Морской наёмник

Сзади его крепко схватили за руки, выворачивая нож, а для верности крепко добавили по голове.

III

Очнулся Михель от чьего-то горячего, нечистого дыхания. Слабо соображая, где он и что с ним, решил пока что притвориться мёртвым. Судя по тому, что ни рукой, ни ногой двинуть не мог и сильно саднило голову, Михелю почудилось, что лежит он израненный после жаркой стычки, с Собака-людоед желает полакомиться моими потрохами? Нет — табачищем несёт. Мародёр! Стой, какой-такой мародёр? Ты же теперь китобой и плывёшь на борту "Ноя". Ты сцепился со старым хрычом Виллемом. И... это же он на тебя дышит!»

Михель резко открыл глаза, чтобы ошеломить противника, одновременно пытаясь отпрянуть назад. Он угадал — это действительно был Виллем.

Михель тут же глаз обратно и зажмурил — от меткого плевка. С одного взгляда было видно, что старик пышет злобой: так бы и разорвал на куски. Спасало Михеля только то, что Виллем был крепко связан. Впрочем, как и сам Михель. Оба они, умело опутанные верёвками, стояли, вплотную принайтованные друг к другу.

— Итак, вроде оба очухались, — раздался дрожащий от негодования голос Адриана. Скосив глаза, Михель узрел и самого шкипера. И это лицезрение его не обрадовало.

— Слава богу, а то мы уж грешным делом решили, что одного из вас ненароком на тот свет спровадили. Где таким смутьянам, как вы, и место. Ишь, озорники, чего удумали — полосовать друг дружку! Китов вам мало?! — Гильом, конечно, тут как тут.

Михель хотел было возразить, что он-то как раз и ни при чём, ведь все видели, что зачинщиком выступил злобный старик, но Адриан не дал ему и рта раскрыть.

— Желаешь кляп — пожалуйста, только попроси, — пригрозил он Михелю. — Значит, так: стоять вам, рожа к роже, — сутки, и за это время помириться. Ежели не помиритесь — так же обоих, в одной связке, — за борт. Тут за нами касатки увязались, так вот вы им на один зуб. И боже вас упаси подумать, что я шучу. Вот вам, поганцам, моё слово, что так и будет, ежели прилюдно не извинитесь друг перед дружкой и перед остальной командой. А пока вы подбираете слова примирения, мы поищем, какую ж вам кару учредить. В пример, чтобы впредь никому не повадно было. Я бы вам посоветовал приготовиться к хорошей взбучке. Но это счастье только в случае примирения.

— Так как, мой старинный друг, — искупаемся? — Михель заставил себя улыбнуться, хотя шкуру мороз продрал, словно он уже барахтался в ледяной купели. «А если упрямый Виллем принесёт себя в жертву, лишь бы только от меня избавиться?»

— Была б нужда, — Виллем сплюнул, но, как с радостью отметил Михель, уже отнюдь не стараясь попасть ему в лицо. — Что я, дурень, — подыхать из-за такой погани?

— За чем же дело стало? — Душа Михеля рухнула куда-то вниз, сквозь палубу, и заметалась между бочек с салом, расшвыривая тени и разгоняя пищащих от страха крыс.

— Вибрируешь, цуцик? — осклабился Виллем. — Дрожишь, что я сглуплю. Вот такой ты мне нравишься — трясущийся. Век бы любовался.

— Очень надо, — пожал плечами Михель. Он каким-то неведомым чувством, вернее — всем нутром, понял: Виллем хочет жить больше всего остального.

— А у тебя есть выход? — поинтересовался Виллем, всё ещё пытаясь хорохориться, и добавил совсем потерянно: — У меня нет.

— Так за чем же дело стало? — повторил Михель.

— Терпи, ландскнехт. — В глазах Виллема опять заплясали огоньки бешеной злобы. — Слышал, что сказал господин Адриан? Сутки! Я за это время, возможно, и передумаю. Жить-то мне — совсем чуть-чуть. Годок туда, годок сюда — какая разница...

Однако стоять обоим полный срок не довелось. Бузу поднял Йост, резонно заметив, что терять две пары рук и глаз в условиях наступления ледяных бастионов — глупо. Люди и так, мол, всё осознали и поняли. А если уж Адриану и Томасу так хочется — пусть на остаток срока засадят смутьянов под замок в Гренландии. Хотя и там ведь работы невпроворот — сало надобно перетапливать.

Добрый гарпунёр по тем же причинам — дабы не лишиться работников — предложил ограничиться дюжиной линьков[23] на двоих. Но тут поднял крик спексиндер и настоял на двух дюжинах — для каждого. Йосту удалось только отбояриться от исполнения обязанностей экзекутора. У Адриана и Йоста возник также вопрос: наказывать ли Михеля? Ведь зачинщиком явно выступил Виллем, а Михель только защищал свою жизнь. И опять же Томас настоял на порке обоих, утверждая, что иное решение вызовет недовольство, а то и бунт команды.

Выслушав приговор, поражённый Михель едва не крикнул: «За что?!» Но, посмотрев на лица окружающих моряков, понял, что вряд ли услышит ответ.

Спексиндер собрался было собственноручно расправиться с Михелем, но тут уж резво возразили шкипер и гарпунёр — им-то отлично была известна предвзятость Томаса.

Тщательно вымерили орудия наказания: по длине, толщине, жёсткости. Спексиндер настаивал также, чтобы наказуемые сами вели счёт ударам, и, если собьются, начинать всё сначала, но здесь уж возмущённо загудела команда. Сегодня эти, а завтра вдруг да мы? Надо думать о будущем.

Сечь решили в две руки, по единому счёту, чтобы добиться полной непредвзятости, да и не рвались ведь китобои предлагать свои услуги, решили бросить жребий. И тут удача «улыбнулась» спексиндеру. Ему выпало полосовать... Виллема. Чертыхаясь, под смешки команды он, мрачнее тучи, взялся за линёк. Наказывать Михеля выпало Питеру. Этот выбор вызвал одобрение: и не погладит, и зверствовать не станет. Напоследок спексиндер настоял-таки, чтобы спины наказываемых окатили ведром забортной солёной воды. Чтобы, как выразился Томас, урок лучше прочувствовали.

Уже перед самой поркой Михель потребовал удалить Яна:

— Пусть не смотрит, не надо ему это, кровь ведь.

Но взбешённый спексиндер, схватив Яна за руку, швырнул его на кучку китобоев:

— Придержите-ка... Смотри, малец! Мотай на ещё не выросший ус, что надобно думать, допреж за нож хвататься.

— Ну что, ландскнехт, по дукату? Кто первый голос подаст? — но лицу Виллема незаметно было, что его серьёзно занимают дальнейшие действия.

Михель догадался, что старик до самого последнего момента опасался, что пороть будут только его как несомненного зачинщика драки. Мысль же о том, что Михеля наказывают вместе с ним, явно поможет Виллему легче перенести наказание. «Ах ты, тварь злобная, ну прям Ганс бы наш в старости. Готов и сам пострадать, лишь бы другие тоже помучились». А вслух изрёк:

— Можешь смело вышвырнуть свой дукат за борт, вонючий старикашка. Я уж лучше язык себе откушу.

«А эти-то, а эти! Ну надо ж... Собираются выдрать ни за что. Ещё и Яна сюда приплели, обрекая на муки. Я уж, грешным делом, пытался с ними всё миром порешить... Нет, захват, только захв...»

Порядком занемевшую на холоде мокрую спину резко обожгло по лопаткам, и бесстрастный голос Адриана произнёс:

— Раз!

Питер «работал» умело. Каждый его линек пробирал Михеля до печёнок, но каждый раз, глядя на побелевшее Виллемово лицо с намертво стиснутым ртом, с резкими желваками скул, но с торжествующе-насмешливыми глазами, Михель удерживал рвущийся крик. Возможно, присутствие Виллема и позволило Михелю достойно перенести незаслуженное наказание.

Освобождённый, он успел ещё и пройти пару шагов, прежде чем потемнело в глазах, в то время как Виллем так и сполз на палубу, тщетно цепляясь за мачту ногтями. Не мог же спексиндер при всех только имитировать наказание! К тому же, разозлённый частичной неудачей, в том числе и на Виллема, что тот не сумел зарезать Михеля, решив тем самым все проблемы разом, он и выдал старику по первое число. Со спексиндером ли, без него ли, но Виллем будет наказан — так решила команда. Нужно думать о будущем, а не терять авторитет, жалея неудачника.

IV

Несмотря на столь незаурядное происшествие, шкипер продолжал упрямо-уверенно вести «Ной» к известному немногим, как он надеялся, фарватеру. На случай же, ежели в заветной бухте затаился вдруг какой-либо корсар — неважно, испанский или датский, — решили высадить разведочную партию под началом спексиндера. В помощники себе спексиндер выбрал Томаса-молодого и, что многим показалось невероятным, — Михеля.

Сам Томас-старший причину вскорости Михелю и растолковал:

— Ты ж вояка, в отличие от всех прочих. Прекрасно понимаешь, что ежели чего на берегу — никому пощады не дадут. Отсюда, будешь драться руками и зубами. Посему и меня сбережёшь, попутно. Независимо от того, простил ты меня али злобу затаил на веки вечные. Ну а за тобой, мил человек, шустрый Томас в свою очередь приглядит.

Уже в вельботе, нагруженный сверх всякой меры разнообразным вооружением, огнеприпасами, а также сдой и выпивкой, спексиндер разоткровенничался:

— Вот ежели бы там действительно какая-нибудь посудина застряла! Китобои, положим, чужие, такелаж правят. Неожиданно напасть, врасплох, а команда у них в любом случае не намного больше ноевской, — и всё нашим будет. Поделим приз на троих, но честности, — озолотимся.

Михелю особенно понравилось это — «по честности», тем более что и Томас, услышав такой оборот, не удержался и хмыкнул.

Спексиндер, кстати, и их навьючил изрядно запасами, утверждая, что в Гренландии нужно придерживаться простого правила: собираешься в поход на день — хлеба бери на неделю.

— Был тут случай, знающие люди поведали. Не совсем в Гренландии, правда, — на Шпицбергене. Побываем, Бог даст, и в тех краях. Такие ж скалы, камни, лёд. Партия московитов[24], вот как мы, сошла с корабля на берег, выбрать местечко для стоянки, а судёнышко их затёрло за ночь льдами и унесло бурей. И остались они с одним мушкетом на шестерых да дюжиной зарядов впридачу: ну, огниво там, ножи, в общем, обычная мелочь на поясах и в карманах. Топор вот, правда, имелся. И зимогорили они там, вы не поверите, шесть годков с гаком.

— Да не может такого быть! — непритворно изумлённо охнул Томас.

Михель, кинув взгляд на застившие горизонт мрачные зубья заснеженных скал, недоверчиво покачал головой.

— Вы не знаете московитов! — с жаром, достойным лучшего применения, крикнул спексиндер, явно оскорблённый их недоверием. — Они способны спать нагишом в снегу и нырять в прорубь за рыбой! Слава богу, что эти бородачи сидят пока что в своих лесах и не вмешиваются в нашу европейскую заварушку. Им сглотнуть старушку Европу, всё равно что мне махнуть стаканчик джину. Храбрые, выносливые, коварные, прожорливые и плодовитые.

— Примерно такими же эпитетами он награждал, на моей памяти, германцев, французов, испанцев и прочих неголландцев, — исхитрился шепнуть Михелю Томас.

— Я не удивлюсь, — вновь возвысил голос спексиндер, — ежели вскоре именно московиты будут господствовать над Европой!

— Скорее то будут турки. Ландскнехты, польстившиеся на Владиславов[25] бигос[26] и «вудку»[27], уверяли, что московиты в бою весьма посредственны. Силы много, ума мало. Потому и прихлопнули их, как зимних мух, под каким-то варварским Шмоленгом[28]. Добычей ребята разжились знатной — московиты в бой вырядились как на свадьбу.

— Как же ты-то оказался в стороне? — резко-язвительно поинтересовался спексиндер, всё ещё раздосадованный выказанным ему недоверием.

Михель лукаво почесал нос.

— Как-то не сложилось у меня тогда привычки рыскать по краям дальним.

— Поди-кось, и не мечтал, что такую красотищу обозревать будешь? — ткнул спексиндер в сторону унылых скал дымящейся трубкой.

Михель, продолжая улыбаться, только согласно кивнул.

— Однако ж и ты, ландскнехт, — спексиндер, как и прочие «ноевцы», настырно продолжал подчёркивать прошлое Михеля, — многое повидал, о многом можешь нам порассказать, да и поучить при случае.

— Это уж точно, — не сразу отозвался явно польщённый Михель. — Кстати, если уж говорить о турках, то я не согласен и с тобой, Томас, — обратился он к Томасу-младшему.

— Это насчёт чего? — вскинулся тот.

— Не возьмут турки Европу, не возьмут. Если Москва на подъёме, просто ещё не созрела, то у османов уже всё позади. И Габсбурги их колотят за милую душу. Если б не подлость Габора, Ракоци[29] и прочих христопродавцев, якшающихся с неверными, дела на юге пошли бы гораздо веселей.

— А я полагаю, не раз ещё Вена содрогается от топота османской конницы, — спексиндер отчаянно пытался выглядеть умным, важным и рассудительным, не замечая порой очевидных насмешек окружающих.

— Я вам так скажу, по-простому, — рубанул рукой по воздуху Михель, тоже привыкший оставлять последнее слово за собой, — один янычар[30] запросто может сразить ландскнехта в поединке. Одиночная подготовка у них на высоте, да и ярости не занимать. Зато янычарской роте ой как трудно совладать с нашей лейб-компанией! И уж совершенно невозможно представить, чтобы наш мушкетёрский или пикинёрный регимент сокрушило равное количество янычар или спаги[31]. Иное дело, что в любой крупной заварушке на каждый наш ландскнехтский, как правило, весьма некомплектный, полк наваливается по десятку и более полнокровных неприятельских таборов[32]...

— Привал, — хрипло прервал спексиндер Михелевы стратагемы. Как более грузный, он то и дело проваливался в снег, то по щиколотку, а то и по колено.

Михель и Томас, как по команде, удивлённо оглянулись. От кромки прибоя их отделяло всего несколько сотен шагов. И тот и другой готовы были ещё топать и топать, прежде чем попросить роздыху. Однако спексиндер явно задыхался под непомерным грузом своей поклажи: полная баклага, висящая на груди, стесняла и движения, и мысли его, и вообще оказалось, что по суше он не ходок.

«Это тебе не по киту с флешнером скакать да не Виллемову спину изукрашивать», — едва не сорвалось с уст Томаса. Однако и он, и Михель промолчали: есть командир, ему и решать.

— Томас, брось-ка свой плащ! Не на снегу же сидеть, — продолжал руководить спексиндер. Сам-то он плотнее запахнул плащ на беличьем меху, ибо как только остановились, сразу стали неимоверно зябнуть. — Закусить не помешало б, а также и горло промочить. — Спексиндер, не дожидаясь Томаса, завозившегося с застёжкой, свалил неряшливой кучей свои вещи прямо на камни и отошёл в сторону помочиться.

Михеля особенно поразило, что спексиндер полностью освободился от вооружения. «Вояка, — презрительно фыркнул он. — Сразу видно, что ни в поиске, ни в карауле отроду не был. А туда же — командовать! Хотя, с другой стороны, Томас в Гренландии не новичок — ему видней».

Сам Михель, оказавшись на твёрдой землице, да с оружием, да в привычной роли, весь подобрался, сосредоточился и вообще впервые за много дней почувствовал себя не в пример уверенней. Он сбросил мешок, аккуратненько уложил мушкет, паче всего оберегаясь, чтобы снег не забил замок да не попал на пороховую полку. Его манипуляции в точности были повторены Томасом-младшим. «А добрый получится ландскнехт из парнишки, ежели что. На лету схватывает».

Так же аккуратно Томас обошёлся и с прочим оружием. Спексиндер сам загружал Томаса оружием, в отличие от Михеля. Михелю, как опытному бойцу, он доверил снарядиться самостоятельно, а вот Томасу, под отборную ругань, всучил пару мушкетов да полдюжины пистолетов в придачу. Бока Томаса отягощали туго набитый патронташ и явно великоватые для него абордажные сабля и топор.

«Ты бы ему ещё флешнер всучил! Вдруг враги упитанными окажутся — заодно и сала настрогаем», — опять фыркнул мысленно Михель, плохо скрывая своё превосходство в делах Войны. Только нежелание ссориться со спексиндером удерживало его от громогласных высказываний.

Кстати, насчёт сала. В своих былых похождениях знавал Михель одного знахаря, который основой любого снадобья и эликсира полагал человеческий жир как высшую субстанцию. Закончил, правда, свои земные деньки скверно: те, кому не пособили его дурно пахнувшие зелья, отловив, подвесили его вниз головой, развели костерок малый и вдоволь натопили эскулапова жира.

«С тебя, боровок-спексиндер, сала тож изрядно бы вышло. Не на одну дюжину свечей...»

— Вы там закуску-то режьте, не жалейте! Да поторапливайтесь, пока не закаменела на морозе, — скомандовал спексиндер, не отрываясь от более насущного для него дела.

Томас только горестно вздохнул и опустился на колени перед своим мешком.

Издав напоследок громогласный звук и даже крякнув при этом от удовольствия, спексиндер, не медля более ни секунды, принялся сворачивать крышку своей баклаги.

— Томас! — крикнул он, изрядно опустошив посудину. — Ты все торбы-то не потроши, чтобы не путаться потом, что съели, а что нет! Начнём, пожалуй, с моей. — И, бесцеремонно отодвинув уже раскрытый мешок Томаса, он водрузил тому на колени свой.

«Ай да хитрая бестия! — Михель и сам не понял, восхищен он или возмущён пронырливой наглостью спексиндера, всеми правдами и неправдами уменьшающего свою долю груза. — Такого мало убить, такого интересно сперва перехитрить». Мысли были оборваны всунутой ему в руки спексиндеровой баклагой, содержимым которой Михель незамедлительно и занялся. Ледяная жидкость водопадом обрушилась в желудок, смывая накопившиеся раздражение и напряжение, и оторвался Михель от питья уже гораздо более умиротворённым.

«Послушай, парень, — внутри Михеля как бы уже налакавшийся собутыльник увещевал своего ещё трезвого коллегу, — сейчас хорошенько выпьем и прилично закусим, подкрепим силы и обретём душевный покой. Работы на сегодня при таких темпах марша явно не предвидится. Так какого рожна тебе надобно? Подкрепишься, и холод не будет донимать. А тебе всё бы только интриги плести да злобиться понапрасну...» Поколебавшись мгновение, трезвая половина Михеля приняла от пьяной её доводы и символическую чашу. Ландскнехт широко улыбнулся спексиндеру:

— А недурственное пойло.

— А то! Lutt und lutt[33] — понимаешь?

— «Ёршик».

— Кабы простой «ёршик»! Тут ведь и пряности, и ром для вкуса. Личный запасец, под лежанкой, в рундучке. Цените, мог бы и зажать в единоличное пользование. Составлен хитро, с умом, чтобы и сам не замёрз, и нас добре согрел.

— Ценю, — просто ответил Михель, решивший во что бы то ни стало завоевать симпатии и втереться в доверие к Томасу. — А то нас как-то оделили винцом. Декабрём дело было. Сначала долго рубили бочки, а потом дюжие парни, под присмотром профоса, ещё дольше кололи алебардой глыбы розового льда, и каждый по очереди нагребал себе в полу кафтана, в каску, да и куда придётся осколков, чтобы уж в тепле натаять вина. Хорошо тому, кто загодя деревом от бочек запасся или с собой хворост приволок. Прям здесь, на месте выдачи, и примащивались... Мороки было, а ругани!

— Дай-ка ещё глотну, да надо и Томаса-младшего оделить.

— Ну на... глотни, — не удержался-таки от шпильки Михель, прекрасно ведая, как будет выглядеть спексиндеров «глоток».

Из-за громадной посудины, вмещавшей верно добрую сотню чарок, ему понимающе подмигнул налитый кровью, уже полупьяный глаз спексиндера.

Когда приступили к еде, выяснилось, что спексиндер и точно решил продолжить путь налегке: он без устали и остановки перемалывал огромные ломти, обильно орошая каждый проглоченный кусок «ершистым» напитком и успевая прямо с набитым ртом болтать о том, как гонял кока по брот-камере[34], заставляя набивать их торбы только отборным провиантом, и при этом ещё каждый кусок пробуя, чтобы хитрован Корнелиус не сплавил им залежалую тухлятину.

Михеля уже подташнивало от неумеренных бахвальств спексиндера, но он как приклеил улыбку на лицо, так и разрушал её для того лишь, чтобы откусить очередной кусок.

Набив утробушку, спексиндер расположился было покемарить на Томасовом плаще, однако, повертевшись с боку на бок, с руганью был вынужден подняться.

— Без костерка не уснуть, давит морозяка. Делать нечего — пойдём. Я полагал выйти к фактории к темноте, да ведь не усидим — замёрзнем. Остаётся только молить Бога, чтобы те, кто там может быть, не выставили часовых. Томас, я думаю, тебе лучше взять моё ружьё, — добавил он безо всякого перехода.

Томас-младший скривился, ровно от зубной боли, и тут Михель внезапно, просто и ясно, осознал, что ему открывается кратчайший путь к сердцу спексиндера.

— Давай лучше я. Заодно и пистолеты свои давай. — И пояснил, чтобы слова его не прозвучали слишком фальшиво: — Я ж всё-таки более привычен.

И спексиндер поверил: фактически разоружился, да ещё и благодарно улыбнулся в придачу. Михель на секунду представил, как, лихо взведя курки, всаживает пулю в брюхо спексиндера, а потом, не оборачиваясь, через локоть угощает горячим свинцом и Томаса.

Замечательно! Особенно в перспективе. Либо остаток китобоев десантируется на берег и устроит охоту на Михеля, либо, что гораздо вероятней, помахав поднятыми парусами, оставит Михеля наедине со стужей и белыми медведями и с прекрасным выбором: или сразу пустить себе пулю в лоб, или загнуться от холода и голода постепенно. И увезут с собой Яна... Господи, а он-то при чём?!

Унылая равнина, усеянная угольно-чёрными валунами да белоснежными торосами, с промерзшим до стеклянности воздухом, не располагала к бездумной горячке действий. Прозрачная до сумасшествия тишина нарушалась лишь скрипом их шагов да хриплым дыханием. Они находились внутри огромного цирка, идеально круглого, с покрытыми снежной пеной серо-закопчёнными стенами. Казалось, их швырнули в котёл огромного великана даже не кусками мяса, а перчинками, и не выйти уж им отсюда никогда — скоро всё забурлит-закипит. Михелю вдруг захотелось действительно выхватить пистолеты и выпалить в белый свет, чтобы разбудить, растормошить свернувшуюся тугими осязаемыми кольцами и уснувшую — или затаившуюся? — змею-тишину.

С громким треском великан вдруг переломил хворостину через колено, чтобы сунуть под котёл. Михель вскрикнул от неожиданности.

— Чего ты? — сощурился на него спексиндер, глаза которого явно страдали от окружающей белизны. — Чего струхнул? Это просто земля дарит океану ещё одну плавучую гору.

— Явно за «Ной» испугался. Ведь кто упреждать будет, если его на борту нет? Правда ведь, Михель?

— Салаги вы оба, — скривился спексиндер. — Айсберг-то вон где ухнулся, а «Ной» у нас вон там остался, за мысом... — И он сопроводил свои слова двумя уверенными жестами.