От наркомана до миллионера

Я рванул на платные курсы, готовившие к поступлению на химико-биологический факультет университета, где уже учился мой друг и сосед Миша Рябченко. Декан на собрании абитуры и родителей сообщил, сколько будет стоить обучение, сколько — экзамены. И уже в личной беседе обронил, сколько надо будет дать ему лично, чтобы успешно сдать все экзамены. ЕГЭ тогда еще не было, а коррупция, кажется, была всегда. Мы (конечно, мама!) заплатили семнадцать тысяч рублей.

Интересно, что я серьезно, похоже, впервые в жизни, сел за учебники, с удивлением открывая для себя много нового. За неделю подготовки к первому экзамену, биологии, я честно прошел весь школьный курс, написал целую кучу шпаргалок. Часто я даже забывал курнуть. И сдал биологию на «4». К следующему экзамену, по русскому языку, я уже немного выдохся, но шел к своему позору уверенно: «Как-нибудь, да напишу это изложение! Вытягивайте, преподы, как говорится, уплочено!» К своему немалому удивлению после экзаменационных потуг вдруг вижу на доске объявлений «Антошин — 2». Помня о своих правах, подкрепленных звонкой монетой, я направился к декану.

— Я бы хотел подать на апелляцию!

— Понимаете, молодой человек, никакая самая высокая комиссия не повысит вам оценку. Сорок с лишним ошибок в коротеньком тексте! Вы написали не на двойку, а на минус кол. Правила русского языка, слава богу, пока что незыблемы.

— Но деньги…

— Деньги я вам верну.

Декан оказался (в своем роде) порядочным человеком — взятку, и правда, отдал до копейки. В свое оправдание могу сказать, что есть такая психологическая особенность личности — патологическая безграмотность — и она как-то связана со слухом. Может, с годами к моим ошибкам еще и глухота нападет?! Пронеси, господи!

После истории с СГУ я все-таки подал документы в медицинский колледж, где мне учли четверку по биологии, полученную на университетском экзамене. Оставалось написать даже не изложение, а диктант по русскому языку. Но — черт побери! — та же история! Эдуард Михайлович, добрая душа, позволил мне переписать эту комедию ошибок в своем кабинете в присутствии преподавателя и моей мамы. Я законспектировал всё под их чутким контролем и все равно умудрился сделать пятнадцать ошибок! На меня махнули рукой и… приняли.

Честно говоря, тогда мне было стыдно. Мне было интереснее курить петрушку, жрать водку и воровать, чем хотя бы раз заглянуть в учебник и понять, когда «не» и «ни» пишутся слитно, а когда раздельно.

Я был принят в медколледж на факультет, который готовил фельдшеров для санэпидемстанций. Но ни одно из медицинских учреждений специалиста Антошина так и не дождалось. Пришли наркотики и забрали меня с собой. Но это случилось лишь следующим летом…

А пока наступил сентябрь 2000-го, и я начал учиться. И это неожиданно оказалось для меня интересным занятием! Я ходил на лекции, не прогуливал и мне это нравилось — белый халат, колпак, чистые руки. С первого курса у нас начались практические занятия и вскоре я научился делать то, что обязан уметь каждый медик — ставить уколы внутримышечные и внутривенные, обрабатывать раны и накладывать повязки, измерять давление. Кстати, у меня прошел врожденный страх перед уколами.

Я удивлялся самому себе — с утра и до вечера я был занят учебой или помогал врачам в больнице. Приходилось и полы мыть асептическим раствором в операционных, и лежачих больных поворачивать, и утки ставить. Ничего, не противно. При этом курил ганджубас реже — не до того было. Я не прогуливал, даже помогал старосте группы Юле. У меня появился и новый друг среди однокурсников — Минас Бабаян.

Я сдал экзамены за первый курс. Начались каникулы, безделье, расслабуха. Думаю, у моего ангела-хранителя тогда тоже случились каникулы. Поэтому дьявол-искуситель взял меня в оборот как раз в этот период.

Мама и отчим уехали к его родне в Белоруссию. Ключи от дачи оставили бабушке. Хоть я вроде бы и находился на пути исправления, честно учился, в милицию не попадал, родные (и особенно отчим), мне не доверяли: «Устроит там шалман со своими дружками!»

Лишь при одном условии мне разрешили пользоваться дачей. Садовое товарищество приобрело вскладчину целый КамАЗ навоза, и его вывалили возле нашего владения. Навоз надо было на тачке развезти по участкам вкладчиков. Об этой работе мать договорилась с алкашами, вечно тусующимися возле нашего подъезда в городе, и дала мне денег. Я должен был поехать с ними на дачу, проследить, чтобы они распределили навоз правильно, и расплатиться.

И вот в назначенный день выхожу из подъезда — алкашей нет, зато на солнышке греется Андрюха. Не то чтобы друг, так, знакомый. Я рассказал ему о своей проблеме с навозом. Он предложил решение — поехать и самим развезти удобрения. Ну, а чтобы работа спорилась — предварительно вмазаться. Потому что (как пояснил мой помощник) под приходом любой труд становится ударным, оркестр в голове исполняет «Марш энтузиастов» и душа воспаряет. Я не сразу согласился, нет. Ведь целый год и даже больше я боролся с искушением, наблюдал за торчащими знакомыми, спасал себя страхами о передозе и СПИДе… Но тут вдруг взял и согласился. Хотя и оставил себе маленький шанс на спасение.

— Окей, Андрюх. Только давай так. Ты вмажешься, а мне возьмем с собой на дачу. И я там…

— А чего ты? Менжуешься?

— Ну-у-у, первый раз все-таки.

Дьявол зловеще усмехнулся, скаля плохие зубы.

— Первый раз. Это надо отметить.

Мы с ним пошли до барыги, купили ханку, кислый и димедрол — всё необходимое. Колющийся наркоман — это вам не банальный алкоголик, у которого все просто — купил и выпил. Это химик-экспериментатор со зрачками в точку. Вот только эксперимент у него смертельный и опыты ставит он, в основном, над собой.

Зелье мы приготовили у меня в квартире, где никого не было. Выбрали баяны, заправили. Чтобы сделать себе укол, Андрюха просто нашел у себя вену и уже поднес одноразовый шприц, но я остановил его. Я же будущий медик! Надо же кожу обеззаразить! Я взял пузырек со спиртом, всегда имевшийся в доме мамы-медсестры, ватку, протер ему руку. Он вмазался, и мы поехали на дачу.

И вот там я увидел картину, которая надолго свернула меня с пути истинного. Я грузил навоз лопатой, Андрюха возил тачки. Точнее, не возил, а бегал, как заведенный. Потом мы поменялись ролями, но так быстро и четко, как у напарника, у меня не складывалось. Через час у меня отваливались руки, я взмок и едва дышал, а он был полон сил, несмотря на жару и ударную работу. Так вот как, оказывается, действует наркота!

— Попробуй…

Кто это сказал, дьявол или Андрюха, сейчас значения не имеет. Но тогда, в один из самых страшных моментов своей жизни, я совсем не понимал, что совершаю роковую ошибку.

Андрюха умело сделал мне укол в вену. Первые сорок секунд — это приход — наркоманское счастье. Потом сигарета, потом штакет с планом и — хорошо. Наверное, минут за тридцать мы развезли оставшийся навоз. Дурная энергия била ключом…

Так в семнадцать лет я начал свое превращение из человека разумного в человека на игле, не откладывая дело в долгий ящик. На следующий день я сам зашел к Андрюхе и предложил ему снова отправиться к барыге. И пока матери с отчимом не было дома, я весь этот месяц кололся. Каждый день. Мозг быстро перестраивался в орган мышления наркомана, у которого одна мысль — достать дозу. Я кололся, сам процесс сделался привычным, и мне казалось, что ритуал со спиртом и ваткой начинает даже раздражать. Может, и без ватки сойдет?

К моему несчастью, тогда, в начале нулевых, раствор стоил относительно дешево. Достаточно было иметь двадцать тысяч рублей (на те деньги) и можно было существовать один-два дня. Пятнадцать тысяч стоил чек (от 0,1 до 0,5 грамма) ханки, пять тысяч — «кислый» (ангидрированный уксус). Я очень быстро учился у Андрея.

Содержимое чека перемешивалось с кислым, заливалось в шприц или стеклянный пузырек, нагревалось, выливалось в алюминиевую миску и выпаривалось до получения коричневой корочки. Потом снова разводилось, фильтровалось через ватку. В полученном растворе растворялась таблетка димедрола… В общем, записывать не надо. И пробовать не стоит. В желтоватой жидкости таился дьявол, которого в моем случае звали Андрюхой.

Где-то в середине этого месячного угара я встретился с Мишей Рябченко, другом, с которым впервые когда-то попробовал анашу.

— Рома, слышал, что ты теперь торчишь в полный рост?

— Ну и что?

— Жить надоело?

— А что в ней хорошего, в жизни-то? Кроме ханки, конечно.

Наркоман по сути своей лжец. Ему приходится много врать, чтобы добыть денег на то, чтобы двинуться, оправдаться перед близкими, обмануть врачей, аптекарей, ментов. И вот сейчас я перед Мишкой врал, строя из себя уставшего от жизни, бывалого парня, учить которого не надо — он лучше всех всё знает.

— Ну, ладно, Роман. Живи, как знаешь.

И мы разошлись в разные стороны. Нет, никаких категорических разногласий у нас не было. Мы встречались с Мишкой, выпивали, курили укроп, ходили на дискотеку, общались с девчонками, но с каждым днем отдалялись все больше, и наши связи рвались одна за другой, как невидимые нити.

Теперь моими друзьями снова стали подельники по прежним воровским делам Серега Князь и Олег Шар, такие же торчки, как и я. На каникулах или когда я прогуливал учебу, мы встречались, и начиналась движуха — процесс, решавший насущные для нас проблемы: где достать, у кого взять, что украсть, где вмазаться и т. д. Какое счастье, что судьба потом развела меня с Князем и Шаром. Мы шли по одной кривой дорожке.

Насколько мне известно, сейчас Князев собирается (уже в четвертый раз) мотать срок. Вторая его отсидка была за убийство. Он пришел домой, увидел, как мать ссорится с очередным собутыльником и спустил его с лестницы. Да так резво, что тот ударился головой о ступеньку и умер. Князь отсидел семь лет за убийство по неосторожности. Потом дали год за торговлю наркотиками. Сейчас ему грозит не менее пятнадцати лет за хранение и сбыт наркотиков.

Олег Шар не отставал от товарища, в общей сложности лет двенадцать отмотал, не меньше. Романтик с большой дороги, одним словом. А уж сколько знакомых наркоманов переселилось на кладбище молодыми — вспоминать больно. Все, с кем я тогда вместе покупал, варил, вмазывался — либо за решеткой, либо за оградкой. Я знаю только одного, который сейчас живет в Ставрополе, имеет жену, детей и продолжает потихонечку колоться. Но не завидую ему.

Наркотик коварен. Он привязывает к себе не только классным приходом, ощущением счастья. В моем первом случае (в истории с разгрузкой навоза) он неожиданно привлек вспышкой трудолюбия, чем я никогда не отличался. Я летал с грязной тачкой по дачному поселку, мне казалось, что я могу горы свернуть, и это было приятно.

А потом он привязал меня сексом. Вообще на свои возможности в интимных делах я никогда не жаловался. Но оказалось, что секс после укола превращает мужчину в полового гиганта. А еще он делает вмазанного общительным, остроумным, раскованным. Думаю, что моим тогдашним подругам Оле и Наде грех было на меня жаловаться.

Правда, однажды эта сексуальная самоуверенность сыграла со мной злую шутку. Собралась компания пятерых веселых вмазанных и обкуренных парней у одного на квартире. Не хватало самой малости для полноты картины удовольствий. И мы не придумали ничего лучше, чем позвать в свою компанию Настю Дюпель, шалаву из шалав. И ведь знали, что надо предохраняться, но коварный дьявол нашептал, что обойдется. Потом все дружно лечились от гонореи…

На втором курсе я еще держался, строя из себя приличного человека, иногда посещая занятия и практику в колледже. Держался я и дома, хотя мать и отчим догадывались по моим зрачкам в точку, что со мной что-то неладное… Думаю, что мать готова была отправить меня на лечение. Но тогда, в 2001 году, я бы отверг это предложение, да еще с негодованием. Я стал двуличным, и второе, истинное лицо, все наглее старалось стать первым.

Большую часть дня мы с Князем и Шаром воровали, обчищая кладовки. Тащили на рынок то, что могли вынести из дома. А дальше — движуха в сторону барыг.

Поскольку это дело противозаконное, криминальное, то так просто не пойдешь, не попросишь: «Дяденька, продайте чек». Он ответит: «Какой чек? Внешпосылторга?» В этом деле продавец рискует больше покупателя. Он боится и Уголовного кодекса, и пули от конкурирующей фирмы. На нашем «раёне» наркоманам было известно семейство Богачей — два брата и их мать. Они жили в частном доме в бывшем селе Шахтинка, вошедшем в состав Ставрополя. Братьев, взрослых уже мужиков, тоже нариков, дьявол прибрал довольно рано. Один умер от передоза, другой перебрал с феназепамом и решил посмотреть, как устроена граната-лимонка, не вставая с кровати. Еще один торговец с погонялом Пупок жил в соседнем доме, а третий барыга, Рыжий, обретался тоже неподалеку, в Октябрьском районе.

Был и такой оригинальный персонаж, по кличке Дюймовочка. Если бы наше дело было законным и богоугодным, Дюймовочку можно было назвать информационным менеджером. К нему мог обратиться любой торчок, начинающий или не местный, потому что этот деятель всегда знал, у какого барыги можно достать и почем. Но за информацию надо было делиться с Дюймовочкой дозой. Со временем я познакомился со всеми барыгами и в посредниках не нуждался.

Еще одна необходимая наркоману группа «коммерсантов» выглядела довольно невинно — старушки-торговки. Может быть, они даже не попадали под действие УК, а если и попадали, то кто ж их посадит? На Верхнем рынке (своего рода «блошке») на своих постоянных местах сидели обычные бабульки и продавали всякие хозяйственные мелочи: замочки, расчески, посуду, бижутерию — старые, но не антикварные мелочи. Но из-под полы у них всегда можно было купить ангидрид и димедрол, без которых наркотик не сваришь. А также любую барбитуру — феназепам, элениум и пр. Неужели они скупали таблетки у знакомых пенсионеров, которым выписывались лекарства по рецептам?

Был и резервный вариант приобретения дури — в пятнадцати километрах от Ставрополя в поселке Шпаковка. Там жили цыгане, у которых всегда был самый лучший наркотик — афганская ханка высшего качества.

Трудно сказать, у кого сильнее вечные ломки в аду из всей наркоманской цепочки — у потребителя, у бабок с Верхнего рынка, у барыги, у купца-оптовика, у наркокурьера, у афганского крестьянина, выращивающего мак, у наркобарона, контролирующего весь этот бизнес… Все хороши, все мерзавцы и каждого, я уверен, ждет расплата.

Когда ханка становится хозяином человека, тот делается эмоционально тупым. Какая там любовь, какое там сострадание? Вот собственное страдание — это ад при жизни. Озноб, насморк, рвота, понос — они проходят сравнительно быстро. А вот ломка, когда болят, ноют все мышцы и даже кости… Перетерпеть это невыносимо. Но симптомы легко снимаются одним уколом. Пришло время и мне это узнать, постепенно я превращался в законченного наркошу.

… Был человек — и нет человека. Однажды ночью моему деду, маминому отцу Владимиру Михайловичу Ревво, стало плохо. Врач скорой определил защемление грыжи. В больнице во время операции оторвался тромб — и всё. В день, когда мать сообщила мне печальную новость, у меня была ломка, и она, наверное, приняла выражение моего лица как должное — переживает внук. Несмотря на всю мою аморальность, деда я любил. В молодости это был жизнерадостный здоровенный мужик под два метра ростом. Он работал в Новомарьевском колхозе зоотехником, а потом заведовал кормами. Поскольку вся многочисленная родня держала скотину, она была обеспечена кормами бесплатно. Дед говорил: «От многого немножко — не воровство, а дележка». Так что дедовские гены, похоже, я унаследовал.

К старости Владимир Михайлович, сгорбился, охромел, перенес инсульт, но оставался в ясном уме и твердой памяти. Он догадывался о моих смертельных играх с наркотиками и прочих грехах, но никогда не читал мне морали, понимая, что с его внуком это бесполезно. Зато научил меня варить борщ и жарить картошку.

На похоронах я хорошо вмазался, был молчалив и печален. Прощаться с дедом приехала вся родня, его станичные и городские друзья. Я не знаю точно, для чего скорбящие собирали деньги, которые потом оказались у бабушки. Может быть, на памятник, может, на то, чтобы возместить расходы матери и отчима на церковь, кладбище и поминки. Знаю только, что бабушка спрятала эту пачку денег в моей комнате. Ну кто ее надоумил? Не иначе, мой дьявол-искуситель. А было там 200–300 тысяч, если переводить на сегодняшний курс.

Была ночь и был жуткий кумар. Все болело. Я не мог ни лежать, ни сидеть, ни стоять. И штакет с планом не помогал. Меня высаживало на измену — охватила какая-то ярость. Плохо соображая, я принялся искать в своей комнате заряженный, но забытый баян, точно зная, что его нет. И вдруг наткнулся на бабло. Много бабла. Я оделся, взял деньги и ушел в ночь. Меня не было ни дома, ни в колледже неделю.

Я был в отчаянном угаре с друзьями, девчонками — укол, кафе, водка, укол, снова пьянка, секс неизвестно где и неизвестно с кем, укол, такси, какая-то драка, укол и забытье…

Когда бабки закончились, я заявился домой, где давно заметили пропажу денег, сразу признался матери, что стал наркоманом. Это как бы оправдывало меня — я больной человек, не могу себя контролировать. Мать, конечно, развила бурную деятельность, нашла знакомых наркологов. Я даже ходил к кому-то из них на беседу. И со своей стороны тщательно разыгрывал «театр одного актера». «Втирал очки» родным, врачам, преподавателям в колледже, который я прогуливал. «Брошу колоться! Буду лечиться! Буду зарабатывать честным путем!» Лукавство — естественное состояние наркомана.

Летом после второго курса мать с трудом уговорила отчима взять меня на работу в его автосервис. Бартновский считал меня бездельником и прохиндеем, однако согласился — не хотел обижать мать. Удивительно, что и я был не против. Организм пришел в какое-то стабильное состояние. Это значит, что тогда ему еще хватало определенной дозы? Вмазанный, я нормально трудился, хотя отчим, думаю, нарочно нагружал меня самой грязной работой. Например, отмывать двигатели от гари и копоти керосином. Ходишь, пропахший этим делом, как нефтяник. А отмыться, кроме хозяйственного мыла, нечем. Но зато прижимистый Бартновский мне нормально платил.

Отношение этого хозяйственного мужика ко мне смягчилось, когда мои друзья стали приносить ему на реализацию ворованное — болгарки, электропилы, дрели, лобзики. Не знаю, откуда они это таскали, но сдавали по дешевке. А еще отчим по ночам приторговывал осетинской паленкой. Это дешевая водка, которую делали на подпольных заводах в Северной Осетии. Купить ночью на автостанции техобслуживания ворованную болгарку и тут же обмыть покупку паленой водкой — это было в порядке вещей.

Наступила осень 2002 года, я перешел на третий курс колледжа. Хотя учился я тогда уже условно. Мой дьявол-искуситель дал мне краткую отсрочку. Теперь мне требовалось вмазываться по пять-шесть раз в день, чтобы нормально себя чувствовать. Это 2–3 грамма чистого наркотика. К тому же он подорожал, уж не знаю почему. То ли власти поприжали наркотрафик, то ли в Афганистане был неурожай мака.

Я плотно сел на иглу. Одни приходят к такому состоянию постепенно. Я оказался спринтером. Учеба, родные, старые друзья, женщины — все по фигу по сравнению с чеком дури. Еще недавно я был половым гигантом. Теперь меня характеризовала поговорка «Кто с ханкой дружен, тому х… не нужен». И смерть теперь казалась не таким уж страшным способом раскумариться окончательно.

Наступило полное равнодушие даже к самому себе. В ожидании скорейшего прихода я мог зачерпнуть воды для приготовления раствора из лужи. Мы с друзьями кололись, пуская один баян по кругу. Где там мой пузырек со спиртом и стерильная ватка? Мне были по фигу прежние страхи перед СПИДом, гепатитом и передозом. Плевать!

Я уже откровенно, без зазрения совести обчищал своих близких. Воровал у бабушки лекарства — феназепам, элениум, реланиум. Они усиливали тягу. Бабка была бессильна протестовать. Я вынес и продал ее золотые украшения, тащил обувь, чайники, телефоны, посуду, постельное белье — все, что можно было толкнуть. Я ограбил квартиру моей родной матери и отчима! Мне было уже все равно. Я стал чудовищем.

Занимал деньги у соседей, зная, что никогда не отдам. Наивные люди верили мне, моим фантастическим историям о начале собственного дела, кредитах и тому подобном. Друзья давали в долг, а потом обещали убить и закопать, если не отдам. Мне и на это было наплевать…

В этот критический момент я познакомился с двумя братьями — Максимом и Германом Говоровыми, тоже наркоманами, но парнями весьма деловыми. Они жили в том же доме, где и мои родители. Сначала мы организовали команду из пацанов-подростков, которые мыли автомобили во дворах или протирали стекла машин во время кратких остановок на светофоре. Я и сам так зарабатывал в этом возрасте. Но тогда над нами не было криминальной крыши. Сейчас я сам был крышей.

Еще мы с Говоровыми мошенничали с модными тогда автомагнитолами «Пионер». Показывали водителям образец, приезжали с ними к дому, где по дешевке будто бы продавали такую магнитолу, получали аванс и уходили через черный ход. Это только одна из схем. Но однажды дьявол-искуситель надоумил обмануть таким образом рыночных торговцев, которые знали, как нас найти. И они подали заявление в милицию.

В который уже раз маме пришлось поднимать свои связи, задействовать самых разных знакомых и малознакомых людей, чтобы ее непутевого отпрыска оставили на свободе. Я плел хитроумные комбинации, чтобы заработать на отраву, а мама плела комбинации ради моего спасения. Она была знакома с женщиной-хирургом, которая оперировала жену прокурора Ставропольского края. Несколько нужных слов, сказанных хирургом, были оценены в золотую брошь с драгоценными камнями, ради которой мама влезла в долги. Какое счастье, что я эту брошь не видел! А то бы украл… понятно, с какой целью.

Мама сказала мне очень твердо:

— Рома, это в последний раз. Больше я тебя вытаскивать не буду.

А отчим, которому я уже порядком надоел, добавил еще тверже:

— Если ты работать не хочешь, иди в армию, оставайся на сверхсрочную и воруй там.

Это было, действительно, мудро. Только воплотить эту мысль в жизнь оказалось не так-то просто.

Глава 7

Отличник боевой и политической

Должно быть, косари надо мной смеялись, а может быть, и ржали. Они изображают психов, мочатся в штаны прямо перед призывной комиссией, подкупают врачей и работников военкомата, чтобы не служить в армии. А я, имея на руках справку о том, что подлежу призыву лишь в крайнем случае, прикидываюсь нормальным и плачу медикам, чтобы попасть на срочку. Парадокс. Но я должен был отправиться служить, обратной дороги не было.

В конце 2002 года, когда я согласился, в конце концов, идти в армию, родные, друзья, (а также все, кому я был должен, и кто собирался отдать меня под суд) как-то сразу успокоились. Срочная служба решала все проблемы, списывала все мои грехи. Я же Родину иду защищать, а не на курорт еду. Только ты попробуй с моей справкой туда попади! О документе из психоневрологического диспансера в свое время позаботилась моя мама Алла Владимировна. Раньше она не хотела, чтобы я служил, теперь обстоятельства изменились. Мать снова забегала и довольно быстро нашла человека, который сказал, что и как делать и сколько это стоит — изменить категорию ограничения. Нужный человек был терапевтом и звали ее Ирма Борисовна.

Меня положили в первую дурку, а если официально, в стационар психиатрической больницы № 1, но на щадящий режим. То есть до обеда я находился в палате в «чудесном» обществе алкоголиков, наркоманов и шизофреников и проходил необходимые процедуры. А после обеда уходил домой и там же ночевал. Психиатры задавали мне вопросы, заставляли заполнять тесты. На одном из приемов врач попросил нарисовать «неведомую зверюшку». Думал я недолго, взял карандаш и очертил круг. Доктор с изумлением уставился в мой рисунок.

— Что, не очень похоже на зверюшку?..

— Не очень…

— А это она и есть! Колобка не узнаёте?!..

По мне, так Колобок очень даже подходит для предложенной категории. Но психиатр долго не соглашался принять мою версию. В итоге вышел содержательный диалог с врачом — зверюшка ли Колобок и достаточно ли он неведом.

Всё шло своим чередом: утром я вмазывался и шел в дурку, после больнички опять вмазывался и шел спать. Так прошло десять дней, и новая вожделенная справка была готова.

30 ноября 2002 года мне стукнуло девятнадцать. Осенний призыв продолжался и шанс обуть солдатские сапоги ещё был. В военкомате мне и матери объявили программу жизни Романа Антошина на ближайшие два года. Через несколько дней я получаю повестку и меня отвозят на Ставропольский сборный пункт. Туда приезжает отборочная команда из воинской части 83320 и отвозит группу призывников в Московскую область в учебную часть войск связи. Там из меня готовят специалиста, и еще полтора года я служу в другой строевой части. Единственное, чего не было в этой программе, — наркотиков. И в глубине души меня это радовало, я смертельно устал, был вымотан, надеялся, что наркоту достать в армии непросто, и пагубная страсть пройдет сама собой. Если бы…

Сбой в намеченном плане обнаружился уже в Ставрополе. Мне все-таки пришлось проходить медкомиссию в военкомате, и одна пожилая докторица, осматривая меня, сокрушенно покачала головой:

— Да на нем живого места от уколов нет. Куда ему в армию? Законченный наркоша!

Поднялся шум. Я возмущался не меньше других, началась беготня по кабинетам, вмешалась Ирма Борисовна. Оказалось, совестливая бабка, которая не боялась сказать правду, была не в курсе, что «всё уплочено». Рот ей заткнули довольно быстро.

Еще одна проблема случилась, когда я находился на сборном пункте. Приехал «купец» в погонах со списком отправляющихся служить в стройбат, и там оказалась моя фамилия. Как так?! Я позвонил матери — надо срочно исправлять ошибку. Какой стройбат, если я рожден для войск связи? И этот вопрос уладили…

На сборном пункте, в огромной казарме на полтысячи, не меньше, человек, я провел пять суток. Режим был не армейский, приятели свободно приносили мне ханку и я, вмазанный, сносно себя чувствовал. Но что будет дальше?

Наконец, из подмосковной части прибыл лейтенант Морозов. В его списке из тридцати новобранцев для учебки связи был и я…

Поезда с призывниками обычно пассажирские, но идут вне расписания, а потому долго. От Ставрополя до Москвы мы ехали почти двое суток. А что значит, когда запертая по вагонам толпа молодых парней едет, надолго прощаясь с вольной жизнью? Это, однозначно, круглосуточный загул с водкой и анашой. Предвидя проблемы, лейтенант Морозов приказал на остановках никому за выпивкой не бегать, а водку покупать прямо у него. Он разрешил запрещенное в обмен на порядок и отсутствие ЧП. Понимая намек, мы с одним парнем собрали с остальных денег, домашней еды и отнесли положенный налог лейтенанту. В армии в роли такого мытаря, сборщика налогов на мирное сосуществование, мне приходилось выступать неоднократно.

В общем, ехали весело. Я спокойно кололся, растягивая, как мог, небольшой запас ханки, ребята пили — никто никому не мешал. Но без происшествий не обошлось. Одному новобранцу стало слишком «весело», и он начал буровить, не взирая на запрет старшего. Морозов наказал его сразу же — отметелил в тамбуре, отбив ему голову так, чтобы и другим неповадно было. Лейтенант был не дурак и знал, что за избиение срочника ему влетит — можно и статью огрести — поэтому вовремя подсуетился. Я оказался в числе первых, кто подписал объяснительную записку лейтенанта, как свидетель. Мол, в пьяном виде новобранец такой-то несколько раз ударился лицом о полки, стенки и двери вагона. Морозов меня приметил — такого лояльного Антошина полезно иметь в помощниках.

И вот в воскресный день я очутился в казарме. На ближайшие полгода мой адрес — не дом и не улица, а «в/ч 83320, Московская область, Домодедовский район, поселок Барыбино». Воскресный день я не зря отметил, потому что напоследок так вмазался, что плохо соображал, где нахожусь. И это не прошло мимо моего нового непосредственного начальника — старшего сержанта Антона Козлова. Он взял меня на заметку, как потом оказалось, к моему счастью.

Как в тумане прошли обычные рутинные дела для новобранцев: баня, выдача обмундирования, размещение в казарме. Козлов сказал мне, что я должен запороть тест на способность к обучению азбуке Морзе. Это значило, что меня возьмут в 1 взвод 7 роты. Там обучали радиорелейной связи, но постигал эту науку я недолго — занялся хозяйственными делами.

Вместо отца и матери, согласно армейскому юмору, мне теперь стали командир взвода лейтенант Каменев, старший сержант Козлов, старший сержант Булимов, старший прапорщик Алешин. Козлов стал еще и моим спасителем. Он вызвал меня в каптерку и спросил:

— Рома, ты какой-то не в себе. Что случилось?

— Обычное дело. Была ханка, больше нет. У меня кумар.

— Понятно. Я тебя прикрою….

Оказалось, Антон разбирался во многих вещах. Москвич, человек столичный, продвинутый, что такое ломка он знал.

Целых десять дней он прятал меня по самым темным уголкам казармы и каптеркам. Служить я не мог. Да что там — я и жить-то не мог. Если кумарит, по-научному это называется абстинентный синдром. Это вообще-то лечится, есть терапия, специальные таблетки. Но где их взять? Прийти в медсанчасть? А там нет таких лекарств, потому что наркоманы в Российской Армии служить не должны. Оставалось терпеть, и на это Козлов щедро дал мне время.

Ломка… Дни без мыслей, без сна, без еды. То тебя бросает в жар, то в озноб, то не знаешь, что выбрать — согнуться в приступе рвоты или присесть с поносом. Жуткий невидимый демон — кумар — выкручивает тебе руки и ноги, вгрызается в позвоночник и отвинчивает голову. Я выдержал эту пытку, перекумарил. И худо-бедно начал свою армейскую службу.