Конец ночи

К избе шел Павел, а рядом с ним женщина. Она шла, держась за его руку, опустив голову.

— Анна, — прошептал старик. — Аннушка, — повторил он, все еще не веря своим глазам: это была она, его невестка, два года назад угнанная немцами в Германию.

— Мама, — крикнул Ваня, рванулся к женщине, во сейчас же растерянно остановился. — Мама!

Женщина вздрогнула, сделала движение рукой, будто отталкивая что-то, и на мгновение торопливо прикрыла ладонями лицо. Павел стоял, смотря в землю. На скулах его ходили желваки.

— Ваня, — сказала женщина тихо, едва шевеля губами, и, вытянув руки, пошла к нему.

Широко открытые ее глаза смотрели куда-то в сторону. Кожа вокруг них была морщинистой, красной, как перепонки на птичьих лапах.

Она обняла мальчика и, все так же смотря куда-то в сторону, провела рукой по его лицу.

— Господи, горе-то какое! — вскрикнул старик, рванулся и встал с земли.

Павел поддержал его.

— Ее, не меня держи, — сказал старик.

Анна услышала его голос и снова закрыла руками лицо.

— Вот и вернулась, Аннушка! — сказал старик. — Здравствуй.

Он обнял ее, поцеловал в слепые глаза. Анна уткнулась в его плечо, надрывно заплакала.

— Ну что ты, что ты, домой ведь пришла, — растерянно говорил старик, суетливо гладя ее по голове.

Мутным взглядом смотрел на них Павел. Наконец повернулся, ушел в избу.

От луны и звезд небо стало седым, и на земле было светло. Пустынная улица казалась небывало широкой, будто раздвинутая прошедшим здесь стадом.

Павел остановил корову, прислушался: звенели ведра, гулко стучал колодезный журавль, где-то тихо играла гармонь.

«Вот и прошел день. Надо к утру до станции добраться», — подумал он.

Лениво опустив голову, корова сонно смотрела на Павла. Он чувствовал ее теплое влажное дыхание, густой парной запах.

— Отощала ты, — сказал он.

Кто-то, прихрамывая, шел по дороге. Павел узнал Кучума, отца Зины, и, хотя не виделся он с ним вот уже целых три года, сейчас ничего не ощутил — ни радости, ни сочувствия к этому искалеченному войной человеку. С той минуты, как встретил он Анну, будто оборвалось что-то на сердце, будто сжалось оно, стало твердым как камень и теперь давило, распирало грудь страшной болью.

— Вот я и вернулся, — сказал Кучум, похлопав рукой по своей деревянной ноге, — ты там за меня пошуруй немчуру.

— Пошурую, — ответил Павел.

Он поднялся, пошел рядом с Кучумом. Гармонь замолчала, стало тихо, только хрустели под ногами сухие листья.

— Про Анну-то так и не слышно? — спросил Кучум. — Говорят, на станции эшелон стоял сегодня: из Германии людишки возвращаются.

Павел подумал, что скоро молва о возвращении Анны облетит всю деревню и целый день во дворе будут толпиться люди, чтобы посмотреть на нее и попричитать.

Он помолчал и ответил:

— Ничего.

— Найдется, — сказал Кучум. — Конец войне скоро. Второй-то раз тебе небось страсть как не хочется идти туда, а? Убьют еще…

— Не убьют, — проговорил Павел.

— Может, и не убьют, — согласился Кучум. — Аннушка к той поре уже воротится и будет поджидать тебя на крылечке.

— На крылечке… — угрюмо подтвердил Павел, хлестнул корову и быстро пошел вперед.

Павел провел корову в хлев. Она потянулась к соломе, разбросанной под ногами, но фыркнула, подняла морду.

— Пить хочешь? — спросил Павел, провел рукой по ее спине, подумал и пошел за ведром в избу. В сенях остановился, расправил плечи так, что даже хрустнули кости, и толкнул ногой дверь.

Освещая стол и разбросанные на нем картофелины, робко заглядывала в комнату луна. На полу, возле печи, лежала Анна. Павел осторожно обошел ее, пошарил рукой в углу, нащупал ведро.

— Ты? — неожиданно шепотом спросила Анна.

— Я. Легла?

— Легла. А ты все ходишь? — Она говорила тихо, виноватым, заискивающим голосом.

— Корову привел, — сказал Павел. — Только кто тут за ней ходить-то будет…

Анна молчала и вдруг приподнялась на матраце, прошептала:

— Ну, сядь, Павлуша. Ну, скажи что-нибудь.

— Корову надо поить. Да и идти мне скоро, — стараясь не смотреть в ее лицо, сказал Павел.

— Иди, — покорно проговорила Анна.

Павел постоял, взял ведро, пошел к двери. Но остановился и, резко повернувшись, сел на матрац к Анне.

— Говорить-то нечего. Все слова позабыл. Нутро ровно жестянка стало. Вот, — он постучал пальцем по ведру. — Сколько я мечтал о тебе и… встретил.

— Ничего… Может, я помру скоро, Павлуша…

— Не говори такое, — проговорил Павел, и голос его задрожал. — Разве я твоей смерти хочу, Анюта? Не твоя мне смерть нужна…

Анна придвинулась к нему.

— Бабы мне в поезде гадали. Говорили, снова свет белый увижу. Может, и сбудется. — Она всхлипнула, ткнулась лицом в подушку. — Неправда все это. Никогда уже не откроются мои глазоньки…

— Подвинься! — сказал Павел, лег рядом с ней. Потом осторожно, будто случайно, нащупал ее голову, провел рукой по волосам. — Убогая…

— Павлуша, не могу, Павлуша, — заплакала Анна, прижимаясь к нему. — О тебе все дни напролет думала, все ночи. Душно мне в этой Германии было, опостылело, убежала я от хозяина, а меня поймали и били, били, а хозяин кипятком мне в глаза плеснул. Силушки нету моей!

На кровати закряхтел, заворочался старик.

Анна вздрогнула, торопливо отодвинулась от мужа.

— Встать помоги, — сердито сказал старик.

Павел обхватил его, повел к двери. Они долго молча стояли во дворе, щурясь от мягкого света луны. Старик взглянул на горизонт и, хотя не увидел там ничего, кроме смутной, настороженной мглы, сказал:

— Рассвет скоро… Пора тебе в путь.

— Успею, — ответил Павел.

Когда он вернулся в избу, Анна сидела на матраце, обхватив руками ноги. На острых, девчачьих ее коленях лежал белый лунный свет.

— Я знаю, он меня жалеет, — сказала она. — Не надо меня жалеть, Павлуша! Я все могу. Я все буду делать. Сама буду. Я все могу, Павлуша.

Дверь во двор была полуоткрыта, и в избу, растекаясь по полу, вползал ветер. Но Анна не чувствовала холода, она говорила быстро, захлебываясь слезами. Павел нагнулся, прикрыл ее одеялом.

— Не надо, Анюта, Ваню разбудишь.

И Анна перестала плакать. Она всхлипнула, ладонью утерла мокрое лицо, прошептала:

— Не буду… Ты корову хотел поить, иди…

Павел поднял с пола ведро, ушел.

Старик сидел на пороге.

— Слышишь? — спросил он.

В хлеву жевала жвачку корова — в ночной тишине звук этот был слышен далеко, мирный, знакомый звук…

Казалось, это было так недавно — и Анне и Павлу становилось тесно в избе, они выходили сюда на порог, и так же сидели здесь по ночам и молчали; Павел гладил пухлые теплые колени жены, в хлеву жевала жвачку корова, в небе светила луна…

— Слышу, — ответил Павел и ушел за водой.

Когда он вернулся, старик, опираясь на палку, стоял посреди двора:

— А я молодец еще. С посошком хоть куда добреду. Ну-ка, поглядим на коровушку…

Увидев людей, корова вытянула шею, потянулась губами к ведру. Старик сразу узнал ее — это была та самая коричневая в белых пятнах коровенка, которая первой вошла в деревню. От этого ему стало почему-то радостно, он отстранил Павла, подошел к корове и, как знакомую, похлопал по спине.

— Я тебя доить-то буду, слышишь. На старости лет бабой заделаюсь. У, дура!

И незлобиво ткнул ее кулаком.

Корова фыркала, жадно, со свистом втягивала воду, сопела, как ребенок, который сосет грудь.

— Смотри, — вдруг сказал старик.

От избы осторожно шла к хлеву Анна. Пальцы вытянутых рук шевелились, как листья на деревьях. Казалось, они ощупывали воздух. Волосы ее растрепались, запутанными прядями спадали на узкие крутые плечи. Глаза смотрели вверх, и были они цвета луны. Анна шла боком, прямая, напряженная, прислушиваясь к тишине ночи.

— Господи, красивая ведь она у нас, — сказал старик и позвал: — Сюда иди, Аннушка!

— Коровушку пришла посмотреть, — виновато проговорила Анна, входя в хлев.

«Слепая-то!» — подумал Павел и сказал:

— Смотри.

Анна протянула руку. Шерсть у коровы была жесткая, как щетина. Пальцы Анны двигались быстро, легкие, но напряженные. Корова подняла голову, доверчиво смотрела на женщину. Анна нащупала рога, острые, твердые, как гранит, прижалась к ним щекой, спросила:

— Тебе, чай, в дорогу пора, Павлуша?

— Скоро уже, — ответил Павел.

Старик потоптался на месте и, держась за стену, пошел к выходу.

Павел хотел помочь, но старик отстранил его:

— Доберусь… с посошком…

Он ушел. Прижимаясь к теплой, пахнувшей потом корове, Анна осторожно гладила курчавые завитки у нее на лбу между рогами.

— Смирная, — сказала она.

Павел молчал.

— Смирная, — повторила Анна и, снова не дождавшись ответа, спросила растерянно: — Ты здесь, Павлуша?

Все так же молча Павел подошел, обнял ее. Анна виновато улыбнулась, благодарная за ласку, прижалась к нему.

— Страшно мне одной, Павлуша.

— А ты не одна, — сказал Павел, — ты теперь дома.

Он сел на солому, усадил рядом Анну. Кофта ее расстегнулась, сползла, обнажив плечо. Луна перед рассветом уже начинала бледнеть, полумрак в хлеву становился гуще, но Павел хорошо видел белое тело Анны, ее тонкую крутую шею и узкую, похожую на желобок, выемку, спускающуюся к груди.

— Анюта, — сказал он.

Под крышей засвистел ветер. Анна зябко повела плечами, поправила кофту.

— Аннушка, — повторил Павел. Он обнял ее, привлек к себе.

— Снова я с тобой, — срывающимся шепотом проговорила Анна, придвинулась к Павлу.

Где-то залаяла собака. Корова вздрогнула, приподняла уши, прислушалась. Потом согнула передние ноги, стала на колени, грузно легла на землю. Сонно моргая, она посмотрела на людей, захватила губами пучок соломы и стала жевать, мерно похрустывая.