Помоги проекту - поделись книгой:
Неумение выражать собственные чувства абстрактным категориям требовало выхода. Я был готов распространить поистине вселенскую приязнь, овладевшую моим существом, на всех окружающих. За малым не обнял постового гаишника на углу Большой Садовой и не похлопал его по плечу, растягивая собственную улыбку от уха до уха. Мое внимание своевременно привлекла какая-то дворняга, иначе полицейский пережил бы сильнейшее впечатление за эту смену — ибо я, обнимая его, собирался философски качать головой и ни-че-го не говорить. Чтобы не мешать проникновению Вселенской Любви через мою, вне всякого сомнения, озаренную сущность в сущность блюстителя порядка.
Грязно-белая собака лежала в подворотне ЦУМа и практически ничего не делала. Разве что созерцала текущий мимо нее людской поток и, видимо, медитировала на него. Побочным результатом этой медитации стал выуженный из вереницы пешеходов я, который присел на корточки и потрепал собаку за ухом, качая головой и ни-че-го не говоря, а лишь распространяя собственную улыбку от уха до уха.
Собака не очень любила запах алкоголя, но не укусила мою озаренную сущность. Она высунула свой длинный розовый язык и часто задышала, подарив мне не менее приятный букет органического происхождения из собственной пасти. За это уличной псинке была скормлена затаившаяся в кармане для подобного случая конфета.
Я внезапно передумал идти к остановке общественного транспорта, решил прогуляться. Благо погода располагала — относительно тепло и до пыльности сухо, несмотря на конец осени. Кто бы знал, к каким последствиям это приведет…
ГЛАВА 4,
в которой незваным гостем приходит похмелье, пугая и удивляя
Суббота начиналась плохо. Голова, похоже, после вчерашнего все-таки треснула где-то над переносицей. Сначала расстрельной очередью затрещал будильник, напоминая о том, что сегодня рабочий день. Короткий, но рабочий. От того, что работа должна была закончиться нынче не в 18.00, а практически сразу после обеда, мне легче не становилось. Будильник продолжал строчить очередями. Все они точнехонько попадали в район мозжечка. Я, хоть не мешал накануне водку с портвейном, полностью отождествлял себя с булгаковским Лиходеевым. Поэтому, роняя перья, накрыл голову влажной от пота подушкой, прошептав пересохшими губами: «Расстреливайте…»
Пульсирующая боль в голове и тошнота продолжить сон не позволили. Я был готов отдать полцарства за стакан рассола, а за бутылочку прохладной минеральной воды ненадолго бы одолжил собственную душу. Хотя возникали серьезные сомнения по поводу того, находится ли все еще оная в теле.
С трудом сел на смятой кровати. Дрожащими руками дотянулся до будильника и испытал намек на первые с утра положительные эмоции, когда он наконец-таки заткнулся. Под ногами валялась пластиковая полторашка «Нарзана», предательски пустая — а ведь только вчера она была полнехонькой.
— Сушняк, однако, — неискренне удивился я.
Раненым комиссаром доковыляв до санузла, болезненно морщась от малейших прикосновений окружающих предметов к моему телу, я открыл холодный кран и долго, жадно пил воду прямо из него, наплевав на хлорку и прочие примеси. После минутного облегчения стало дурно, и я не на шутку испугал белоснежного фаянсового друга. Неоднократно и неэстетично. Зато после этого акта вандализма реально полегчало.
Пустив воду в джакузи, я отправился на кухню ставить чайник. Каждое движение давалось с трудом, меня шатало. Изображение было практически черно-белым, и темный тон преобладал. Изредка в голове начинала играть музыка из вчерашнего репертуара. Было ощущение, что я всего час назад прекратил пьянствовать. На лбу выступила испарина. Глаза болели так, будто бы я сутки просидел перед экраном компьютера в прокуренном помещении. Делать ничего не хотелось и не моглось, но на работу необходимо было идти, чтобы написать сопроводиловку к законченной мною программе, которая вот-вот должна отчалить на тестирование к заказчику.
Вот же идиот! Надо было вчера закончить все эти несущественные моменты, опоздал бы на часик к «Рыцарю», зато сегодня можно было бы на работе не появляться, сказавшись больным. При воспоминании о «Рыцаре» опять замутило, и я вернулся к отдышавшемуся, но рано обрадовавшемуся унитазу.
Насколько я помнил, так плохо мне никогда не было. Да и опьянение было каким-то странным. Картина вчерашнего вечера была смазана, из нее торчали яркими пятнами какие-то несущественные события, а все остальное было написано бледненькой неумелой акварелью. Кое-где виднелись совсем незакрашенные участки. Сегодняшнее мое «я» вообще сомневалось в своей принадлежности к авторству этого батального полотнища.
Я абсолютно не помнил, куда черт меня понес после кабака и главное — зачем. Помню, такси до дома я поймал в районе набережной, но что я там делал, оставалось загадкой. В такси я шутил, рассказывал шоферу анекдоты на тюремные темы, пил пиво из примятой жестяной банки и вообще вел себя, как заправский урка. Это было по крайней мере странно.
Я никогда не был мальчиком-паинькой, рос в довольно криминальном районе. Но сам дел с криминалом не имел, так, детские шалости и общие познания, полученные в подростковом возрасте от дворовой шпаны, с которой давно уже не знался.
В такси же я общался исключительно на фене — хотя это-то как раз объяснить было можно. Шутки памяти — в свое время мне попала в руки книжка «Тюремный жаргон», которую я с интересом прочел. Много нового оттуда почерпнул, но в совершенстве «ботать по фене» все равно не научился. Так, запало несколько фраз, которыми я иногда удивлял своих рафинированных знакомых.
Мое вчерашнее поведение на фоне сегодняшнего самочувствия особенно не волновало — волновало другое. Нужно было ехать на работу. Приняв чуть теплую ванну, я понял, что жизнь постепенно возвращается в мое тело. Расход движений на бритье требовал немыслимого по размеру аванса сил, и этот аванс был единодушно отклонен Советом Старейшин.
Впрочем, я бы не удивился, если бы в голове Совет Старейшин после вчерашнего передох полным составом. И было впору объявлять выборы нового Царя Головы…
Насыпав от души сахара в кружку с горячим зеленым чаем, я через силу сделал несколько глотков и, закурив, вышел в прихожую. Черные спортивные туфли, в которые я вчера был обут, представляли собой душераздирающее зрелище. Толстый слой пыли, царапина на носке левой туфли и оторванный шнурок на правом придали картинке вчерашнего разгула ужасающие оттенки. Если уж я не помнил истории загубления любимой обуви, неудивительны и остальные белые пятна.
Состояние, и так омраченное нездоровьем, усугубилось стыдом за свое, наверное, жутко неприличное «пострыцарское» поведение. Холодной молнией мозг прошила страшная мысль: «А вдруг я вчера кого-нибудь убил?» — но тут же логически довершилась возвращающимся чувством юмора: «И съел».
При мыслях о еде опять замутило, но я сдержался — зря испуганно заскрежетал за стеной унитаз своими трубами, ожидая от меня очередной пакости. Недокуренную сигарету пришлось выбросить, дабы не усугублять свое тошнотворное состояние. Тут я, кстати, вспомнил, что бросаю курить — очень своевременной была моя отсрочка этого ответственного шага на лишний день.
Вернувшись в гостиную, нашел в аптечке аспирин, анальгин и активированный уголь. Запил фармацевтический завтрак остывшим чаем и отправился взглянуть на свой вчерашний наряд.
Иссиня-черные джинсы были с вечера аккуратно сложены в холодильник, что стало мне известно еще при поисках лимона для чая. Носки почему-то оказались в задних карманах. Одежды же с верхней половины тела не видно было нигде. После долгих поисков, заставляющих нагибаться и испытывать от этого приливы тошноты, я было отчаялся. Но когда понес к стиралке вчерашние носки, пропажа нашлась.
Когда-то белоснежная сорочка, покрытая пятнами пива, возлежала в стиральной машине и слала мне пламенный воздушный поцелуй с отпечатка розовой губной помады на воротнике. Я похолодел. Мы всегда боимся того, чего не знаем. В моем случае — о чем не помним. Из нагрудного кармана я извлек водительские права и несколько смятых купюр.
В машинке оказался и шерстяной джемпер, наверное, тоже в пятнах — их не было видно из-за насыщенного черного цвета. Также была извлечена хрустальная пепельница с горой окурков. Еще бы, логично. Вообразил, будто пепельницу необходимо постирать. А мог бы, решив, что пепельница — это штука одноразовая, просто выбросить ее в мусорное ведро. Я с трепетом обследовал окурки — ни на одном помады не было. Вздохнув с облегчением, я затаил надежду выяснить, чей же отпечаток остался на воротнике.
Нацепив свежую сорочку и костюм — любую другую одежду необходимо было гладить, а сил на это не было — я добавил к своему гардеробу черный плащ. Взбрызнулся очередным шедевром от «Baldessarini» и вышел из квартиры на площадь. Но тут же вернулся за ноутбуком и зонтом. Вчерашняя солнечная осенняя сухость сменилась плотным мелким дождем, немного похолодало. Количество луж и их наполненность говорили о том, что дождь шел уже давно, а свинцовая серость неба обещала, что такая погода надолго.
Легкие физические упражнения, которые пришлось проделать, отыскивая одежду, немного разогнали кровь. Они придали несколько оживляющих мазков моей зеленоватой физиономии. Поэтому ссутулившиеся от избытка влаги прохожие не пытались перекреститься при моем появлении. А горемычная пара похмельных алкоголиков у магазина проморгала в моем лице вероятного «третьего».
Купив бутылочку минералки, я влез в маршрутку. Которая, подобно скоростному глиссеру, унесла меня по водноасфальтовой глади в рабочее субботнее утро.
ГЛАВА 5
Кто, где, когда?
Поздоровавшись с серого вида Мишкой и его дымящейся чашкой (сегодня из отдела были только мы вдвоем), я принялся редактировать свои комментарии по программе, собирая их из разных файлов и самого программного кода. Никогда раньше не получалось вести работу с самого начала систематизированно и записывать всякие нужные вещи в одно место. За три часа непомерных мозговых усилий написал сопроводительное письмо-инструкцию и собрался к шефине.
Непосредственным моим начальником была супруга шефа — Алина Сергеевна. Она, в отличие от самого Колосова, в программировании понимала определенно больше меня. Это была высокая зеленоглазая брюнетка лет 30, хотя, почти наверняка, лет ей было больше — просто выглядела она очень хорошо. Алина обладала магическим грудным голосом и какой-то весьма необычной мелодикой речи — слушать ее можно было бесконечно.
Мужчины почему-то с недоверием относились к тому, чем она занимается. Считая, видимо, что настолько обаятельная женщина не может трудиться на такой специфической работе. Некоторые из заказчиков откровенно полагали ее должность номинальной «мужниной синекурой», и отказывались воспринимать ее как серьезного программиста и аналитика.
Убедившись в этом, она особо не афишировала свою профессию. Представлялась при необходимости на всяких официальных приемах и вечеринках куратором проекта или еще кем-нибудь. Главное, чтобы это соотносилось с ее внешним видом и, собственно, полом. Хотя сама профессию свою боготворила и была знатоком своего дела.
Все сотрудники ее любили — ну, возможно, за исключением пары-тройки девиц, лицемерно улыбающихся ей в лицо и неприятно кривящихся за ее спиной. Имела место версия, что такая реакция обусловлена прошлой любвеобильностью ее мужа, Александра Ивановича, который в молодости якобы не пропускал мимо ни одной юбки и до сих пор был весьма привлекательным сорокалетним мужчиной.
Алина Сергеевна сидела в кабинете, огромный офисный стол был завален бумагами, дисками, из-за трех мониторов ее практически не было видно. Поприветствовав шефиню, я водрузил на крохотный свободный островок столешницы подготовленную документацию и диск с исходником. Она устало кивнула, спросив, что, по моему мнению, представляет из себя Вадик Шлепковский.
Я пожал плечами — Вадик работал у нас всего месяца три, занимался web-интерфейсами. Сейчас как раз был в командировке. Какой он человек, никто из сотрудников с точностью сказать не мог — Вадик был малообщительным и старался избегать всяких коллективных мероприятий. Лично мне он не очень нравился — взгляд у него был какой-то скользкий да и общий вид не очень опрятный. Примерно такое же ощущение у меня бы вызывал червячок, если бы его, подобно Шарикову, удалось бы очеловечить. И погоняло прикрепилось нелестное — Шлямбур. Видимо, из-за худобы, высокого роста и кажущейся внутренней пустоты.
— Да вроде справляется, — ответил я. — А там бог его знает. Он практически ни с кем не общается. Даже на обед не ходит — постоянно в офисе торчит, работает. Может, с собой бутерброды таскает, может, на гастрит копит, — я вымученно улыбнулся. Все, что касалось желудочно-кишечного тракта, до сих пор поднимало во мне тошноту.
Она кивнула, вернувшись к своим делам, а я отправился обратно в отдел. Мишка пил очередную чашку кофе, придерживая левой рукой голову, тоже явно потяжелевшую после вчерашнего вечера.
Я сделал себе слабенький кофе и подъехал к нему на своем кресле. Начал нетривиально:
— А скажите, батенька, вы розовой перламутровой помадой не пользуетесь? — мимика моя была на больничном, поэтому я улыбнулся одними уголками губ. Глаза сохраняли страдальческое выражение.
Мишка поперхнулся кофе и посмотрел на меня, будто на заезжего сумасшедшего коммивояжера:
— А чего, есть хорошая и недорого?
— Ты, сволочь, вчера сидел слева, а я на левой стороне воротника рубашки сегодня утром обнаружил отчетливый, как отказ королевы, отпечаток розовых губок, — я осторожно покачал головой и с сомнением добавил: — Да нет, те губки явно попухлее твоих будут, — непомерным усилием вытянул собственные губы, целуя воздух и как бы сравнивая размерчик. Любое движение лицевых мышц вызывало неприятное ощущение, что я — почетный обладатель недорогой китайской физиономии из жесткого зеленоватого пластика, взятой на денек в пункте проката. Причем размерчик был явно не мой.
Он махнул рукой, с облегчением вспоминая:
— Да это мы пошутили. Знали же, что Ирки нет дома, ты следы успеешь убрать. Но ты вчера был такой пьяный, устоять не смогли. Жора подговорил эту красотку за соседним столиком, помнишь, Настю? Она поцеловала салфетку, а приложить ее к твоему воротнику было уже делом техники. Да не обижайся, вспоминай, как сам пошутил 8 марта?
Я не знал, что девушку звали Настя — это они уже после моего ухода перезнакомились. А вот свою шутку накануне женского дня помнил хорошо…
Меня сподвигла органическая неприязнь к Хомкиной супружнице, да и к нему самому. Женский день на работе отмечали 7 марта. Все закончили свои дела пораньше и собрались в холле на торжественную часть, которая обычно много времени не отнимала. После поздравлений и подарков любимым женщинам от лица мужской половины организации должно было наступить безудержное веселье. Которого все и ждали с нетерпением — ибо что может быть интересного в стандартном подарке. Шампунь какой-нибудь, гель для душа, открытка с поздравлением да бутылка шампанского. Ну, что-то в этом роде.
Праздник не был сугубо корпоративным — приглашались все супруги и супружницы работников фирмы. Так как коллектив в основном был довольно молодой, количество обремененных узами брака было небольшим, да еще и не все пришли. Но жена Хомки присутствовала — знойная женщина, мечта заикающегося поэта-декламатора. Крупная блондинка с выдающейся челюстью и неприятными духами, отчего-то напоминавшими мне испортившийся лимон, щедро политый «Тройным» одеколоном.
Давно не пользуюсь пословицей «Снаряд дважды в одну воронку не попадает», и семейная пара Брутовых полностью подтверждала это мое мнение, ибо ей досталось по полной от обеих составляющих. Деструктивная энергетика вороватого и меркантильного до мелочности Хомки бледнела перед мощью этой гром-бабы, одна лишь манера общаться которой могла бы разрушить не одну семью. Короче говоря, Матильда Степановна Брутова была грубым, некультурным человеком с гипертрофированно высоким самомнением, абсолютно беспочвенным.
Недалекая любительница грязных сплетен — это если не касаться ее оплывшей до состояния качественной рульки физиономии, было бы самым точным из самых коротких резюме. Однажды она пустила сплетню об Ирине — якобы та не сотрудница, а просто штатная шлюха, иначе за что еще можно получать деньги, когда появляешься на работе 1–2 раза в неделю? Видимо, не то что о фрилансе, о простом совместительстве Матильда не имела никакого понятия.
На Хомку я имел зуб давно и не только из-за собственного разбитого кресла, вот и досталось обоим — ну и поделом, нечего других людей за глаза грязью поливать. Если уж быть до конца точным, коснулось это и еще одной женщины. И сильно коснулось — она потом дней десять в темных очках ходила, чтобы фингала видно не было. Человеком этим была сварливая уборщица Нона, внешне — родная сестра Матильды. Внутренне — диагноз тот же.
Именно она была разносчиком бредовой информации, которой всегда было в достатке у Брутовой — начиная от самых грязных интимных подробностей из жизни порядочных и уважаемых людей и заканчивая идиотизмом по поводу того, что из продажи вот-вот исчезнут спички. Или последней «сенсации» о том, что Алина Сергеевна — сумасшедшая, которая мечтает построить себе памятник при жизни, причем выше и значительнее пирамиды Хеопса!
А шутка, собственно, заключалась вот в чем. По моей просьбе Кешка (к слову, считавший, что в празднике 8 марта очень символична сама цифра 8, знак эрегированной бесконечности) проник в неопрятный кабинет Хомки, где хранились подарки для женщин, расфасованные в одинаковые пакеты. Минут пятнадцать у него ушло на то, чтобы найти нужный — в каждом уже находились собственно подарок и поздравительная открытка, где был напечатан текст с одинаковым для всех праздничным стишком и разными именами адресатов.
Поскольку второй Матильды у нас не было, ошибка полностью исключалась. Кешка изъял открытку, вложив подготовленную мной. Вечерок в фотошопе позволил изобразить на лицевой стороне обнаженную Нону в объятиях обнаженного же Хомки с плотоядной улыбкой.
Не скрою, идентичных обнаженных фигур, соответствующих их параметрам, в Интернете не оказалось (есть все-таки Бог на свете и оберегает нас от истинных кошмаров!), поэтому сгодились туловища в примерном соотношении.
Стишок тоже несколько отличался от стандартного, и когда Матильда, фальшиво улыбаясь и одновременно кривясь по поводу ничтожности подарка, читала индивидуальное пожелание, лицо ее неуверенно меняло очертания, выбрав под конец изображение покрасневшей Медузы горгоны. Поздравление начиналось позитивно:
Потом следовали рассуждения об ответственности человека за свои слова, а заканчивалось послание так:
К этому времени народ разбрелся, приобщаясь к фуршетному пиршеству, а Брутова и еще несколько человек стояли в отдалении, за колоннами.
Видимо, в поисках обратного адреса она перевернула открытку и впервые увидела свою подругу и благоверного в таком неожиданном ракурсе. Ее даже не смутило то, что на заднем фоне высилась Эйфелева башня, около которой Хомка, никогда не уезжавший далее дачи в Обуховке, оказаться никак не мог. В полном соответствии тревожной окраски лица цвету новенькой пожарной машины она громко взревела и принялась колотить пакетом с шампунем (какое счастье, что шампанское находилось в другом, иначе не избежать бы мне уголовного преследования за провокацию тяжких телесных повреждений) ничего не подозревавшую Нону, стоявшую неподалеку.
Досталось также и Хомке, но он, подозреваю, не раз битый дома, был ловок и умело прикрывался — его только шампунем залили. Остальной народ благоразумно переместился подальше от семейной сцены, отнеся ее к каким-то сугубо личным событиям из жизни фигурантов.
Никаких последствий для меня это происшествие не имело, так как открытка, основное доказательство, была скормлена жестко зафиксированному между мраморной колонной и разъяренной супругой Хомке. Больше Матильду на корпоративных праздниках я не видел, да и дружба ее с Ноной, несмотря на разрешившееся впоследствии недоразумение, благополучно дала дуба…
ГЛАВА 6,
в которой герой признается, что он — гипотоник и рисовать не умеет
После Мишкиных разъяснений от сердца у меня отлегло. Значит, все-таки не настолько я вчера напился, чтобы в беспамятстве предаться блуду.
Мы еще немного потрепались, сдавленно хихикая над вчерашними происшествиями, естественностью смеха напоминая Бивиса и Батхеда. Ибо изнуренные организмы не могли позволить смеяться от души.
Когда основная работа была закончена, я почувствовал, что хочу спать. Вообще люблю подремать часок-другой после работы. И даже во время ее, если есть возможность. Потому что я гипотоник — давление у меня постоянно пониженное.
Никогда не подозревал в себе такой каверзы, но еще пару лет назад я случайно попался в руки сердобольных женщин из юридического отдела. Дело в том, что они обладали собственным тонометром и старались использовать его на все 200 %. В их разгоряченные диагностическими экспериментами руки попадали все, кому неосмотрительно довелось взбледнуть или, того хуже, схуднуть.
Я очень радовался, что у них не было более изощренных медицинских приборов и они ограничились тем, что измерили мне давление. Получилось 100 на 60, что не есть норма для здорового человека. Впрочем, это еще не значит, что я болен. Так — летчиком или космонавтом, конечно, не стану, но вот в отношении остального все не сильно смертельно. Я потом в течение недели проверялся еще пару раз, всегда в послеобеденное время, когда уже самые недобитые совы просыпаются, и приборчик показывал то же самое.
Тогда я сел возле своего компа и не то что пригорюнился, просто констатировал, что мой давно и надежно философски оправданный Культ Лени вполне может быть развенчан по причине присутствия достаточно объективных причин — гипотоники любят спать и лениться. Им это просто необходимо физиологически.
В состоянии, усугубленном тяжелым похмельем, я чувствовал это особенно остро. У гипотоников в коре головного мозга преобладают процессы торможения. Эту информацию я с торжественным придыханием и благородной бледностью, вызванными беспокойством о собственном здоровье, в свое время почерпнул из Интернета. Там, правда, говорилось, что в этом низком давлении может и не быть ничего страшного — если человек себя хорошо чувствует. Я себя чувствовал хорошо. Не сегодня, конечно, а обычно. Когда не злоупотреблял алкоголем.
До обеденного перерыва было довольно далеко, поэтому, чтобы не смущать местных стукачей своим праздношатанием, я зажал в подмышке пластиковую папочку с распечаткой характеристик нового мода для «Сталкера», состроил озабоченно-деловую физиономию и, напевая «Ветер перемен» из «Мэри Поппинс, до свидания», отправился в бухгалтерию, где обитал аналитик и статистик Жора Колузаев.
Вообще-то Жора находился не в самой бухгалтерии, у него был собственный кабинетик рядом с тремя бухгалтерскими. В этой комнатке даже было узкое и высокое окно, выходящее на задний дворик фирмы, где в отдалении виднелась крохотная беседка — единственное место на всей территории «Колосов и А», где разрешалось курить.
Некоторые бросали из-за этого пагубную привычку. Не всем улыбалось переться метров сто под дождем, чтобы оказаться в наполненной серыми лицами курилке. Унизительно это было. И лишний раз заставляло задуматься, доставляет ли тебе удовольствие чертово курение или это ты его ему доставляешь.
Курить в помещениях фирмы было чистым безумием. Повсюду были установлены дымоуловители, да и доброжелателей хватало. В первый раз штрафовали на месячный оклад, потом — увольняли. В результате уже через год этих драконовских мер количество курящих сократилось примерно на 5 %. А эффективность некоторых отделов на эту же цифру выросла — так говорил Жора, к которому стекалась вся статистическая информация по фирме, включая три ее филиала в других городах. Но на мое решение отказаться от сигареты повлияли совершенно другие соображения, о которых я уже высказывался.
Колузаев был полноватым шатеном с довольно крупными лобными залысинами. Взгляд его стальных глаз был немного колючим — но это только для тех, кто его не знал. Остальных не могла обмануть эта искусная маска, под которой скрывался далеко не злой человек с очень тонким чувством юмора и активной жизненной позицией.
Активной жизненная позиция Георгия Константиновича была по простой причине — он весьма сожалел, что человек очень быстро привыкает ко всему и перестает радоваться и удивляться. Он был против привычек и старался регулярно совершать какие-нибудь непривычные поступки. Если день прошел зря и никакого подвига совершить не удалось, Жора хотя бы домой старался возвратиться другой дорогой. Которой раньше не хаживал. Нагнетал новизну посредством ножного привода, ибо на работу и с работы Жора ходил исключительно пешком — для здоровья.
Хотя он всем говорил, что прирожденный консерватор, каждый день непременно делал что-нибудь новое. Однажды во время кризиса воображения и большого наплыва рабочих дел он подкрался к секретарше Колосова Аллочке сзади в темном коридоре третьего этажа. И громко гавкнул, сжав пальцами ее правую ногу в районе икры, что должно было имитировать собачий прикус. После чего метеором слетел вниз по лестнице, которая была всего в пяти шагах от кричащей Аллочки, стараясь не громыхать обувью.
Пока Аллочка изображала вопящего сеятеля важных документов, которые, на свое несчастье, оказались в ту пору у нее в руках, Жора по коридору второго этажа добежал до другой лестницы. И снова оказался на заполненном секретарскими криками третьем, но уже с обратной стороны. Откуда только резвость в сорок лет берется?
Подойдя к Аллочке, он сделал вид, что прибыл сюда исключительно из-за услышанных воплей и очень обеспокоен случившимся. А потом Жора принял настолько активное участие в успокоении всхлипывающей секретарши, что ему пришлось засчитать себе целых два необычных дела за этот день — вторым было прилюдное (народу собралось!) и неприкрытое, хоть и не хамское, ощупывание красивой девушки. Заметьте, при этом не находящейся с ним в близких отношениях!
Аллочка не заметила многого. Например, как убегал Жора. Она была свято уверена, будто бы это реальная собака проникла в здание. Причем исключительно для того, чтобы испугать ее до полусмерти и заразить бешенством. Аллочка не заметила даже, что ее беззастенчиво лапали в процессе успокоения. Причем прикосновения к некоторым местам должны были не успокаивать, а как бы наоборот.
Подробности этой истории знали лишь я и Мишка. Больше никому Жора довериться не решился, ибо сам ошалел от произведенного эффекта — ему пришлось потом как истинному джентльмену убеждать Аллочку, что ей совершенно не нужно делать 40 уколов в живот, так как собака не прокусила кожу. И заражения бешенством произойти не могло!
В конце концов он повез бедную секретаршу после работы в ветеринарную лечебницу. Где подкупленный им ветеринар успокоил впечатлительную девушку. И вколол какие-то безопасные собачьи витамины, сказав, что этого будет более чем достаточно для профилактики бешенства.
То ли из-за нервного стресса, то ли из-за побочного эффекта витаминной инъекции Аллочка тоже нарушила свои поведенческие стереотипы. И вечер закончился для Георгия в уютной секретарской постели — именно там у Жоры возникли первые сомнения по поводу того, что Алла не обратила никакого внимания на его недавние поглаживания и тисканья в коридоре третьего этажа.
Безумства любовных утех, захлестнувшие их, имели место после 12 ночи, и педантичному Жоре пришлось отнести этот подвиг к следующему дню — и очень хорошо, ибо в тот день его сил не хватило бы даже на альтернативную дорогу домой.
И тогда у Жорика появилось второе сомнение насчет Аллочки, а именно: действительно ли она не видела его, убегающего после «укуса»? Первый раз в жизни Жора почувствовал, будто ему искусно отомстили, высосав из него все соки до капли. Стоит ли говорить, что такая месть ему ну очень сильно понравилась?
Аналитик, в отличие от нас с Мишкой, выглядел замечательно. Как всегда, гладко выбритый, с румянцем на щеках и улыбкой на них же, он встретил меня укоризненным взглядом.
— Что, тяжко, молодежь и подростки, водку пьянствовать и безобразия творить?
— Такого у меня не было… Не все хорошо помню, — я лукавил. Кое-что я не то что плохо помнил, не помнил вообще.
— Вечером тошнило?
— Нет, утром, — при воспоминании об этом мне захотелось обратиться к фаянсу с пламенной речью.
— Утром не считается. Поздравляю с окончанием первой фазы алкоголизма. Отсутствие рвотного рефлекса, фрагментарная память плюс толерантность к внушительным дозам алкоголя — первая ступенька. Вторая — запои, разрушение семьи и социального статуса. Третья уже не лечится.
Я ошарашенно смотрел на Жору.
— Не пугайся. В России 80 процентов взрослого мужского населения находится в алкогольной зависимости. У меня вторая — я без пива утром себя румяным не ощущаю. Но реакция правильная. Тебе еще детей рожать. Да и красотуля твоя, Ирка, с пьяницей жить не будет. Дать телефончик знакомого нарколога? Он тебя по льготной цене закодирует.
Я изображал глазами максимально достижимые круги.
— Шучу. Все не настолько плохо. Вчера ты был просто в ударе. Еще несколько десятков таких ударов — и будешь работать не программистом, начальником водокачки средних размеров. Ну, или уйдешь в богему, — здесь Жора несколько оживился. — Давай пообщаемся, как художник с художником? Ты рисовать умеешь, как говорил Ильф с Петровым?
Поделиться книгой: