцелели небольшие полковые объединения, хотя и немногочисленные, но достаточно сплоченные, менее вовлеченные в «публичную» политическую активность по сравнению, например, с «Союзом офицеров». Они действовали в Гвардии, кавалерийских полках, артиллерийских бригадах, военных училищах, в большей степени сохранивших (в отличие от армейской пехоты) свой кадровый состав и особую «корпоративную этику».
Так, еще весной 1917 г. генерал-майор П. Н. Врангель, прибыв с фронта в Петроград, принял активное участие в создании «военной организации в столице, располагающей хотя бы небольшими военными силами и могущей выступить в нужную минуту». По его инициативе среди гвардейских офицеров стала формироваться группа, готовая поддержать военное командование в случае «анархических выступлений». Врангелю удалось привлечь кадры в организацию, созданную на основе стрелкового полка 1-й гвардейской дивизии, возглавляемую бывшим однополчанином полковником А. П. Пален. Связь со Ставкой осуществлял назначенный ординарцем Корнилова поручик П. Шувалов. Однако недостаток контактов с другими военными союзами привел к тому, что в момент выступления Корнилова петроградская гвардейская организация оказалась не готовой оказать содействие продвигавшимся к столице частям 3-го корпуса генерал-лейтенанта А. М. Крымова (30).
Известны также офицерская организация Гвардии в Измайловском полку под руководством капитана И. Д. Парфенова и Гвардии в 3-й артиллерийской бригаде. Накануне выступления Корнилова усилилась активность полулегальных флотских организаций («ОН» – «Организация Непенина» и «ОК» – «Организация Колчака»), пользовавшихся легальным прикрытием Союза офицеров флота (31).
Еще одним «неформальным» центром военно-политического противоборства объективно суждено было стать тюрьме в г. Быхов, где находились военные, обвиняемые в подготовке «государственного переворота» под руководством Корнилова. В сентябре здесь была написана т. н. «Быховская программа», составленная арестованными. Она существенно отличалась от той, с которой Корнилов выступал месяцем раньше, надеясь на взаимодействие с правительством Керенского (32).
Победа в войне, укрепление дисциплины в армии и порядок в тылу по-прежнему оставались в этом документе, но первые же пункты программы выдвигали обязательные условия для этого – «установление правительственной власти, совершенно независимой от всяких безответственных организаций, – впредь до Учредительного Собрания, установление на местах органов власти и суда, независимых от самочинных организаций». Так победа в войне неразрывно связывалась с проблемами государственной политики. Последний (6-й) пункт программы провозглашал: «Разрешение основных государственно-национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного Собрания». Головин очень точно определил «Быховскую программу» как «основу Белого движения» (33). В ней был четко сформулирован тезис о непредрешении, а также определен курс на создание военно-политической основы государственной власти, необходимой и единственно возможной для победы в войне и созыва Учредительного Собрания. «Быховская программа» стала впоследствии сущностью «Конституции генерала Корнилова».
Немаловажно также остановиться на отношении Временного правительства к советам рабочих и солдатских депутатов, советам крестьянских депутатов. Выше уже отмечалось их именование «самочинными организациями», как по политико-правовой терминологии того времени именовались организации, возникшие «снизу», «по воле масс», и что не всегда носило уничижительный смысл. С 10 марта, с момента начала работы контактной комиссии, призванной согласовывать действия правительства и Совета (от Петросовета переговоры вел Ю.М. Стеклов (Нахамкес)) единоличная власть правительства, столь категорично декларируемая его представителями, постоянно оспаривалась Петроградским Советом, считавшим свои полномочия не менее легитимными. Политика правительства поддерживалась Советом по принципу «постольку-поскольку». Способом разрешения противоречий признавалось создание коалиционного состава правительства посредством вхождения в его состав представителей советской власти. Но создание коалиций с советскими и одновременно с цензовыми элементами признавалось неэффективным и Лениным, и Керенским. Еще меньшей была готовность к компромиссам со стороны военных и правых политиков. На Московском Государственном Совещании атаман донского казачества генерал Каледин заявлял, что «для спасения Родины» «все советы и комитеты должны быть упразднены как в армии, так и в тылу, кроме полковых, ротных, сотенных и батарейных, при строгом ограничении их прав и обязанностей областью хозяйственных распорядков». Оглашенная тогда же декларация депутатов IV Государственной Думы требовала «сохранения полной независимости» правительства от решений «исполнительных комитетов советов и т. п. организаций, не выражающих мнения и воли всего народа», предполагала, что органы самоуправления «должны заменить все местные организации, созданные явочным порядком и присвоившие себе власть управления».
Во время работы Демократического Совещания в сентябре 1917 г. делегаты советов входили в его состав в качестве представителей «общественных организаций». Неизбежное противостояние Совета Республики и Петроградского Совета р. и с. д. осенью 1917 г. предвидел Аджемов. «При создании Совета республики сговаривавшиеся стороны… преследовали совершенно определенную цель – укрепление Временного правительства в его борьбе с большевизмом», – писал Набоков. Сугубо «общественный», а не «государственный» характер советов неоднократно подчеркивался и на страницах эсеровской печати, осуждавшей проведение II Всероссийского съезда Советов в разгар подготовки к выборам в Учредительное Собрание. Учитывая происходившую осенью 1917 г. муниципальную избирательную кампанию, программа последнего состава Временного правительства предполагала, что после завершения муниципальных выборов полномочия «самочинно возникших общественных организаций и их исполнительных комитетов прекращаются». Советы на местном уровне должны были передать полномочия земскому и городскому самоуправлению. Хотя не исключалась и возможность создания на основе советской вертикали общественных организаций, «с помощью которых можно будет провести в жизнь решения Учредительного Собрания» (34).
Несомненно, что отсутствие государственно-правового, властного статуса у советов, намерение Временного правительства «избавиться» от советской вертикали после «подавления корниловщины» и после проведения выборов в органы местного самоуправления и Учредительного Собрания были не последними причинами, побудившими руководство РСДРП (б) к вооруженному выступлению 25 октября 1917 г. и к формально-декларативной «передаче власти в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», не дожидаясь созыва и решений Учредительного Собрания относительно формы правления в России.
Завершая тему о политико-правовых особенностях периода 1917 г., нельзя обойти вниманием три принципиально важных решения, утвержденных Всероссийским Учредительным Собранием «первого созыва». Ранним утром 6 января 1918 г., за несколько минут до прерывания работы Конституанты, начальником охраны Таврического дворца матросом Железняковым были приняты первые положения «Проекта основного закона о земле», внесенного фракцией эсеров. Он в целом повторял основные положения декрета о земле, принятого II Всероссийским съездом Советов («право частной собственности на землю в пределах Российской республики отныне и навсегда отменяется», распоряжение землей переходит к органам местного самоуправления и центральных органов республики, частные права на землю, недра, леса и воды осуществлялись «только в порядке пользования», а отчуждение «в народное достояние» земель, лесов и недр должно было проходить «без выкупа»). Было решено начать переговоры о мире и «созвать международную социалистическую конференцию в целях достижения всеобщего демократического мира» (сепаратные мирные переговоры исключались). Наконец, были предрешены и формы политического правления и государственного устройства: «Государство Российское провозглашается Российской демократической федеративной Республикой, объединяющей в неразрывном союзе народы и области в установленных федеральной Конституцией пределах, суверенные» (35).
В политическом курсе российского Белого движения эти решения практически не озвучивались. Решение аграрного вопроса происходило в других положениях и правовых нормах. Тем более не могло получить поддержки безоговорочное утверждение федеративной и республиканской форм правления. Совершенно очевидно, что несогласие с этими решениями (помимо неприятия условий выборов и насильственного разгона) стало одной из основных причин того, что политики и военные в Белом движении отказывались признать и восстановить полномочия российской Конституанты «первого созыва».
1. Вестник Временного правительства, 3 сентября 1917 г.
2. Речь. Петроград, № 208, 5 сентября 1917 г.;
3. День. Петроград, № 153, 2 сентября 1917 г.
4. Ростовская Речь. Ростов-на-Дону, № 60, 5 марта 1917 г.
5. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 1. Д. 541. Лл. 164–165.
6. Съезды и конференции конституционно-демократической партии, т. 3, кн. 1, 1915–1917 гг. М., 2000, с. 369–370, 382.
7. Русские ведомости. Петроград, № 64, 21 марта 1917 г.
8.
9. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 175. Л. 4.
10.
11.
12.
13. Там же, с. 228–231.
14. Вестник Временного правительства. Петроград, № 42 (88), 28 апреля (11 мая) 1917 г., № 43 (89), 29 апреля (12 мая) 1917 г.; ГА РФ. Ф. 5881. Он. 1. Д. 541. Лл. 198–199.
15. Государственное Совещание. М., 1930, с. 104–107; Мысли современников революции // Белый архив, т. 2–3. Париж, 1928, с. 249.
16. Новое время. Петроград, 3 октября 1917 г.
17. В. А. Маклаков – Б. А. Бахметеву, 16 сентября 1927 г. // Совершенно лично и доверительно, т. 3, с. 347.
18. Учредительное Собрание. Россия. 1918. М., 1991, с. 30–31.
19.
20. Речь. Петроград, 22 сентября 1917 г.
21.
22.
23. День. Петроград, № 174, 27 сентября 1917 г.; Речь. Петроград, 26 сентября 1917 г.
24. Речь. Петроград, 23 сентября 1917 г.; 26 сентября 1917 г.; 28 сентября 1917 г.; 4 октября 1917 г.; Вестник Временного правительства. Петроград, 3 октября 1917 г.
25. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 541. Л. 210; День. Петроград, № 179, 3 октября 1917 г.; Речь. Петроград, 7 октября 1917 г.; 8 октября 1917 г.; Биржевые ведомости. Петроград, № 201, 29 сентября 1917 г.;
26.
27.
28. День. Петроград, № 153, 2 сентября 1917 г.; Дело народа. Петроград, № 177, 11 октября 1917 г.
29. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 449. Лл. 1–3;
30.
31.
32.
33.
34. Государственное Совещание. Указ, соч., с. 75, 164; Речь. Петроград, 24 сентября 1917 г.; День. Петроград, 3 октября 1917 г.; Дело народа. Петроград, № 173, 6 октября 1917 г.;
35. Учредительное Собрание. Россия. 1918. М., 1991, с. 158–160.
Глава 4
После «низложения» Временного правительства и провозглашения на II Всероссийском съезде Советов новой (советской) формы правления 25–26 октября 1917 г. вопрос о власти ставился уже по-иному. С начала ноября 1917 г. участники зарождающегося Белого движения были вынуждены перейти к новым способам действий. Продолжался, прежде всего, поиск легальных методов борьбы с «большевиками-узурпаторами». Здесь использовались сохранившиеся структуры легальной власти, в частности Ставка Главковерха и Правительствующий Сенат. В начале ноября о необходимости дать правовую оценку действиям большевиков заявил товарищ министра юстиции Демьянов. С точки зрения правовой интерпретации принципиальных оценок со стороны Сената не последовало. Уголовный департамент, например, был против вынесения каких-либо оценок новой власти. Однако на состоявшихся совещаниях департаментов Правительствующего Сената от 6 и 23 ноября 1917 г., созванных по инициативе первоприсутствующего 1-го департамента П.Б. Врасского (он же председательствовал во время заседания Сената 5 марта 1917 г., утверждавшего акты Николая II и Михаила Александровича Романова), а также сенаторов 1-го департамента С. М. Зарудного, Н. С. Таганцева и обер-прокурора 1-го департамента М. П. Старицкого, Петроградский военно-революционный комитет и Совет народных комиссаров были квалифицированы как «самочинные организации, возникновение и способы действий которых заслуживают сурового осуждения». Общее собрание Сената, проведенное под председательством старейшего сенатора, первоприсутствующего 2-го департамента В. И. Тимофеевского, единогласно утвердило: «Преступные действия лиц, именующих себя народными комиссарами, свидетельствуют, что они не останавливаются перед применением насилия над учреждениями и лицами, стоящими на страже русской государственности…» «Не признавая законной силы за распоряжениями какой бы то ни было самочинной организации», Сенат готовился «неуклонно исполнять, впредь до Учредительного Собрания и образования власти в стране, возложенные законные обязанности, доколе к тому представляется какая-либо возможность, о чем дать знать всем подчиненным местам и лицам указами». Аналогичные призывы-требования выдвигались сенаторами по отношению ко всем органам судебной вертикали снизу доверху. И хотя, по воспоминаниям профессора М.П. Чубинского, «наборщики сенатской типографии отказались набирать» определение Сената, в его «летописях вписаны: открытое признание большевистской власти узурпаторской и преступной и призывы к неподчинению этой власти и исполнению своего служебного долга каждым, доколе это исполнение окажется возможным» (1).
Аппарат Ставки Верховного Главнокомандующего вполне мог стать центром средоточия антибольшевистских частей – прежде всего т. н. «национальных» (Польского корпуса полковника И.Р. Довбр-Мусницкого, Чехословацкого корпуса), ударных подразделений Западного и Юго-Западного фронтов под командованием подполковника В. К. Манакина, собранных в Могилеве в начале ноября, и целого ряда отдельных воинских подразделений, разбросанных по линии фронта и в ближайшем тылу (1-я и 3-я Финляндские стрелковые дивизии, отдельные казачьи части и др.).
Формально генерал Духонин не намеревался «заниматься политикой», однако положение, сложившееся в стране после 25 октября, так или иначе обязывало «участвовать» в политике. Ставку (как и Москву) намеревались сделать в качестве новой столицы, где под защитой «верных правительству войск» можно было бы составить новое правительство (в случае необходимости перевести Ставку в Киев). По воспоминаниям комиссара Ставки В. Б. Станкевича, «большие прения вызывал вопрос о попытке образовать в Ставке правительство. Большинство общеармейского комитета, ряд членов делегации и я настаивали на принятии такого решения, так как оно создало бы действительный центр борьбы за власть. Об этой идее говорилось не только абстрактно, но назывались конкретные имена. Комитет единодушно настаивал на кандидатуре Чернова в качестве главы Правительства». По свидетельствам полковника Манакина, «в Ставке, ко времени моего приезда, был еще генерал Врангель… он к этому времени… с благословения Дитерихса, Вырубова (помощника начальника штаба по гражданской части. –
Действия против «мятежных» большевиков должны были координироваться в четырехугольнике Могилев (Ставка), Псков (штаб Северного фронта), Луга, Гатчина (дислокация 3-го конного корпуса генерал-майора П.Н. Краснова, местропребывание Главковерха Керенского) и Петроград (Комитет спасения Родины и революции). 27 октября за подписью генерала Духонина была разослана телеграмма, требовавшая «немедленного прекращения насильственных большевистских действий, отказа от вооруженного захвата власти, безусловного подчинения действующему в полном согласии с полномочными органами демократии Временному правительству, единственно могущему довести страну до Учредительного Собрания – Хозяина Земли Русской». Фраза «действующая армия силой поддержит это требование» означала фактически санкцию на начало вооруженного сопротивления. Примечательно, что Ставка действовала в полном контакте с представителями большинства фронтовых и армейских исполнительных комитетов, также заявивших о непризнании «захвата власти большевиками».
С 28 октября непосредственное руководство отправкой войск осуществлял генерал-квартирмейстер Ставки генерал-лейтенант М. К. Дитерихс. В телеграфном распоряжении № 7975 командирам корпусов Северного и Западного фронтов он предписывал, в частности, «командировать в Царское Село и Витебск исключительно лишь вполне надежные части с представителями полковых, дивизионных и корпусных комитетов», «установить связь с местом нахождения Главковерха и доложить ему об отданных распоряжениях». Все телеграфные сообщения проходили под его непосредственным контролем. Основные трудности возникли тогда, когда по пути следования эшелонов с верными Временному правительству войсками начинались выступления местных гарнизонов и отрядов красной гвардии (Орша, Витебск, Смоленск, Вязьма, Киев, Минск), вследствие чего «военная помощь» не смогла дойти своевременно до Москвы и Петрограда. Правительственные войска волей-неволей втягивались в локальные «военные действия», и общий план Ставки по блокированию большевистских центров оказался сорванным. Координацией отправки войск занимался также его родственник генерал-майор В. Л. Барановский (генерал-квартирмейстер штаба Северного фронта). Его телеграммы и распоряжения были достаточно самоуверенны («большевизм распадается, изолирован, и как организованной силы его нет уже и в Петрограде», «меня не покидает уверенность, что вся большевистская затея рухнет в ближайшее время, и я лишь скорблю о том, что А.Ф. (Керенский. –
Необходимость сохранения Ставки как легального аппарата для организации антибольшевистского сопротивления отмечали и участники открывшегося в Могилеве 26 октября т. н. Чрезвычайного Совещания общественных и политических организаций, созванного под председательством и. д. губернского комиссара Временного правительства эсера Г. И. Певзнера. Его состав отражал специфику социального, профессионального, национального состава Могилева и губернии. В состав Совещания и созданного на нем Комитета общественной безопасности (во главе с Певзнером) вошли представители городского самоуправления и губернского земства, кооперативных объединений Могилева и губернии, губернской продуправы, Союза почтово-телеграфных служащих, кадетов, эсеров, энесов, Бунда, еврейских народной и рабочей-социалистической партий, польского Сейма и Белорусского комитета, а также от губернского Совета крестьянских депутатов. Несмотря на намерения создать Комитет на «паритетных началах» из цензовых и из социалистических элементов.
После того как Керенский не смог выполнять полномочия Главковерха (в условиях отказа казаков корпуса генерала Краснова продолжать движение на Петроград) и его бегства из Гатчины обязанности Верховного Главнокомандующего принял на себя генерал-лейтенант Н. Н. Духонин. Об этом им было официально объявлено в приказе от 1 ноября 1917 г. Отмечая, что между войсками генерала Краснова и петроградским гарнизоном заключено перемирие, «дабы остановить кровопролитие гражданской войны», Духонин вместе с тем констатировал, что Керенский как Главковерх «оставил отряд, и место его пребывания в настоящее время не установлено». Закономерно опираясь на статьи Положения о полевом управлении войск, Духонин заявлял о своем вступлении в должность. Начальником штаба Духонина стал Дитерихс. В приказе отмечалось, что Ставка становится, по существу, структурой «оперативно-технической», а не политической и переводит свою работу в сугубо фронтовую сферу, так как «в настоящее время между различными партиями происходят переговоры для сформирования Временного правительства».
Отказавшись вести переговоры о сепаратном мире по требованию Совнаркома, Духонин не исключал возможности оказания вооруженного сопротивления отправленным из Петрограда воинским эшелонам под командованием прапорщика Крыленко. 12 ноября начальнику 1-й Финляндской стрелковой дивизии предписывалось «вооруженной силой воспрепятствовать вооруженному конвою прапорщика Крыленко». Дивизия объявила о своем «нейтралитете», но комитет ее ударного батальона принял самостоятельное постановление. Комитет заявил Штабу Главковерха о «предложении всех сил на борьбу с анархией и захватом власти большевиками» (см. приложение № 4). Ударники, совместно с ЦИК революционных батальонов во главе с матросом С. Рыбасом, заявили о готовности оказать вооруженное сопротивление отрядам Крыленко даже в том случае, если никто их не поддержит. Однако генерал Духонин запретил ударным батальонам начинать «братоубийство», предписав им покинуть Могилев и походным порядком отправиться на Дон. Манакин считал виновным в данном решении не столько самого генерала Духонина, сколько Дитерихса, который «вместо того, чтобы поддержать Духонина морально и заставить его решиться на какой-нибудь твердый поступок, стоял рядом с ним… гипнотизируя Духонина, что выхода нет».
В принципе, Ставку готов был поддержать даже Могилевский Исполком Совета рабочих и солдатских депутатов, а также Губернский Исполком Совета крестьянских депутатов, заявившие о признании «безусловно ничтожным» приказа прапорщика Крыленко о роспуске Общеармейского комитета «как противоречащего основным принципам демократии».
Но не только с Советами и различными общественными организациями поддерживал контакты Духонин. Как известно, именно благодаря его распоряжению все «Быховские узники», во главе с генералом Корниловым, были освобождены из-под ареста и отправились на Дон. 8 ноября в письме начальнику штаба Ставки генералу Дитерихсу генерал Алексеев, находившийся в это время в Новочеркасске, писал о тех перспективах, которые имело бы Белое движение при опоре на помощь сохранявшейся еще системы управления войсками. Необходимо было перевести на Дон и Кубань «надежные части» и боеприпасы, а также широко оповестить союзные державы об отношении к совершившемуся перевороту. В частности, Алексеев обращал внимание на возможность использования чехословацких воинских частей как основы антибольшевистского сопротивления: «Все чешско-словацкие полки… охотно свяжут свою судьбу с деятелями спасения России. Некоторые связи установлены; в скором времени они получат дальнейшее развитие. Если Вы можете оказать содействие к переводу под тем или другим предлогом, то положите прочное начало к созданию здесь реальной силы… Если бы можно было рассчитывать на перемещение чехословаков, то командирование от них офицеров было бы полезно для изучения условий расположения». Алексеев особенно подчеркивал необходимость сделать Ставку последним оплотом «легальной власти», считал важным использовать аппарат Ставки для формирования добровольческих частей (под видом отделений офицерских союзов, увечных воинов и т. и.). Создавая в это время структуры будущей Добровольческой армии, генерал Алексеев подчеркивал, что «в вопросах организационных нужно соглашение» со Ставкой, «совместная разработка планов» (2).
Однако ни Правительствующий Сенат, распущенный декретом Совнаркома, ни ликвидированная после убийства генерала Духонина Ставка не смогли стать «легальными» антибольшевистскими центрами общероссийского значения. Последними официальными инстанциями в системе управления, действовавшими после октября 1917 г. и «пережившими» годы гражданской войны, оказались российские посольства в иностранных государствах. Именно они пользовались фактическим признанием правительств иностранных государств, вплоть до формального признания последними советской власти в 1920-е гг. Дипломатический корпус не подвергался существенным изменениям после февраля 1917 г., сохраняя консервативные настроения (особенно посольство в Риме). Послом в Париже до сентября 1917 г. оставался А. П. Извольский. Родной брат В.Д. Набокова, К.Д. Набоков, оставался поверенным в делах в Лондоне. Посол в Вашингтоне Ю.А. Бахметев добровольно ушел в отставку, отказавшись признать Временное правительство, в апреле 1917 г. и был заменен своим однофамильцем Б. А. Бахметевым. Не менялся и состав консулов. Показательно, что бывший министр иностранных дел России С. Д. Сазонов занимал позднее аналогичную должность в составе Российского правительства Колчака, бывший товарищ министра иностранных дел А. А. Нератов занял должность управляющего ведомством иностранных дел в Особом Совещании на белом Юге, а министр иностранных дел врангелевского Правительства Юга России П. Б. Струве в 1917 г. возглавлял экономический департамент МИДа. Общее для политической жизни России 1917 года стремление к взаимодействию с общественными организациями отразилось в секретной телеграмме главы МИДа М. И. Терещенко, призывавшей дипломатов к сотрудничеству с различными общественными комитетами русских эмигрантов (в годы гражданской войны эта работа станет одной из основных в деятельности российских посольств и консульств).
Сменив Извольского на посту посла во Франции, В. А. Маклаков уже 27 октября телеграфировал своим коллегам в Лондон, Рим и Вашингтон: «Насильственное свержение Временного правительства, нарушив законную преемственность власти в России, поскольку такая преемственность может существовать в революционное время, выдвинуло вопрос о том, может ли правительство, которое будет создано этим новым переворотом, считаться всенародным, общепризнанным правительством России, подобно правительству, образовавшемуся после отречения Николая II. Я считаю, что таковым никоим образом не могло бы считаться правительство, составленное из большевиков». Тем самым и в позиции дипломатов фактор преемственности имел определяющее значение (хотя позднее Маклаков в переписке с Бахметевым эту правопреемственность оспаривал). Правительство, «вышедшее из бунта», никогда бы не могло, по мнению Маклакова, считаться законным. И хотя 17 ноября большевистским наркоминдел Л.Д. Троцким было подписано распоряжение, лишавшее российских дипломатов соответствующих полномочий, посольский корпус оставался неизменным на протяжении почти всей гражданской войны, не признавая каких-либо актов советской власти как «власти узурпаторов».
В то же время нельзя не отметить, что ведущим был все-таки не столько фактор «узурпации власти», сколько последовавшие за ним отказы от союзнических обязательств перед Антантой и подготовка к сепаратному миру с Германией. По оценке юрисконсульта МИДа Г. Н. Михайловского (будущего сотрудника управления иностранных дел Особого Совещания на белом Юге России), «чиновники дипломатического ведомства выступали против большевиков не потому, что они узурпировали власть (Февральская революция тоже была узурпацией, фактически всеми признанной), а потому, что политика сепаратного мира с Германией нами трактовалась как измена интересам России». Этот же фактор «измены» подчеркивался и в телеграмме Набокова Маклакову 6 ноября, считавшего, что власть большевиков способна лишь ускорить момент, когда «наши союзницы – великие державы Европы и Америки станут смотреть на нас и обращаться с нами, как некогда мы обращались с Персией или Кореей».
Посол в Дании, барон М. фон Мейендорф, телеграммой от 6 ноября предлагал «ввиду анархии в Петрограде и временного отсутствия объединяющего центра для русского представительства… возбудить вопрос о возложении на одного из начальников посольств общего руководства всеми русскими посольствами и миссиями за границей». Позиции Маклакова и Мейендорфа стали основополагающими для определения статуса российских диппредставительств. Было решено продолжать работу «без всяких контактов с Петроградом» в ожидании формирования законного всероссийского правительства. На протяжении всей гражданской войны российские посольства (особенно во Франции, Великобритании и США) пытались выполнять функции центров, координирующих отношения белых правительств с союзниками.
Фактическое создание координирующего центра в Зарубежье было связано с образованием Совещания послов в составе дуайена (старейшины) российского дипкорпуса, посла в Италии М.Н. Гирса, Набокова, посланника в Испании М. А. Стаховича и посланника в Швейцарии И.Н. Ефремова. Совещание не носило формального характера и с 1918 г. фактически вошло в состав Русского Политического Совещания в Париже. Позднее, в 1921 г., подобный орган, претендовавший на статус выразителя правопреемства, был создан в виде Совета послов под руководством Гирса (3).
Говоря о формировании антибольшевистских «центров сопротивления», безусловно, нельзя забывать о структурах местного самоуправления, земствах и городских управах, а также создаваемых при их непосредственном участии коалиционных общественных структурах. Реформа местного самоуправления являлась одним из основных направлений во внутриполитическом курсе Временного правительства еще до созыва Учредительного Собрания: уже в первой же правительственной декларации (3 марта 1917 г.) говорилось о «выборах в органы местного самоуправления на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования». Местному самоуправлению передавались также полномочия по охране правопорядка: «замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления».
Вся губернская и уездная вертикаль власти передавалась местному самоуправлению. Телеграфным распоряжением премьера князя Львова от 5 марта губернаторы и вице-губернаторы временно отстранялись от исполнения своих обязанностей, и их полномочия переходили к председателям уездных и губернских земских управ, получавших наименования правительственных (губернских и уездных соответственно) комиссаров. Именно «земские деятели» считались «единственными представителями организованной общественности», на которых могло опереться правительство. Вскоре после этого МВД санкционировало создание при земских управах т. н. Общественных Исполнительных комитетов на губернском, уездном и волостном уровнях. Данные структуры строились на основе представительства самых разнообразных общественных организаций, состояли из «новых лиц, пользующихся доверием местного населения», и выполняли «роль общественно организующих местных центров, с которыми согласуют свою деятельность местные комиссары Временного правительства». В них входили также представители военных структур (начальники гарнизонов, представители окружных штабов), кооперации, продовольственных комитетов, технических, благотворительных, научных обществ и союзов. Именно эти комитеты стали после прихода к власти большевиков основными центрами, объединявшими и координировавшими усилия по организации «сопротивления перевороту» со стороны «общественности» (4).
21 мая и 9 июня Временное правительство утвердило законодательные акты, составившие основу земской реформы: «О производстве выборов уездных и губернских земских гласных» и «О волостном земском управлении». 17 июня был принят закон о введении земских учреждений в Архангельской губернии, Сибири и Степном крае (5). В этих регионах «молодое земство» активно включилось в политическую жизнь в годы гражданской войны. 26 июля было принято постановление «О порядке выборов волостных гласных на основе пропорциональной системы». При этом уездная земская управа могла сама выбрать пропорциональную или мажоритарную систему голосования. Пропорциональная система, предполагавшая голосование за «списки кандидатов», основывалась на представительстве политических партий или общественных объединений. Именно эта система стала основой избирательной кампании в Учредительное Собрание, она признавалась достаточно демократичной, позволявшей строить земское самоуправление на основе прежде всего всесословного, но в то же время партийного представительства. Что же касается мажоритарной системы (мало изменившейся за годы гражданской войны в различных антибольшевистских регионах), то она во многом напоминала «многоименную систему выборов», принятую, например, в муниципалитетах Великобритании. Избиратели сами вписывали в бюллетени фамилии тех, кого они желали избрать, а избранными считались те, кто получал более половины голосов. Считалось, что мажоритарная система более всего соответствовала интересам сословных групп, в частности крестьянства, поддерживавшего только «знакомых» для него кандидатов.
Принципиально важным в новой земской системе было создание волостного «уровня» самоуправления. Система голосования основывалась на принципах общепризнанной «четыреххвостки». Активное и пассивное избирательное право уравнивалось в том отношении, что избирать и быть избранными могли все проживавшие или работавшие в волости на данный момент, все цензы, за исключением возрастного, упразднялись. Избираемые таким образом земства становились образцом, первым опытом широкой представительной демократии, способствовавшей, по признанию сторонников земской реформы, дальнейшему росту политического опыта местного населения, особенно накануне выборов в Учредительное Собрание. Еще в июне Временное правительство поручило составить списки избирателей, используя которые следовало провести выборы и органов местного самоуправления, и Учредительного Собрания. 24 августа было принято постановление о сохранении избирательных участков, созданных при выборах органов местного самоуправления, для использования их при проведении выборов Учредительного Собрания (6).
Выборы в земства проходили в августе – декабре, но наиболее активно – в октябре 1917 г. По окончании выборов предполагалось полностью заменить земствами советы рабочих и солдатских и советы крестьянских депутатов. Эти «самочинные организации» должны были «сдать дела» новообразованным земствам. Объективно условия сложились так, что структуры земско-городского самоуправления стали первыми центрами противодействия большевикам и левым эсерам, опиравшимся на советские структуры. Петроградская городская дума выступила 24 октября против действий Петроградского военно-революционного комитета с призывом «объединиться вокруг думы как полномочного представительного органа, избранного на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования». В ночь с 25 на 26 октября в здании городской думы был создан «Всероссийский Комитет спасения родины и революции» в составе: по три представителя от городской думы, ВЦИКа советов рабочих и солдатских депутатов первого состава (избранных на I съезде Советов), ВЦИКа советов крестьянских депутатов, фронтовой группы съезда советов, фракций эсеров и меньшевиков съезда Советов, Центральных Комитетов партий меньшевиков, бунда, эсеров, «Единства», трудовой народно-социалистической партии, военного Совета при военном министерстве, Центрофлота и Временного Совета Российской Республики. 26 октября из состава общественных организаций Комитет поддержали Всероссийский Союз учителей, Союз увечных воинов, Союз георгиевских кавалеров, союзы банковских служащих и служащих Министерства финансов, ЦК старост служащих фабрик и заводов, союз железнодорожников, Союз почтово-телеграфных служащих. В его состав вошли также гласные районных дум Петрограда, земских собраний Петроградской губернии. Кадетская партия была представлена В.Д. Набоковым, графиней С. В. Паниной и князем
B. А. Оболенским. Возглавил Комитет бывший председатель Совета Республики Авксентьев (7). Через представителей Бюро Комитета было установлено взаимодействие с военными структурами: штабом Петроградского военного округа во главе с полковником Г. П. Полковниковым, назначенным на должность Командующего армией Спасения Родины и революции, с военными училищами и школами прапорщиков. В обращении Исполкома Всероссийского съезда военных училищ и школ прапорщиков говорилось: «в течение семи месяцев… вы с честью и великим мужеством и самоотвержением повсюду несли на своих плечах тяжелое бремя борьбы с анархией и охраны истинной свободы и великих завоеваний революции». Заканчивалась резолюция характерным призывом: «сплотитесь все вокруг Петроградской Городской Думы и Всероссийского Комитета Спасения Родины и революции. Боритесь с захватчиками, противостойте им со всем мужеством разлагающему влиянию безвластия». Координатором конспиративной работы Комитета стал член кадетской партии, офицер Сумского гусарского полка А. А. Виленкин (в будущем – активный член «Союза защиты Родины и свободы»). Это позволило подготовить 27–28 октября 1917 г. выступление юнкеров Владимирского и Николаевского инженерного училищ совместно с частями 3-го конного корпуса, наступавшими от Гатчины, с целью ликвидировать «большевистский переворот». В Бюллетене № 1 Петроградского Комитета Спасения предписывалось «оказывать всемерную поддержку комиссарам и офицерам, исполняющим боевые приказы командующего армией Спасения Родины и Революции полковника Полковникова и его помощника подполковника Краковецкого, арестовывая всех комиссаров так называемого военно-революционного комитета». Воинским частям Петроградского гарнизона предлагалось незамедлительно отправиться в здание Николаевского инженерного училища, а «всякое промедление будет рассматриваться как измена революции и повлечет за собой принятие самых решительных мер (каких, правда, не уточнялось. –
Аналогичную позицию заняла Московская городская дума. По инициативе ее председателя, члена ЦК партии эсеров О. С. Минора, 25 октября дума призвала «все московское население» объединиться «для защиты Временного правительства». Городской управе поручалось образовать Комитет общественной безопасности (первоначальное наименование – Комитет спасения Родины и революции), в который вошли гласные думы, губернского земского собрания, представители Викжеля (Всероссийского Исполнительного комитета железнодорожников),
Московского военного округа и Союза почтово-телеграфных служащих. Комитет общественной безопасности, возглавляемый городским головой эсером В. В. Рудневым и командующим Московским военным округом полковником К. И. Рябцевым, формально руководил боевыми действиями во время городских боев 26 октября – 3 ноября. Решительность московских настроений (в отличие от Петрограда) демонстрировал приказ Рябцева по округу № 1482 от 24 октября, гласивший, что «никакие погромы, никакая анархия не будут допущены… в Москве они будут раздавлены верными революции и народу войсками беспощадно. Сил на это достаточно». В телеграмме в Ставку Главковерха Руднев подчеркивал, что «попытки предотвратить гражданскую войну привели только к усилению позиции большевиков», поэтому «Комитет принял решение: опираясь на вооруженную силу, попытаться сломить большевиков».
Поделиться книгой: