Помоги проекту - поделись книгой:
Десятью годами позже, когда Пашков был выслан из страны и религиозные преследования достигли своего пика, англичанка Джесси Пенн-Льюис, которая позже стала известным автором, а также постоянным проповедником в Кесвике, провела двадцать восемь собраний в течение января 1897 г., когда была в С.-Петербурге. Хрупкая и болезненная, молодая Пенн-Льюис сопротивлялась, когда одна русская женщина в Лондоне пригласила ее в Россию. Только после настойчивой молитвы, закончившейся «сделкой с Богом», она согласилась. Хотя в ту зиму Джесси серьезно заболела, едва избежав смерти, она никогда не жалела, что последовала Божьему призыву. Фактически Пенн-Льюис приписывала свое исцеление молитвам четырех неназванных пашковок, которые «провели десять дней и ночей на коленях с открытой Библией, простирая свои руки к Богу». Отказавшись от сна, эти четыре женщины оставались рядом с ней, пока она не вернулась к жизни. Пенн-Льюис позднее отметила: «Я часто удивлялась, в какой другой стране я нашла бы то, что они сделали для меня»[265]. То, что эта поездка оказала глубокое воздействие на Пенн-Льюис, стало очевидным в ее положении вице-президента Миссионерского центра и Центра конференций Русского миссионерского общества «Славянка» в Англии. Это был последний дом Елизаветы Чертковой, одной из хозяек Пенн-Льюис двадцать пять лет назад[266].
Некоторые собрания Пенн-Льюис проходили в церкви конгрегационалистов, другие – в переполненных залах княгини Ливен, третьи – в предместьях, «в местах, где окна были плотно занавешены, чтобы ни один луч света не проник наружу», – из-за боязни арестов. Пенн-Льюис подчеркивала то, что считала центральной истиной Евангелия: «Я распят со Христом, чтобы Христос жил, и двигался, и трудился во мне». Она была убеждена, что «ключ к полноте Духа Святого лежит в знании Креста, и Бог может наполнить нас только в такой мере, в какой мы пусты». Подчеркивая необходимость нового творения, она объявляла важность распятия верующих со Христом, чтобы позволить Христу жить в них. Это новое учение, тем более радикальное, что православные подчеркивали стремление к совершенству и добрым делам, встречали с открытым сердцем. Пенн-Льюис рассказывала, как один молодой князь прислал ей букет цветов с посланием: «Если бы я только знал это раньше, я бы никогда не вернулся в мир… В Евангелии содержится больше, чем мы знали»[267].
Длительное влияние
Приезды Мюллера, Бедекера, Штокмайера, Пенн-Льюис и других оказали глубокое влияние на жизнь и учение верующих энтузиастов. Софья Ливен пишет, что иностранные гости показали новоуверовавшим «необходимость не только спасения, но и освящения»; возможно, это было результатом Кесвикского учения, в котором Штокмайер, Бедекер и Пенн-Льюис принимали участие[268].
Мюллер и Бедекер были крещены как верующие, хотя они рассматривали крещение как личное решение, которое не должно разделять христиан. О Мюллере сообщали, что он крестил Пашкова, княгиню Наталью Ливен и ee гувернантку Классовскую. Тот факт, что они не платили никому за христианское служение, но зато учили каждого человека доверяться Богу, Который восполняет все нужды, тоже было следствием влиянию Мюллера[269]. По словам тифлисского баптистского руководителя Василия Павлова, это предостережение пришло также от ливерпульского юриста Реджинальда Радклиффа на съезде сектантов 1884 г. На втором собрании этого съезда Радклифф предостерег, чтобы русские верующие «не впали в ту ошибку, в которую впали германские и английские христиане, отпуская содержание проповедникам-старейшинам, и предлагал, чтобы они трудились своими руками»[270].
Вечеря Господня
Как указал польский баптист-эмигрант Вальдемар Гютше, очень возможно, что именно благодаря учению Мюллера верующие начали собираться каждое воскресенье для причастия[271]. Во всяком случае, к 1884 г. оно играло достаточно важную роль, чтобы вызвать значительное напряжение на собрании вместе с другими конфессиями, и ко времени приезда Пенн-Льюис причастие было по утрам в воскресенье во дворце Ливен. На Пенн-Льюис произвело впечатление, что «княгиня и ее кучер сидели вместе, пили из чаши Господней и преломляли хлеб, который говорит о Его ломимом теле»[272].
Молитвенные собрания
Хотя обычно пашковские собрания включали молитву, очевидно, что временами Пашков и его последователи встречались специально, чтобы воззвать к Господу. Во время русско-турецкой войны 1877-78 гг. молитва о том, чтобы избежать дальнейшего кровопролития, сыграла важную роль в духовном росте новоуверовавших. По словам Ивана Каргеля, молитвенные собрания часто длились часами. Как указывалось выше, княгиня Гагарина и доктор Бедекер собирали верующих в ее доме для молитвы, когда Корф предстал перед властями, желающими остановить его евангелизационную активность. В 1884 г. на собрании верующих, когда споры о крещении произвели скорее разделение, чем единство, немедленным ответом было – молиться. Один английский знакомый Пашкова, похоже, это был Бедекер, быстро призвал присутствующих к действию: «Братья, на колени!». Как вспоминал Корф, «мы все преклонили колени, и горячие молитвы вознеслись к трону Господа. Это были молитвы покорности и смирения, когда мы признавали, что не были во Христе и угашали Духа Святого». На более позднем собрании в доме Корфа, когда шло обсуждение практических предложений для продвижения Царствия Божьего, первым предложением была молитва: «Брат А. Либих [из Одессы] предложил заключить молитвенный союз и совместно молиться раз в неделю»[273].
Детское служение
Служение лорда Редстока сосредоточивалось на взрослых, а служение детям стало важной составной частью движения, развившегося уже при Пашкове и его последователях. Возможно, так получилось потому, что у некоторых пашковских руководителей были дети. В 1878 г., когда Пашков принял на себя руководство движением, у полковника и его жены было четверо детей в возрасте от 7 до 14 лет. У княгини Ливен и ее мужа, князя Павла, было в это время трое детей в возрасте 6, 3 и 1 года, и в течение трех лет у них родились еще двое. Только княгиня Вера Гагарина, сестра Ливен, умерла бездетной.
С самого начала дети включались в собрания в доме Пашкова. Православный семинарист В. Попов заявлял в своей статье 1880 г., что «в числе слушателей г. Пашкова бывают и дети, приводимые их родителями, а также воспитанницы какого-то приюта». Это особенно занимало Попова, который заявлял: «Разумеется, добра нечего ожидать от этих будущих членов общества, воспитанных под влиянием таких разнузданных религиозно-нравственных понятий, какие им проповедует г. Пашков»[274]. Обер-прокурор Победоносцев заполнил официальную жалобу в 1884 г., что пашковцы «приводили детей на свои чтения из каких-то приютов, что было воспрещено в 1880 г. градоначальником Зуровым»[275]. По мере того как движение распространялось в провинции, пашковская активность все больше сосредоточивалась на детях и школах, как сообщил об этом Святейший Синод[276]. Бывший преступник Петр Смирнов, сосланный на Сахалин за убийство двенадцатилетнего мальчика, жаловался на недостаток возможностей служить Господу, как он хотел бы, однако нашел время заботиться о детях другого ссыльного. В письме Пашкову он писал: «Так как народ сейчас занят уборкой урожая, у меня меньше возможностей читать им Слово Божье и участвовать в труде моего Господа, однако я могу общаться с их детьми, которые прибегают ко мне домой»[277].
В столице, несмотря на возрастающие ограничения на общественное служение, детское служение становилось все более систематичным, особенно во дворце Ливен. Возможно, из-за своего частного характера оно было меньше подвержено полицейскому досмотру. Госпожа Классовская, гувернантка в доме Ливен, вела воскресную школу для детей в доме, включая и детей прислуги. Всего 50 детей посещали эту школу, считая пятерых детей Ливен, семерых детей одной из служанок, шестерых детей другой, пятерых – третьей и других. Эта маленькая воскресная школа быстро росла и скоро разделилась по возрастным группам. Княгиня Александра Ливен проводила уроки для маленьких мальчиков на лестнице, где дети сидели рядами на ступеньках. В ее классе был маленький беленький мальчик по имени Коля. Он вырос в великого проповедника Николая Ивановича Пейсти[278]. Младшая дочь Ливен – княжна Софья – к 1890 г. сама вела класс еще более младших детей, ей тогда было 9 лет. Ее мать, Наталья Ливен, особенно интересовалась духовным развитием своих детей. Когда ее дочери Софье было тринадцать лет и она уже четвертый год учила младших детей, мать спросила ее: «Имеешь ли ты Духа Святого?»[279]. Это стало поворотным моментом в духовной жизни юной Софьи.
Детские и молодежные служения продолжали играть важную роль, по мере того как дети росли. Представительница американской христианской Ассоциации молодых женщин, которая посетила С.-Петербург, предложила, чтобы именно они начали в России работу, подобную американским группам девушек. Три сестры Ливен вместе с более старшей баронессой Юлией Александровной Засс вскоре начали воскресными вечерами по очереди руководить группой под покровительством ассоциации. Позже эти собрания для молодых женщин продолжались, чередуясь, – либо во дворце Ливен на Большой Морской, либо у Чертковой на Васильевском острове, в зале для собраний. Иногда даже знатная и теперь уже пожилая Елизавета Ивановна Черткова сама обращалась со Словом к молодым женщинам. В то же время под руководством Фетлера в начале 1900-х гг. процветала воскресная школа для младших детей[280].
Жизнь служения
Евангелизм и ученичество играли главную роль в деятельности пашковцев, но последователи Пашкова не ограничивались устной пропагандой своей веры. Побуждаемые любовью Христа и данной им любовью к соотечественникам, они служили тем, кто не присоединялся к ним и даже не считал себя последователем Христа. Хотя в основании такой деятельности всегда лежало желание познакомить других со Христом, пашковцы являли собой искреннюю заботу о благосостоянии других людей не из чувства долга, затронутой совести или желания воздействовать на несчастных, чтобы приобрести обращенных. Три главных области их деятельности можно подвести под эту категорию, включая многочисленные служения сострадания, огромное литературное служение и усилия по созданию единства во Христе.
Являя Христову любовь
Как уже отмечалось, вместе с изменением жизни Пашкова произошло изменение и в его взглядах на социальное устройство. Ни он, ни его последователи больше не хотели вести прежний образ жизни высшего класса, изолированного от менее удачливых. Дешевые столовые для бедных, приюты для бездомных, сирот и стариков, больницы и школы были естественным ответом на их поклонение Христу, также как пожертвования нуждающимся и вмешательство в дела невинно осужденных. В то время как «хождение в народ» нигилистов, со всеми их добрыми намерениями, провалилось, усилия пашковцев с подобными же целями имели значительный успех.
Дешевая еда
Одной из самых известных социальных организаций пашковцев была дешевая столовая для студентов и других бедных людей в доме, принадлежащем Пашкову на Выборгской стороне города, в которой кормились ежедневно до тысячи человек, причем, по отзывам, «продуктами лучшего качества, какие только может нам дать северная столица»[281]. Этот ресторан очень любили студенты, которые оценили хорошую пищу, невысокие цены и дружелюбных пашковцев – официантов и официанток. Стены ресторана были покрыты библейскими стихами. Княжна Софья Ливен вспоминала, как мать брала ее туда, когда она была еще ребенком: «Наша мать изредка брала меня с сестрами на Выборгскую, и нам тоже представляло большое удовольствие выпить там чашку кофе с горячими пирожками. Все это казалось гораздо вкуснее того, что мы ели дома»[282]. Княжна Софья годами позже встретила пожилого русского верующего в Париже, который вспоминал, как он, бедный студент с революционными взглядами, еще не верующий в Христа, любил посещать эту столовую, чтобы купить суп за три копейки. Пашковцы надеялись этим учреждением отвести студентов, склонных присоединиться к революционерам, от их опасных взглядов, позволяя им испытать любовь и дружелюбие внутри общества, наполненного горечью и злобой.
Хотя целью этого питательного центра было не проповедовать, а кормить бедных, столовая вскоре испытала нападки со стороны местных властей. Обер-прокурор Победоносцев писал министру внутренних дел в 1882 г., что «г. Пашковым открыта здесь и содержится на счет его даровая для бедных столовая, в которую допускаются с условием слушать проповеди и учение Пашкова и Бобринского»[283], а в 1912 г. православный противосектантский доклад объяснял: «Для поддержания сектантской пропаганды в столице нашей Пашков устроил дешевую столовую. В ней полунищих посетителей кормили дешевыми обедами, кормили и прямо даром, если они обнаруживали склонность к переходу в сектантство»[284]. Стед не согласен, что столовая была даровой, указывая, что она была свободной, т. е. открытой для всех, но не без стоимости[285]. Княжна Софья, допуская, что столовая была «центром евангельской работы» для Пашкова и Корфа, указывала, что пашковцы свидетельствовали прежде всего своим дружелюбием и заботливостью, сочетавшимися с библейскими стихами на стенах. Однако библейские стихи со стен пришлось удалить, и позднее это учреждение было закрыто, а один из поваров выставлен из Петербурга за то, что дал Новый Завет полицейскому на улице. Однако, несмотря на запреты евангельской проповеди, другой пашковец открыл три других кухни, где давали суп (1880-е гг.), кормя 1800 человек за несколько копеек с каждого[286].
Швейные кружки
Посещая бедных людей и евангелизируя их, пашковцы осознали социальную несправедливость, препятствующую столь многим зарабатывать себе на жизнь, и развили систему, обеспечивая бедных женщин источником дохода. В 1882 г., хотя общественная проповедь была запрещена, пашковки начали приглашать бедных женщин встречаться раз или два в неделю вечером, чтобы шить и делать разную ручную работу. Город был разделен на пять районов: один вела жена Корфа, другой – жена Пашкова, третий – Черткова и еще два – княгиня Гагарина. Временами барон Корф читал вслух работающим на собрании у своей жены и свидетельствовал им об Искупителе.
Шитье и ручная работа, исполняемые на этих вечерах, составляли, однако, малую часть всего предприятия. Большинство изделий заканчивалось дома. Женщины забирали приготовленный материал и в то же время возвращали работу, которую они закончили на прошлой неделе, немедленно получая плату за нее. Пашковские женщины организовывали специальные программы для участниц кружков, особенно на Пасху и Рождество, где женщин и детей кормили и знакомили со Словом Божьим. Светские дамы отвечали также за регулярные посещения на дому женщин из их группы[287].
Когда законченное шитье и ручную работу нужно было продавать, каждый год устраивали во дворце княгини Ливен, в ее малахитовом зале, базар. Покупатели были изо всех слоев общества – великосветские друзья и знакомые, а также совершенно незнакомые люди. Через несколько лет, однако, эти ежегодные базары закрылись, так как каждый раз маленькие кусочки малахита – размером с брошь или другие украшения – исчезали с коринфских колонн. Чтобы защитить прекрасные малахитовые колонны, а также не подвергать петербургскую публику лишнему искушению, были найдены другие возможности для распределения ручных женских работ.
С этой целью маленький магазин стал фондом, где складывались швейные изделия и ручные работы женщин. Для детей и взрослых здесь были простые одежды и белье, и склад скоро стал известен среди зажиточных женщин, которые покупали здесь товары на Рождество для благотворительных целей. Две пашковские продавщицы стали миссионерами в своем магазине, время от времени спрашивая своих богатых посетителей, принадлежат ли они тоже Спасителю. Хотя не всем нравились эти прямые вопросы, некоторые из посетителей бывали тронуты оказанной заботой об их душах и ценили свидетельства этих продавцов. Некоторые даже специально приходили в магазин, чтобы получить слова утешения и наставления[288].
Доктор Карл Мейер, основатель и главный врач санкт-петербургской Евангелической больницы на Петербургской стороне, следил за финансовыми делами, связанными с этими швейными кружками, к удивлению женщин-аристократок, которые не понимали, как такой занятый и важный человек находил время помогать им в трудах[289]. Он был близким другом Корфа и его жены, которые проводили с ним много времени. Он также проповедовал в различных пашковских собраниях, где люди его любили и уважали. Княгиня Гагарина впоследствии вспоминала свое удивление терпением доктора. Женщины высшего света, с которыми он работал, по словам Софьи Ливен, не были средними благочестивыми женщинами:
«Они отличались ярко выраженной индивидуальностью и, как все новообращенные, большой горячностью, что часто делало заседания комитета очень бурными. Однако они всегда кончались полным согласием и благодарной молитвой Господу. Д-р Мейер говорил, что эти заседания были чрезвычайно интересны, и считал их одними из лучших часов своей жизни»[290].
Усилия доктора Мейера имели последствия, выходящие далеко за пределы времени существования швейных кружков. В 1901 г. его дочь Евгения, в то время добровольно работавшая с сиротами на дальневосточном острове Сахалин вошла в близкий контакт с каторжниками и сосланными на остров на всю жизнь. Однажды после отбывания срока люди были оставлены безо всяких средств к существованию и вскоре потеряли всякую надежду. Следуя модели, которую ее отец использовал годами раньше, находясь за 6000 верст от нее, Евгения организовала «Дом труда» для сосланных поселенцев, где портные, сапожники, плотники, переплетчики и мастера по коврам могли использовать свое ремесло.
Сто мужчин и двадцать женщин принимали участие в этой добровольной программе, которая включала в себя такой отдых, как беседы по Евангелию и библейские истории в воскресный вечер. Их продукция продавалась по всему Дальнему Востоку. Евгения Мейер позднее писала о своем призыве к такому труду: «Я вскоре поняла, что Господь, посылая меня на остров, добавил к этому уникальному призыву необходимый дар любви к этим в высшей степени обездоленным людям, из которых 25000 мужчин и женщин были изолированы на Сахалине, как куча жалкого человеческого мусора! Он дал мне также дар организации и необходимой власти»[291]. Дар организации был, похоже, результатом участия в труде и наблюдений в С.-Петербурге.
Школы и детские дома
Власти неотрывно наблюдали еще за одним видом пашковского служения – это организация школ, мастерских и домов для бедных детей, в которых ученики узнавали о Боге, а также и о ремеслах, и об академических предметах. Православный протоиерей Ф. Н. Орнатский считал это «самыми опасными средствами», используемыми пашковцами, – воспитание в сектантском духе малых детей в пашковских приютах и мастерских, где дети отучаются от православного обряда молиться пред образом, начинать и оканчивать день и всякое дело молитвою, просить Бога перед обедом и благодарить Его после, отучаются и от общения со священником, и от его благословения. Подобная мастерская существует и ныне в Петербурге, в доме Пашкова на углу Сампсониевского пр. и Ломанова пер. на Выборгской стороне, и надо удивляться, как позволяют православные родители ходить туда работать несовершеннолетним детям»[292].
В январе 1883 г. градоначальник П. А. Грессер попытался закрыть школу, обвиняя Пашкова, что тот не содержит собственность в подобающем порядке. Пашкова, однако, было непросто запугать. Он писал: «В ответ на письмо Ваше от 29-го сего января имею честь известить Вас, что я никогда не имел в мысли уклоняться от исполнения требований Полиции относительно содержания в исправности части Ломанского переулка, прилегающей к дому моему на Выборгской, но только приказал заведывающему домом указать на то, что вследствие свалки снега, устроенной у соседа моего, навалены были вдоль сада моего груды снега, которые просил обязать соседа моего, г-на Шиманского, убрать»[293]. Пашков уверял Грессера, что он намерен нести полную ответственность за состояние своей собственности.
Школы открывались также и в поместьях пашковцев; аристократки открывали частные школы и сами учили крестьян читать. Пашков поддерживал школу в своем имении Матчерка в Моршанском уезде Тамбовской губернии, в которой учительница Быкова собирала своих учеников по воскресеньям, разучивая с ними гимны из двух пашковских сборников – «Любимые стихи» и «Радостные песни Сиона»[294]. Директор школы в Тамбовском имении была, по сведениям, смещена со своей должности по приказу правительства[295]. Вениамин, епископ Оренбургский, нападал на две школы, поддерживаемые Пашковым в Оренбургской губернии, около медных рудников Пашкова, 7 февраля 1884 г., заявляя, что учитель, не почитая православных праздников, раздавал протестантские брошюры ученикам и в публичной библиотеке[296].
Приют для бездомных женщин
Другим учреждением, основанным Пашковым в одном из своих домов, был приют для бедных женщин. Этот приют, расположенный на Выборгской стороне, имел частные комнаты, сдаваемые за восемь рублей в месяц, а также комнаты для совместного проживания за три рубля. Используя всякую возможность дискредитировать Пашкова и его последователей, в санкт-петербургской газете «Новости», № 52, его оппоненты поместили статью о самоубийстве молодой женщины, жившей в данном приюте, указывая при этом на вину Пашкова и его последователей. Пашков чувствовал, что подробности в этой статье были искажены, так как утверждалось, будто нервное состояние, ведущее к полному нездравию, развилось в молодой женщине из-за религиозного давления. Хотя Пашков уже однажды решил раз и навсегда отказаться от вступления в полемику с газетами по поводу печатаемых против него статей, здесь он сделал исключение: «В данном случае… в упомянутой статье набрасывается тень не на меня лично, а на путь истины, о котором я постоянно свидетельствовал не тайно, но открыто, пока такое свидетельство было возможно». Пашков объяснил, что душевное состояние молодой женщины не было новостью и прежняя хозяйка квартиры сказала ему, что эта молодая женщина страдала видениями. Ее ненормальное состояние было замечено всеми женщинами в Выборгском приюте, и они могут подтвердить это. Сам Пашков видел ее дважды, и каждый раз не больше 15 минут. Брат покойной, Пашков считал нужным упомянуть это, лечился в больнице для умалишенных. Неизвестно, было ли письмо издателю напечатано, как его о том просили[297].
Русско-турецкая война 1877-78 гг.
Война создала особые возможности для молодых верующих выразить свою веру в действии. Точно так же, как война оказалась катализатором для молитвенных собраний, она открыла путь для дел любви и сострадания. Пастор Дальтон сообщал, что многие светские дамы оставили свои удобные дома, чтобы служить добровольными сиделками (как это делала до них известная Флоренс Найтингейл). Когда первого раненого принесли в госпиталь в Зимнице, Дальтон узнал в «просто одетой даме», известной в госпитале только как «сестра милосердия», княгиню, читающую Слово Божье опасно раненному солдату[298]. Ада фон Крузенштерн вспоминала вечера, посвященные шитью для раненых солдат, а другие вечера были посвящены беседам с солдатами в Михайловском замке, часть комнат которого были превращены в военный госпиталь. Сорок лет спустя, во время Первой мировой войны, она же учила раненых немецких солдат в Дрездене играм, которым научилась от раненых русских в С.-Петербурге. Петербургский автор Елизавета Вард де Шерьер положила в основу своего романа «Сергей Батурин» в 360 страниц деятельность пашковцев во время Русско-турецкой войны. По отзыву ученого и обозревателя Эдмунда Хейера, роман является вымыслом только в своей сюжетной линии, в то время как даты, описания сражений и русской победы являются точными. Однако в каждой сцене читатель находит пашковца, утешающего тех, кто потерял любимого, служащего раненым в военном госпитале или на поле боя, – и эти описания являются правдивыми свидетельствами о труде пашковцев в то время[299].
Неправильно понятая филантропия
Щедрость и бескорыстие пашковцев, хотя и проистекавшие из лучших побуждений, создавали свои проблемы. Как и везде, находились люди, которые пользовались их щедростью и даже распространяли слухи, что Пашков «покупает» последователей за столько-то рублей за голову[300]. В 1904 г. в православном «Миссионерском обозрении» появилась статья, заявляющая, что есть два вида людей, посещающих пашковские собрания: кто ищет светских связей, а кто – подачек[301]. Некоторые утверждали, что Пашков был жертвой совершенно особого шантажа. Добротой Пашкова пользовались «не только люди, нуждавшиеся в копейке на кусок насущного хлеба, но и лица, привыкшие каждодневно и «фриштикать» (от нем. fruhstuck – завтрак), и обедать у Дюсо или у Бореля. Эти последние больше всего злоупотребляли доверием полковника. На них он издерживал чудовищные суммы денег. По этому поводу в то время даже говорили, что Пашкова нарочно навели на эту стезю добродетели, чтобы раздолбить его капиталы»[302].
Но еще большей проблемой было утверждение, что Пашков и другие использовали свое богатство исключительно как «страшное и чисто демоническое» средство, чтобы «соблазнить» бедных присоединиться к их секте[303]. Победоносцев утверждал, что Пашков допускал бедных в свою столовую и приют только при условии, что они будут слушать его проповеди; и многочисленные докладные, написанные православными, показывают, что Пашков отказывал в помощи тем, кто оставался в православной церкви. По одному из таких докладов, в 1896 г., когда крестьяне деревни Александровка попросили леса, чтобы построить православную церковь, Пашков отказал им, заявив, что, хотя он в течение 40 лет был православным, в нем жил дьявол. В другом докладе указывалось, что, когда одна православная обратилась к Пашкову за помощью, поскольку сгорел ее дом, Пашков ее отругал: «Так тебе и нужно… Это Бог тебя наказал. Сколько раз я тебя обличал, что ты облеклась в диавола и не веруешь во Христа? …Ты ходила и ходишь в церковь, держишь у себя иконы и зажигаешь перед ними лампадки. Нет же тебе ничего, ступай куда знаешь!». Однако все эти обвинения были сделаны десятилетия спустя после его высылки. Более ранние враги, хотя и не поддерживали деятельности Пашкова, не давали против него свидетельств такого типа, если только на них не давили. Пастор Дальтон в 1881 г. записал, что пашковские дары распределялись «с единственным желанием, чтобы Господь Иисус был прославлен в личности бедного и огорченного»[304].
Литература
Лорд Редсток, полковник Пашков и их последователи не ограничивали свое служение теми, на кого непосредственно распространялось их влияние, но брали в расчет также миллионы людей по всей империи, которых никогда бы и не встретили. Они сознавали растущую грамотность населения и нехватку подходящего чтения, а также духовный голод, который многие чувствовали в это время перемен и беспокойства. Следуя примеру доктора Крега и Лондонского общества религиозной литературы, они вскоре решились печатать и распространять литературу, помогающую людям в их духовном странствии[305]. В 1876 г. они получили разрешение основать Общество поощрения духовно-нравственного чтения, целью которого было, в соответствии с уставом, «доставление народу возможности приобретать на самом месте жительства его и за дешевую цену книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета и сочинения духовно-нравственного содержания»[306]. За восемь лет существования Общества (1876–1884) оно опубликовало более двухсот брошюр, некоторые из них выдержали до двенадцати изданий, и продавали их по цене от полкопейки до шести копеек. Общество было основано с одобрения Святейшего Синода и стремилось не публиковать материалов, противоречащих православному учению. Фактически, православные авторы были тоже представлены в публикациях, включая, например, Святого Тихона Задонского[307].
Общество поощрения духовного и нравственного чтения
Ограниченное верующими христианами, общество не было ограничено пашковцами. Первое собрание общества состоялось в доме немецкого пастора-реформата Германа Дальтона, а лютеранин князь Павел Ливен был членом общества до своей смерти в 1881 г.[308] Первоначально общество включало также лорда Редстока, профессора истории Николая Астафьева из Российского библейского общества, графа Модеста Корфа, Вильяма Никольсона из Великобританского и иностранного библейского общества, мистера Холла, мистера Гибсона, Елизавету Черткову, княгиню Веру Гагарину и Марию Григорьевну Пейкер[309]. Позднее многие присоединились, включая графиню Шувалову, богатую и влиятельную жену царского адъютанта и невестку Е. И. Чертковой. Полковник Пашков и граф Корф, оба только два года как уверовавшие, были назначены директором и заместителем директора соответственно[310]. Хотя Лондонское общество религиозных брошюр внесло «щедрое пожертвование» для помощи новой ассоциации, оно вскоре было перекрыто взносами от самих русских, которые не испытывали нужды в средствах[311]. С новым издательством связывались большие надежды, что широкое распространение религиозных брошюр противостанет влиянию революционных публикаций, уже циркулирующих по стране[312]. Общество немедленно начало трудиться, «очень серьезно и ревностно»[313], и за два месяца своего существования напечатало 150 000 брошюр. В ноябре 1876 г. сообщения указывают 795 000 брошюр, которые члены общества хранили в одном из залов дома Пашкова, превращенного в склад. В итоге более миллиона брошюр было напечатано обществом. Однако при всем их энтузиазме членам общества еще многому предстояло научиться[314].
Первые трактаты были переводами с английских и иногда немецких, уже находящихся в обращении. Другие были написаны Редстоком, а со временем – самими пашковцами. По целому ряду причин не вся их литература имела успех. Первые издания были переведены буквально, «и Джеймсы и Джоны не изменялись на более используемые в стране Яков Федорович и Иван Иванович». Такой странный выбор имен очень смущал деревенских крестьян. Однако вряд ли в этом можно обвинять добросердечных петербургских аристократов. Регулярно путешествуя за границу, они были больше знакомы с иностранными именами и обычаями, чем с именами и обычаями своих собственных крестьян. По свидетельству пастора Дальтона, со временем эти трудности были преодолены[315].
Письмо 1881 г. от обер-прокурора Победоносцева графу Корфу хорошо иллюстрирует первые проблемы с брошюрами, а также усилия со стороны пашковцев решить их. После того как губернатор Нижнего Новгорода граф Николай Игнатьев конфисковал часть книг для досмотра их Святейшим Синодом, Победоносцев написал Корфу, так как Пашков был за границей, разрешив распространение, но добавив следующий комментарий:
«Уважаемый граф Корф Модест Модестович, я просмотрел все книги, которые вы послали, и не нашел в них ничего, что могло бы служить причиной препятствовать их продаже или распространению. Я проинформирую об этом также графа Игнатьева. Но я предлагаю вам воздержаться от книги «Любимые стихи». Она написана на таком ужасном языке, наполнена такими религиозными восторгами, связанными со странными богослужениями, проходящими в доме Пашкова, что с вашей стороны было бы разумным убрать ее.
Что до книг, то некоторые я могу похвалить и одобрить, например: статьи из Тихона Задонского «Руководство к чтению Нового Завета» и др. Но во многих я вижу такую нехватку вкуса и такое отчуждение от народной души и нашего образа жизни, что не перестаю поражаться, кому пришло в голову включить их для чтения простым народом. Какое странное и чужое понимание, как искусственны все эти беззаботные переводы, сколько опечаток, и рассказы, переполненные восторгами, и с английскими именами, и с искусственными формами, взятыми из английского образа жизни!
Жаль, что с такими делами справляются люди, совершенно не русские и отчужденные от русской жизни, и кроме того, совершенно незнакомые с сокровищами нашей родной духовной литературы, которую понимает народ…»[316].
Немецкий пастор Герман Дальтон, изначальный член общества, без колебаний критиковал произведения, написанные лордом Редстоком, чья общественная проповедь тоже подвергалась насмешке, хотя и имела успех. По словам Дальтона, «англичанин ни в коей мере не одарен способностью сочувственно вникнуть во внутренние чувства другого народа, поэтому эти брошюры не были оценены, как этого ожидали. Они были составлены большей частью из библейских цитат: и учитывая, что русский человек, в его обстоятельствах, не так хорошо знаком с Библией, чтобы их понимать, эти цитаты оказывались для него чем-то вроде иероглифов»[317].
Среди публикаций общества были два сборника гимнов: «Любимые стихи» и «Радостные песни Сиона». Несмотря на сильную критику со стороны Победоносцева, оба сборника, и «Любимые стихи» в особенности, стали в высшей степени популярными и распространялись не только среди пашковцев столицы, но и среди русского народа. Как уже отмечалось в третьей главе, пение из этого сборника было важной частью собраний в доме Пашкова в Петербурге. К июню 1882 г. «Любимые стихи» использовались на собраниях в Крыму, а в июле того же года молокане в Самаре использовали издание 1880 г. того же сборника. Этим же летом дети из тамбовского имения Пашкова учили гимны из обоих сборников. Очевидно, пашковцы предпочли не внимать совету Победоносцева изъять эти книги из обращения[318].
Другие публикации общества также пользовались популярностью. Пашковка Юлия Денисовна Засецкая, дочь поэта и героя войны 1812 г. Дениса Давыдова, который сражался вместе с отцом Пашкова при польском вторжении, перевела аллегорическую книгу Джона Буньяна «Путешествие пилигрима», которая была напечатана в трех частях[319]. Русский писатель и знакомый Засецкой, Николай Лесков, весьма положительно отозвался о книге, указывая, что Засецкая перевела ее с такой теплотой, «которую женщины умеют придавать переводам сочинений, пленяющих их сердца и производящих сильное впечатление на их ум и чувства»[320]. Победоносцев, однако, был расстроен, так как книга, по-видимому, была опубликована без одобрения церковного цензора, несмотря на ее якобы «религиозно-догматическое и чисто протестантское» содержание[321]. Брошюра «Он любит меня», свидетельство слепого бывшего нигилиста Гориновича, была тоже хорошо принята и распространялась на московской выставке 1882 г.[322]
«Русский рабочий»
Из всего, что было опубликовано пашковцами, самой известной и важной была ежемесячная восьмистраничная газета «Русский рабочий», издание которой начала в 1875 году Мария Григорьевна Пейкер и продолжала, с коротким перерывом, до 1886 года[323]. Газета была нацелена на русских рабочих, являлась адаптацией английской газеты того же наименования и содержала картинки, занятые у Лондонского общества религиозных трактатов, вместе с переводами с английского коротких историй назидательного характера, библейские истории, проповеди Иоанна Златоуста и Тихона Задонского и другие возвышенные истории, поднимающие дух человека. Издательница оформляла, писала, распространяла газету сама, за свой счет. В то время как в 1882 г. обращение «Русского рабочего» было только двести экземпляров, его популярность постоянно росла и достигла примерно трех тысяч подписчиков, из них две тысячи получали газету по почте, а остальные – лично, в С.-Петербурге. Стед считает, что если бы не вмешалось правительство, тираж достиг бы пяти-шести тысяч в месяц[324].
Даже православное священство, вообще с подозрением относившееся к пашковцам, оценило «Русского рабочего». В 1884 г. правительственная газета рекомендовала «Русского рабочего» своим читателям как одну из лучших публикаций для простых людей, особенно хваля его картинки, невысокую цену и полезное содержание. Православное общество распространения полезных книг, расположенное в Москве, перепечатало, по крайней мере, десять историй из «Русского рабочего» тиражом в двенадцать тысяч экземпляров каждая, и распространило среди крестьян[325].
«Русский рабочий», однако, не был свободен от проблем, преследовавших большую часть пашковской литературы на ее начальном этапе. Издатель газеты, Мария Григорьевна Пейкер, провела много времени в Англии, и, как указал Николай Лесков, по-видимому, «в той же мере забыв свою Россию, а может быть, никогда не знав ее и прежде»[326]. Однако лесковский критический обзор, опубликованный в очерке «Сентиментальное благочестие. Великосветский опыт простонародного журнала»[327], невольно выдает восхищение издателем, чьи усилия он оценил, чувствуя острую нужду в религиозной литературе. Между Лесковым и Пейкер завязалась переписка, которая привела к глубокой дружбе. Лесков писал Пейкер в 1879:
«“Русского рабочего” надо воссоздать, чтобы он действительно шел и дело делал, или его надо бросить. Этак дело идти не может. Издание – дело заботное, и оно еще и ревниво, как влюбленная женщина, надо его строить и строить неустанно, а то оно рухнет и строителя придавит. Журнал народный, в свободном истинно христианском духе в России есть предприятие самое доброе и самое благочестивое, и число его подписчиков должно быть 100–200 тысяч. Пусть Вас это не удивляет, – это, несомненно, так. Но издание надо вести заботливо, старательно и только в духе христианском, не вдаваясь ни в какую церковность, ни в ортодоксальную, ни в редстокистскую»[328].
Вскоре Лесков взялся за издание на один год и сам написал несколько статей. Двенадцатилетний сын Лескова Андрей особенно радовался тому времени, когда отец брал его с собой к Пейкерам, где он работал вместе с Марией Григорьевной. Двадцатилетняя «тетя Полли», как он обращался к дочери Марии Григорьевны – Александре Ивановне, позволяла ему резать, раскрашивать и наклеивать картинки библейских историй, пока она ему их объясняла, и учила его песням из сборника «Любимых стихов»[329].
Даже всеми любимый «Русский рабочий», однако, пал жертвой растущих религиозных репрессий и ограничений при царе Александре III, под влиянием обер-прокурора Победоносцева. В 1885 г. церковный цензор, архимандрит Святейшего Синода, назначенный препятствовать печатанию ересей, стал совершенно неумолимым. Призыв к читателям – искать общения с Богом – был запрещен, поскольку в нем не говорилось, что общение с Богом можно найти только через церковь. В некоторых случаях Пейкер запрещали печатать отрывки из Священного Писания, а отцы церкви представляли собой особую трудность. Однажды Пейкер должна была переписать историю Павла и Силы так, чтобы избежать каких-либо ссылок на Писание и даже вообще на библейское происхождение истории. Точное цитирование слов недавно канонизированного святого Тихона Задонского, епископа Воронежа, было запрещено. История блудного сына была особенно проблематичной, потому что ее трудно было сочетать с исключительными требованиями православной церкви[330].
Хотя Пейкер никогда не получала официального извещения, что ее газета должна прекратить свое существование, «Правительственный вестник», который только двумя годами раньше рекомендовал газету «Русский рабочий», объявил ее обращение запрещенным. В некоторых местах полиция даже ходила от дома к дому, собирая и уничтожая старые выпуски. Когда Александра Ивановна посетила священников, членов Комитета Святейшего Синода, ей не указали причины, по которой ее публикации больше не пропускаются цензорами, или в чем она, по мнению Святейшего Синода, ошибается. Церковному цензору просто приказали не пропускать ничего, присылаемого ему для публикации в «Русском рабочем», и даже не открывать конверты. В то время как газета таким образом пришла к своему концу, издатель Александра Пейкер отказывалась унывать. Она продолжала проводить собрания для молодых девушек, вести библейское изучение со студентами вместе с бароном Павлом Николаи и руководить русским студенческим христианским движением, работать добровольцем в госпитале для бедных в петербургском пригороде Лесная, регулярно посещать слепую великую княгиню в ее дворце и служить «пастырем душ» многим молодым братьям и сестрам, достигающим ведущего положения[331].
Библии
Распространение Библий и Новых Заветов было также важной частью все расширяющегося пашковского движения. К 1881 г. Пашков и его последователи распространили тысячи Библий за свой счет[332]. Писание и его части, распространяемые пашковцами, были одобрены и напечатаны в синодальной типографии, а Пашков и его последователи выработали сложную систему подчеркивания и выделения тех текстов и отрывков, которые они считали особенно важными, подобно тому, как это делалось в помеченном Завете, известном в Англии. Было распространено около трех тысяч этих помеченных Заветов, каждый из них подчеркивали вручную. О докторе Бедекере рассказывают, что он прошел сквозь «несколько сотен частей Писания и собственной рукой отметил красными чернилами избранные стихи, которые говорили о Божьем сострадании и милости к грешникам. Это был, конечно, медленный и утомительный труд; но любовь к душам и к Иисусу делали его действительной радостью»[333]. В некоторых изданиях абзацы, касающиеся оправдания верой, были подчеркнуты цветными чернилами. Другое сообщение указывало, что использовались и горизонтальные, и вертикальные линии, чтобы привлечь внимание читателя. В южной России молокане регулярно получали большие упаковки Новых Заветов с отрывками, «подходящими к протестантству или духу учения молоканского», помеченными красными или синими чернилами. Штундисты получали из С.-Петербурга и Ветхие, и Новые Заветы с текстами, подчеркнутыми один или два раза. По слухам, Пашков советовал своим слушателям подчеркивать любимые отрывки в Библии[334].
Подчеркнутые отрывки породили проблемы для пашковцев. Библии были одобрены Св. Синодом, а выделение текстов – нет. Доктора Бедекера останавливали, не разрешая раздавать Библии заключенным, потому что в его официальном разрешении значились «Библии или Заветы без пометок и комментариев»[335]. Подчеркивание чего-то в Библии и пометки в ней шокировали простых русских, которые Библию рассматривали как принадлежность «красного угла» наряду с иконами, как великую драгоценность, которую надо почитать и не вносить туда пометок. Однако еще больше беспокойства приносило властям содержание подчеркнутых текстов. «[Пашков] испестрил текст всего Нового Завета и подал повод нашим простецам думать, будто одно в Писании важно, и это следует отметить себе одной чертой, другое – важнее, и это нужно дважды подчеркнуть, а иное – необычайно важно… То составляет будто бы суть всего Новозаветного учения»[336]. Протоиерей Янышев считал, что подчеркивания создают впечатление, будто «для г. Пашкова не все Св. Писание есть Слово Божие и что он имеет какую-нибудь свою собственную теорию на счет слова Божия и его толкования»[337].
Распространение
Благодаря богатству пашковцев и современным возможностям С.-Петербурга, издание сотен брошюр было задачей трудной, но выполнимой. Распределение публикаций оказалось делом более сложным. Без инфраструктуры по перевозке большого количества книг были изобретены другие средства для распространения литературы вне столицы. Более чем десятью годами позже литературу, которую доктор Бедекер раздавал в сибирских тюрьмах, нужно было доставлять заранее, почти за год: транспортировка по рекам закрывалась на зиму. В столице пашковскую литературу продавали в книжном магазине Гротта на Литейном, 56, и книжные магазины в других больших городах тоже завозили пашковские материалы. Книгоноши, такие как сирийский миссионер Яков Деляков и его пасынок Иван Жидков в Астраханской губернии, германский лютеранский кузнец Давид Штейнберг в Царицынском уезде, Петр Перк в Саратовской губернии[338] и другие распространяли пашковскую литературу в деревнях по низким ценам.
Крестьяне, работавшие в городе, нагружали свои дрожки литературой перед поездкой летом в деревни[339]. Как в США и Англии, эти книгоноши были ревностными верующими и свидетельствовали окружающим, распространяя брошюры. Пашков и его последователи также обильно распространяли литературу в школах и больницах в своих имениях, неоднократно вызывая жалобы деревенских священников и противодействие властей[340]. Заветы и литература всегда сопровождали пашковцев в их посещениях тюрем и больниц в столице.
Пашковцы активно использовали возникающие возможности для распространения своей литературы. Такие возможности открывала нижегородская ярмарка – ежегодная огромная выставка товаров на слиянии рек Волги и Оки, посещаемая каждый год более чем полумиллионом купцов[341]. Пашковцы, конечно, использовали эту возможность, так как посетители приезжали с дальних концов империи, чтобы торговать. Часто они возвращались домой более чем просто с новейшими товарами. В 1880 г. граф Игнатьев, губернатор Нижнего Новгорода, неожиданно запретил продажу брошюр на ярмарке. Конфисковав книги и литературу, он послал их Победоносцеву для рассмотрения. Так как литература уже прошла церковную цензуру, ее продажа вскоре возобновилась[342].
Когда в 1882 г. была открыта московская выставка, граф Бобринский предложил поставить там два киоска, однако по прибытии туда обнаружили, что все места заняты. Неожиданно в последнюю минуту ему дали два стола, и даже в лучшем месте, чем он вначале просил. Там беспрепятственно были распространены свыше 120 000 брошюр в течение 4,5 месяцев. Хотя многие газеты на них нападали, торговля продолжалась. Женщина, работавшая на выставке, отметила, что от многих, кому она давала или продавала брошюры, пришли положительные отзывы, а также сообщила, что от этих брошюр мало кто отказывался[343].
Одним из наиболее авантюрных книгонош пашковской литературы был преподобный Генри Лансделл, волонтер от Великобританского и иностранного библейского общества, который регулярно посещал тюрьмы в Европе. Не говоря по-русски, он не собирался посетить Сибирь, пока одна женщина из Финляндии не написала ему, умоляя принести свое послание надежды ссыльным. Тогда как раз Лансделл неожиданно потерял свое положение, что освободило его от обязанностей в Европе, а друг предложил ему оплатить путешествие. Великобританское и иностранное библейское общество, а также Общество поощрения духовно-нравственного чтения обеспечило его литературой, и русское правительство выдало пропуск для посещения тюрем, поэтому в июне 1878 года Лансделл «двинулся из Петербурга примерно с двумя вагонами книг, спутником-переводчиком и официальными документами». За шесть недель они покрыли 9 тысяч километров, и 25 000 Писаний и брошюр было распространено среди «священников и простых людей, в тюрьмах, больницах и монастырях, и произошло такое движение в народе, что люди осаждали комнаты днем и даже ночью»[344]. Однако это было только начало. Через год Лансделл беспрепятственно распространял литературу по Сибири, оставляя книги для распределения в Перми, Томске, Тобольске, Канске, Нижнем Удинске, Красноярске, Якутске, Енисейске, Иркутске, Омске, Верхнем Удинске, Чите, Охотске и Никольске. Он также распространял литературу на пароходах и баржах, а однажды продавал Писания на барже, перевозящей заключенных[345]. Лансделл считал своим самим большим успехом тот факт, что он заключил договор с духовенством Тюмени, через которую ежегодно проходили около 18 000 ссыльных, из которых две тысячи умели читать. Ссыльные еженедельно отправлялись на барже, перед этим проходила православная служба, на которой священник летом раздавал литературу Лансделла не только осужденным в тюрьму, но и ссыльным «до дальних концов страны»[346].
Оппозиция
Распространение литературы, даже Библий и брошюр, одобренных церковным цензором, длилось недолго, и скоро Общество поощрения духовно-нравственного чтения встретилось с проблемами. С самого начала граф Корф и другие пытались осторожно иметь дело с цензорами. Корф объяснял:
«Я часто должен был ходить в приемную цензора в Александро-Невском монастыре. Иногда это вело к богословским дискуссиям с цензором. Я пытался доказать ему, ученому монаху, что это вовсе не было его долгом – защищать православие, но скорее его работа была – следить, чтобы печатная литература не была опасным учением.
“Ваша литература представляет учение Лютера, Кальвина, Цвингли и Весли, а они трясут православную церковь. Поэтому они опасны”, – таков был его обычный ответ»[347].
Тем не менее более двухсот публикаций прошли цензуру, и когда Игнатьев послал их Победоносцеву для обзора в 1880 г., обер-прокурор не мог найти причины воспрепятствовать их распространению. Через четыре года отношение изменилось, и власти закрыли общество 24 мая 1884 г. Победоносцев оправдывал это изменение тем, что в 1880 г. он еще «не подозревал особливой цели, к коей издания были направлены»[348]. Еще через четыре года, в 1888 г., Синод объявил, что в отдельности ни один трактат не был опасен, но если их читать все вместе, обнаруживаются «сектантские заблуждения и односторонность». Святейший Синод определил, что некоторые трактаты особенно опасны и их надо полностью изъять из обращения. К ним относятся: «Что такое христианин?», «Радостная весть», «Путь к спасению», «Пастухи и овцы», «Рай и ад», «Христос все во всем», «Слепая девушка и Евангелие», «Встревожился Иерусалим»[349].
Когда Общество поощрения духовно-нравственного чтения было закрыто, огромное число книг было конфисковано правительством, чему Пашков, к тому времени сам высланный за границу, напрасно пытался противостать. Его письмо подытоживает расстройство, которое он переживал от быстро меняющихся законов. В ноябре 1884 г. он писал генерал-лейтенанту П. В. Оржевскому, товарищу министра внутренних дел и командиру Отдельного корпуса жандармов, из Эссекса, Англия:
«Вследствие заарестования в доме зятя моего графа Чернышева-Кругликова, на Сергиевской, ныне летом большого количества брошюр, принадлежащих частью упраздненному Обществу поощрения духовно-нравственного чтения, частью мне лично, стоимостью приблизительно в 21 000 рублей, я обращался к Г-ну Обер-Прокурору Св. Синода, прося его, чтобы возвращены были нам Правительством суммы, истраченные обществом и мною на издание разрешенных цензурою книжек.
К. П. Победоносцев письмом от 24-го прошлого октября извещал меня, что отобрание брошюр последовало не по личному его распоряжению… а потому, что, если я имею предъявить о сем претензию, то должен обратиться с нею в Департамент Государственной Полиции…
Следуя указанию Г-на Обер Прокурора Св. Синода, имею честь обратиться к Вашему Превосходству с покорнейшею просьбою благоволить обратить внимание на то, что отобранные у общества и у меня сочинения почти все распространяемые по всей России по нескольку лет сряду так, что не далее 1882 года их роздано во время Московской выставки не менее 1 300 000 шт., и, наконец, что эти самые брошюры признаны были в 1880 году самим К. П. Победоносцевым безвредными так, что он сам сделал в августе месяце того года распоряжение о дозволении книгоношам общества вновь начать распространение означенных брошюр после остановки продажи их в Нижнем Новгороде, сделанной по приказанию бывшего тогда временным Нижегородским Генералом Губернатором графом Игнатьевым.
Ныне Правительством признано вредным распространение этих книжек, на издание которых пожертвованы членами общества и мною лично значительные суммы; этим распоряжением лишают нас, как упомянуто выше, книг стоимостью: для общества – в 12 000, для меня – в 9 000 рублей»[350].
Пашков и Корф указывали царю, что закрытие общества и конфискация брошюр не остановят свидетельства верующих:
«Преследование не только нас, но также и книг, написанных с единственной целью – дать людям понять любовь Христа, превосходящую наше разумение, – книг, разрешенных цензурой и самим Победоносцевым, позволившим распространять их, когда в 1880 г. они были задержаны в Нижнем Новгороде графом Игнатьевым… такое преследование возлагает на всех слуг Господних обязанность – пропагандировать устно познание о Христе больше, чем они это делали раньше[351].
Христианское единство
Главной целью Пашкова было привести людей ко Спасителю и помочь им в духовном росте, но вскоре на первый план вышло христианское единство, по линиям социальной, национальной и конфессиональной. Как уже выше отмечалось, в самом Петербурге большое количество очень разных людей принимало участие в деятельности Пашкова. Однако Пашков не довольствовался этим и желал объединить евангельское движение во всей империи.
Поддержка беднейших братьев
Хотя большинство евангельских сектантов были необразованными крестьянами, Пашков и его последователи, не колеблясь, открыто встали рядом с ними и поддерживали служение тех, кто ревностно искал Бога, независимо от их доктринальных несогласий. Уже в 1875 году Корф посетил штундистов украинских губерний, в Чаплинке и Козяковке, и хотя не было предпринято шагов к официальному единению с ними, так как ранние редстокисты оставались в лоне православной церкви, все же завязались личные дружеские связи, которым суждено было иметь далеко идущие последствия. Вскоре штундисты и баптисты начали заходить к Пашкову, когда оказывались в столице, и Пашков со своими последователями снабжал их литературой для распространения в их деревнях. К 1879 г. Пашков посетил штундистов и принял участие в их деятельности, как это видно из письма 1880 г. Делякову, в котором он согласился «с радостью участвовать (в некотором неизвестном деле) по примеру прошлого года»[352]. В апреле 1880 г. Владикавказская община баптистов, состоявшая из двадцати пяти крещеных верующих, начала сообщаться с Пашковым после чтения 35 и 41 номеров «Церковно-общественного вестника», в которых содержались статьи, критикующие Пашкова и его последователей. Владикавказский руководитель Дмитрий Ударов объяснял Пашкову в письме от 8 апреля 1880 года:
«Мы получили № 35 («Церковно-общественного вестника»), в котором издатель описывает ваши проповеди и молитвы, не заученные, а от сердца, каковым является все ваше богослужение. Конечно, он имеет в виду критиковать вас, но мы легко признали вас своими братьями. Мы поэтому радуемся и молимся Богу, чтобы Он дал вам Свою силу свыше и сохранил в безопасности в Своей руке для распространения Его Царства, так чтобы многие грешники, слыша радостные новости о прощении грехов и о спасении, веровали в Иисуса Христа, нашего Спасителя. Ибо нет другого имени под небесами, которое дает нам спасение (Деян. 4,12). Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха.
Мы также просим вас, братья, молитесь за нас, чтобы мы в свою очередь проповедовали Божью Любовь многим, не знающим причины, почему пришел Иисус Христос, которые не знают, для чего Он пришел и что Он совершил»[353].
Неделей позже Ударов написал второй раз, выражая желание тифлисских баптистов посетить С.-Петербург позднее, в этом же году.
Распространение литературы, напечатанной Обществом поощрения духовного и нравственного чтения, стало общим делом и связью между пашковцами и южными верующими, особенно штундистами и молоканами. Канцелярия Победоносцева издала памятку, предупреждающую об опасности распространения пашковской литературы, в которой детально описывается роль в этом штундистов:
«Кроме книг Св. Писания и Нового Завета (носящих имя Пашкова и в которых петербургскими руководителями штундистов отмечены одной или двумя чертами разные места) и кроме книг, заключающих в себе духовные песни и молитвы, штундистам Гомельского уезда из Петербурга высылаются: газета «Русский рабочий» и брошюры под различными заглавиями в таком количестве, что штундисты не только оставляют их у себя по несколько экземпляров на каждого, но целыми пудами раздают в православные селения, для распространения между православными. Таких брошюр в прошлом году через ст. Ветку прислано было до 8-ми пудов»[354].
Молокане тоже играли свою роль в распространении – к ужасу православной церкви, сообщающей, что «все большее и большее распространение между самарскими молоканами имеют пашковские книги: «Придите к Иисусу» (вольный перевод с немецкого, изд. 1878 и 1881 гг.), «Путь ко спасению» (брошюра изд. 1880 г.), «Брачный пир», «Захваченные врасплох», «Любимые стихи» (изд. 1880 г.) и др. Молоканы следят за всеми благотворительными обществами, издающими для народа книги религиозно-нравственного содержания, и всегда находят среди этих книг множество написанных в религиозно-мистическом или совершенно протестантском духе, скупают таковые книги и распространяют их всюду, особенно же между учащимися мальчиками сельских школ под благовидным предлогом поощрения грамотности. В большей части этих книг места, подходящие к протестантству или духу учения молоканского, всегда бывают прочеркнуты красными или синими чернилами. Книги такого рода Насонов получает из Петербурга целыми тюками. Само собою разумеется, что большая часть их идет в среду православных и приготовляет удобную почву для распространения молоканского лжеучения»[355].
Благодаря широкому распространению литературы, а также объемистой переписке, пашковским путешествиям на юг и визитам сектантов в столицу, к 1880 г. пашковское влияние чувствовалось среди сектантов во многих частях империи. О Пашкове знали, что он нанимал сектантов, преследуемых в своих деревнях, для работы в собственных имениях, хотя по мере усиления преследований даже это не было безопасным. В 1883 г. двадцать молокан получили приказ уволиться с работы в пашковском тамбовском имении. Приказ позднее был признан незаконным и отменен. О пашковцах сообщали, что наибольший успех они имели среди штундистов, и вскоре появилось название «штундо-пашковцы», когда речь шла о штундистах юга, испытывающих влияние Пашкова[356]. Уже в мае 1880 г. Победоносцев беспокоился о возможном соединении пашковцев и штундистов, описывая царю, как Пашков «опасен, заводя
Съезд 1884 г.
Уже в 1882 г. Пашков и его последователи надеялись спланировать всероссийский съезд, который собрал бы вместе евангельских христиан различного происхождения и из разных частей империи с целью их объединения на основании общих вероучительных положений, записанных в такой форме, которая была бы приемлема для всех. Их планы отложились до 1884 г., когда со многими молитвами было написано письмо штундистам, баптистам, менонитам, молоканам и евангельским христианам (захаровцам), приглашающее церкви послать делегатов на предстоящую конференцию. Письмо, подчеркивающее молитву Христа о единстве – «да будут все едино» (Ин. 17:21) – было подписано Пашковым и Корфом[359].
Поделиться книгой: