Королевы из захолустья

Страсть к нарядам

Зима 1759 года была суровой, и цыганам приходилось туго. Вот уже месяц на улицах Абвиля не таял снег, пряча под собой опасный и коварный слой льда. Водостоки обросли сосульками и сверкали бриллиантовой бахромой, а в бедных кварталах города каждый день поутру находили замерзших от холода.

Хорошо, что Бертенам, людям совсем небогатым, такая смерть не грозила. Отец семейства служил в коннополицейской страже, а его жена ходила по домам и ухаживала за больными, так что и они сами, и трое их детей были сыты. Старшая, Мари-Жанна, обычно ходила по утрам за хлебом и в этот день, повстречав смуглую старуху с посиневшими от холода руками, пожалела ее, отломила кусок и протянула ей.

Старая женщина удивилась, подняла глаза и увидела перед собой прехорошенькую девчушку лет пятнадцати с круглым свежим личиком, густыми пепельными волосами и синими глазами – настоящую северную красавицу. Простенькое шерстяное синее платье выглядело на ней нарядно, говоря о природном вкусе и изяществе. Старуха взяла из рук Мари-Жанны теплый кусок хлеба и сказала, что охотно предскажет ей судьбу. Чем другим могла отблагодарить девушку цыганка? Но старуха посулила ей не то, что обычно сулят гадалки девушкам: счастливое замужество и кучу здоровых ребятишек.

– У тебя, моя милая, – сказала ей старая цыганка, – будет много денег, будешь жить при королевском дворе, и за тобой будут носить шлейф.

Глаза у девчонки округлились. Много денег? Королевский двор? Она открыла рот, чтобы расспросить старуху поподробнее, но та уже торопливо шагала по заснеженной улице, прижимая к груди теплый хлеб. Внезапно женщина обернулась и крикнула:

– Не забудь! При королевском дворе!

Мари-Жанна, хоть и знала прекрасно, что не стоит верить словам цыганок, потому что они имеют дело с чертом, все же не могла уснуть всю ночь. И вторую ночь не спала. И третью… Но она была девушка разумная и размышляла во время бессонницы, как же может исполниться предсказание.

Что касается денег, то их нужно было заработать и, разумеется, честным путем, потому что она была не из тех, кто готов торговать своей красотой. Мари-Жанна хотела работать, и больше всего ей нравилось шить, потому что к нарядам она питала настоящую страсть. По воскресеньям в церкви она всегда внимательно рассматривала платья самых нарядных прихожанок и всегда оставалась недовольна: нет, жительницы их городка не умели хорошо одеваться. Для Мари-Жанны быть хорошо одетой означало, что наряд подчеркивает достоинства фигуры.

Хорошо, с деньгами понятно. А вот путь к королевскому двору оставался загадкой. Как туда попасть, если не жить поблизости? Королевский двор находился в Версале, что неподалеку от Парижа. Стало быть, придется ехать работать в Париж. А родителей уговорить, чтобы отпустили в столицу.

И Мари-Жанна робко сообщила отцу и матери о своем желании поехать в Париж и устроиться там ученицей к какой-нибудь швее. Родители сочли ее желание неразумным и невыполнимым. Однако больные дамы, за которыми ухаживала мамаша Бертен и с которыми она посоветовалась, стали говорить, что у Мари-Жанны золотые руки и кто там знает, что из этого выйдет… Словом, мать поняла, что желание дочери не такое уж несуразное. А тут одна из дам предложила взять на себя расходы на путешествие и отправить Мари-Жанну к мадемуазель Пажель, знаменитой модной портнихе. Семейные сомнения рассеялись как дым, и Мари-Жанна уселась в первый же дилижанс, который направлялся в столицу. Вещей у нее было мало, зато много надежд.

Мадемуазель Пажель, опытная портниха, была в то время в большой моде. Она одевала Версаль и Париж в богатые и пышные наряды, однако, по мнению ее новой ученицы, наряды эти были лишены фантазии.

Мари-Жанна чувствовала себя как нельзя лучше в изящном магазине в квартале Сент-Оноре, куда приезжали все дамы высшего света. Шелк, атлас, перья, ленты, кружева и всевозможные безделушки, которые всегда радуют хорошеньких и не очень женщин, были родной ей стихией. Сначала она работала девочкой на побегушках, странствуя целыми днями по Парижу, доставляя то одно, то другое, в том числе и длинные картонные коробки с драгоценными платьями. Благодаря своим путешествиям она узнала аристократические кварталы Парижа и никогда бы не спутала особняк де Шуазель с особняком Ришелье. Затем ее перевели в мастерскую и засадили за подшивку, обработку швов и прочую отделочную работу. Представив себе платья того времени, можно догадаться, что работа эта была трудоемкая, но Мари-Жанна не жаловалась. Она прекрасно понимала, что это азбука того ремесла, которое она обожала и в котором, когда настанет время, хотела быть первой. Мало-помалу она лучше всех научилась отделывать воланами тюль, пришивать кружева и букетики цветов. Мадемуазель Пажель стала доверять ей более тонкую работу.

В скором времени великосветские аристократки, на которых она шила, познакомились с ней. Принцесса де Конти и герцогиня Шартрская, невестка герцога Орлеанского, заинтересовались молодой портнихой и взяли ее под свое покровительство. Прошло время, и девочка из Абвиля стала удивительно искусной мастерицей. Благодаря своим знатным покровительницам она получила возможность попрощаться с мадемуазель Пажель и открыть собственный маленький магазинчик на улице Сент-Оноре, назвав его «У Великого Могола». Теперь ей показалось, что имя Мари-Жанна слишком провинциально, и она стала называть себя модным именем Роза, которое как нельзя лучше подходило к ее свежим розовым щечкам. Вполне возможно, ей понадобилось бы гораздо больше времени, чтобы оттеснить свою бывшую хозяйку и подняться на вершину успеха, но ей помогла одна несколько фривольная история, касавшаяся высшего света. Известности Розы поспособствовала одна из сплетен, какие обожает Париж. Герцог Шартрский, большой любитель хорошеньких девушек, заметил Розу и пожелал познакомиться с ней поближе. Будущий Филипп Эгалитэ не был завзятым ловеласом, как его дед, удостоенный быть регентом при малолетнем короле, но все же любил новизну и не любил упрямиц. Впрочем, он не верил в девичью добродетель. Хорошенькая Роза постоянно попадалась ему на глаза, приезжая в его дом с коробками, и принц повел осаду по всем правилам принца крови по отношению к хорошенькой модисточке: он отпустил ей несколько небрежных комплиментов, взял в коридоре за подбородок, потрепал за щечку, коснулся груди и наконец сунул за корсаж записочку с приглашением на ужин.

Роза неизменно улыбалась монсеньору, но ограничивалась реверансами и мгновенно ускользала, не давая принцу заговорить с ней на интересующую его тему.

Вполне возможно, принц даже нравился Розе, потому что он умел обольщать, но она поклялась себе, что добьется успеха только своими умениями и талантом. А еще раньше, вполне разумно рассудив, что замужество только помешает ей заниматься делом, Роза решила не выходить замуж, что означало для нее отказаться от любви. И Роза с твердостью, достойной римлянки, изгоняла из своей жизни любовь, любую, пусть даже любовь принца.

Однако сопротивление Розы только подстегнуло принца. Неуспех придал легкой добыче цену. Принц обрушил на Розу все, чем обычно соблазняют женщин, он стал посылать ей драгоценности, дошел до жемчуга и бриллиантов, но… ничего не добился.

«Я работала с королевой…»

Герцог Шартрский не желал признавать поражения. Девчонка вышла победительницей? Не бывать такому! Он стал предлагать ей лошадей, карету, особняк в городе, домик в деревне, словом, игра пошла по-крупному… Роза, не переставая улыбаться, отказывалась от всего. Тогда принц рассердился. С принцами такое бывает сплошь и рядом: они терпеть не могут, если их равняют с простыми смертными. Доброхоты намекнули упрямице, что принц умеет и гневаться и может в один миг лишить ее всех клиенток. На этот раз Роза встревожилась. А вскоре один из лакеев проговорился, что ее могут даже украсть. Тут она всерьез испугалась. Что может простая девушка против такого высокопоставленного человека? Она не знала, к кому кинуться и какому святому молиться, но тут судьба послала Розе удивительный шанс, и она сумела им воспользоваться.

Летним днем 1774 года Роза была у своей клиентки, графини д’Юссон, занимаясь ее свадебными нарядами, и тут вошел лакей и объявил о приезде герцога Шартрского.

Госпожа д’Юссон с удивленным восклицанием поспешила навстречу принцу и опустилась в положенном реверансе, совершенно забыв о присутствии Розы. Девушка поначалу смутилась, но быстро пришла в себя и вместо того, чтобы уйти, спокойно уселась возле камина.

Графиня сочла поведение Розы непочтительным и попросила ее удалиться. Та не сдвинулась с места. На раздраженный вопрос графини, почему она так поступает, Роза ответила, что не заслуживает почтения принц, который постыдно ведет себя по отношению к ней, простой девушке. Он предлагал ей все, что может соблазнить неимущую, а когда предложения были отвергнуты, перешел к угрозам: обещал отнять клиенток, запугивал похищением. Оскорбленный принц заметил, что она забывает, с кем говорит! Вот тут, наконец, Роза встала со своего места, сделала безупречный реверанс и сказала:

– Пусть монсеньор не забывает о своем достоинстве, а я никогда не забуду о расстоянии, которое отделяет меня от него.

Вышла, не обернувшись, и уехала. Естественно, на следующий день весь Париж говорил об этой истории, дошла она и до Версаля. Через несколько дней Мария-Антуанетта, новая королева Франции, так как Людовик XV только что почил в бозе, призвала Розу Бертен, желая посмотреть на ее последние изделия.

Подобное внимание показалось бы странным, если не знать, что королева терпеть не могла герцога Шартрского и упорство Розы ей пришлось по душе. Наряды, привезенные модисткой, понравились не меньше ее добродетелей. Ради молодой красавицы королевы Роза себя не пожалела и в самое короткое время сшила несколько сказочных платьев. Мария-Антуанетта назначила ее королевской портнихой, и с тех пор женщины не расставались.

Каждый день в Версаль или Трианон приезжала карета мадемуазель Бертен, нагруженная коробками с чудесными платьями. Роза обшивала в первую очередь королеву, а герцогини тем временем ждали. Она проводила у ее величества не меньше часа, после чего с озабоченным видом во весь опор мчалась в Париж. Вернувшись в «Великий Могол», ставший за короткое время первым и единственным модным магазином Парижа, где терпеливо теснились элегантные дамы, кротко дожидаясь возможности поговорить с мадемуазель Розой, она, проходя по магазину, негромко бросала:

– Я от ее величества королевы, мы работали…

И вскоре почтительный шум голосов слышался уже у дверей гостиной Розы, где она принимала первую клиентку.

Роза любила работать с тонким батистом, воздушным муслином, тафтой-шанжан, огромными перьями, цветами из тюля и шелка, украшая ими фижмы, с которыми так трудно втискиваться в карету.

Что ни день росло число дам, желающих шить у Розы, и она договорилась с королевой, что будет приезжать в Версаль два раза в неделю. Приему, который там оказывали Розе, мог позавидовать любой посол. Приезжая в Трианон, она убеждалась, что цыганка и впрямь прочитала ее будущее: герцог Дюра подавал ей руку, а маленький паж-арапчонок спешил подхватить скромный шлейф модистки, чтобы она не замочила его травой в саду.

Фантазия Розы Бертен оказалась неисчерпаемой: что ни день у королевы были новое платье и прическа. В моду тогда вошли турнюры – и каких их только не было: «чувствительный», «с намеком», «курочка», «Жанно», «Калиостро» «цыпочка», «героизм любви»… А чепцы! Какие были чепцы! «Подавленные вздохи», «Разбитые цепи», «Выздоровление после родов» (имеется в виду – королевы), «Горькие жалобы», «Милая мамочка». А прически! В моду вошла прическа «Ну и ну!», увенчанная такими длинными перьями, что женщинам приходилось ехать в карете, встав на колени. Фрукты, птицы, цветы, воланы, причудливо переплетаясь, громоздились на женских головах. Модницы старались не отстать от королевы, и обходилось им это недешево.

А неумолимая Роза не уставала украшать шляпы гирляндами из овощей, корабликами и всем, что только попадалось под руку. Но главное, перьями. Они были повсюду. Перьев должно было быть как можно больше. Императрица Мария Терезия, вздыхая над пристрастьями дочери, назвала ее в письме «птичья головка».

Мария-Антуанетта обожала свою портниху и принимала ее всегда по-дружески, что вызывало вокруг зависть и ревность, но тщеславная Роза им только радовалась. Она царила, и этим было все сказано. Марии-Антуанетте пришлось лично просить у мадемуазель Бертен согласия на шитье туалетов для принцессы де Ламбаль: Розе эта дама не нравилась.

Вскоре Роза одевала уже чуть ли не всю Европу. Каждый сезон куклы, наряженные в ее последние творения, отправлялись в Россию, Португалию, Англию. Портниха шила приданое для португальской инфанты, одевала герцогиню Мальборо, испанских принцесс, княгиню Вюртембергскую, шведский королевский двор, савойский королевский двор и многих других. Кончилось тем, что графиня дю Барри, все еще очаровательная, до последнего сохранявшая верность мадемуазель Пажель, все-таки перешла к Розе.

Разумеется, наряды стоили больших денег, но, как это ни покажется странным, Роза не купалась в золоте. Большинство ее клиенток, в том числе и ее величество королева, не отличались аккуратностью в расчетах и частенько забывали платить. Все же Роза купила недурное именьице в Эпинэ, дом на улице Майль и перевезла свой магазин, ставший слишком тесным, на улицу Ришелье… Случилось это в апреле 1789 года.

Увы! 14 июля было не за горами, и вскоре знатные дамы заторопились за границу, позабыв оплатить последние счета. Роза Бертен осталась верна королеве и проявила немало мужества. Когда Марию-Антуанетту посадили в тюрьму, Роза продолжала ее одевать, но, конечно, ни о какой роскоши уже речи не шло. В последнем чепце, который модистка принесла королеве в марте 1793 года, Мария-Антуанетта поднимется на эшафот…

Роза Бертен сделала королевский жест и сожгла в камине все неоплаченные Марией-Антуанеттой счета, чтобы не присоединяться на суде к ее обвинителям. Ни один из королевских поставщиков ее примеру не последовал. После казни королевы Роза уехала.

Она вернулась в 1795 году, ее вычеркнули из списка эмигрантов, но денег у нее уже не было. Ей хотелось снова заняться шитьем, открыть магазин, но в моду вошла строгая античная простота, а вычурные выдумки мадемуазель Бертен устарели.

Она это поняла, не боролась с новой модой, уехала из Парижа, и обосновалась в своем именье в Эпине и оттуда вместе с племянниками и несколькими верными друзьями следила за взлетами и падениями империи. Она умерла 22 сентября 1813, когда королем моды стал Луи-Ипполит Леруа.

Лукреция Коньяти, или Империя

Алмаз без огранки…

Пятнадцатый век близился к концу. В Риме только и говорили, что о таинственной любовнице старого Паоло Тротто, которую богач ревниво прятал от любопытных глаз. Известно о ней совсем немного: зовут ее Лукреция Коньяти, она из Борго Нуово, где ее мать, Дианора, по-прежнему занимается ремеслом куртизанки. Отец – случайный любовник, грек по имени Парис. Дианора утверждала, что он был князем, но, скорее всего, она пленилась его прекрасным именем. В Борго Нуово никто никогда не видел Лукреции, так оберегали ее в ожидании богатого любителя юной невинности. Им стал Тротто, заплатив Дианоре немалую сумму. Он увез девочку к себе, и с тех пор она жила во дворце под охраной немых стражей, купленных на рынке рабов в Венеции.

Рим сгорал от любопытства, и неистовее других жаждал увидеть таинственную красавицу папа Александр VI. Даже став римским папой, Родриго Борджиа не перестал любить женщин, папский дворец был наводнен незаконнорожденными отпрысками, и таинственность подобного рода действовала ему на нервы. В конце концов, не в силах противиться своему любопытству, святой отец пригласил Паоло Тротто на ужин в узком кругу, желая выведать о его столь тщательно охраняемом сокровище как можно больше. Неужели эта Лукреция (имя ему нравилось, так он назвал собственную дочь) в самом деле такая красавица, как о ней говорят?

Зная папу, Тротто мог бы всячески преуменьшать красоту своей подопечной: после ужина в папском дворце можно было и домой не вернуться. Папе ничего не стоило избавиться от попечителя и послать своих стражей за красавицей. Но хитроумный старик избрал другую тактику. Тротто стал расхваливать свою находку: да, она хороша, очень хороша, горазда красивее, чем о ней говорят. А прячет он ее потому, что она еще не готова к роли, для которой он ее готовит. Она алмаз, но алмаз нужно огранить, отполировать, превратить в бриллиант, чтобы он сверкал римскими ночами. Пока девчонка неуклюжа, невоспитанна, груба и, конечно же, недостойна быть представленной такому утонченному ценителю, как его святейшество. Сейчас ее обучают танцам, пению, умению одеваться… и раздеваться. Еще несколько месяцев, и Тротто (он в этом поклялся) сам подведет красавицу к ступеням папского трона.

Тротто хотел выиграть время, и Александр охотно согласился. Несколько месяцев? Так и быть. Но не больше!

Господь так и распорядился. В скором времени старый Тротто умер в объятиях любовницы, и она вместе с деньгами, землями и дворцом перешла по наследству к его племяннику. Молодой Тротто вступил во владение наследством, стал господином Лукреции и ее рабом. Она была не просто красавицей, она была чудом красоты. Тонкие черты лица, большие синие глаза, золотые волосы, которые могли, как пелена, окутать до пят ее бело-розовое тело, достойное резца Праксителя[1]. И к тому же воспитана, как принцесса.

Джан-Паоло Тротто влюбился без памяти в Лукрецию, но у него не было умной предусмотрительности дяди, и он не смог удержаться от тщеславного удовольствия выставить напоказ свое счастье. Молодой Тротто устроил большое празднество в честь своего вступления в наследство и первым пригласил папу. Александр VI приехал, переодевшись знатным кавалером, привычный маскарад никого не ввел в заблуждение. И вот появилась Лукреция в платье из золотой парчи – сияющей оправе для белых плечей и груди. Ее волосы, схваченные обручем с драгоценными камнями, водопадом струились по спине. Когда она вошла, все замолчали. Миг восторженного созерцания – и у Лукреции появилось сто пятьдесят влюбленных поклонников.

Но один среди них сошел от любви с ума.

В ту же ночь Франческо Беккуто нанял банду головорезов, и они похитили красавицу, оставив молодого Тротто лежать на полу без сознания.

Лукреция о Тротто не печалилась. Беккуто был хорош собой, хотя на ее вкус несколько свиреп и прямолинеен. Однако она умела заставить себя слушаться и поставила условия: она будет ему верна, но не желает становиться вещью, выставленной для восхищения. И не хочет жить под его крышей. Она предпочитает иметь свой дом и принимать тех, кого захочет.

Беккуто согласился на все. Он был богат. Но пообещал, что, если узнает о неверности возлюбленной, смерть для нее неминуема. Через несколько дней Лукреция поселилась в небольшом дворце на берегу Тибра и принялась создавать для себя круг друзей.

Первыми в этот круг вошли папа и несколько его кардиналов, любителей светской жизни, затем поэты, среди которых был и Ариосто. Молодая женщина пользовалась в Риме необыкновенным успехом. Она даже удостоилась приглашения на свадьбу Лукреции Борджиа с герцогом Феррарским. Но на вершину славы вознесут ее писатели и поэты. После смерти Александра VI на престол вступил Юлий II. Он правил Римом железный рукой, но, любя красоту, поощрял поэзию и искусство. Во время его правления и было устроено большое поэтическое состязание в Капитолии.

Благодаря этому состязанию Лукреция Коньяти возвысилась и осталась на вершине славы навсегда: ее хорошенькую головку увенчали короной из золотых лавровых листьев и нарекли символическим именем «Империя», с которым девочка из маленького городка Борго Нуово войдет в историю и останется в ней навсегда. Ее триумф был по сердцу гордому Беккуто, который по-прежнему сохранял за собой привилегию обеспечивать роскошью улыбающуюся королеву. И этой своей привилегией он стал дорожить еще больше…

Пока Империю обожал весь Рим, Беккуто не видел в этом никаких обид, но все изменилось, когда она впервые полюбила всерьез. Ее избранником стал венецианец по имени Джакомо Стелла, молодой человек из древнего и богатого рода. Он приехал с берегов Адриатики для того, чтобы увидеть красавицу, познакомился с ней у князя Колонна и влюбился с первого взгляда. Не смогла скрыть ответных чувств к Джакомо и Империя.

На их счастье, Франческо Беккуто уехал на несколько дней из Рима, но как только вернулся, из сотни ревнивых уст услышал о своей беде. Впервые он обрушил яростный гнев на Империю, объявив, что она должна отказаться от молодого человека или он будет убит. Беккуто в этом поклялся.

Молодые люди не приняли угрозу всерьез. Империя понадеялась на свои чары и решила, что сможет справиться с Беккуто. И вот вечером, ожидая Джакомо, она услышала шум на улице и поняла, что там идет драка. Выглянув в окно, она увидела тени и сверкающие во тьме кинжалы. Ей стало страшно. Она послала на улицу лакеев. И вовремя: слуги принесли Джакомо в разорванной одежде с раной в груди, но не слишком опасной. Империя обливалась слезами: несчастье случилось по ее вине.

Она стала умолять Джакомо уехать немедленно. Сегодня все обошлось, но может случиться завтра, пусть он возвращается в Венецию.

– Я готов уехать, но не один, – заявил он. – Ты поедешь со мной. В Венеции мы обвенчаемся и будем мирно и счастливо любить друг друга.

Империя не поверила собственным ушам. Патриций женится на куртизанке? Джакомо прервал ее, она не смеет так себя называть, она царица Рима, через два дня они уезжают. Пусть приготовится.

Но увы! В день, когда они должны были выпорхнуть на свободу, к Империи прибежала, обливаясь слезами, служанка: привратник нашел у порога их дома мертвого Джакомо Стелла с множеством кинжальных ран.

Смертельная любовь

Возлюбленный, пожелавший жениться на Империи, лишился жизни, а ее жизнь стала кошмаром и мучением. Смерть знатного Стелла наделала немало шума в Риме, и местные жители обвинили в ней Империю. Ее даже арестовали, но скорее всего затем, чтобы утихомирить разбушевавшийся народ: в судебном процессе не было ни малейшего смысла. В тюрьме Империя находилась недолго. Велением папы Лукреция снова вернулась к себе во дворец. Но свобода ее мало порадовала. Если бы не дочь, рожденная от Паоло Тротто, которая воспитывалась в монастыре, она распрощалась бы с жизнью, но как оставить дочь без матери? Империя наглухо закрыла двери своего дворца и стала лечиться от горя постом и молитвой.

Лечение не затянулось надолго: пост и молитва не для красавиц. Прошло еще какое-то время, и в жизнь Империи вошел человек, который превратил эту жизнь в волшебную сказку: Агостино Киджи был банкиром и самым богатым человеком Италии. Человек знатный, уточенный и образованный, он едва разменял пятый десяток. Был он среднего роста, с густыми светлыми волосами и голубыми глазами, широко распахнутыми, как часто бывает у близоруких. Меценат, Киджи покровительствовал скульпторам и художникам.

Однажды вечером он из праздного любопытства позволил привести себя в гости к Империи и был покорен ее красотой. Восхищение не затуманило его трезвой головы. Лукреция показалось ему женщиной незаурядной, и он счел возможным заключить с ней своеобразный договор: она будет жить в роскоши, как императрица, и ни одна королева не сравнится с ней, а взамен она станет украшением празднеств своего покровителя и лучом света в его одинокой жизни вдовца.

– Я не прошу у вас любви и даже не прошу принадлежать мне. Сохраните одну иллюзию, иллюзию, что вы мне верны.

– А если случится, что я полюблю вас?

– Буду безмерно счастлив, но я вас к этому не принуждаю.

Договор устроил Империю, любовная дружба была лучшим лекарством для ее раненого сердца, которое еще не исцелилось. Со временем у нее родилась еще одна дочь, и она воистину царствовала в Вечном городе. Корабли Киджи бороздили моря и привозили Империи всевозможные сокровища. Для нее работали многочисленные художники. У божественной Империи можно было встретить Леонардо да Винчи, Микеланджело и Рафаэля, который обожал ее, так и не посмев никогда ей в этом признаться, зато запечатлел ее дивный облик на полотне.

В 1509 году банкир Киджи построил для Империи чудесную виллу, она существует до сих пор и называется «Вилла Фарнезина», по имени семейства, которое будет владеть ею позже. Банкир потратил на строительство столько золота, что пошел слух, будто он разорился и нужда караулит его у порога. Банкир без денег – печальное известие!

Однако очень скоро Киджи созвал гостей на новоселье, и роскошь устроенного празднества заставила всех замолчать.

Трудно забыть такой необыкновенный праздник! После великолепного угощения Киджи «ради благосклонности древних ларов, покровителей домашнего очага» бросил в воды Тибра золотое блюдо и попросил гостей последовать его примеру. Драгоценная посуда полетела в реку. Кто после такого расточительства посмел бы усомниться в богатстве Киджи? Никто и не посмел. Киджи при первых лучах солнца поцеловал ту, что подарила ему эту сумасшедшую идею. А слуги потихоньку вытащили сеть с драгоценной посудой, которая была заранее натянута в воде…

Случилось это 9 октября 1511 года, и тогда же померкло счастье Империи. Ее снова охватила страсть. На празднике она повстречала Анжело дель Буфало. Он тоже безумно любил ее, но и ревновал с каждым днем все отчаянней. Своим богатством он не мог соперничать с Киджи, и Империя стала слышать упреки в непомерной любви к роскоши, какую Анжело не мог ей дарить. Как-то вечером он попросил Империю надеть все свои драгоценности и, увидев это сверкающее богатство, пришел в неописуемую ярость…

Существовала и другая печаль: Анжело был женат. Его жена, Витория де Купи, сестра кардинала, тоже весьма красивая женщина, не терпела невнимания мужа. Она устраивала ему сцены и насмехалась, говоря, что он живет за счет Киджи, богатого любовника Империи.

Киджи между тем проявил немалую деликатность. Неизвестно только, была ли ее причиной нежность Киджи к Империи. Он уехал в Венецию, куда его призывали деловые соображения. Отъезд Киджи не успокоил Анжело, он требовал, чтобы Империя порвала с банкиром раз и навсегда. Впрочем, взамен он ничего ей не обещал. Трудно ладить с таким человеком… Новость о возвращении в Рим банкира вызвала взрыв еще более яростный, чем предыдущие: Анжело больно и недостойно оскорбил молодую женщину и убежал, хлопнув дверью.

Киджи вернулся и нашел Империю совершенно раздавленной, но впервые ее горестное состояние оставило его равнодушным. В Венеции он познакомился с юной Франческой Ардеосия, чья невинная грация очаровала его. Империя поняла: настало время сойти со сцены, где она царила столько лет.

Ничего не сказав Киджи, она оставила его новую виллу и переехала в свой маленький дворец на Корсо. И решила устроить праздник в честь своего отъезда. На изысканную вечеринку она пригласила только своих самых верных друзей, они никогда не были ее любовниками, но любили ее от всего сердца. Это были Кастильоне, Бембо, Наваджеро[2] и еще другие и, конечно же, Рафаэль.

Когда гости отужинали, Империя поднялась из-за стола и попросила всех посидеть еще: она приготовила сюрприз и вскоре пригласит их. И действительно, очень быстро появились черные слуги и проводили гостей в кабинет, обитый парчой, любимую комнату Империи. Она ждала их одетая в легкую тунику из муслина, не скрывающую ее красоту. Ни одна драгоценность не сверкала на ней, главным украшением была золотая пелена – волосы, которые она распустила. Она стояла, опираясь рукой на спинку софы, и острые глаза Рафаэля сразу заметили ее необыкновенную бледность. Следом за ним заметили ее и остальные и заторопились с вопросами. Империя мягко повела рукой и улыбнулась.

– Я хочу с вами попрощаться, друзья мои! С вами я провела свои самые счастливые минуты. Пройдет немного времени, и меня не станет. С ядом, который я приняла, не пошутишь, – и она показала рукой на столик, где стоял золотой кубок с несколькими каплями зеленоватой жидкости.

Крик ужаса вырвался у столпившихся вокруг нее мужчин. Империя покачнулась, теряя сознание, и Наваджеро подхватил ее. Поспешили предупредить Киджи. Он немедленно приехал и привез с собой врача. Что бы ни думала Империя, Киджи все еще любил ее. К сожалению, врач был не в силах помочь. Он не мог даже смягчить долгую и мучительную агонию, какой эта несчастная, принимая яд, не ждала.

Два долгих дня Киджи с отчаянием смотрел, как сгорает самая прекрасная женщина Рима. Он знал, что вместе с ней уйдет и лучшая часть его самого… Своими мучениями умирающая заслужила прощение церкви, ей не грозила яма для самоубийц: Юлий II прислал Империи перед самой смертью свое благословение. Она умерла 15 августа 1512 года. Рим задыхался от жары и болотных миазмов, и все же потрясенные горожане пришли хоронить Империю, словно она и в самом деле была их королевой. Огромная процессия сопровождала катафалк, усыпанный цветами, из церкви Сан Грегорио до вершины холма Целий, где до сих пор находится ее могила.

Мадемуазель Жорж, трагическая актриса времен Империи

Клитемнестра четырнадцати лет

Жорж Веймер, скромный директор театра в Амьене, никогда еще не попадал в такое безвыходное положение, какое случилось в декабрьский вечер 1799 года. Ценой долгих переговоров и тяжелых потерь для его не слишком обремененного деньгами кошелька он залучил к себе великую Рокур, прославленную трагическую актрису Французского Театра[3], на роль Дидоны в пьесе Помпиньяна. И вот парижанка приехала, но собирается немедленно уехать, громко хлопнув дверью. Причина? Молодая актриса, которая должна играть вместе с ней, находится в самом плачевном состоянии: у нее насморк, распух нос, она гнусавит, и ее появление на сцене вызовет лишь безудержный смех. Мыслимо ли это для трагедии?

– Делайте, что хотите, но мне нужна другая актриса, или я возвращаюсь в Париж!

Добряк Веймер робко предложил свою дочку Жозефину-Маргариту, девушку, вернее, даже девочку. Ей четырнадцать, но выглядит она старше и готовится стать актрисой. Роль она знает и, по его отцовскому мнению, неплохо с ней справляется. Отцовское мнение! Что оно значит для великой Рокур? К тому же она уже выступала в Амьене, и лучше не ворошить ее воспоминаний!

Несколько лет тому назад Рокур приехала в Амьен играть в этом же театре «Гофолию» и нашла совершенно неподходящим молодого актера, который исполнял роль Иоаса. Не желая скандала и угождая требовательной звезде, срочно отыскали другого – настоящего красавца. Когда его облачили в длинное одеяние левитов, в нем появились стать и значительность. Во втором действии Гофолия приезжает в храм, чтобы поговорить с таинственным отроком, и спрашивает его: «Как звать тебя?» К сожалению, простодушный юноша не читал пьесы Расина. В ответ он широко улыбнулся и очень вежливо ответил:

– Николя Браншу, мадам.

Зал задохнулся от хохота, а Рокур – от гнева. Сегодняшним вечером она не желала себе такого позора. Прошлого раза ей было достаточно. Директор со слезами на глазах умолял ее: Жозефина совершенно другое дело, с ней ничего подобного не случится! Все билеты проданы. Без замены не обойтись!

Рокур со вздохом смягчилась.

Полный зал был существенным доводом для актрисы. Она не молодела. Париж начал к ней охладевать. Иначе почему бы она отправилась выступать в Амьен? И она согласилась: «Что ж, давайте послушаем вашу девочку!»

Когда девочка вошла, актриса пришла в восторг: огромные черные глаза, лицо классической красоты, настоящая суровая римлянка! На вид ей легко было дать лет восемнадцать или даже двадцать. А какой голос! Теплый, звонкий! Стихи звучали замечательно! Дебютантка вышла на сцену и с успехом справилась со своей ролью. Представление закончилось овацией, и Рокур решила, что увезет девочку с собой.

– Театр у нее в крови, – объявила она. – Я займусь ее обучением и буду выплачивать ей пособие в тысячу двести франков до тех пор, пока она не встанет на ноги.

И Жозефина-Маргарита отправилась в Париж. Не одна, разумеется. За ней последовали добрая маменька с кормилицей, чтобы оберегать ее добродетель. Скажем сразу, они мало в чем преуспели. Едва переступив порог «Комеди Франсез», новенькая упала в объятия обольстительного Лафона, своего коллеги.

А пока растерянное и ошеломленное Парижем женское трио селится на улице Дофин в скромном пансионе под названием «Тионвиль». Пансион оказался настолько жалким, что очень скоро они переехали в другой, на улице Круа-де-Пети-Шан; он выглядел поприличнее и к тому же находился ближе к театру. Как раз в это время Жозефина и поступила в театр. До этого она только брала уроки у госпожи Рокур и ходила к ней домой, на Елисейские Поля, в тот самый особняк, где еще совсем недавно жила законодательница парижской моды Тереза Тальен. Путь неблизкий, но ни девочка, ни кормилица на свои ноги не жаловались.

Каждодневные путешествия открыли глаза начинающей актрисе на тысячи прекрасных вещей вокруг, и она поняла, в какой роскоши сможет жить, если прославится. Девочка из провинции понемногу училась держать себя в обществе и находить нужный тон с поклонниками. 28 ноября 1802 года ей было позволено дебютировать. Отныне она будет носить имя мадемуазель Жорж в честь любимого папочки, а роль, в которой она выступит, будет Клитемнестра в пьесе «Ифигения в Авлиде». Разумеется, эту роль она выбрала не сама.

Странная, конечно, была идея доверить трагическую роль взрослой женщины, матери нескольких детей, девочке четырнадцати лет, но облик юной Жорж позволял увидеть ее в таком образе. А вот публика, как только подняли занавес, очень рассердилась и стала выражать недовольство. Для этого у нее были свои причины: роль Клитемнестры всегда исполняла мадемуазель Дюшенуа, публика ее любила и не видела резона, почему надо ее отбирать у любимой артистки и отдавать дебютантке.

Была у публики и другая причина для недовольства: роль, которую всегда играл неподражаемый Лафон, на этот раз исполнял Тальма. Зал, несмотря на присутствие первого консула с супругой, бурлил и волновался. Когда мадемуазель Жорж вышла на сцену, зал сотрясли свистки и крики, словом, был устроен настоящий «кошачий концерт». Что же, новенькая в слезах сбежала? Ничего подобного!

Ее темные бархатные глаза остановились на бесновавшихся зрителях, и она начала произносить стихи своей роли. От ее полнозвучного голоса дрожь пробежала у тех, кто дал себе труд ее услышать. Бонапарт был в их числе. Сраженный голосом и обликом юной актрисы, он начал аплодировать ей, не жалея ладоней.

Столь мощная поддержка увлекла за собой часть зрителей, но другая их часть продолжала бушевать. В четвертом действии они так шумели, что мадемуазель Жорж пришлось трижды начинать свой монолог. На третий раз ей дали его закончить, а потом вознаградили единодушными аплодисментами. Дебютантка победила.

В этот вечер еще один член семейства Бонапартов отдал дань восхищения новой звезде: Люсьен Бонапарт послал актрисе несессер из позолоченного серебра и сто луидоров. Его щедрость не осталась без вознаграждения. Очень скоро мадемуазель Жорж переселилась в красивую квартиру на улице Сент-Оноре и зажила в ней с удобством и роскошью.