Помоги проекту - поделись книгой:
Плохие привычки
ГЛАВА 1
Полдень пятницы тринадцатого
Страшной приметой считается, если черный кот разобьет зеркало пустым ведром. Похоже, в пятницу тринадцатого произошло нечто подобное. Я решил бросить курить.
Процедура отлучения от пагубной привычки мне довольно хорошо знакома. Не хочется повторять Марка Твена, к творчеству которого я отношусь с любовью и почтительным благоговением, который однажды произнес что-то вроде: «Бросить курить? Нет ничего легче! Я сам бросал раз сто!» В моем случае такая интерпретация подошла бы просто идеально.
Курить я бросал много раз — и, должен сказать, довольно успешно. Единственным недостатком моих регулярных отказов от легализованного наркотика было то, что я всегда оговаривал длительность моратория на поклонение табачным палочкам. А после окончания указанного срока закуривал снова. Начинал я с сорока пяти дней и постепенно довел свой личный рекорд до года.
Сказать, что я совсем не испытывал неудобств при отказе от сигареты, было бы кокетливым лукавством, а мужчина не должен выглядеть кокетливым. Поэтому я оставлю для себя лишь лукавство и признаюсь, что эта недостижимая (как они сами себя обманывают!) для многих зависимых от табака людей процедура со мной проходила без особых трудностей. Я не впадал в трансовое состояние крысы, загипнотизированной волшебной дудочкой Нильса, проходя мимо курящих. Я не уходил в себя, озлобленный и раздраженный, во время никотиновой абстиненции. Не становился частым гостем собственного холодильника в то время, когда вокруг, словно выиграв тяжелую и беспощадную войну против всепоглощающего табака, начинали просыпаться чудесные запахи. А собственный язык и иже с ним в знак простой человеческой благодарности начинали радовать настолько нежными и волшебными оттенками вкуса, что даже питье обычной воды превращалось в праздник.
Я неоднократно в такое время ловил на себе изумленные взгляды окружающих, которые начинали принюхиваться ко мне и офисному кулеру, откуда я только что испил водицы. Принюхивались они на предмет наличия алкоголя, ибо мои собственные глаза выражали настолько бесстыдное удовольствие и опьянение, что всем хотелось тут же разделить со мной чарку-другую этого волшебного зелья.
Итак, 13 ноября, как уже говорилось, в пятницу, я был на работе. Компания, где я трудился, «Колосов и А» была довольно крупной, в ней обитало много народа, а также идей, амбиций и проектов. Проекты были самые разнообразные. От обычных рекламных акций до грандиозных многомиллионных начинаний. Здесь были свои PR-отдел, служба доставки, куча сервисов и многое другое. Я работал в IT-отделе на подхвате.
Работа на подхвате в IT-отделе не означает, что я грузил компьютеры бочками или вытирал пыль под кактусами. В основном я занимался программированием и работой с базами данных.
Но на вопрос знакомых «Кем работаешь?» я никогда не говорил — программистом. Говорил — айтишником. Это казалось мне скромнее, да и для работы в нашей организации необходимо было знать и уметь кучу других вещей, с программированием и проектированием СУБД непосредственно не связанных. Хотя, если верить Леонарду Брендвайну, «стоит опасаться программистов, носящих с собой отвертки!». Ну да бог с ней, с работой. Дело-то совсем не в ней!
Закончив месячное тестирование очередного продукта, я довольно потянулся на своем расплющенном кресле со скрипящими колесиками. В свое время я пытался его заменить на что-нибудь менее продавленное и скрипучее. Но, как отвечал наш хозяйственник Фома Андреевич Брутов, которого за глаза никто иначе, нежели Хомкой, не называл: «А нечего было к нему Аллочку привязывать на корпоративе и устраивать гонки с отделом доставки». Это означало, что «кресло офисное, серое, для служащих среднего звена, инвентарный номер 16010» как материальная ценность еще не полностью перенесло свою стоимость на изготавливаемую этим креслом продукцию. И должно было еще поработать на благо купившей его фирмы.
Фома Андреевич, в прошлых жизнях, видимо, неоднократно бывавший прапорщиком, вообще был не очень приятным человеком. Когда его занудное общество, от которого не было никакой возможности избавиться, утомляло кого-нибудь (а оно всегда кого-нибудь утомляло), тихонько говорили в сторону, причем исключительно загробным голосом: «Позовите Вия!» Фома Андреевич обычно делал вид, что ничего не услышал, но тем не менее заканчивал надоевшую беседу про скучные хозяйственные вопросы и быстренько ретировался в сторону другой жертвы.
Брутов не мог без слез и жалоб расставаться с вверенными под его начало активами. Единственное, что он отдавал с легкостью — это скобы для степлера, которыми кто-то в далеком прошлом расплатился за сделанную нами работу. Бартером, так сказать. Поистине астрономическое количество этих скоб заняло целую кладовку.
Но для IT-отдела сие канцелярское излишество было неактуальным — востребованы были обычные стикеры. Ими были обклеены все мониторы нашего отдела. Кое-кто с сожалением вспоминал старые мониторы с электронно-лучевыми трубками, на которых можно было разместить несравненно большее количество необходимой информации. Но на дворе XXI век. Стикеры, живущие на LCD-мониторах, были исписаны более мелким почерком, дабы возместить дефицит обклеиваемой территории.
Я напевал старенькую песню Круиза «Как трудно жить без светлой сказки», когда именно такая бумажка и попалась мне на глаза. На ней удивительно каллиграфическим почерком (Ирка моя любимая писала, заботится человек!) маркер вывел еще весной «Бросить курить». То ли мелькание перед глазами этого стикера за полгода создало эффект 25 кадра, то ли назревшая проблема с бронхами требовала стремительного разрешения, но я проникся.
Твердо решил воскреснуть в ближайшее воскресенье, то бишь послезавтра. «Почему не в тот же момент?» — спросите вы. На то была веская причина. Прошлый проект отдела объявили принятым заказчиком, каким-то медицинским институтом. А это означало весомую премию-бонус. Что было очень кстати — давно хотелось сделать Ирине более-менее существенный подарок. Как раз приближался 6-месячный юбилей наших нежных отношений. На роль сюрприза были выбраны псевдостаринные напольные часы, искусно отделанные под красное дерево. Стоили они примерно как настоящий антикварный раритет с жизненным пробегом впятеро длиннее моего. Но, как утверждал юркий продавец, были гораздо легче по весу и совершенно не несли на себе темной ауры прошлых веков. Думаю, Ирка, запавшая в последнее время на старину, осталась бы вполне довольна такой поделкой-подделкой.
Радостное событие, предвещающее появление шикарного напольного хронометра, конечно же, просто необходимо было отметить в сугубо мужской компании. Без сигареты? Разве Моцарт и шампанское доставят удовольствие, когда пухнут уши и кругом все вдыхают ядовитый, но такой привычный дым? Я решил, что один день в моем ответственном начинании роли не сыграет. А опасаясь, что с утра в субботу по причине не очень хорошего самочувствия я могу попросту забыть взятое на себя обязательство, я добавил еще один день. Час X должен был соответствовать первой минуте воскресенья, 15 ноября.
Место празднования бонуса ни у кого не вызывало сомнения — «У рыцаря». Кабачок располагался недалеко от офиса, и его давно облюбовала компьютерная братия для своих вечеринок. Домашняя обстановка также способствовала легкому загулу — Ирка укатила на недельку к теще в Краснодар (теща — это номинально, мы не расписаны, да и живем вместе не очень давно) и должна была предстать пред моими ясными очами только к вечеру воскресенья.
Дело оставалось за малым: сформулировать условия сделки, по которым я бросаю курить. Назначить кнут и пряник. Кнут — это наказание, которому меня подвергнет жизнь, если я нарушу свое обещание не прикасаться к сигарете немногим более 500 дней. А пряник — то, что мне жизнь вручит безвозмездно, то есть даром, за страдания, вызванные изживанием вредной привычки. Странная штука, но всегда работает. Мало того что здоровее становишься, так еще и всякие приятности получаешь от жизни.
Я создал текстовый файл, озаглавив его «Пари», и сразу же его запаролил — на всякий случай. И, словно опытный чревоугодник в хорошем ресторане, принялся придумывать, что мне хотелось бы получить в ближайшем будущем.
Поскольку подсознание плохо понимает имена и цифры, а также некоторые другие условности, надо было быть очень внимательным в формулировках. Нельзя было писать о том, чего не хочешь, а лишь исключительно о том, чего хочешь. Желания, пока еще не сбывшиеся, должны были быть вписаны в настоящем времени — будто бы они вот-вот исполнились или исполняются. Чтобы Пари выглядело адекватным под суровым взором сознания, оставаясь при этом понятным подсознанию, я старательно исхитрялся.
Наказание было придумано сразу — я решил, что довольно пугающим стимулом будет потеря самоуважения. С приятными сюрпризами было сложнее, однако я «расписался».
Перечень приятностей, которые станут мне доступны, занял почти три страницы. Особо тщательно я оговорил, что не хотел бы потерять любовь. Хоть и прекрасно понимал, что в жизни ничто не может длиться вечно. Расставаться с аурой взаимных чувств, возникших между мной и Ириной, даже через многие годы мне не хотелось ни под каким соусом.
«Я счастливо живу со своей второй половинкой, люблю ее и любим ею. Это продолжается всю нашу жизнь. У нас родились умные, добрые, красивые, достойные дети».
Необходимо было логично закончить этот практически юридический документ, и я приписал еще несколько строк. «Пари составлено — сегодняшняя дата, подпись. Бросаю курить, начиная с 15 ноября сроком на 18 месяцев или более. Подпись. Свидетели и заинтересованные стороны…» Я оставил прочерк. Подразумевая под этим любые стороны от божественных до вполне материальных. Уже немного фиглярствуя, я дописал своеобразный постскриптум:
«Если мое обязательство отказаться от курения окажется ложью, все блага окажутся ложью. Если я сдержу обещание, я получу все и даже больше. Причем блага начнут входить в мою жизнь с момента составления настоящего Пари».
Я распечатал текст и удалил исходный файл. Лист с пари был отправлен в сумку. Ну вот, после этого непосильного труда можно было бы перейти и непосредственно к работе…
Отстучав оставшееся время в клавиатурной лихорадке и заполучив заслуженное покраснение глаз, я с наслаждением вытянул руки вверх, сдаваясь во власть прекрасного пятничного вечера. Оставалось предупредить ребят из охраны, что машину сегодня я оставлю ночевать на офисной стоянке, и — вот он я, пятница!
ГЛАВА 2,
в которой все уже, собственно, началось, только никто об этом не догадывается…
В кабаке, как всегда, царил средневековый полумрак. Кирпичные неоштукатуренные стены сходились аркой над головой, в них были вбиты какие-то цепи и сделаны ниши. В оформлении ниш никаких порядка и системы не наблюдалось: в двух ближайших к выходу стояли пустые доспехи рыцарей Тевтонского ордена. И были эти доспехи небольшого, практически карликового размера (хотя, возможно, это были детские доспехи).
В третьей нише раскинуло свои розоватые листья какое-то неизвестное растение, в четвертой находился пожарный кран. Два дальних углубления в стене вмещали дубовые полочки, на которых красовались фарфоровые статуэтки дуэний и пастушек. Немного сумбурный интерьер, но мне всегда нравилось здесь бывать — обстановка располагала к отдыху и неторопливой беседе. Музыка не била по ушам запредельным количеством децибел, а сервис не бил по всему остальному.
Мы с Мишей выбрали четырехместный стол рядом с неизвестным розовым растением, которое я тут же окрестил Фикус Инкогнито, два других места были для Жоры и Кеши. Больше никто из нашей компании приходить не собирался — трое были в командировке, один на больничном. Еще один отпросился на свадьбу друга, и его послепраздничный зеленоватый облик все ожидали увидеть не раньше понедельника. Мы сделали предварительный заказ и в ожидании остальных налили себе по рюмочке водки.
Часа через полтора всем уже захорошело. Разговор вился вокруг совершенствования человека вообще и его мозга в частности с позиции до неприличия компьютеризированных людей. Основную тему разговора очень старательно развивал Кешка, видимо, давно озадаченный этим нелегким вопросом:
— Отнесись к мозгу, как к компьютеру. Вот какие проблемы — глючит у тебя комп. Взял ты и переставил ось. Ну, или отшаманил, если не сильно глючит. С человеком как быть? Ежели без психиатрии? — свои слова он сопровождал старательным разглаживанием дубовой столешницы — скатертей на столах не было.
— Ну и кто тебе мешает? НЛП в помощь, ковыряй свои заморочки, только не стань совсем обезбашенным, — любитель психологической литературы Георгий распрямлял авторитет, не забывая отправлять в рот аппетитные кусочки телятины.
— Нет, мы будем рассматривать сильно замусоренный случай — нам-то лет уже ого-го. Барахла ненужного в голове — немеряно. Там обиды всякие, комплексы полноценности и наоборот. По одной выдергивать занозы уязвленного самолюбия, несчастных Любовей, вирусов — себе дороже, остатка жизни не хватит. Короче, связываться с чисткой реестра не будем. А вот если взять это все — и отформатировать. Причем в более продвинутой файловой системе. Скинуть на флешку необходимый минимум ценной информации, переустановить ось.
Мишка, более близкий к техническим вопросам программного обеспечения, нежели Кеша — заместитель командира отдела доставки, возражал:
— Нет, не получится, ведь это, считай, полная потеря памяти. В жизни, конечно, можно головой удариться больно-пребольно, заполучить шикарную амнезию, как в длинных сериалах, чтоб она отретроградила тебя по самые ясельки. Только как-то жалко прожитых лет — не все же там мусор. И если воспринимать мозг как компьютер, то не на все 100 процентов. Что такое флешка для жизни — ее просто нет! Ты же не можешь хранить свою память нигде, кроме как в своей голове. Ну да, бывают фотографии, видео знаменательных событий — но как ты сохранишь запах любимой женщины? Вообще, считается, что в подсознании вся информация чуть ли не с момента зачатия хранится. Если верить в реинкарнацию, еще и прошлые жизни аккуратно заархивированы. В общем — форматировать нельзя, ведь это, считай, полная потеря памяти…
В разговор включился я, несколько легкомысленно произнеся:
— Но можно, например, спионерить у Господа Бога еще одну лицензионную версию Жизни. Разбить жесткий диск на два-три и поставить разные файловые системы. Ну, например, FAT32 и NTFS — одна быстрее с мелочью работает, у другой защита информации лучше. Скинуть инфу на один логический диск. Переставить операционку. А на другой поставить более продвинутую вторую ось, с Божьей помощью…
— Ага, будет Бог тебе помогать, если ты у него спионерил лицензионный продукт. Может, смысл всей твоей жизни — это альфа-тестирование операционки Жизнь 1985.25.09, причем урезанной версии. А ты тут хочешь себе установить Жисту8, да еще и нерусифицированный вариант! — скептицизм Михаила бил через край.
— Ну ладно, спионерить — это я так, по пути наименьшего сопротивления. Мы же взрослые люди, можно же и купить, в конце концов. В смысле приобрести легальным путем — заслужить праведными делами. Например, на ниве борьбы с шаманизмом. Или образцовым соблюдением седьмой заповеди.
— А что это за заповедь? — спросил Кешка, ровненькими полосками разрезая «Мясо по-рыцарски».
— Не прелюбодействуй, — Жорик произнес это, будто бы личное наставление собственному потомку, причем сопровождалось это намерением треснуть самого молодого из нас Кешу по голове ложечкой из теплого салата «Жанна дʼАрк», который на поверку оказался обычным «Цезарем» с курицей.
— Ну да, а винчестер-то у тебя один! Ты, конечно, можешь выбирать операционку, но только при загрузке, либо в boot.ini надо ковыряться каждый вечер перед сном, то есть отключением. Определяя, каким человеком тебе завтра проснуться. Из FAT32 ты не видишь, что у тебя на диске под NTFS записано.
И просыпаешься ты утром в FAT32, чтобы быстро переделать кучу всяких нудных мелких домашних дел. Рядом жена спит. С которой твое тело познакомилось, будучи под новой операционкой. А под старой ты ее не помнишь, — Миша тряс головой, словно партизан на допросе. — И тещу не помнишь. И что детей двоих нарожал — не помнишь, не знаешь! Вся информация за последний пяток лет тебе под старой системой не доступна!
— Да ладно, чего ж вы все так буквально к компу привязываете? Допускаем, что все ты помнишь — и последние годы, и сопливое детство, и супружницу любимую. Начинают же люди жизнь заново? И в молодости, и в зрелости. Помнят же, что с ними раньше-то было? Может, они и есть счастливые обладатели новых версий!
— Вот тут я не согласен — они практически забывают старую жизнь. Можно считать, не имеют доступа к первой жизни — ну, разве что на уровне сторонних носителей. Тех же фото и видеозаписей плюс знакомых из прошлого. Ни чувств старых, ни привязанностей. Скупые информационные факты. Это о чем говорит? Что версия на порядок ниже — каждая следующая поддерживает предыдущие.
— Ну да, или в небесной канцелярии надоели их барахтанья, и им жесткий диск потерли и все заново установили…
— А может, производителя сменить — не все же тебе «Майкрософт». Есть еще «Линукс» и «Макинтош»…
— А какой это такой другой производитель? Бог один — я раскачивался на стуле в нетрезвой серьезности, обличающе взирая попеременно то на одного, то на другого. — Сатана? — последнее слово было произнесено несколько громче обычного и даже слегка перекрыло фоновый шум в «Рыцаре». За моей спиной тут же материализовался официант Сережа с мефистофелевскими усиками, концы которых были приподняты дежурной улыбкой.
— Что вам угодно?
Жора вздрогнул и размашисто перекрестил стремительного работника сферы общепита, скомандовав ему:
— Сгинь! — но тут же щелкнул пальцами, задерживая официанта, и, обводя стол глазами, добавил: — Водочки еще и сочку грейпфрутового принеси, пожалуйста.
Сережа, кивнув, испарился в полумраке заведения так же молниеносно, как и нарисовался. Мне даже показалось, что это не сигаретный дым за ним вьется, а густая элитная сера из преисподней.
— Ладно, все это тонкости. Нам сейчас совершенно не принципиально в них разбираться. Нам нужно концепцию построить. У нее еще скелета нет, а вы уже спорите, куда этому динозавру половые органы приставить…
Я встал. У меня заканчивались сигареты. Обычно я бросал празднично. То есть последней выкуренной пачкой, как правило, становился какой-нибудь необычный сорт сигарет, что-нибудь новое или хорошо забытое старое. Дорогое и красивое.
Я подошел к бару и долго разглядывал презентацию табачных компаний, пока не обратил внимание на светло-бежевую пачку с красиво срезанными ребрами — прямо как у настоящего гробика. Хмыкнув, я приобрел ее у бармена, который, не переставая нервно разговаривать по мобильнику, услужливо улыбаясь одними губами, ловко пошелестел пачкой за барной стойкой и отдал мне ее распакованной.
Я взглянул на зал. С моей позиции он просматривался идеально: клубы дыма над столиками и красноватая подсветка создавали фееричное впечатление, будто находишься в таверне, освещенной камином-жаровней. Вечером здесь играла живая музыка, и сейчас по чьему-то заказу музыканты задушевно выводили «Владимирский централ», что не было типичным репертуаром для данного заведения. Но эта икона шансона идеально вписалась в пьяное настроение среднестатистического средневекового программиста.
Пока я, выковыривая сигарету, обследовал пальцами свой последний гробик (пардон, предпоследний — последний будет непременно из дорогого лакированного дерева, и сделают его только лет через семьдесят), меня заинтересовало небольшое происшествие.
Все столики были заняты, а пара пустых зарезервирована, и ввалившаяся в кабачок троица девиц запнулась на администраторе. Как оказалось, столик ими был предварительно заказан, но пока две из них выясняли это, третья подошла к стойке. В легком шоке я раскуривал сигарету со стороны фильтра, не замечая этого, и откровенно пялился на девушку…
ГЛАВА 3,
в которой герой дважды успевает покраснеть
Ее глаза были большими и красивыми. Я бы даже сказал, огромными и прекрасными. Нежное голубое сияние мягко окутывало верх ее лица, подсинивая поразительно чистые, словно юная снежинка, белки глаз, и трепетало сквозь приопущенные ресницы феноменальной длины, делая их еще более пушистыми.
Мне вообще глаза кажутся в человеке самой главной чертой, а в ее случае и вздернутый носик, и изящная волна верхней губы, словно специальные указатели, тихо шептали на всех языках мира: «Смотри мне в глаза…» Даже тонкие брови почтительно огибали этот волшебный свет настолько высоко, насколько это было возможно сделать, не принеся ущерба красоте этого необыкновенного лица.
Она немного отошла от стойки, и стало видно ее профиль. Мой взгляд скользнул вслед ниспадающим пшеничным волосам, густым и ровным. И, подобно лыжнику на трамплине, следуя безупречной геометрии тела, отскочил от упругого зада, даже не добравшись до нижнего края короткой, но аппетитно пышной фиолетовой юбки, которая соблазнительно подрагивала елочкой из трех ярусов, обрывающихся задолго до колен — девушка словно пританцовывала в такт музыке. Музыке моего сердца. Мне просто хотелось так думать, ибо нимфа, душевно выплясывающая под «Владимирский централ», автоматически теряла основной пакет акций в моих глазах. Хоть мне и нравились некоторые песни Михаила Круга.
Я судорожно глотнул ядовитый дым и снова взглянул на нее — уделив на этот раз внимание не очень большой, но, скорее всего, безупречной груди, обтянутой белым топом, и обнаженному участку загорелого упругого живота, который являл взору пирсинг из желтого металла, уютно спрятавшийся в ее глубоком пупке.
Стройные ноги были обуты в короткие сапожки из белой кожи на стальной шпильке, и, глядя на икры, я готов был расплакаться в умилении. Пытаясь накрутить на палец сантиметровую прядь волос у правого виска, я наливался оптимизмом, думая, как не повезло Александру Сергеевичу, нашему дорогому Пушкину, с поиском «хоть пары стройных ног» и как повезло мне — ибо я лицезрею их эталон. Легкую кожаную курточку под цвет сапожек девушка держала, набросив на руку.
Уж не знаю, в силу каких именно особенностей собственной психики, но я не влюбляюсь с первого взгляда. Скрупулезный анализ всех моих влюбленностей позволил мне выявить формулу собственных привязанностей.
Сначала я вообще не замечаю свою будущую любовь. Но поскольку девушки и женщины, в которых я влюбляюсь, неординарны, красивы, привлекают других мужчин — причем в количествах, за которые Минздрав непременно бы отругал и даже отшлепал, а не просто предупредил — я непременно вовлекаюсь в обсуждение их достоинств. Только, в отличие от своих друзей или знакомых, уже наглотавшихся розовой влюбленной облачности, я выступаю в роли трезвого обвинителя.
И без устали, аргументированно и убежденно ставлю акценты исключительно над недостатками. Я искренне негодую и плююсь, кручу пальцем у виска и хохочу над вкусом несчастных влюбленных, бесспорно полагая, что сам никогда бы не попал под чары этой красотки, потому что а), затем б), и еще у нее в) и, что уж совсем в ворота не лезет — г).
После этого, проснувшись каким-нибудь до неприличия добрым и солнечным утром, я обнаруживаю себя по самое не хочу влюбленным в предмет недавней беспощадной критики. И это самое недавнее «не хочу» вероломно меняет знак на противоположный. Причем положение моих дел оказывается гораздо более запущенным, чем у утешаемых мною накануне сотоварищей. В общем, влюбляюсь своеобразно. Медленно, но верно. Всерьез, так сказать, и надолго.
Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, и из этого вороха нарядной лирики и психологии, блеснув холодной и безапелляционной обыденностью, отделилось простое стеклянное зерно уверенности, что в отношении сей прекрасной особы чувство любви я не испытаю — увы и ах, ибо нарушен привычный ход вещей. Вместо того, чтобы сейчас раскритиковать ее, а потом влюбиться, я стоял и искренне любовался этим совершенным телом, абсолютно не замечая никаких недостатков. Ну, и не стоило забывать о том, что я никогда не был влюблен одновременно в двух дам, а на сегодня сердце мое безраздельно занимала одна лишь Ирина.
Девушка улыбнулась мне и сделала какой-то непонятный жест, однозначно имея в виду мою сигарету. Я опустил глаза и понял, что до середины докурил фильтр. Боже, какой конфуз! Стою расфуфыренным самцом, а веду себя, как лох. Я покраснел, затушил сигарету и быстренько ретировался к своему столику, злясь на дурацкую невнимательность. Люди, поверьте, не стоит начинать курить! И уж тем более не стоит начинать курить с фильтра!
Беседа за столом, видимо, несколько обострилась:
— Речь о банальной ответственности за свою жизнь! — вещал Жора.
— «Об анальной ответственности» — это сильно очень сказано, — как бы что-то новое поняв в существующем мире, Михаил закивал головой, дожевывая хрустящий огурчик-корнишон.
Тут, наконец, до пьяной компании дошла шутка юмора, и мы долго ничего не могли сказать, давясь от смеха и вытирая слезы. Истерика длилась минуты три, и за это время у нас появились соседи — те самые девушки. Кавалеры галантно прекратили ржать и принялись пить дальше.
Вскоре Жора почувствовал себя сводником. Он молниеносно угадал ту девушку, которая привлекла мое внимание.
— Пойди познакомься, — толкнул он меня локтем. — Такая девушка один раз в жизни появляется. Второго подобного случая тебе не представится. Тем более квартира пустая, Ирка будет только послезавтра.
— Да она и так счастлива, без меня Видишь, как заразительно улыбается, — я отнекивался, пытаясь заглушить внутреннюю неловкость развязным тоном.
— То, что она улыбается, говорит только о том, что она веселая, — мой довод был повержен без единой секунды на раздумывание.
— Ну, видишь, у нее глаза блестят, а они еще ничего не заказывали. Значит, трезвая. Но — счастливая, — я значительно ткнул указательным пальцем в потолок.
— Эх, мо́лодежь и по́дростки, все вас учить. Блестящие глаза говорят о прекрасном самочувствии. Еще — о живости ума и характера. Возможно, о наличии хорошего чувства юмора. А чтобы с уверенностью сказать, что девушка счастлива, к первым двум признакам кое-чего не хватает…
Я вопросительно глянул на расплывшегося в улыбке Жорика. Не стану же ему объяснять, что никакого желания изменять Ирке даже в мыслях у меня нет. Не принято это в мужской-то компании. За слабость сочтут.
— У счастливой девушки должны быть стерты коленки и локоточки, — аналитик плотоядно, но тихонько заржал, аккуратно разливая всем по новой порции горячительного напитка.
Через часик Кешка и Мишка уже по разу станцевали с соседками, но к той, которая научила меня курить сигареты обратной стороной, никто не подходил. И я не решился. К чему это гусарство? У меня есть любимая женщина, мне вполне достаточно ее внимания. А главное, эта любимая женщина любит меня. Ни за какие коврижки я бы не хотел доставлять ей негативные эмоции. Ведь в нашем мире любая тайная вещь когда-нибудь становится явной…
Народ усиленно наливался спиртным, я скромничал, пил по полрюмки. Завтра нужно будет вести машину, поэтому сегодня набираться не стоило. А я уже был хорош. Не желая усугублять завтрашнее вождение автомобиля дорогостоящим перегаром, я собрался. Оставил свою долю денег и распрощался с дружной кампанией. Уходя, чуть не упал у столика девушек, споткнувшись. Выронил из кармана злополучные сигареты и зажигалку. Девушки прыснули, а я, приняв уже привычный сегодня нежно-розовый окрас (боже, какое счастье, что освещение в тон, никто не заметил), поднял выпавшее, вымученно улыбнулся и еще раз махнул товарищам рукой. Было десять часов вечера.
Выйдя на улицу, я почувствовал себя свободным человеком. Моя душа парила над этими прекрасными серыми улицами, пыльными домами и деревьями. Над головами спешащих прохожих и раскачивающимися кронами деревьев. Душа пела и выплясывала на сверкающих от блеска фонарей крышах автомобилей, убегала вперед и заглядывала в лица прохожих, кружась вместе с жухлой листвой на тротуаре. Звучала в ушах щемящей осенней лирикой.
Все складывалось как нельзя лучше. Я был счастлив и понял, что очень соскучился по этому чувству. До сего момента все время куда-то надо было бежать, что-то форсированно доделывать. Постоянно приходилось перекраивать планы, потому что каждый новый день вносил свежие и незапланированные коррективы. Ничего в результате не выполнялось в срок, делалось буквально в последнюю минуту. Вся эта сумасшедшая спешка сильно утомляла и не давала времени насладиться работой и жизнью — расслабиться и почувствовать вкус.
Дома тоже не все было гладко — время от времени Ира начинала намекать на то, что меня не ценят на работе так, как должны бы были. Что я очень много работаю, но заработанные мною деньги делятся на всех. А лавры вообще обходят стороной. Что я рохля и не могу постоять за себя, потребовать свое, кровное.
Я кривился, но даже не начинал оправдываться — был абсолютно уверен в том, что деньги за работу получаю адекватные. Общение с некоторыми своими одногруппниками показало, что у них было заметно худшее финансовое положение, и их работа — утомительная и абсолютно не творческая — отнимала гораздо больше времени и хуже оплачивалась. Хотя, возможно, они просто прибеднялись, не желая быть со мною честными до конца. Но все равно я был доволен. И работой, и теми деньгами, что мне за нее платили.
А Ира, если честно, со своим максималистским подходом к жизни всегда о чем-то ворчала, если это касалось только меня. Если это касалось каких-нибудь совершенно скромных успехов нашей совместной деятельности — недавнего ремонта в спальне, например — все ее радовало и было достойно гордости. Хотя уже через месяц наклеенные нами обои кое-где на швах отстали, а местами вздулись небольшими пузырями. Обращать внимание на эти пузыри, по негласному закону, запрещалось.
Если же приходилось говорить о личных достижениях Ирины — тут всегда нужно было начинать с искренних дифирамбов. Не меньше. Иначе все могло закончиться некрасивой истерикой и парочкой ночей без секса. Но она — женщина, ей невозможно жить без комплиментов. Помнится, мне пришлось нахваливать приготовленную ею говядину с инжиром, после которой дня три ныл желудок, а весь вечер во рту оставался довольно странный привкус — следствие обугливания инжира посредством духовой плиты.
Теперь все эти мелочи пропали из зоны видимости. Вокруг были Здесь и Сейчас, и эти Здесь и Сейчас мне очень нравились. Я готов был расцеловать их и потискать за мягкие места — при условии принадлежности их к противоположному полу. И по-дружески обнять, если это были мужские субстанции. О чем-то среднем я старался не думать. Непонятных существ а-ля унисекс достаточно и в обычной жизни, а сегодняшний вечер обычным не был.
Поделиться книгой: