Недостреленный

— Случайно, не на Гороховой, два? — с усмешкой спросил я.

— Нет, не два. Десять. Прости, прости, забыла, из памяти вылетело — виновато взглянула Лиза, — У нас бюро в Комитете охраны. Со мною так приключилось. Помнишь, я тебе рассказывала, после революции год назад наше присутственное место разогнали, — принялась она мне объяснять, — И кушать совсем нечего было. И тут меня знакомая, которой я заказ шила, помогла с протекцией в машинописное бюро при комиссариатах милиции, от Временного правительства. Они тогда вместо царской полиции создавались. Вот там я и работала. А после октября, когда большевики власть взяли, милиция перестала почти работать. Многие разбежались, пишущие машинки утащили, да что там машинки, перья и чернила забирали. А я осталась, и машинку свою никому не дала забрать. Мне идти некуда было, кормиться нечем. Нас таких очень мало оставалось. Вот я у нового начальства и на хорошем счету. Печатаю я хорошо, исправно, быстро и без ошибок…

— И ты молчала, такую историю не рассказала, — притворно хмурясь протянул я.

— Ну полно, не злись! — Лиза хихикнула и ткнула кулачком меня в бок, — ну запамятовала, а теперь сказала.

— А Востриков это кто? — поинтересовался я.

— Товарищ Востриков это начальник нашей хозчасти. Большевик. Он раньше на заводе работал, а теперь вот над нами главный. Он хороший дядька, не злой. Совсем пожилой, ему уже лет пятьдесят, наверное.

Тем временем мы дошли до дома номер десять. На крыльце никто не стоял, лишь входили и выходили люди, по одному и группами. Мы прошли внутрь, и Лиза, продолжая держать за меня под руку, повела меня куда-то вглубь коридора к одной из дверей. Навстречу нам шел быстрым шагом невысокий худощавый седоватый человек в небольших круглых очках, одетый в пиджак и косоворотку и в брюки, заправленные в сапоги.

— Здравствуйте, Павел Иванович, — поздоровалась Лиза.

— Ааа, Лизавета, доброго утречка! — ответил мужчина, — и вам, товарищ, — обратился он ко мне. Я поздоровался в ответ.

— А я тебя, Лизавета, уже спрашивал, — сказал, по видимому, товарищ Востриков, — Катерина передала, что занемогла и прийти не сможет. Как бы не тиф оказался. А нам работы на сегодня многовато, за вчерашний день и с позавчера еще оставалось… А вы, товарищ, по какому вопросу?

— А я с Лизой, — кратко ответил я, — увезти её хочу.

— Павел Иванович, это мой Саша, мы в Москву собрались уезжать, — наклонив вниз голову, пояснила Лиза.

— Ай, Лизавета, без ножа режешь! Как же мы без тебя да Катерины! — поморщился Павел Иванович, — Ну да, понятно, дело молодое. Я бы сам тебя увёз, будь помоложе годков на двадцать, — и он хитро прищурился, — А вы, товарищ Александр, не хотите ли остаться в столице? Вы, с фронта, вижу, человек бывалый. А нам в комитеты охраны добровольцы нужны.

— Да мы уже надумали переезжать, товарищ Востриков, — отказался я, — да и другим заниматься хочу. Грамотный, читать считать умею.

— Грамотный это хорошо, — покивал Востриков, — А мне вот партия сказала "нынче здесь твоё место", вот я и делаю не то, что нравится, а то что партии нужно. Бабами, вот, командую.

— Понимаю, тяжело с ними, так и мучаемся, — вздохнул я, хитро взглянув на Лизу. Её прищуренный взгляд показал мне, что это мне обязательно припомнят.

— А ты, Лизавета, хоть на сегодня не поможешь ли? А то аврал у нас, — спросил Востриков.

— Саш, да, сможем? — оглянулась на меня Лиза.

— Поможем, чего ж не помочь, — пожал я плечами, всё равно делать было нечего.

— Вот и замечательно! Я тебе сводки и отчеты уже на стол положил, — обрадовался Востриков, — а вечером, Лизавета, приходи в финотдел, я договорюсь, чтобы расчет подготовили. А потом ко мне.

— Хорошо, Павел Иванович, — кивнула Лиза.

Мы прошли далее по коридору в дальний конец, откуда доносился стук и дребезг пишущих машинок.

— А ты сейчас за свои слова зайдешь в наш отдел со мной под руку, и я тебя представлю как своего мужа, — хитро улыбаясь сказала Лиза, — и будешь сидеть рядом со мной.

— Это тяжкое наказание, — пригорюнился я, — но понимаю, виноват.

— То то, и не говори, что ты со мной мучаешься, — рассмеялась она.

В комнате делопроизводства, как значилось на двери, сидело три девушки, стучащих по клавишам машинок. Когда мы зашли, их головы повернулись к нам и стук прекратился. Лиза, как и говорила, представила меня им, они назвали свои имена, кинули на меня оценивающие взгляды и вернулись к работе. Перед каждой лежала солидная стопка бумаг. Лиза подвела меня к своему столу, мы сняли верхнюю одежду. В комнате было не холодно, похоже работало общедомовое отопление. Лиза вставила лист бумаги в машинку и принялась споро набивать текст. Я уселся рядом, думая, чем себя занять. Рядом стояли свободные столы с пишущими машинками, я присмотрелся, как Лиза выравнивает бумагу, переводит каретку, и решил попробовать ей помочь. Взяв у неё одну сводку по какому-то району и вставив бумагу в соседнюю машинку, начал печатать текст двумя указательными пальцами. Раскладка показалась привычной ЙЦУКЕН, только вместо Ц стояла I. Я освоился, привык к нужной силе удара по клавишам, и, вспомнив свои навыки набора текста на компьютере, и вовлёкал в работу и другие пальцы. Правда, со старой орфографией был не знаком, и поэтому тупо перепечатывал текст оригинала. Увлекшись работой, я лишь изредка краем глаза замечал удивлённые глаза Лизиных соседок, пару раз видел быстро заходившего с бумагами Павла Ивановича. Посматривая время от времени на Лизу, я ловил её весёлые одобрительные взгляды. Мне самому было смешно — в комнате с девушками сидит, сутулившись, мужик в гимнастерке и в солдатских штанах с обмотками и бойко печатает на пишущей машинке. Мне же самому это ностальгически напомнило прежнюю жизнь, когда я быстро набирал на компьютере текст или переписывался в сети. Эх, где мои семнадцать, двадцать, тридцать, сорок… Хотя, что это я, мне ж, практически, опять двадцать пять, жизнь прекрасна, организм полон сил, ощущение, что мне многое по плечу, и в жизни ожидает только хорошее. Молодость, вот она молодость… Вот только поесть бы еще, когда уже обед?

Выходил в коридор пару раз размяться от долгого сидения за столом. Лиза подошла ко мне в один из таких выходов и посоветовала: "Саш, у тебя спина устала, да? Ты же сидишь не правильно. Посмотри, как мы с девчонками — спину держим ровно, голову прямо. Не сутулься, Саш." Проконтролировала мою осанку, потянув за плечи, выпрямила мне спину и сказала, в шутку погрозив пальчиком: "Вот так и сиди. И не нагибайся, я буду смотреть". Обед наступил скоро, видно, сильно я увлекся новой игрушкой. Мы вошли с Лизой в столовую, где за длинными столами уже сидело несколько человек. Мы подошли к раздаче, взяли по тарелке первого и второго, по куску хлеба и стакану горячего несладкого чая. На первое были водянистые щи с небольшим количеством капусты и картошки, на второе вареная чечевица и кусок селедки. Не то, что бы вкусно, но есть уже очень хотелось. Я быстро смолотил свою порцию и ожидал, пока Лиза аккуратно съест свою. Пока ждал, оглядывался по сторонам, видел Вострикова, подмигнувшего мне из-за очков, девушек из Лизиной комнаты, усевшихся вместе и хихикая посматривающих на нас, заходили, переговариваясь, какие-то люди с оружием, быстро сминали свои порции и уходили наружу.

После обеда опять продолжились стук машинок, щелчки кареток, шелест бумаги. Начали побаливать с непривычки от напряжения кисти рук и пальцы от ударов по клавишам, спина и шея ныли, хотя советы Лизы по осанке здорово помогали. Наконец, закончился первый мой незапланированный рабочий день в этом мире. Я с наслаждением потянулся, с хрустом расправил плечи и покрутил руками. Бедные девушки, как же они так, день за днём. Лиза тоже выглядела утомлённой. Помог надеть её пальто, накинул на себя шинель, в карманах которой так и лежали оба револьвера, взял в руки папаху. Мы зашли в финотдел, где Лизе выдали пару неровных листов, напечатанных в типографии на обычной бумаге. Я пригляделся, это оказались те самые "керенки" по 20 и 40 рублей, неразрезанные и без перфорации, рви и отрезай, сколько тебе надо. После финансов направились к Вострикову. Он сидел в небольшой комнатке за столом с потертым зелёным сукном и со стоящей на нём тусклой электрической лампой и что-то выписывал на лист бумаги, макая перо в чернильницу. Глядя, на этот процесс, я подумал, что писать то я чернилами и не умею, всему придётся учиться заново, не только старой орфографии. Он поднял голову, прищурился, весело блеснув стеклышками очков.

— Ааа, Лизавета, товарищ Александр, проходите, проходите… — Павел Иванович встал из-за стола, подошел ко мне и пожал нам руки, Лизе и мне, — Огромная революционная благодарность! Выручили! Видел вас, товарищ Александр, как вы ловко с машинкой-то обращаетесь. А то оставайтесь, у нас тут такие задачи стоят, архиважные. Столицу в порядок приводить.

— Да мы уж собрались, товарищ Востриков, — ответил я, — Да и думаю учёбой заняться, науками или инженерным образованием.

— Дело нужное, — согласился Востриков, — нашему молодому государству нужны свои рабоче-крестьянские инженеры и специалисты. Это в текущий тяжёлый момент мы вынуждены пользоваться услугами "бывших", кто уже готов работать на народное государство. Но если передумаете, мы вам всегда рады, слышь, Лизавета? Я уж думаю недолго это продлиться — с контрреволюцией покончим, бандитов выловим, и установим строй социальной справедливости, — уверенно произнёс он. Востриков взял потрепанную брошюрку в мягкой обложке, пролистал, открыл её на нужной странице и воодушевлённо прочёл: "Мы не утописты и нисколько не отрицаем возможности и неизбежности эксцессов отдельных лиц, а равно необходимости подавлять такие эксцессы. Но, во-первых, для этого не нужна особая машина, особый аппарат подавления, это будет делать сам вооруженный народ с такой же простотой и легкостью, с которой любая толпа цивилизованных людей даже в современном обществе разнимает дерущихся или не допускает насилия над женщиной. А, во-вторых, мы знаем, что коренная социальная причина эксцессов, состоящих в нарушении правил общежития, есть эксплуатация масс, нужда и нищета их. С устранением этой главной причины, эксцессы неизбежно начнут отмирать."

— Вот, товарищ Ленин сказал, в работе "Государство и революция", — он аккуратно закрыл брошюру, — Стало быть, и наша работа станет когда-нибудь ненужной. И я думаю, довольно скоро, товарищи. Мы хотим построить мир без эксплуатации, мир для свободных трудящихся людей. Исчезнет противоположность между умственным и физическим трудом, и сам труд превратится в первую жизненную потребность для каждого. И мы все пойдём кто в инженеры, кто в учителя, кто в строители. Хотелось бы это увидеть, хоть и стар я уже, но, думаю, доживу.

— И ничего вы не старый, — запротестовала Лиза.

— Ну а ваше дело молодое. Защитим республику, и учитесь, детей учите, какие ваши годы, всё успеете, — сказал Востриков.

— Я понял, товарищ Востриков, мы обязательно подумаем, — сказал в ответ я.

— Да, Павел Иванович, — кивнула Лиза.

— Ну вот и замечательно. Погодите, я вам мандат выпишу, в дорогу, — Востриков сел за стол, взял чистый лист бумаги и начал писать, — Мандат. Удостоверяет, что предъявитель сего, Соколова Елизавета Михайловна…

"Вот и фамилию своей женщины в милиции узнал," — подумал я, — "Анекдот… Щас ещё смешнее будет, если Востриков у Лизы фамилию "мужа" спросит."

— есть ценный и исполнительный работник Комитета охраны города Петрограда, направляется с мужем…

— Кузнецовым Александром Владимировичем, — подсказал я, не дожидаясь вопроса к распахнувшей глаза Лизе.

— Ага… с мужем, Кузнецовым Александром Владимировичем, в Москву по семейной надобности. Подпись. Востриков П.И. — он потянулся к железному шкафу, стоявшему в углу, достал оттуда печать и, подышав на неё, шмякнул по листу, — Вот, держите! — Он протянул мандат Лизе, — А вот это от меня, в дорожку, паек вам собрал.

Востриков открыл деревянный шкаф и вынул оттуда бумажный пакет с торчавшими из него тремя солёными рыбинами, — И вот, хлебушка тож, — он прибавил к рыбе половинку серо-коричневого хлеба.

— Павел Иванович, — растроганно произнесла Лиза, — Уж не знаю, как вас и благодарить…

— Ну, полно, Лизавета, — смущаясь, сказал Востриков, — Мы ж трудящиеся, не какие-нибудь баре, помогать друг друг должны. А у вас дело молодое, кушать завсегда горазды. Вот и Никитка с Соней мои такие же были… Никиту потом на фронте убило, а Сонечка от голода и болезни померла… — он отвернулся, снял и стал протирать очки. Лиза подошла к Вострикову и молча взяла его за руку.

— Ну, идите, ребятки, — повернулся к нам Востриков, — Езжайте, учитесь, детишек растите. Пусть они будут жить в счастливой стране, где не будет голода. Чтобы не зря мы гибли и кровь лили.

Лиза обняла Вострикова на прощанье, а я подошел и молча крепко пожал ему руку.

Интересные ссылки.[4]

Глава 4

"Надо бы билеты на поезд до Москвы сходить купить, а то вдруг мест не будет, — подумал я, когда мы вышли из Комитета Охраны на Гороховую. — Как Московский вокзал тогда назывался… сейчас называется?"

— А далеко нам идти до Николаевского вокзала? — спросил я Лизу.

— Не очень далеко, отсюда до Невского рукой подать, а потом по Невскому прямо-прямо и до Знаменской площади, — ответила девушка. — А зачем нам вокзал?

— Как зачем? Билеты купить. Мы же ехать собирались, — объяснил я.

— Мы же не сегодня едем? — забеспокоилась Лиза. — У нас и не собрано ничего, вещи не взяли… Зачем нам билеты?

— А вдруг мест завтра не будет. Лучше заранее купить, чтобы не кончились, — я продолжил логично объяснять девушке.

— Мы же в Москву едем, правда? — уточнила она. — Не на юг, не на воды?

— А причем тут воды? — пришла моя очередь удивляться.

— Так ведь только на воды билеты заранее продаются, — также логично стала говорить Лиза.

Оказывается, как рассказала Лиза, нет еще никакой предварительной продажи билетов. Вот так сюрприз! А я то уже в своей жизни привык к такому удобству как покупка билетов на нужное число. А в это время такая услуга существовала… существует только на международное сообщение в спальных вагонах и на Владикавказское направление, на курорты или, как тогда говорили, "на воды" — там желающих бывает много и билетов часто не хватает.

— А как же тогда билеты покупаются? — спросил я объяснявшую мне эти тонкости девушку.

— Ой, бедный ты мой, ты же не помнишь ничего, — огорчилась она и принялась мне рассказывать. — Как обычно покупаются, на вокзале в кассе за час до отхода поезда. И за десять минут до отхода продажа заканчивается, если кто с багажом — ведь им еще до вагона дойти успеть нужно. А прочим, которые без багажа, тем до второго звонка продают.

— Ааа, надо же! Как интересно, — удивился я, — то есть мы завтра сразу с вещами на вокзал пойдём билеты покупать? А бывает, что их не хватает?

— Обычно хватать должно, — протянула Лиза. — У нас же станция отправления. Да и ехать будем третьим классом, там дешевле и билетов больше продают.

— Хорошо, — кивнул я. — В крайнем случае с проводником попытаемся договориться.

— С проводником? Как ты чудно говоришь, — хихикнула девушка, — с кондуктором?

— Ну да, с кондуктором, — согласился я, досадуя на себя за такие оговорки.

— Нуу, люди говорят, обер-кондуктор за небольшую мзду может впустить без билета, но их ревизоры проверять должны… — с сомнением протянула Лиза. — Да ну что ты! Хватит билетов, чтобы из столицы да в третий класс не попасть, — оптимистично завершила фразу девушка.

Беседуя, мы дошли до Лизиного дома, где занялись долгим бытом этого времени, к которому я еще не успел привыкнуть, — растопить печь в остывшей за день комнате, разогреть плиту на дровах, вскипятить на ней чайник, согреть воды и сварить немного пшенки на ужин и на завтрашнее утро. Лиза относилась к домашней работе просто и обыденно, как к привычной данности, а я удивлялся, как Лизе все не кажется затянутым, и это не смотря на то, что в бытовых действиях участвовали мы оба, что было несколько быстрее, чем Лиза ранее в одиночку.

Пока грелась вода, кипятился чайник и варилась каша, Лиза складывала в кучку своё небольшое ценное имущество: белье постельное и нательное, немного одежды и обуви. Особую драгоценность, швейную машинку, я снял с подставки, разобрал ножной привод и замотал в тюк из одежды и одеяла. Всего вместе с машинкой получилось два узла вещей и Лизин саквояж, в который она положила несколько фаянсовых тарелок и чашек, которые были аккуратно завернуты в ткань. Лиза сходила к домовладельцу, обговорила с ним свой отъезд и они произвели расчет. К соседкам девушка убежала ненадолго пообсуждать эту же тему. Поужинав, мы вскоре легли спать. И я уже понемногу начал ценить то, что легли мы в натопленной комнате в относительно мягкой постели и не на голодный желудок.

Наутро доев кашу и попив чаю, помыли посуду, и я, впихивая кастрюлю и остатки посуды вглубь узла с одеждой, хотел отправить туда же и чайник, но был остановлен Лизой.

— Саш, кружки далеко не надо прятать, а чайник лучше к узлу снаружи привязать.

— Зачем? Помяться может, да и цеплять чайником за все углы не хочется, — возразил я.

— Ты прав, — покивала девушка, — но нам он в дороге понадобиться, мы в него кипяток набирать будем.

— А где кипяток брать, у эээ… кондуктора?

— В третьем классе нет, не знаю, как первом и втором, не доводилось ехать, — помотала головой Лиза. — На станциях кипяток продают. Один из нас вещи посторожит, а второй за кипятком сбегает, — дипломатично сказала девушка. И я про себя посмеялся, я догадался, кто должен быть этим "вторым".

Я взял и взвалил на спину большой узел, внутри которого находилась машинка, девушке достался маленький узел и небольшой саквояж. Выйдя на морозную улицу и пройдя с поклажей около часа пути, мы достигли розоватого двухэтажного здания Николаевского вокзала. Войдя внутрь в кассовый зал, мы разделились. Лиза осталась стоять с вещами, а я, с облегчением свалив на пол тяжёлую ношу, присоединился к толпившемуся у касс народу. Продажа билетов еще не началась, и в толпе обсуждали, будет ли паровоз или нет, причем слухи высказывались прямо противоположные. Потолкавшись и ничего толком не выяснив, я вернулся к девушке. "Продажа по расписанию скоро должна начаться, — рассказал я Лизе. — Но найдется ли готовый паровоз, никто не знает."

Потянулось ожидание, которое через пару часов прервалось человеком в мундире, наверное, железнодорожника, зашедшего в помещение кассы. Притихшие было за это время люди зашевелились, и я, подойдя к ним, принялся проталкиваться в этой движущейся и неорганизованной толпе поближе к окошку кассы. Вскоре окошко открылось и масса народу попыталась прижаться к нему, надеясь получить ответ на долгожданный вопрос: "Билеты будут?… Паровоз с бригадой нашли?… Когда состав подадут?…" В ответ из раскрытого окошечка донеслось: "Да, да!.. Паровоз есть, уголь в бункер погрузит и подцепим!.. Продажа билетов начинается…!"

Десятки рук протянулись в сторону кассы, многие норовили первым сунуть деньги и назвать станцию назначения. Наконец, раздался какой-то металлический лязг или стук, и первому человеку, стоявшему у самого окошка, выдали какую-то картонку, и он стал прорываться сквозь людей в сторону. Дело понемногу начало двигаться, люди передо мной, под подобные же странные железные стуки осчастливленные билетами, освобождали место, и я приближался к кассиру. Через тридцать-сорок минут толкотни я оказался перед окошком, назвал Москву как конечную станцию, класс вагона и количество билетов, и протянул в окошко требуемую сумму денег, заранее взятых у Лизы. Кассир в форме вынул из разложенных стопками коричневатых картонных прямоугольников два, вставил их в какое-то устройство и с размаху ударил сверху по рукоятке. Раздался тот самый лязгающий стук, и мне быстро дали их в руки. Рассматривать было некогда, к кассе притиснулся уже следующий покупатель. Зажав картонки в руке и протолкавшись из толпы наружу, я повнимательнее рассмотрел эти узкие прямоугольники. На них были номера, надписи в старой орфографии "Николаевская ж.д. III класс" и "Петроградъ — Москва", а на просвет виднелись выбитые дырочками цифры, в которых угадывалась сегодняшняя дата.

Подойдя к Лизе, подхватил наши вещи. Раздался звон колокола, и мы пошли к выходу на перрон. Оказалось, чтобы выйти к поезду, надо было предъявить купленные билеты.

— Провожающие к поезду не пропускаются? Проход только по билетам, — спросил я у девушки, выйдя под навес вокзала к железнодорожным путям.

— Почему не пропускаются? Пропускаются, — ответила она, — Покупают для этого перронные билеты на проход, и подходят к поезду вместе с отъезжающими.

"Порядки в прошлом веке были строже, однако," — подумал я.

В этот момент показались, толкаемые пыхтящим паровозом. На перроне витала смесь непривычных запахов: пахло едкой гарью и угольным дымом от паровоза, копотью от керосинового сигнального фонаря рядом стоявшего железнодорожника, креозотом от пропитанных шпал под рельсами. Стоял шум переговаривающегося и перекрикивающего народа, редким стуком стучали колеса по стыкам рельс, пыхтел паровоз, издаваемое знакомое с детства "чух, чух, чух", как мы все, играя когда-то давно, изображали поезд. Первый вагон подошел к концу железнодорожного пути, поезд остановился, взвизгнув тормозами и лязгнув сцепками. Разнообразно одетая толпа бросилась к своим вагонам.

— Побежали, займем места получше! — крикнула Лиза.

— А какие у нас места на билете, ты не заметила? — на ходу спросил я.

— На билете не проставляют места, — отвечала Лиза, — Там только класс вагона. У нас третий класс, вон они — зелёного цвета, это наши. Синие будут первого, а желтые — второго. В каких-то поездах могут в билетах номер места давать, за это больше платить нужно, плацкарта называется.

Слегка запыхавшись от быстрого шага с узлами вещей, мы подошли к ряду вагонов третьего класса и присоединились к одной из кучек пассажиров, влезающих в поезд. Яне сразу понял, что мне показалось странным, а потом догадался — у вагонов посередине виднелось снизу еще одно колесо плюс к двум с каждого конца, то есть вагон оказался трехосным и размерами меньше привычных мне из прошлой жизни. Пройдя через закрытый тамбур, мы миновали печку и попали внутрь вагона. Внутренний вид напоминал старый плацкартный вагон с жесткими сиденьями. Некоторые верхние полки были опущены, и попарно смыкались друг с другом, образуя в каждом отсеке сплошную широкую лежанку второго яруса для трех человек. Третьим ярусом располагались багажные полки, на одну из которых я и закинул наши узлы, отцепив чайник, кружки и вынув съестное. Сами мы с Лизой уселись в этом же отсеке на сиденья. Некоторые люди сразу полезли на верхние полки, укладываясь на их твёрдую поверхность прямо в верхней одежде. По просьбе Лизы я сходил к кондуктору и за небольшую денежку взял тюфяки, чтобы не так жестко было спать ночью. Народ рассаживался, толкался, занимал места, распихивал чемоданы, узлы и котомки, предпочитая класть их себе под голову на полках.

Колокол прозвонил три раза, вслед за ним раздалась трель свистка. "Обер-кондуктор свисток даёт. Поезду отправляться," — шепнула мне Лиза. Глаза её были распахнуты и на лице её было какое-то затаённое ожидание или предвкушение путешествия, отсвет романтики дальних странствий, часто свойственных детству или молодости. Её выражение было так заразительно, что я невольно сам проникся этими чувствами и улыбался, глядя на девушку и посматривая в окно. Послышался паровозный гудок, паровоз стал издавать надрывное и редкое "тух… тух…тух", вагон дёрнулся, и перрон за окном стал отъезжать. Поезд медленно и постепенно стал набирать ход, паровоз стал пыхтеть всё менее натужно и гораздо чаще, "чух чух чух", а потом, разогнавшись, сменил звук на лёгкое и отрывистое "пых-пых-пых". Колёса всё так же стучали по рельсам, как и в моём далёком детстве, когда я ехал в какое-нибудь путешествие… Хотя нет, не так же. В детстве стыки рельс отзывались колёсам "ту-тук ту-тук", два сдвоенных стука четырёхосного пассажирского вагона. Сейчас же чувствовались три удара "тук тук тук" от каждой оси нашего трёхосного. Весь поезд был наполнен звуками, лязгали сцепки, скрипели стенки вагона, непривычно стучали три колеса, пыхтел паровоз, гудело пламя в вагонной печке, шуршали и кратко переговаривались люди. За окном проплывали назад одноэтажные домики с тонкими дымками из печных труб и зимний заснеженный пейзаж.

Романтика великих географических открытий через какое-то время сменилась в ощущениях более приземлёнными чувствами. В желудке начало посасывать, но мы с Лизой решили подождать до станции, где можно набрать кипятка. У нас был хлеб и солёная рыба, и нам несомненно захочется пить, а в вагоне этого века нет привычного мне современного "титана" с кипятком, да и пластиковых бутылок с газированной водой еще не изобрели. На первой станции быстро выскочившие люди вернулись со словами: "Кипятка нет… До следующей…" Что ж, придется потерпеть до следующей остановки.

На другой станции так же не было кипятка из-за нехватки угля и дров. Наконец, на очередной остановке я в числе прочих пассажиров соскочил с подножки вагона с чайником в руках, и мы увидели на перроне будку с надписью "Кипяток" над которой поднимался дымок и пар. Народ побежал туда, хотя можно было не торопиться, стоянка была большая, паровоз заправляли водой. У будки уже выстроилась очередь, как тут говорили, "хвост". Когда очередность дошла и до меня, я заплатил стоявшей женщине мелкую сумму, подставил чайник под кран, торчавший из бака, повернул на кране деревянную ручку, и горячая вода стала вытекать из крана, наполняя чайник кипятком и паром. Заполнив доверху, я закрыл чайник крышкой и побежал, торопясь, чтобы вода не остыла на морозе.

Лиза засыпала в чайник имеющейся у нас непонятной "чайной" смеси, мы достали немного хлеба и рыбы, и стали утолять голод. После еды мне даже такой чай показался вкусным и ароматным. За время, пока мы по походному трапезничали и заваривали чай, паровоз набрал воды, и поезд тронулся в дальнейший путь. Теперь к звукам вагона добавились звон и позвякивание многочисленных чайников и металлических кружек, которые пассажиры повынимали из своего багажа.

После прошедших уже нескольких часов дороги, после насыщения и напившись чаю или простого кипятка, у кого что было, люди помягчели и расслабились, и душа, видно, запросила общения, разговоры шире полились по вагону, охватывая и вовлекая многих окружающих людей.

— Большевики своим варварским захватом власти довели Россию до разрухи, — сказал ни к кому не обращаясь некий господин, иначе не назовёшь, с аккуратной бородкой, в дорогом пальто с меховым воротником, — Паровоз ждали два часа, кипятка не было! Всё катится в пропасть…

— Паровозы, они ремонта требуют. И вагоны тож, — возразил мужчина в возрасте, по виду из рабочих, с седоватыми усами, одетый в простое пальто, — Всё на войну уходит, которую царизм начал, а Временное правительство продолжало. Вот и с топливом нехватка, подвозу то нету.

— Временное правительство исполняло свои обязательства перед союзниками! В этом наш патриотический долг! Война до победного конца! — возмутился "господин".

— Вот и довоевались. Царя-батюшку прогнали. Землицу пахать некому, мужики на фронте гибнут. Хлебушек у хрестьян забирают, — тихо сказал седой старик, с длиной бородой, в крестьянском зипуне.

— Тиранию царя свергли, и мы задышали воздухом свободы. Исполнились чаяния всех просвещенных людей современности, — вступил в разговор мужчина профессорского вида, в пенсне, с подстриженными усами и бородкой, из под распахнутого пальто которого виднелся костюм-тройка, белая рубашка и тонкий галстук, — Вся власть должна принадлежать Учредительному собранию! Лишь оно является волеизъявлением всего свободного народа.

— Которое хамски разогнали те же большевики, — скривив губы дополнил "господин".

— В вашем Учредительном собрании делегаты из старых списков, а из рабочих и крестьян мало. Сплошная буржуазия, а трудящийся то народ мало кто представлял, — возразил молодой рабочий в потрепанном пальто, под которым виднелись пиджак и косоворотка, и брюки были заправлены в поношенные сапоги.

— Любезный, а Революция у нас в России, извините, буржуазная. Вы, может быть, не совсем образованы, но, поверьте, я то знаю, о чем говорю. Я сам марксист, — снисходительно уверял "господин", — На смену отсталому феодальному самодержавию должна прийти буржуазная республика, чтобы идти вслед передовым демократиям Европы, как и добивается партия конституционных демократов. Мы не можем по большевистскому, простите, хотению, в своём развитии перескочить капиталистическую формацию, сам Маркс об этом писал.