Герой как верволк

Лиллиан (Lillian) — сестра матери Эммитта. Лиллиан — вариант имени Лилиан, от лат. lilium («лилия») — чистый.

Том (Tom) — брат Эммитта («Машина поранила Тому ногу куском два-на-четыре»). Том, как правило, используется в качестве уменьшительного от имени Томас (Thomas), производного от гр. Фома («близнец»). Также евр. имя Том (תום) означает «простота, невинность».

Кёртен (Curtain) — «Когда мы пришли, был тут один малый, жил здесь. Приятный малый, немец. Звали его Кёртен — что-то вроде этого». По-английски Curtain значит «занавес», однако возможно, что Эммитт путает его с немецкой фамилией Кирхен (ныне нем. Kirchen значит «церкви», но первоначальная форма фамилии образована от Kirchherr — «священник»).

mtvietnam

«Герой как верволк»

Марк Арамини

«Герой как верволк» появился в 1975 году в «Новом усовершенствованном Солнце» и перепечатан в «Острове доктора Смерть и других рассказах и других рассказах».

Краткое содержание

Примерно в 2060 году, с разделением человечества на высший класс обладающих телепатией миролюбивых господ и класс звероподобных и хищных «невозвышенных» людей, Пол охотится на господ ради пропитания. Пол, одевшись, как один из господ, сидит на митинге в парке; лекцию он понять не может, однако вместо этого высматривает себе жертву. Он избирает толстяка и жемчужноглазую девушку, с которой у того сегодня свидание; она одета в ло́зы «цвета любви», и «золотой змей поддерживал её груди». Пол надеется приманить их, используя маскировку и колокольчик, но их прежде времени атакуют старик и его вооружённая ножом дочь. Госпожа заставляет девочку оступиться, используя своего управляемого с помощью телекинеза неживого змея, тогда как лозы развязываются и увядают, чтобы позволить женщине бежать. Пол ломает ей шею и спорит с другими «настоящими» людьми о том, кому достанется добытая этой ночью еда.

Он забирает умирающую женщину в башенку своего дома; она продолжает разговаривать, несмотря на сломанную шею. Он отрицает, что она мертва, и немного играется с ней. Госпожа совершает несколько покушений на его жизнь с помощью телекинеза, оживив его простыни, затем пытается бежать, подняв своё тело, и, наконец, умирает, однако Пола во время дискуссии поглощают мысли о девочке, и о том, как он, сожительствуя с ней, будет добывать для неё еду.

Семью старика и девочки (состоящую из двух человек) он находит неподалёку; они живут в автобусе. Обменявшись с Полом несколькими враждебными замечаниями, отец насыщает дискуссию упоминаниями многочисленных достоинств своей дочери (несмотря на то, что она не может говорить и является совершенно одичавшей). Он рассказывает о бедах своей семьи и наследственных проблемах, не позволивших им стать изменёнными и быть признанными в качестве господ, а также сообщает, как болезнь погубила бо́льшую часть поголовья домашней скотины, а господа уничтожили сельскохозяйственные земли (до этого Пол никогда не задумывался о том, что люди могут жить с земли). Он объясняет, почему пока не нашёл мужа для своей дочери Джейни, но, похоже, ему нравится идея, что её заберёт Пол. Тот так и делает, однако отец говорит ему, что примет её обратно, если Пол останется недоволен.

Позднее Джейни и Пол, замаскировавшись под господ, преследуют мальчика и разделяются, чтобы поймать его в воздушных шахтах. После того, как Пол ломает мальчишке шею, здание, где они находятся, обнаруживает их и задерживает. Начинается лекция об оптимальном развитии, однако Пол взламывает дверь. Джейни удаётся бежать, тогда как Полу это почти удаётся, но ментальные силы умирающего мальчишки заставляют стержень, державший дверь открытой, выскользнуть и зажать в двери ступню Пола. Пол говорит мальчику, что тот мёртв, и в тот же миг стержень падает на землю, а Пол призывает Джейни к действию; она отгрызает ему ступню, её слёзы смывают его кровь.

Время и место действия

Данный мир, с возвышенными до полуразумного состояния животными и человеческим видом, разделившимся на несколько ветвей, ушедших по разным эволюционным путям, а также исчезновением как твёрдой валюты, так и кредита, кажется мне тем же либо весьма похожим на тот, что мы видим в рассказе «Соня, Крейн Уэсслман и Китти» («Sonya, Crane Wessleman, and Kittee», 1970). На этот раз люди либо возвращаются к животному состоянию, когда их ресурсы уничтожены, либо же возвышаются, получая псионические способности, вроде металингвистического общения и психокинетических сил.

Почему потеряны пригодные сельскохозяйственные земли? Как выясняется из рассказа Эммитта Пенделтона, это произошло из-за бесчувственного отношения господ к «людям». Его семье, страдающей от генетических дефектов вроде диабета и проблем с душевным здоровьем, которые проявились в его дочери Джейн, было отказано в возможности «измениться». После повсеместной генетической модификации человечества, становится ясно, что прежняя пища больше не является необходимой. Сельскохозяйственные земли уничтожены машинами («Они забыли о нас, понимаешь?»), производство лекарств вроде инсулина прекращается, а домашний скот гибнет после начала «болезни». Терраформирование Луны определённо продолжается в ускоренном темпе, согласно следующим деталям, раскрытым в конце: «Мальчики и девочки, которых вы видите, посещают образцовую школу в Армстронге. Обратите внимание, что для маскировки черноты космоса над их воздушным куполом не используется никакого тонирования».

В первой сцене, открывающей рассказ, Пол замечает, что «луна уже взошла» в небе, а потому мы должны задаться вопросом, происходит ли действие рассказа на Земле или понимает ли Пол, что сейчас он может находиться на изменившейся Луне. И в том и в другом случае, на данный момент здесь имеются принадлежащие господам ракеты и лунные колонии. Здесь есть «каньоны, пролегавшие меж зданий»: это не похоже на описание обычной аллеи. Здесь есть полдень и солнце, которое попадает в башенку дома Пола через восемь окон. Однако Пол описывает, как бежал из дома-призрака господ, перевернув машину, которая проверяла, есть ли у него генетические отклонения, и выпрыгнув с шестого этажа здания, спасшись благодаря тому, что приземлился на дерево. Полагаю, на Луне шансы пережить прыжок из окна на шестом этаже будут выше, чем на Земле. Флора в парке включает ночные цветы и деревья, светящиеся голубоватым светом, который сами же вырабатывают.

Литературные отсылки

Рассказ начинается с эпиграфа из «Охотничьей песни Сионийской Стаи» из «Книги джунглей». В книге Киплинга Маугли к этому моменту должен покинуть стаю, тогда как в рассказе Вулфа Пол только что нашёл стаю, с которой может охотиться вместе.[9]

Разумеется, это стихотворение приводится после первой секции «Книги джунглей», в которой Маугли, воспитанный животными и живущий как один из них, встаёт перед фактом, что он — человек, а его стая состоит из волков. Он уходит из стаи после того, как Шер-Хан озвучивает своё неудовольствие: «Мне надоела эта глупость с человеком-волком».[10] Этот разговор о человеке-волке заставляет вспомнить о написании слова «верволк», о котором Вулф говорит: «Я обратился к первоначальному написанию, чтобы обратить внимание на значение слова: «человековолк». Мы бы скорее сказали «человек-волк», притом, что эти слова выражают совершенно разные идеи. (…) Человековолк, которого представляли себе англы и саксы, был человеком, внушающим такой же страх, как и волки, и по тем же причинам». Поэтому Пол-хищник выступает в качестве нашего персонажа-точки зрения.[11] Это рассказ о том, как он заполучает собственную семью-стаю и создаёт тактическую единицу в суровых условиях жизни хищника.

Высший и низший класс

По словам Эммитта Пенделтона, время действия рассказа — незадолго до 2060 года. Для обсуждения текста, возможно, будет полезным определиться, действительно ли высший класс, «чьё генетическое наследие было исправлено для познания и мира», отличается по происхождению от «людей» — Пола и его новообретённой семьи, хищников. Полисмен, совершающий обход, был возвышен из чего-то вроде собаки: «Полисмен кивал лохматой головой, улыбаясь, греясь в чувстве признания, одобрения тех, кто возвысил его из животного состояния. (…) Полисмен был слишком туп, слишком неразумен, чтобы внешний облик одурачил его так же, как и его господ». Имея таких псевдоразумных зверей, чтобы выполнять чёрную работу, господа могут сосредоточиться на книгах и абстрактных идеалах (Пенделтон рассказывает, как его отца ударили книгой из-за мольб о еде).

Разумеется, повествовательная точка зрения, которая склоняется к Полу в качестве «человека», создаёт соотносительные утверждения, вроде «Сам он жил там же, где его родила мать, высоко в доме, построенном, когда господами были люди». Очевидно, что господа тоже считают себя людьми, а Пола и его гено́м — просто дурным сном, который следует подавить и забыть. Пол утверждает, что они боятся сносить старые здания, опасаясь вернуть к осознанной памяти и к жизни прежние, вырожденческие времена.

Высказывания женщины со сломанной шеей порой немного таинственны: «не думала, что вы действительно существовали. (…) Я мертва, знаешь ли. (…) Мертва. (…) Никогда, никогда, никогда. Ещё год, и всё было бы в порядке. (…) Я думала, вы все исчезли… Все исчезли — давным-давно, как дурной сон». Когда она говорит «Странная эволюция. Человек стал пищей для людей», он выходит из себя — концепция и само слово «эволюция» чужды ему.

Чем питаются господа? Является ли малиновый порошок, что застывает, будучи извлечённым из коробочки в форме луны, исключительно наркотиком, который можно вдохнуть, без какой-либо питательной ценности? Очевидно, что господа считают себя людьми, а прежний гено́м чем-то, что лучше забыть.

Генетика и рассказ

Первостепенным вопросом в тексте становится то, что за генетический процесс предоставил «господам» эти псионические силы, а также позволяет им жить после того, как сломаны их шеи, и выживать, не имея для пропитания сельскохозяйственных культур или животных. Довольно интересно, что в конце рассказа появляется четырёхмерный портрет Хуго де Фриза, изображающий его развитие до смерти, а затем снова к возрождению в виде делящейся клетки. Работа де Фриза с ослинником Ламарка (Oenothera lamarckiana, он же примула вечерняя, Evening Primrose) немного отличалась от теории постепенной эволюции Дарвина в том, что постулировала быстрое изменение через мутацию. (Он также работал с гибридизацией растений и полиплоидией, которые, по моему мнению, абсолютно необходимы для сколь-нибудь существенного понимания «Книги Короткого Солнца» Вулфа.) Работа де Фриза в какой-то степени имеет дело с сальтацией (очень сильными изменениями от одного поколения к следующему), которую мы и видим в действии в рассказе, когда оба класса — и высший и низший — верят, что являются людьми, но отличаются друг от друга настолько, что относятся, по сути, к разным биологическим видам.[12]

Деревья также были модифицированы, чтобы излучать собственный свет: «аромат ночных цветов наполнял воздух парка, а деревья, растущие вдоль тропинок, светились голубоватым светом, который сами же и вырабатывали; в городе, за пределами последней живой изгороди, огромные здания, новые и старые, казались горами, подсвеченными изнутри».

Джоан Гордон в своей книге о Вулфе, похоже, приходит к заключению, что в этом рассказе люди смешали свою ДНК с ДНК пришельцев, хоть текстуальных доказательств, на мой взгляд, для этого недостаточно.[13] Мы бы могли сделать это заявление, если бы каким-то образом увязали этот рассказ с циклом, куда входят «Синяя мышь» («Blue Mouse», 1971), «Соня, Крейн Уэсслман и Китти» («Sonya, Crane Wessleman, and Kittee», 1970), а также «Силуэт» («Silhouette», 1973) с его странной планетой тёмной листвы, однако в самом рассказе немного указаний на связанную с пришельцами перестройку организма: человечество совершило технологический скачок примерно в то же время, когда были истощены и уничтожены ресурсы планеты (есть, впрочем, некоторые признаки того, что технологии менялись очень быстро).

Стилистические сопоставления

Этот рассказ показывает склонность Вулфа соединять несвязанные друг с другом события в одну сцену: когда Пол насмехается над умирающей госпожой, его мысли возвращаются к волнению, которое он испытывает от встречи с Джейни и её отцом, хоть это столкновение и отмечено враждебностью. Хвастаясь и дразня умирающую, он представляет себе семейную жизнь с Джейни. Когда после убийства мальчика Джейни и Пол оказываются в ловушке в шахте лифта, анализируется «оптимальное развитие»: привязанность к матери сменяется привязанностью к группе сверстников, завершаясь кульминацией в виде нахождения цели жизни. В качестве примера приводится врач, и в это же время Пол, подобно волку, бегущему из капкана, умоляет Джейни отгрызть ему ногу, поскольку сам он этого сделать не может, и она выступает в роли врача, ампутируя своими примитивными зубами поражённую часть. Её слёзы смывают кровь, и Фернандо Гувеа с Urth Mailing list отмечает сходство этой сцены с описанной в Евангелии от Луки 7:38. В той сцене грешница умащает ноги Теоантропа (воспользуемся терминологией Высокой христологии, хотя мы всё ещё находимся в синоптических Евангелиях),[14] и, несмотря на её многие грехи, она прощена, что подразумевается в стихах 47 и 48:

Прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.

Ей же сказал: прощаются тебе грехи.

Дело не в том, что Пол безгрешен, а в том, что это деяние индивида опустившегося и испорченного, добившегося этой великой любви, которая и делает их людьми. Потому Пол и Джейни способны на любовь, а господа больше похожи на фарисеев, что хотят забыть и гнушаться тех, кого считают «ниже себя» и «грешниками». Пол, несовершенный, способен заботиться о Джейни, со всей её дикостью и умственными проблемами, а она тоже способна любить его настолько, чтобы в случае надобности отгрызть ему ногу.[15]

Комментарии Вулфа

Я пытался заставить читателя задуматься об истинной природе любви между мужчиной и женщиной. Во-первых, девушка в «Герое как верволке» — умственно отсталая и не может говорить. А во-вторых, в конце она должна очень сильно искалечить мужчину, которого любит ради того, чтобы освободить его. Думаю, я пытался сказать, что, во-первых, не стоит думать, будто человек, которого любишь, обязательно должен быть похож на тебя для того, чтобы эта любовь была настоящей, и чтобы она работала. А во-вторых, что всем нам, если уж быть честными, приходится причинять людям боль ради их же блага. Нам приходится отрывать у них куски ради их же блага.

Из интервью Джеймсу Джордану на Всемирном конвенте фэнтези в 1992 г.

Имена

• Пенделтон означает «нависающее поселение», коль уж на то пошло.

• Я не смог найти сколь-нибудь значимого смысла в необычной фамилии Горо, за исключением сходства с французским термином для вервольфа, Loup-garou, или лу-гару, что по сути является избыточным выражением, поскольку garou, кажется, связан с немецким garoul — вервольф.

• Если Вулф в самом деле считал «любовь» своей основной темой в данном рассказе, то тогда Пол может быть отсылкой к довольно печально известной диатрибе св. Павла о любви/милосердии… она, быть может, всего надеется, всё переносит, но он забыл, что «в случае надобности любовь отгрызает ноги».[16]

Комментарий

Порой авторская симпатия является опасной штукой, и я, как художник, считаю, что это одна из тех историй, где персонаж, с точки зрения которого ведётся рассказ, создаёт ложное чувство авторского одобрения. Разумеется, название, «Герой как верволк», действительно предполагает, что Пол «героичен», но это не может быть предметом неквалифицированной оценки. Проблема с господами в том, что они не любят несовершенства и стремятся искоренить их полностью. Проблема с «людьми», разумеется, в том, что пытаясь выжить, они опустились до уровня зверей и растеряли знания. Что касается Вулфа, то низший класс хищников является более притягательной точкой зрения: заставить симпатизировать группе каннибалов, невежественных и звероподобных, возможно лишь в свете притеснения, которому они подвергались. Физическая беспомощность против умственной атрофии — здесь не может быть истинного одобрения кроме базовой способности выживать и, возможно, любить: «Даже плохой человек может любить своего ребёнка. Запомни это, потому что это правда». Быть может, господа забыли любовь? Могли бы они стать тем шагом в эволюции, который стоило совершить, учитывая, насколько их беспокоит исчерпание и разрушение ресурсов планеты, если бы они заботились о тех, кого сочли непригодными, вместо того, чтобы просто «забыть» о них?

Возможно, самое героическое в Поле — то, что он не отказывается от своих мечтаний, и воображает, как вернётся с едой для своей женщины. Любовь в этом рассказе — дика, а доброта советов отца жестока: девочка полюбит тебя, если дашь ей поиграться с пищей, прежде чем та умрёт. Чтобы позволить Полу бежать, она отгрызает его ногу. Вопрос в том, не отражает ли это деяние символическим образом то, что сотворили господа, чтобы избавиться от своей базовой смертности: отсекли ид, примитив, и то, что считали недостатками — велика ли разница между этими двумя деяниями?[17] Её слёзы смывают кровь с его ноги — это знак искреннего чувства привязанности, которое она испытывает к нему. Здесь каннибализм является способом выхода из безвыходной ситуации — потому как иного попросту нет.

Вопросы, оставшиеся без ответа

Получены ли псионические способности господ в результате скрещивания человеческой и чужеродной либо инопланетной ДНК, или же это продукт исключительно человеческий? Всё было бы в порядке через год — потому что господа улетают на своих ракетах на Луну и куда-то дальше? Действительно ли мы находимся на Луне? Если только видимость солнца не является «искусственной», мы, вероятно, всё ещё на Земле.

Являются ли эти новые люди предвестниками Зелёного Человека, будучи способны выживать без пахотных земель и сельхоз животных?

Я вполне уверен, что «опциональная модель развития» (optional development pattern), упоминаемая обучающим голосом на последней странице, является опечаткой, поскольку голос немедленно произносит «возможно, нам будет полезно рассмотреть, что подразумевается под „оптимальным развитием“» (it may be useful for us to review what is meant by ‘optimal development’). Опечатки случаются даже у Вулфа. В обоих случаях следовало использовать «оптимальное» (optimal).

Связь с другими работами

В первую очередь очевиден каннибализм (его можно встретить в «Песни преследования» {«Tracking Song», 1975}, «Путнике в пустынных землях» {«A Traveler in Desert Lands», 1999}, «Книге Нового Солнца»)… однако особенно очевидно возвышение животных до чего-то большего — здесь оно выходит на следующий уровень, когда уже люди поднимаются настолько, что им явно не нужно питаться обычной пищей, они иммунны к вирусным инфекциям вроде бородавок, они живут какое-то время пока верят, что живы, и где деньги — лишь смутные воспоминания: здесь псевдосоциалистические исследования в рассказах Вулфа 1970-х годов заходят чуть дальше в будущее. «Песнь преследования» может служить примером того, как животных возвысили ещё сильнее, до полной разумности, либо даже пошедшей по совершенно иному пути эволюции на колонизированном спутнике или планете (вскоре мы рассмотрим это), и данный рассказ тоже задаётся вопросом, что значит быть человеком. Выживание человечества в качестве хищника отразится много-много лет спустя в рассказе «Крысиный король» («King Rat», 2010), но тематически «Песнь преследования» и «Герой как верволк» кажутся связанными близким родством: они оба исследуют сверху донизу ту забытую звериную часть человеческой природы, и вопрошают, чего, в конечном счёте, достигнет человечество.

2014

Стихи

HUNTING-SONG OF THE SEEONEE PACK

As the dawn was breaking the Sambhur belled              Once, twice, and again! And a doe leaped up — and a doe leaped up From the pond in the wood where the wild deer sup. This I, scouting alone, beheld,              Once, twice, and again! As the dawn was breaking the Sambhur belled              Once, twice, and again! And a wolf stole back — and a wolf stole back To carry the word to the waiting Pack; And we sought and we found and we bayed on his track              Once, twice, and again! As the dawn was breaking the Wolf-pack yelled              Once, twice, and again! Feet in the jungle that leave no mark! Eyes that can see in the dark — the dark! Tongue — give tongue to it! Hark! O Hark!              Once, twice, and again!

ОХОТНИЧЬЯ ПЕСНЯ СИОНИЙСКОЙ СТАИ

Когда рассвело, Самбхур заревел И раз, и другой, и третий! И прыгнула лихо из ручья олениха, Где пил олень неприметно и тихо. Я, рыщущий рядом, видел всё это, И раз, и другой, и третий! Когда рассвело, Самбхур заревел И раз, и другой, и третий! И сквозь бурелом, волк сквозь бурелом Прокрался, чтоб стае поведать о том. И мы гнали оленя, забыв обо всём, И раз, и другой, и третий! Когда рассвело, вой в небо взлетел И раз, и другой, и третий! Ноги, сквозь джунгли несите нас! Тьму проницает наш волчий глаз! Слушай погони язык и глас И раз, и другой, и третий! Перевод Виктора Владимировича Лунина

THE KING’S TASK

After the sack of the City, when Rome was sunk to a name, In the years that the lights were darkened, or ever St. Wilfrid came, Low on the borders of Britain (the ancient poets sing) Between the Cliff and the Forest there ruled a Saxon King. Stubborn all were his people from cottar to overlord — Not to be cowed by the cudgel, scarce to be schooled by the sword; Quick to turn at their pleasure, cruel to cross in their mood, And set on paths of their choosing as the hogs of Andred’s Wood. Laws they made in the Witan — the laws of flaying and fine — Common, loppage and pannage, the theft and the track of kine — Statutes of tun and of market for the fish and the malt and the meal — The tax on the Bramber packhorse and the tax on the Hastings keel. Over the graves of the Druids and under the wreck of Rome, Rudely but surely they bedded the plinth of the days to come. Behind the feet of the Legions and before the Norseman’s ire Rudely but greatly begat they the framing of State and Shire. Rudely but deeply they laboured, and their labour stands till now, If we trace on our ancient headlands the twist of their eight-ox plough…. There came a king from Hamtun, by Bosenham he came, He filled Use with slaughter, and Lewes he gave to flame. He smote while they sat in the Witan — sudden he smote and sore, That his fleet was gathered at Selsea ere they mustered at Cymen’s Ore. Blithe went the Saxons to battle, by down and wood and mere, But thrice the acorns ripened ere the western mark was clear. Thrice was the beechmast gathered, and the Beltane fires burned Thrice, and the beeves were salted thrice ere the host returned. They drove that king from Hamtun, by Bosenham o’erthrown, Our of Rugnor to Wilton they made his land their own. Camps they builded at Gilling, at Basing and Alresford, But wrath abode in the Saxons from cottar to overlord. Wrath at the weary war-game, at the foe that snapped and ran, Wolf-wise feigning and flying, and wolf-wise snatching his man. Wrath for their spears unready, their levies new to the blade — Shame for the helpless sieges and the scornful ambuscade. At hearth and tavern and market, wherever the tale was told, Shame and wrath had the Saxons because of their boasts of old. And some would drink and deny it, and some would pray and atone; But the most part, after their anger, avouched that the sin was their own. Wherefore, girding together, up to the Witan they came, And as they had shouldered their bucklers so did they shoulder their blame; (For that was the wont of the Saxons, the ancient poets sing), And first they spoke in the Witan and then they spoke to the King: “Edward King of the Saxons, thou knowest from sire to son, “One is the King and his People — in gain and ungain one. “Count we the gain together. With doubtings and spread dismays “We have broken a foolish people — but after many days. “Count we the loss together. Warlocks hampered our arms. “We were tricked as by magic, we were turned as by charms. “We went down to the battle and the road was plain to keep, “But our angry eyes were holden, and we struck as they strike in sleep — “Men new shaken from slumber, sweating with eyes a-stare “Little blows uncertain, dealt on the useless air. “Also a vision betrayed us and a lying tale made bold, “That we looked to hold what we had not and to have what we did not hold: That a shield should give us shelter — that a sword should give us power — A shield snatched up at a venture and a hilt scarce handled an hour: “That being rich in the open, we should be strong in the close — “And the Gods would sell us a cunning for the day that we met our foes. “This was the work of wizards, but not with our foe they bide, “In our own camp we took them, and their names are Sloth and Pride. “Our pride was before the battle, our sloth ere we lifted spear: “But hid in the heart of the people, as the fever hides in the mere: “Waiting only the war-game, the heat of the strife to rise “As the ague fumes round Oxeney when the rotting reed-bed dries. “But now we are purged of that fever — cleansed by the letting of blood, “Something leaner of body — something keener of mood. “And the men new — freed from the levies return to the fields again, “Matching a hundred battles, cottar and lord and thane; “And they talk loud in the temples where the ancient war-gods are; “They thumb and mock and belittle the holy harness of war. “They jest at the sacred chariots, the robes and the gilded staff. “These things fill them with laughter, they lean on their spears and laugh. “The men grown old in the war-game, hither and thither they range — “And scorn and laughter together are sire and dam of change; “And change may be good or evil — but we know not what it will bring; “Therefore our King must teach us. That is thy task, O King!” 1902 Enlarged from “Traffics and Discoveries”

ЗАДАНИЕ КОРОЛЮ

В то время, когда от великого Рима осталось названье одно, И ещё не пришёл святой Уилфрид, и в душах было темно, На юге — так в древних сказаниях пелось, — где земель британских предел, Страной между Белой Скалой и Лесом саксонский король владел. Стойкими — от батрака и до лорда — были люди его страны: Им нипочём были вражьи дубины, меч и копьё не страшны; Были они своенравны, мятежны, их норов был непримирим, Они, словно вепри Андредских лесов, шли упрямо путём своим. Они на Совете творили закон, что был справедлив и суров: О штрафах и пенях, земле и лесах, о правах владельцев коров, О ёмкостях бочек, о рынках скота и о том, где пасти стада, О налогах на брамберских лошадей и на гастингские суда. На могилах друидов, у римских развалин тогда созидали они Грубо, но прочно основу того, что пришло в грядущие дни. После римского века — и до того, как норманн явился, жесток, — Грубо, но славно творили они грядущей Державы исток. Грубо, но верно трудились они, и труд их дошёл до нас: Мы видим следы их плугов запряжных на пашнях своих и сейчас… …Вторгся из Хэмтона некий король и осадил Босенхэм, В Юсе он устроил резню, а Льюс был сожжён совсем; Он ударил, пока их Совет заседал, — ударил, жесток и скор, И флот его в Селси был собран уже — а они только шли к Сайменс-Ор. Шагала беспечно сквозь топи и лес на битву саксонская рать, Но жёлуди трижды созрели, пока чужаков сумели изгнать. Трижды рубили буковый лес, возжигался майский костёр, И солились трижды туши коров, пока не закончился спор. Захватчик из Хэмтона изгнан был, в Босенхэме разгромлен он, И даже прежних своих земель до Уилтона был лишён. Форты Джиллинг, и Бэйсинг, и Элресфорд в тех землях возведены; Но саксы — от лорда и до батрака — были разъярены. Им досаждали игры с врагом, что цапнет — и был таков, И волчьи уловки его, и прыть, и хватка волчьих зубов. Было стыдно за то, что их копья слабы и что воины — тоже слабы, За неуклюжесть засад и осад, бестолковость своей борьбы. На рынках, в тавернах, у очага, где бы речь ни зашла про войну — Они стыдились былой похвальбы, понимая свою вину. И, напившись, одни отрицали всё, а другие смиряли порыв; Но, однако, свой грех признавали все, после гнева слегка поостыв. Потому пришли они на Совет и вину принесли свою, И так же сомкнули свои грехи, как щиты смыкали в бою (И это — так в древних сказаниях пелось — обычай саксов во всём). Сначала в Совете держали речь, говорили затем с королём: «Эдуард, король саксов, ведаешь ты, и ведал доселе твой род: Едины в убытках и в барышах король и его народ. Сочтём же доходы. Смогли превозмочь мы в битве безумца-врага, Но было смятение в нас велико, война была слишком долга. Сочтём же убытки. Мешали нам чародеи к победе прийти; Нас с толку сбивала, наверно, волшба, нас чары сбивали с пути. Мы шли на битву дорогой прямой по давно нам известной стране, Но кто-то зрение нам затемнил, и мы бились, словно во сне, — Вздымали, с трудом продирая глаза, тяжесть своих мечей, И наши удары сыпались зря — мимо цели своей. То, что мы видели, — было обман; нас храбрыми делала ложь О том, что надо держать при себе то, что никак не возьмёшь, О том, что меч нам силу даёт, а щит защищает нас — Пускай они, поднятые с земли, в руках твоих только час; О том, что сильный в открытом бою — будет и в ближнем герой, О том, что уменье нам боги дадут, когда мы выйдем на бой. То было по воле злых колдунов — но совсем не вражья вина; Наши врождённые Леность и Спесь — вот тех колдунов имена. Спесь наша прежде боёв родилась, прежде зова «к оружию!» — лень: Они, словно хвори, скрывались в сердцах — и явились в назначенный день, Ожидавшие только военных забав, пыла военной поры, — Так испаренья Окснийских болот ширятся от жары. Но теперь, когда нам пустили кровь, лихорадка у нас прошла, И стал отныне сильнее наш дух, хоть и стали слабее тела. И воины, сотню битв проведя, выжив в сотне атак, Домой возвратились, к своим полям, — и тан, и лорд, и батрак; И в храмах древних богов войны кричат они громче всех, И с насмешкой, с презреньем болтают они про войны священный доспех, И повозки священные им смешны, и одежды, и жезл золотой: Опершись о копья, смеются они, храм оскорбляя святой. Они повзрослели средь ратных забав, не дадут себе рот зажимать, А насмешка их и презрение их — переменам отец и мать. Но дурных или добрых ждать перемен, как изменится наше житьё — Нас этому должен король научить. Король, вот заданье твоё!» Перевод Сергея Яковлевича Шоргина

Acknowledgements

Рассказ «Герой как верволк» и Послесловие автора. Перевод сделан по изданию: сборник «The Very Best of Gene Wolfe», PS Publishing, Hornsea, 2009.

Марк Арамини, «Герой как верволк». Перевод сделан по изданию: Marc Aramini, «The Hero as Werwolf» в сборнике «Between Light and Shadow: An Exploration of the Fiction of Gene Wolfe, 1951–1986», Castalia House, Kouvola, Finland, 2015.

Раннюю версию статьи можно найти здесь: http://lists.urth.net/pipermail/urth-urth.net/2014-May/054778.html

Комментарий Фернандо Гувеа:

http://lists.urth.net/pipermail/urth-urth.net/2014-May/025538.html

Ответ Марка:

http://lists.urth.net/pipermail/urth-urth.net/2014-May/025539.html

Комментарий Мо Холкара:

http://lists.urth.net/pipermail/urth-urth.net/2009-September/009988.html

Редьярд Киплинг, «Охотничья песня Сионийской стаи», перевод Виктора Владимировича Лунина. Приводится по ознакомительному фрагменту из электронной книги «Стихотворения из «Книги джунглей» (в переводе В. В. Лунина)». Издательство «Проспект», 2014.

Оригинал приводится по версии Проекта Гутенберг: Rudyard Kipling, «Hunting-Song of the Seeonee Pack»:

http://www.gutenberg.org/files/35997/35997-h/35997-h.htm#song1

Редьярд Киплинг, «Задание королю», перевод Сергея Яковлевича Шоргина. Приводится по версии с сайта переводчика:

http://www.ipiran.ru/~shorgin/kipling.htm

Оригинал приводится по версии Сообщества Киплинга: Rudyard Kipling, «The King’s Task»:

http://www.kiplingsociety.co.uk/poems_kingstask.htm

Цитата Роберта Фрейзера «Ловкость рук Вулфа». Перевод сделан по изданию: Robert Frazier, «The Legerdemain of the Wolfe» в сборнике «Shadows of the New Sun: Wolfe on Writing / Writers on Wolfe», Liverpool University Press, Liverpool, 2007.

Цитата о ламаркизме приводится по изданию: Gene Wolfe, «Sun of Helioscope» в сборнике «Castle of Days», Tom Doherty, NY, 1992.

Цитата Джоан Гордон приводится по изданию: Joan Gordon, «Gene Wolfe», Rockville, Wildside Press, 2006.

Иллюстрация на обложке: «Вервольф, или Каннибал» (1509 г.), Лукас Кранах Старший (1472–1553). Из коллекции музея Метрополитен:

«The Werewolf or the Cannibal», Lucas Cranach the Elder https://www.metmuseum.org/art/collection/search/383718