Морской наёмник

Михель, совершенно утративший ориентацию среди одинаково окружающих стен, полагал, что грохот пришёл откуда-то из глубины вымороженной земли и, многократно-испуганно отразившись от гладко отполированных стен, заметался здесь, как ночная птица, ослеплённая на свету. Он заткнул уши руками и стоял так некоторое время в полной прострации, осмысливая слова спексиндера. Так что Томасу, замыкавшему шествие, пришлось даже несколько невежливо подтолкнуть Михеля:

— Так ты идёшь? Хотя ещё пара таких падений, и оглохнем напрочь... — Он старательно прочищал уши.

— Разевай рот, как загрохочет, — сохранишь ушки, — посоветовал Михель.

Скользкий лёд, торосы, снеговые заструги, каменные россыпи и изрядно отвыкшие от дальних переходов ноги затрудняли путь.

Уже на половине горы, с вершины которой открывался вид на бухточку с факторией, все трое, ровно по команде, заводили носами.

— Китовое сало? — вопросительно заглянул в лицо спексиндера Томас-младший.

— Не похоже, — поморщился тот. — Гарь какая-то. Может, костёр кто запалил?

— Застарелое пожарище так воняет, — определился Михель.

— Да ты что такое болтаешь?! — даже перекрестился спексиндер.

— Не хотелось бы быть пророком, но ежели в окрестностях гореть более нечему, то... — развёл руками Михель.

— Да чему ж там ещё гореть-то — льду, что ли?! — заорал на него спексиндер. — Может, всё ж таки чужаки сало топят... или эскимосы трапезу затеяли...

— Не знаю, как насчёт сала, но это точно не костёр.

— И не сало, — добил спексиндера Томас-младший.

— Так мы ж замёрзнем в открытом поле. Понимаете, замёрзнем! — Но вместо того чтобы поторопиться, вожак сел прямо на выступающий из наледи валун и достал фляжку. Пары мощных глотков хватило для прочищения спексиндеровых мозгов. Встряхнув баклагу и состроив страдальческую гримасу — звук изнутри посудины ему явно не понравился, — он всё ж таки протянул её Михелю и Томасу-младшему: — Глотните для сугреву. — Пока спутники подкрепляли силы, спексиндер, ревниво следя за каждым их глотком, торопливо говорил: — Значится, так. Если там всё порушено, в чём вы не сомневаетесь, главное для нас — не околеть от холода. Поэтому поторопимся: вдруг там только крыша выгорела, а стены уцелели, либо какая сараюшка устояла? Можно, конечно, сразу повернуть к берегу и вызвать «Ной», но нас ведь посылали разузнать, что да как. Вдруг вы всё ж таки ошиблись? Хотя я и сам, признаться, в это уже не верю. Поэтому дай-ка я ещё глотну, и вперёд. Останемся без крова и топлива — ниши пропало...

— Вот сволочи! Да будьте вы прокляты вовеки веков и до седьмого колена! — забыв об усталости, спексиндер даже затопал от возмущения.

Пожарище было давним, обильно припорошённым снегом, однако и сейчас, по прошествии недель, а то и месяцев, чёрный круг чётко выделялся на фоне серого моря и седых от инея скал. И сразу стало ужасно зябко и неуютно в этом насквозь промороженном мире.

— Ну что, пойдём, полюбуемся поближе на дело рук этих варваров! — Спексиндер неожиданно резво рванул с горы, смешно перебирая ногами и переваливаясь с боку на бок.

— Мне страшно. — Томас-младший отрешённо смотрел в пустоту.

— Быстро же ты раскис, бравый молодчик. С таким настроением долго не протянешь.

Ощутив на себе несколько удивлённый и отчасти презрительный взгляд Михеля, Томас торопливо поправился:

— Кажется, страшно.

— Ты только глянь на этого колобка, — преувеличенно бодро воскликнул Михель. — Разве ж с ним пропадёшь?

Спексиндер в этот момент как раз поскользнулся на льду и пошёл юзом, размахивая руками и отчаянно пытаясь удержаться. Выровнялся, победно воздев руки к небу, но тут же рухнул как подкошенный. Тишину разрезала стая сочных морских терминов. Наперерез понёсся дружный смех Михеля и Томаса.

— Взбодрился? — полувопросительно-полуутвердительно поинтересовался Михель и, не дожидаясь ответа, что было сил толкнул Томаса в спину: — Теперь вперёд и вниз.

Чертыхаясь, Томас полетел вниз по склону, стараясь остаться на своих двоих и обещая Михелю все кары земли и неба. Михель, не мешкая, тоже последовал за ним.

Проклятья Томаса подействовали моментально. В то время как сам он невероятными усилиями всё же сохранил равновесие, не столь удачливый Михель головой влетел в сугроб. Плотно спрессованный ураганами снег, нашпигованный острыми льдинками, ровно наждаком прошёлся но физии. Кое-как выкарабкавшись из сугроба и отерев с лица налипшую снеговую кашу, пополам с кровью, ландскнехт едва не закричал от резкой, саднящей на холодном ветру боли.

«Вот бы Ян углядел меня в таком виде, перепугался бы до смерти, — отрешённо подумал Михель, глядя на розоватую влагу, стекавшую промеж пальцев, чтобы тут же застыть. — Чёрт побери, ну почему я постоянно о нём думаю, вспоминаю? О себе, о себе, только о себе надо думать и заботиться в этом стылом краю, на краю земли! О том, что этот чёртов снег едва не выдрал только что тебе глаза, о том, как бы сейчас остановить кровь, о том, что лицо теперь будет ужасно мёрзнуть на ветру...» Михель копнул пригоршню снега помягче и стал, ровно полотенцем, промокать лицо.

— Томас, Томас! — Молодой звонкий голос заставил Михеля поморщиться. — Ты только посмотри на это кровавое страшилище!

— Допрыгался, молодчик! — заорал ответно спексиндер, поднося ладони козырьком к глазам, чтобы вдоволь налюбоваться Михелем.

«И чего ж они меня так ненавидят? И даже не скрывают этого. Любой мой промах — и радость их беспредельна. Ладненько, ребятки, долг платежом красен».

— Ты, вояка, без всякого врага готов угробиться! — продолжал Томас-спексиндер. — Хорошего мы себе помощничка взяли, скажи, младший!

— Ага! — давясь смехом, подтвердил Томас-юнга. — А ещё пихаться вздумал.

— Глаза, руки, ноги целы? — внезапно сменил тон спексиндер. — Не хватало нам, чтобы ты ещё и покалечился.

— Всё нормально, — примирительно поднял руки Михель. — Пара царапин абсолютно не стоит ваших воплей.

— Ну, смотри. — Интерес спексиндера сразу остыл, ровно он, выудив заботливость из-за пазухи, передержал сё на ледяном ветру. — Тогда топаем дальше. Нельзя терять время. Я иду первым, налегке, а вы постарайтесь держаться след в след. Уверяю, тут ещё предостаточно и камней, и гололёда, и трещин, чтобы всем троим свернуть себе шею. Видно, зрелище разорённой фактории вызвало временное помутнение рассудка, вот мы все и бросились вниз очертя голову.

— Кто бы это мог быть?

— Скоро точно выясним. Если ни одной железной вещицы на пепелище не найдём, ровно как и бронзовой, — значит, бродяжки-эскимосы.

— Да вон же, салотопный котёл вмазан в печь, я отсюда прекрасно вижу.

— Им такая громадина не под силу, да и ни к чему в тундре. Сало и мясо они прямо сырыми, зачастую лихо уплетают.

— Да, судя по всему, аборигены, — добавил спексиндер. — Вон на той скале был птичий базарчик. А сейчас никого. Плакала моя яишня из полутора дюжин яиц.

— Птицы, наверное, ушли от дыма. Вишь, как скала закопчена.

— Теперь без разницы, — махнул рукой спексиндер. — Покушали яичек. Точно так же, как вши теперь покушают нас. — Поймав недоумённый взгляд Михеля, спексиндер охотно пояснил: — Второе, о чём мечтал, — от вшей избавиться. Дельфиниум-то[35] — на вес золота. Натопили бы пожарче печь, чтоб можно было голышом разгуливать, согрели бы для себя котёл воды, а всю одежду — за порог на пару часиков. Потом только встряхнуть — вся замороженная живность и отлетит лапками вверх. Не судьба... Добраться бы мне до тех аборигенов!

— От кровососов избавиться было бы очень даже недурно. — При напоминании о вшах Михель стал яростно чесаться, словно подвергся внезапной атаке, хотя уже и не помнил, когда у него их не было.

Глядя на него, и Томас-младший запустил обе руки под одежду.

Спексиндер только расхохотался, узрев их усилия.

— Почётной смерти возжелали[36]? А обратиться в ледяные столпы вместе со всей своей живностью не желаете? Тогда вперёд.

V

— Костёрчик вот здесь запалим, у стены салотопки, — она будет тепло на нас отражать. К тому же земля тут на пару футов пропиталась жиром: начнёт гореть — опять же теплей. Знаешь, ландскнехт, как правильно костёр сложить, чтоб и жару вдоволь и хватило чтоб на всю ночь?

— Да уж, — неопределённо-утвердительно пожал плечами Михель.

— Тогда, значит, ведаешь, какие дрова собирать. Не хворост — брёвна требуются. Жаль только, здесь весь запас дерева выжжен начисто. Да и возле фактории плавник[37] изрядно повыбран — далече придётся прогуляться.

— Это ж сколько деревьев надо спалить, чтобы хоть одного полосатика перетопить в ворвань? — озадаченно присвистнул Михель, словно не было сейчас важнее вопроса.

— Не столь много, как ты полагаешь. — Говоря, спексиндер проворно освобождался от поклажи. — Вы тоже разоблачайтесь, за дровами налегке потопаем. Так вот, когда топят ворвань, — вернулся он к Михелеву вопросу, — главное — растопить. А потом он начинает сам себя выжаривать.

— Каким образом? — Михель на секунду задумался, что ещё стоит брать кроме топора.

— Ружьишко захвати, — назидательно ткнул пальцем спексиндер. — Бо мишки не только моржатину уважают, но и до человечинки ой как охочи. Ты, Томас, тоже держи ушки на макушке, а порох на полке.

— Сам-то безоружный пойдёшь?

— А что, ты, ландскнехт, стрелять разучился? — вопросом на вопрос ответил спексиндер. — Пистолет на случай за пояс суну, хотя толку от него... Ты стреляй, не дай бог приведётся, не по нему — свалить такого зверюгу одним зарядом практически невозможно, разве что разозлить-раззадорить. Это только эскимосы на них с копьём да ножом охотятся. А лучше бабахни в воздух для острастки — очень они пугаются. В общем, Томас, ты топаешь по берегу туда, а мы с ландскнехтом — сюда. Если нарвёшься на порядочный бурелом — кричи, а то стрельни. То же и мы. Пойдём, Михель, расскажу по дороге про китобойную хитрость... Видел, как мы сало кусками покромсали? Такой кусок, даже без кожи если и мяса, сколь ни перетапливай, целиком не исчезнет — останется порядочная шкварка. Некоторые умники их ещё «китовыми оладьями» обзывают да трескают за милую душу...

Смёрзшаяся береговая галька препротивно хрустела под подошвами матросских сапог.

— Недурный пляжик, — обернулся на ходу спексиндер. — Это здесь великая редкость. Обычно либо скалы, либо лёд. В случае если кита гарпунят поблизости, его подтаскивают к мелководью, и ближайший прилив плавно выносит тушу на берег, ровно на стол разделочный. Полосовать на тверди куда как сподручней, нежели на хляби. Единственное, что роднит: тучи чаек там и тут. Да ещё, того и гляди, голодный медведь вместо акулы примчится на запах свеженины. Правда, тут он не наглеет — понимает, что еды много, вдоволь, и ему перепадёт. Стоит в сторонке, трёт бока о валун, пускает слюну, ждёт терпеливо. Изредка, правда, порыкивает: мол, поторапливайтесь, невмоготу терпеть. Сжалишься иной раз — швырнёшь кусок. Звери, они ж как люди, хоть и твари бездуховные. Один, понимаешь, ровно собачонка безродная на лету кусок заглатывает. Другой же подходит степенно, трапезничает аккуратно, а то и унесёт в зубах подачку за камни, ровно стыдится нас. А бывает, не поверишь, — спексиндер даже головой крутнул в восхищении, — даже глазом не поведёт! Мол, буду я ещё унижаться, аппетит растравлять попусту, когда так и так туша вскоре моя будет. Морда аж в пене вся, однако сидит, бестия, как статуя, — марку держит. Правда, таких гордецов, как и среди людей, — меньшинство малое, по пальцам счесть можно... Отстал я тут как-то от своих, — хохотнул спексиндер, — потом оглянулся и узрел, как такой вот гордец, думая, что за ним глаз нет, широкими скачками подскочил и врезался в тушу так, что, наверное, враз её насквозь протаранил-прогрыз. Только брызги полетели! Неясно было, от кого больше шуму: от его челюстей, без устали перемалывающих мясо, хрящи и кости, или от котлом взбурлившего желудка, мигом всё это переваривающего. Ханжой, одним словом, медведюка-то оказался. Однако ж никогда нельзя запамятовать, что и те и другие — и жадные, и гордые, и попрошайки, и трусы — остаются диким опасным зверьём. Знавал тут одного юнгу — пытался покормить из рук зверюшку. Верно, чтоб потом по кабакам было чем перед девками хвастать...

Спексиндер хитро-выжидающе замолк и действительно дождался нетерпеливого Михелева понукания:

— Ну и?..

— Ну и лишился вмиг руки дающей но самый локоть. Хоть смейся, хоть плачь. Этот орёт благим матом, а тот спокойно хрумкает его руку как ни в чём не бывало. По-моему, когда медведя пристрелили, он так и не понял — за что? Ведь сами ж сунули вкусный корм. Зато уж когда раскочегарим перетопочный котёл да бросим туда первые ломти сала, а особливо как зачнём «китовые оладьи» в топку швырять, — мишки со всей Гренландии набегают! А может, и с Ян-Майена, и даже со Шпицбергена приплывают. Не поверишь: их тут бывает больше, чем кур на деревне.

— Погодь, — прервал его Михель, — не части. Юнга-то, ну, которому медведь руку отгрыз, с ним что сталось?

— Гангрена, — пожал плечами спексиндер, словно удивляясь наивности Михелева вопроса. — Когда мы уплыли, звери всё-таки достали свою добычу, разрыв могилу. Они так практически со всеми делают. Можно, конечно, в море захоронить, но это тоже не совсем по-христиански. А везти до дому — возня долгая: надо там гроб чистой aqua vitae[38] заливать да укупоривать плотнёхонько... Это здесь, в Гренландии, в мерзлоте, труп вечно может храниться. А чуть войдём в тёплые широты — вот и началась морока. Да и ясно, как божий день, что далеко не у всех найдутся деньги — оплатить расход. Они, на берегу, ждут живого со звонкой монетой в кармане, а не труп со счётом в зубах. Поэтому в Голландию волокут только особо знатных, богатых капитанов, гарпунёров там...

— Тебя, верно, — ляпнул вдруг Михель.

Однако спексиндер не обиделся. Глянул лишь остро через плечо: не смеются ли над ним, не издеваются?

— Вот и нет, — вздохнул горестно.

Мгновение подумал, стоит ли поделиться с Михелем видениями насчёт своего замерзшего трупа под грудой промороженных камней. Не годится: не такие уж они друзья, в конце концов. Скорее — наоборот. Спексиндер вдруг поймал себя на мысли, что буквально ощущает исходящую волнами от Михеля некую угрозу. На миг стало зябко, и уж совсем не к месту всплыло нечто непотребное: «Ты теперь — медвежье дерьмо». Но надо было что-то говорить, и спексиндер продолжил, постепенно успокаиваясь:

— Мои-то сыночки как раз за полушку удавятся. Они уж и наследство всё, вплоть до последнего кухонного горшка, втайне переделили — думают, я не ведаю. Вот нотариуса моего сколь раз пытались расколоть по пьяному делу. Но я старика по себе выбирал: наклюкается на дармовщинку, переступит через их ноги, из-под стола к тому времени торчащие, и домой. Даже и без помех добредёт, почтив своим присутствием по дороге ещё пару добрых пивных...

И тут Михель краем глаза уловил какое-то движение. Ещё не осознав толком природу происходящего, почему-то сразу подумал: «Спексиндеру — ни-ни». Он словно ненароком замедлил шаг, отставая, и, дождавшись, когда Томас отвернётся окончательно, глянул уже внимательней. От увиденного волосы поднялись дыбом, руки судорожно схватились за мушкет.

Огромный зверь. До этого Михелю как-то не посчастливилось ни разу видеть белых медведей, тем не менее он сразу догадался, что это и есть хозяин вымороженного запределья. Наполовину высунувшись из-за огромного валуна, зверь, как показалось Михелю, хитро сощурился. Секундой позже Михель понял, что тот втянул носом воздух, соображая, кого на сей раз Провидение занесло в его фамильные владения. Более же всего Михеля поразило, что зверь абсолютно не оправдывает своего названия: не белый, а какой-то грязно-серый. Мало того, часть шкуры отчётливо отливала яркой зеленью![39] Вот уж поистине «Земля зелёных зверей».

А ещё через мгновение Михель осознал, что, наоборот, Провидение послало медведя ему, и отнюдь не в качестве закуски. Поэтому когда спексиндер вопросительно оглянулся — чего, мол, ты оружие-то лапаешь? — Михель успокоительно махнул рукой:

— Да мушкет едва по камням не загремел. Пришлось поправлять.

— Без мушкета здесь нельзя, — одобрительно кивнул спексиндер. И повернулся спиной к Михелю, боком — к зверю.

Михель даже взопрел разом от вороха нахлынувших чувств и сомнений: «Бог послал мне медведя. Значит, Он на моей стороне!»

Ландскнехт едва удержался, чтобы не обозвать Всевышнего совсем уж по-военному — «союзничком».

«Зверь раздумывает, на кого напасть. И атаковать ли вообще. Это ясно как божий день. Судя по всему, с оружием он незнаком и моего мушкета не боится. Опасается только нашего численного перевеса. И если я начну отставать, то, во-первых, мы разделимся, во-вторых, через десяток-другой шагов спексиндер окажется к голодной пасти гораздо ближе, чем я. По всем законам стратегии зверь нападёт на ближайшего, даже если не знает, что тот беззащитен. Поэтому единственное, что от меня требуется, — приотстать и не привлечь внимания Томаса к зверю. Интересно, быстро ли медведь бегает? Будем надеяться, что толстяка-спексиндера достанет в любом случае. И потом вовремя выстрелить: чтобы и спексиндер был именно мёртв, а не ранен только, и чтоб задержка была не слишком длительной и подозрительной. Не дай бог, если ещё и Томаса-младшего ненароком медведь заест — останусь без свидетелей».

Старый дружок — холодок близкой опасности — разлился по груди. «Не дрейфь, Михель, жрать будут не тебя. По крайней мере — не тебя первого». И Михель, стараясь громче хрустеть галькой, направился к водному урезу, выказывая как бы заинтересованность старым китовым костяком. Расчёт был на то, что если спексиндер повернётся к нему, то непременно через правое плечо, к морю, и тем самым окончательно отвернётся от грозящей опасности. И нехитрый расчёт оправдался.

— Я вот тут, — как-то жалобно-неуверенно и, как ему самому показалось, чрезмерно подозрительно проблеял Михель, и тут же поправился, окрепнув голосом, — заинтересовался. Ваша работа?

— Эге, — беспечно ответствовал спексиндер, — чья же ещё? Жиру, правда, немного нарезали. Худышка кит попался.

— Мне кажется, там какая-то деревяшка — то ли доска, то ли брус корабельный.

— Это вряд ли. Ну да глянь, только быстренько. А то действительно без дров останемся. Если что, захватим на обратном пути либо юнгу зашлём.

Томас-младший в этот момент безуспешно щёлкал курком, так как наткнулся на несколько превосходных древесных стволов и считал, что одному ему не справиться и нужна подмога. Хорошо, что его манипуляций не видел Михель, ведь внезапный выстрел сулил срыв его дьявольского плана: зверь, вне всякого сомнения, испугался бы и бросился наутёк. Но у Михеля не добавилось седых волос, ибо неопытный юнец неплотно прикрыл полку, а сменить подмоченную затравку пока что не догадывался.

Как можно непринуждённей болтая со спексиндером, Михель смертельно опасался отвести глаза, бросить хотя бы мимолётный взгляд на зверюгу, выдать ненароком его и себя. Даже не видя, он просто чувствовал, как сжимается огромная тугая живая пружина, чтобы, рассчитав, вложить все силы в мощь броска.

Спексиндер ещё подсократил расстояние между собой и Смертью и, опять же словно дразня и испытывая терпение Михеля и его лохматого «подручного», обернулся:

— Кстати, о медведях...

Михель едва не сел от неожиданности, и если бы спексиндер столь неосмотрительно не отдалился, то без труда разглядел бы, как побледнел его собеседник. «Всё пропало! Он всё видит! Он просто играет со мной и медведем».

— Никогда не пробовал медвежьей печёнки[40]? Ох и вкуснотища! Я тебя угощу как-нибудь, дай срок.

Зверь ровно понял людскую речь. То ли его глубоко возмутили планы лишения столь необходимого органа, то ли любое упоминание о еде было для него уже непереносимо, но, коротко и грозно рыкнув, медведь, изрядно удивив Михеля, неожиданно легко для такой тугаи рванулся вперёд.

— Михель, стреляй! — Вместо того чтобы попытаться спастись бегством, спексиндер почему-то подпрыгнул высоко вверх. Приземлился он уже прямёхонько в жадные когти и алчущую пасть. Всё это время спексиндер не переставал скороговоркой вопить-умолять: — Михель, стреляй, стреляй, стреляй!..

— Ага-а, сейчас, — с кривой ухмылкой протянул Михель, тем не менее проворно скидывая мушкет и взводя курок: вдруг медведь бросится и на него?

Спексиндер отчаянно хотел жить, потому ужом извивался в могучих лапах. Судя по всему, зверь никак не ожидал подобной прыти от своего законного куска мяса. Вылезшие из орбит, готовые лопнуть спексиндеровы глаза остановились на Михеле, и несчастный наконец-то всё понял. Надо признать, довольно запоздало. Нечеловеческим усилием спексиндер разорвал смертельное кольцо рвущих его плоть лап. Окровавленная рука его рванулась к поясу, и Михель, жадно впитывающий происходящее, ибо подобного ему ещё наблюдать не доводилось, понял, что если Томасу удастся добыть пистолет, он выстрелит отнюдь не в медведя. Михель, разумеется, был начеку. Поначалу решил было пособить медведю и выстрелить в спексиндера, но вовремя смекнул: пуля — это улика. Кроме того, рано или поздно придётся «умиротворять союзничка», и, значит, заряд понадобится.

Явно спексиндеру будет не до прицельного выстрела, если ему вообще позволят обнажить оружие. Поэтому Михель решил попросту уклониться, ежели что. Также поймал себя на мысли, что ни капелюшечки не боится разъярённого зверя и вообще смотрит на обоих ровно издали: допустим, с верхушки большой, неприступной скалы...

Как он и предполагал, спексиндеру не удалось последнее дело в его жизни. Когтистая лапа, выдирая глаза, прошлась но его черепу, снимая скальп. Второй лапой зверь рванул спексиндера назад и вниз. В один миг несчастный Томас совершенно скрылся под огромной тушей.

— Ставлю сотню дукатов к денье, что ты, парень, сегодня выиграешь, — кивнул головой медведю как старому знакомому совершенно успокоившийся Михель. — Ты уж, милок, не подгадь.

Удивительное дело: спексиндер не кричал, не молил, а молча, из последних сил, пытался заделать пробоины в неутомимо разрушаемой сильным и коварным неприятелем посудине под названием «Томас-спексиндер». Спасти его могло только чудо. Михель благоговейно относился к чудесам — на Войне без этого никак нельзя, — но только не для тех, кого ненавидел.

Зверь изредка взрыкивал, но тоже как-то приглушённо, словно опасался сдвинуть тот краеугольный камень вековечной тишины, только благодаря которому небо не обрушивается со страшным грохотом на землю. И ему, видимо, кристальная тишина давила на уши.

Михель частенько раздумывал над тем, что в конечном итоге хуже на Войне? Гнетущая, выматывающая все жилы тишина в ожидании неминуемого выстрела, когда невидимый ещё враг может без помех выбрать и выделить в общем строю жертву лишь по одной ему ведомой симпатии? Сам этот первый выстрел, острым клинком разваливающий единое тело регимента на живую и мёртвую доли? Или всё же жаркая перестрелка, переходящая в лихую сшибку, когда устаёшь наклоняться за шляпой, постоянно снимаемой свинцовыми плевками?

Однако пора прикладываться и вышибать из «союзничка» дух. Отмстим за спексиндера! Чтобы каждый кит, медведь, и кто ещё там, железно ведали: убить человека они могут только тогда, когда это им, в своих интересах, позволит другой человек. Куда ж лучше ему влепить? И среди человеков попадаются такие живчики, что по дюжине пуль словят и ещё дышат, а здесь такая туша!

Томас-юнга наконец-то разобрался в нехитрой, но для него оказавшейся столь сложной системе мушкета. Теперь-то уж спексиндеру придётся попотеть, потаскать дровишек.