Деревянный самовар

– Вот за мягкую посадку и выпьем! – с легкостью отмел этот довод разогревшийся артист.

Выпили и снова глянули вниз. Самолет стал заваливаться набок, и они увидели внизу и в стороне разлапистое, в разные, где удобнее, стороны раскинувшееся большое русско-бурятское село.

Желтое и как бы ядовитое здесь солнце сразу же напекло макушку. Форма лежала в сумке. Смирнов был в штатском, а потому без головного убора. Ладонью прикрыв голову, он осмотрелся. Через поляну, именуемую здесь аэродромом, к нему шла делегация, к нему и Борису, потому что все остальные пассажиры уже разбежались по своим русским и бурятским делам.

Среди делегатов Казаряна не было. На съемке, значит. Смирнов покорно ждал. Ждал и Борис, благодарно державший в руках сумку и ящик Смирнова, собственная его сумка висела на плече.

Никого-то из подошедших Смирнов не знал, но деву в первом ряду отметил сразу и на один предмет: вот бы трахнуть! Осознав сразу это, Смирнов понял, что он пьян, как скотина, понял, ужаснулся и расплылся в намеренно маразматически старческой улыбке, уверяя ею приблизившуюся деву в его исключительно родительском в будущем к ней отношении.

– Ну, Жанка, ну, оторва! – бухтел сзади Борис.

Жанка издевательски низко поклонилась Смирнову, чтобы пожилой хрен заглянул в вырез ее платья, обнаружила спрятанный за спиной букет полевых цветов, разогнулась и проворковала:

– С приездом вас, Александр Иванович, заждались! – и вручила букет.

Понюхав его, пьяный Смирнов ляпнул:

– И вы?

– В первую очередь я! – страшно обрадовалась Жанна. – Все здешние мужики уж так надоели! – Она обернулась к надоевшим ей мужикам и распорядилась: – Ребятки, заберите вещи у Борьки, не видите, что ли, что он в кусках!

Ребята забрали вещи у Бориса, а Жанна ловко пришлепнула к смирновской макушке сванскую шапочку.

– Что это? – тупо удивился он.

– Роман Суренович велел вручить. Чтобы вам головку не напекло, – она руководящим взором окинула место действия, решив, что все в порядке, подхватила Смирнова под руку и поволокла к центру районной цивилизации.

Центром районной цивилизации были единственные в деревянном селе три пятиэтажных кирпичных дома, стоявшие разбросанным покоем. Наметанным глазом Смирнов определил: слева – жилой дом для районной элиты, справа – гостиница, ну, а прямо – обиталище партийной и советской власти. Алый стяг над обиталищем мягко колыхался на легком ветерке. Но что это? Не веря своим нетрезвым глазам, Смирнов потряс головой из стороны в сторону – сгинь, сгинь! Не сгинуло.

На высоком двухподходном крыльце сердца партийно-советской власти огромный грязно-белый с желтым козел с крутыми рогами мощно и размеренно, как машина для забиванья свай, употреблял большую, хорошо упитанную свинью, которая обреченно, с грустью в маленьких глазах ждала окончания процесса.

Робко указав букетом на это безобразие, Смирнов промямлил:

– Как это понимать?

Жанна не успела ответить, а очень хотела, потому что на крыльцо опасливо выскочил из здания молодой человек в пиджаке и при галстуке. Стараясь не приближаться к козлу, молодой человек замахал руками, закричал:

– Пошел отсюда вон! Нашел место!

Козел подходил к кульминации и никакого внимания на крики не обращал. Тогда молодой человек изловчился и ощутимо пнул козла ногой.

– Берегись, Васька! – радостно заблажила Жанна. – Ты его на самом интересном месте прервал!

Предупреждение было своевременным: козел, по-кавалерийски соскочив со свиньи, кинулся на молодого коммуниста Ваську. Но Васька, как настоящий коммунист, был увертлив: успел-таки скрыться за дверями. Козел в ярости долбил тяжелыми рогами дубовую дверь райкома партии, а свинья, отряхнувшись, неспешно спустилась по ступенькам и на коротких ножках побрела по свои свинячьим делам.

Козел он и есть козел: долбил дверь, не переставая. Под этот стук Жанна свободно и с удовольствием дала соответствующие разъяснения по инциденту:

– Это, Александр Иванович, местная достопримечательность, козел – половой психопат. Готов трахать и трахать все, что движется: коз, овец, коров, велосипедистов, мотоциклистов, а также зазевавшихся баб. Позавчера меня чуть не изнасиловал: в поддатии бдительность потеряла. В съемочной группе проходит под звучной кличкой «Леонид».

– Это в честь того, что при Фермопилах? – попытался догадаться Смирнов.

Жанна в изумлении вскинула брови, потом быстро сообразила:

– Вы, вероятно, имеете в виду боевые качества козла? А мы – иные.

– Какие? – совсем запутался Смирнов.

– Вам надо отдохнуть, – поняла Жанна. – Совсем ни хрена не соображаете. Пойдемте, я вас в номер провожу.

В вполне приличном по районным параметрам одноместном номере уже стояли его вещи. Жанна отобрала у Смирнова букет, взяла со стола синюю чешскую вазу, сходила в туалет за водой и приступила к созданию икебаны. Смирнов сидел на стуле пень пнем. Жанна полюбовалась на дело рук своих и сообщила:

– Ваш номер в гостинице – пятый и последний, в котором есть сортир и душ. Райком его специально для вас группе выделил. Вы что – большая шишка, Александр Иванович? Бугор?

– Я – мент, – признался Смирнов.

– Это-то я знаю, – Жанна капризно махнула ручкой и плюхнулась в кресло. – Но, наверное, какой-нибудь особенный, секретный?

– Давай шампанского выпьем, а? – вдруг осенило Смирнова.

– Давай, – легко перейдя на «ты», согласно откликнулась Жанна и прошла к шкафу, где за стеклом стояли заботливо заготовленные фужеры.

Шампанское разболталось в дороге и поэтому открылось с грохотом и брызгами. Упустили самую-самую малость, но, в общем, справились.

– На брудершафт, Сашок? – предложила Жанна.

– Я тебе в отцы гожусь… – законючил было Смирнов.

– Ты не боись. При людях я тебя по имени-отчеству и на «вы» звать буду, – успокоила его Жанна. Они свели руки, и она поцеловала его в губы, хорошо поцеловала, умело, не по-брудершафски. Выпили, поставили фужеры на стол. Жанна, строго глядя ему в глаза, спросила:

– Ты – хороший парень или так, серединка на половинку?

– Серединка на половинку, – убежденно заявил Смирнов.

– И так сойдет, – решила Жанна и приказала: – Сейчас шампанское допьем, и ты спать ложись, отдохни. Вечером опять пьянка.

– А ты? – не зная зачем, спросил он.

– А я героя гримировать пойду и на площадку.

3

Но не с пьянки начался вечер, с официального визита. Смирнов проснулся оттого, что на него пристально и с нежностью смотрел новоиспеченный кинорежиссер Роман Казарян. Поборов муть в голове и сухость в горле, Смирнов сообщил:

– У того, на кого так смотрят, должна пробудиться совесть.

– Ну, и как? Пробудилась? – поинтересовался Казарян.

– Я пробудился, – Смирнов, спавший полураздетым на неразобранной кровати, сбросил ноги на пол, упер локти в колени, а на ладони положил буйную свою головушку. – Тяжеловато чевой-то.

– Еще тяжелей будет, – пообещал Казарян. – Секретарь райкома партии просил его навестить.

– Зачем?

– Чего не знаю, того не знаю. Вероятно, твои краевые друзья перестарались, заботясь о здешних твоих бытовых условиях. А глубокая провинция подозрительна. Наверное, посчитала тебя за контролера.

– Один – не пойду, – твердо заявил Смирнов. – С похмелья – страшно.

– Со мной, – успокоил Роман. – Я тоже приглашен. В качестве бесплатного приложения. У тебя форма с собой?

– В сумке. Измялась, наверное, только.

– Без проблем. А костюмеры на что?

…Отутюженный, как к параду, Смирнов и Роман в джинсах, куртке и тельняшке – что с богемы возьмешь? – пересекли наискосок лужайку среди трех кирпичных домов и подошли к сакраментальному крыльцу. Козла на нем не было, надоело, видимо, ему без результата долбить дверь рогами.

– Я тут с утра картиночку лицезрел, – начал было Смирнов.

– Уже осведомлен, – перебил Роман. – Надеюсь, перед секретарем ее не будешь воспроизводить?

– Что я – дурак?

– Еще какой! – заверил Казарян и потянул на себя тяжелую дверь. Дверь открывалась наружу – безнадежность героических усилий козла стала очевидной.

Строгий молодой бурят-милиционер с лихорадочным почтением отдал честь подполковнику Смирнову, но документы проверил со всей тщательностью. Рядом с милиционером, гостеприимно улыбаясь, ожидал их секретарский порученец – коммунист Вася, боровшийся с козлом.

Он-то и привел их в обширный секретарский кабинет, обшитый драгоценными сортами полированной древесины. Молодой еще секретарь-полукровка вышел из-за стола и пошел им навстречу с вытянутыми вперед руками. Дошел до них и одновременно пожал руки обоим: правой – правую Смирнова, левой – правую Казаряна, и пригласил к столу:

– Прошу.

Они уселись у торца стола для заседаний, соседствующего с секретарским, а он устроился привычно на свое командное место. На обоих столах ничего не было. Предполагался серьезный разговор всухую. О чем?

– Я искренне рад, что счастливый случай позволил Александру Ивановичу посетить наш район. Счастливый для нас, разумеется, – начал с витиеватой домашней заготовки секретарь, бесповоротно расплывшись в улыбке и быстро переводя рысьи глаза со Смирнова на Казаряна, с Казаряна на Смирнова. – Наш район – прекрасный район. Но и очень трудный район. Представляете, по площади мы – Бенилюкс, три европейские страны, вместе взятые. Наш Бенилюкс населяют, в общем, настоящие советские люди, которые трудятся по-коммунистически и живут по-социалистически. Но есть у района и своя, угрожающая специфика. С давних пор на его территории располагались лагеря ИТК. Многие из них в свое время были закрыты, но определенная часть их обитателей осела у нас на постоянное жительство. Теперь другая беда: после постановления ЦК о борьбе с тунеядством, кстати, очень своевременным и дальновидным, на поселение к нам поступают, прямо скажем, подрывные элементы. После известных событий прошлого года в Праге идеологическая борьба, борьба двух миров достигла небывалого накала и здесь. Вышедшие из лагерей уголовники, растленные тунеядцы внедряют в сознание нашей еще неокрепшей молодежи буржуазные идеалы, несут, так сказать, в массы дурманящую культуру и дикие привычки безнравственного Запада. И вот плоды: преступность в нашем районе по сравнению с прошлым годом выросла на двадцать три процента. На двадцать три! – Секретарь как только мог расширил свои бурятские глаза. – И я надеюсь, что вы, Александр Иванович, по возможности поможете нам добрым советом, дружеской консультацией…

– Я в отпуске, – робко напомнил Смирнов.

– Знаем, знаем! – энергично ответил секретарь. – И мы поможем вам отдохнуть по-настоящему, по-сибирски! И охоту организуем, и рыбалку, и баньку – не финскую, настоящую русскую. И к целебным источникам свозим, и с великим бурятским лекарем познакомим!..

– Если всю эту программу добросовестно выполнять, – бестактно заметил Смирнов, – то никакого времени для советов и консультаций не останется.

– А вы походя, походя! – порекомендовал секретарь и громко спросил сам у себя: – Где это Поземкин запропастился?

Смирнов все ломал голову, почему нет при разговоре главного районного милиционера? А вот и он, с подносом в руках, на котором все, что надо для легкого кабинетного междусобойчика. Капитан Поземкин глупо и подхалимски улыбался. А видел его Смирнов на межрегиональном совещании. Видел. И слышал. Весьма и весьма толковые вопросы тот ему задавал после смирновского доклада. Поземкин поставил поднос на стол для заседаний и сделал шаг назад.

– Рабочий день окончен, и мы можем себе слегка позволить! – шутейно возгласил секретарь. – Отметить, так сказать, прибытие дорогого гостя.

За официанта проходил капитан Поземкин. Разлил аккуратно, поставил перед каждым и сообщил:

– Можно приступать, Георгий Федотович.

Как бы внезапно вспомнив, что надо выпить, секретарь недовольно ухватился за объемистый лафитник и произнес богатый тост:

– За союз искусства, правоохранительных органов и партийного руководства!

Ромку слегка скособочило от еле сдерживаемого смеха, но под взглядом Смирнова он осознал свою неправоту и могучим усилием воли придал своему лицу соответствующее серьезности момента выражение. В торжественной тишине ответственно выпили и щепотно закусили.

– Давно хочу вас спросить, Роман Суренович, – приступил к неофициальной беседе секретарь, – почему в вашем кино не снимается такая замечательная киноартистка, как Наталья Фатеева?

– По возрасту не подошла, – как можно проще объяснил Казарян. – У нас героиня совсем юная девушка, девочка почти…

– А вы бы переделали! – посоветовал секретарь.

– Поздно уже.

– Хотя и эта… как ее? Да, тоже Наталья! – обрадовался секретарь. – Крепенькая такая, складная, кровь с молоком. И артистка выразительная…

Поняв, что главное начальство всерьез увлечено киноискусством, капитан Поземкин подсел к Смирнову и вкрадчиво начал:

– Александр Иванович…

– Тебя как зовут? – грубо перебил Смирнов.

– Гриша, – с испугу скороговоркой выпалил Поземкин, но сразу поправил себя: – Григорий.

– Подай костыль, Григорий! – радостно вспомнил из «Годунова» подполковник Смирнов.

– Какой костыль? – в ужасе уже пролепетал Поземкин.

– Которым я бы сейчас тебя по затылку огрел. Ведь с делами ко мне хочешь подлезть, с делами! Будто не видишь, что я в перманентном поддатии и ни хрена не соображаю! – увидел вдруг безнадежное лицо Поземкина, стало стыдно, и, замаливая грех командирского хамства, не очень ловко отработал назад: – Я здесь две недели пробуду, Гриша. Слово даю, дня через два протрезвею. И тогда мы с тобой обо всем серьезно поговорим.

– Я и хотел договориться на будущее. Не сейчас же! – теперь уже Поземкин отмаливал свою бестактность.

– На будущее договорились, – великодушно согласился Смирнов.

Выпив для приличия еще по одной, Смирнов и Казарян откланялись.

* * *

Смеркалось. Они покинули официозное заведение и вышли к главному сельскому тракту, по которому с интервалом в семь минут проносились скотовозы. Смирнов и Казарян стояли на повороте, и, когда машина заворачивала, на них безразлично глядели грустные овцы последнего ряда, стоявшего у деревянной перегородки.

В противоположную сторону, так же каждые семь минут, страшным образом дребезжа, неслись скотовозки порожние.

Роман все собирался сказать нечто, но не решался. Смирнов ободрил его:

– Ну, говори, говори!

– Саня, Олег Торопов здесь.

Ничего себе подарок! Смирнов злобно ощерился и жестоко признался: