Путешествие на абсолютный полдень

Путешествие на абсолютный полдень

Глава 1

Памяти Лены Навроцкой

Путешествие на Абсолютный Полдень

Глава 1

В то несчастное утро посланник Нижнего Мира Тай, господин Фай Ли, бегал по своим покоям в императорской резиденции Ман Мирар, словно вошь по гребешку. Ему принесли завтрак, он перепутал соль и сахар, и пищу невозможно стало есть. Ему принесли чай, он пролил его на ковер. В окна стучалась первая четверть непонятного таргского лета. Ветер был пронзительный, восточный. Закроешь тяжелые оконные створки – жара и солнце во всех комнатах. Откроешь – падают вазы с цветами, взлетают скатерти и летят на пол столовые приборы. Невозможно решить, как сделать правильно. Вообще ничего невозможно решить.

Все нехорошее и вредное, что только могло с господином посланником случиться, уже случилось этой ночью. В утреннем разговоре с Маленьким Ли, своим семейным партнером, он во многом обвинил государя. Государь, де, имеет предвзятое мнение, всех инородцев таю считает мошенниками, а сам идет на поводу у первой встречной, такой же точно инородной сволочи-таю. Хотя Фай прекрасно понимал, что абсолютно во всем виноват сам. Беда его состояла в том, что он не царедворец. Не политик. Раньше, когда-то давно, почти не в этой жизни, он занимался наукой. Он совершил несколько важных и нужных открытий, поэтому покинул Нижний мир Тай и находится здесь, на Та Билане. И совсем недавно он сделал одну чудовищную, роковую ошибку. Это произошло минувшим вечером, когда он позволил главному врагу Нижнего мира Тай не только прибыть сюда, в императорскую резиденцию, но и остаться в живых. Поэтому есть шанс, что назад, домой Фай не вернется никогда. Или вернется, но так, что лучше бы ему туда не возвращаться.

Фаю было плохо, мутно на душе, и он мало понимал из происходящего. Вчера он пытался удержать ситуацию под контролем, но не преуспел. Случилось необъяснимое. Два врага, которые ругались и всерьез боролись каждый за интересы и стабильность собственного мира, после того, как один выиграл, а другой проиграл, посмотрели друга на друга, и попросили Фая выйти вон. Откуда между ними подобное согласие? Всемогущий Добрый Хозяин – человек, контролирующий орбитальные и планетарные комплексы, превосходящие по возможностям оба мира Тай сложенные и возведенные в степень, – и Лал, всего лишь таю, козыри которого биты по определению, а других у него нет. Что между ними общего? Что они вчера могли сказать друг другу? Чем дополнили опыт предыдущего неудачного общения? Зачем Фай вообще дал разрешение на эту встречу? Из жадности? Ради того, чтобы забрать на Бенеруф рудничное оборудование, парк роботов-копателей? Да справились бы сами. Для важности? Чтоб выглядеть перед Добрым Хозяином дипломатом, с которым возможно вести переговоры? Без этого тоже вполне можно было обойтись, не обращать на себя лишнего внимания, не делать широких жестов, и жить в результате спокойнее. По доброте? По слабости характера? Из страха? Из любопытства – поглядеть, что выйдет?.. Поглядел. Хоть локти теперь кусай, хоть по потолку бегай…

И ведь Фай до сегодняшнего утра был абсолютно уверен в разумности Доброго Хозяина. В тот единственный раз, когда государь и Лал говорили друг с другом по каналу Быстрого Света, они поссорились. Лал разочаровал государя Аджаннара своим упрямством и прямолинейностью, а государь наобещал в ответ Лалу гадостей. Наобещал, сделал, и на тебе, Фай, пирог с тараканами. Перепад манеры и уровня общения Фай испытал в тот вечер на собственной шкуре едва ли не до рукоприкладства – был перед Фаем Добрый Хозяин, а стал всесильный государь Аджаннар. Был человек, говорящий на одном с Фаем языке о проблемах планетарного масштаба, стал – дикарь, повелитель дикого феодального государства. Перемена была нелогичной, непонятной и страшной. С Добрым Хозяином сам Фай мог оставаться тем, кто он есть: ученый-физик, руководитель проекта по спасению Нижнего Мира, представитель пусть и не самой высокоразвитой технологически цивилизации, но все же вышедшей в космос. Перед государем он был та самая вошь, которую гоняют по гребешку, – даже не чиновник, инородец без места и звания, униженный проситель, который не может надеяться и на то, что его просьбу дослушают до конца. Смена масок произошла в одно мгновение, и в это же мгновение Фай полностью потерял над событиями контроль.

Все, что ему оставалось теперь – в уединении перебирать причины. Или поддаться панике и по стене взбежать на потолок. От второго Фая еще удерживал тонкий, готовый в любой момент порваться волосок привычки все раскладывать по полочкам.

Прилететь на Та Билан, чтоб умереть подальше от своих, от ближнего круга друзей и соратников, для полковника Лаллема было бы слишком нелогичным ходом. И слишком трусливым. Он не из слабых и не из глупых, вполне способен был решить проблему собственной смерти сам, быстро, точно и спокойно. Выторгованная им у Доброго Хозяина аудиенция просто не могла иметь никакой другой цели, кроме мести за срыв его далеко идущих замыслов, за крах карьеры, за исчезновение за пределами знаемых миров и освоенных пространств орбитальных баз Верхнего Мира Тай. Если Лал не отомстил сразу – значит, сделает это чуть позже. Значит, сейчас не время, и его план более изощрен, чем можно себе представить. Эти мотивы Фай рассмотреть и понять был способен. Но зачем нужна была встреча с Лалом Доброму Хозяину?..

Поводом для аудиенции послужило письмо. Завещание, как сам Лал сказал. Это была не выдумка. Письмо действительно пришло к Бенеруфу сквозь воронку перехода вместе с орбитальными базами, но базы стараниями Доброго Хозяина провалились в ловушку следующего перехода и исчезли, а письмо осталось. Фай проявил тактичность. Чужие письма, тем более, письма, адресованные государю Аджаннару, который оказал Нижнему Миру Тай неоценимую услугу, вышвырнув в неизвестность базы Верхних, Фай просматривать не стал. Или, правильней сказать, не смел. Тем более что бессовестный Лал записал это письмо, как самую конфиденциальную информацию, на одноразовую пластину, а оригинал стер. Сам-то он знал, что за послание везет.

Что было дальше? Лал отдал письмо. Они поговорили с государем и мирно разошлись. Фай стоял под дверью, ему нужно было знать, что все в порядке. Все и было в порядке. До определенного момента.

По предварительному уговору, у Фая имелось разрешение дальше делать с полковником, что посчитает нужным. Фай не собирался судить и уничтожать Лала публично. Но охране приказал так: если тот решит умереть, не мешать ему, а будет нужно – даже помочь. Здесь, на планете, Лал сказал Фаю только одну фразу: «Следи за выражением лица». Значит, их договор оставался в силе. И Фай просто отошел в сторону. Считая, что жесткая позиция в данном случае попросту гуманнее. И проще: нет человека – нет проблемы. Ничего против воли Лала не случилось бы. Только то, что он сам хотел и что сам решил. Но тут государь Аджаннар, тысячу лет его справедливому царствованию, снизошел до перемены собственного благоизволения. Взял и вернулся. Вытащил недотопленного офицерами охраны Лала из ванны, завернул в одеяло, поднял на плечо и унес в собственную спальню. А Лал позволил ему так собой распоряжаться. Почему?!! Против такого поворота событий у Фая не было способов борьбы. Он остолбенел. У него подкосились ноги. Потом он бросился выяснять, в чем дело. Ничего не выяснил, кроме того, что таю из охраны от государя крепко досталось. Фай метался по отведенным ему покоям, обставленным и оформленным с великоимперской роскошью, ронял вещи, кусал ногти и бессмысленно смотрел на потолочную лепнину.

Слуги сообщили: существует неписаная традиция – государев утренний доклад. Когда государь в Столице, он проводит его очень рано, на первой заре. Вчера доклад состоялся в положенное время. Сейчас время уже близится к полудню, а чиновников в приемной перед кабинетом даже не соизволили распустить по делам или по домам. Или забыли про них, или Небо ведает, что случилось. Когда государь уезжал, все, что угодно могло не соблюдаться. Но в присутствии Аджаннара всегда существовал железный распорядок.

Как он вляпался, во что он вляпался, Фай осознавать боялся. Догадывался только, что последствия всего этого простираются гораздо дальше морали и придворных дел. Минувшей бурной ночью он улучил момент и добыл из ковра наибольший кусок от растоптанного в суматохе письма, привезенного Аджаннару Лалом. Хотя пластинка и была для одноразового просмотра, тем не менее, пусть без звука, но Фай выковырял из обломка датировку записи: намного позже отправки в систему Та Билана их экспедиции “Золотой Дракон”, – и статичную картинку. Облик респондента, надиктовавшего таинственное письмо, без всякого сомнения соответствовал Верхнему Тай. На нем была форма капитана службы внешней разведки. Дело стоило того, чтобы открыть рот и оставшуюся половину ночи пытаться его закрыть, пялясь на изящного верхнего с новеньким блестящим наградным шевроном на плече. Возможность того, что государь когда-то водил или по сию пору водит шашни с неизвестными верхними таю из внешней разведки, ужасала вариативным взрывом мерзких последствий. Не только для Нижнего Мира Тай, но и для господина посланника Фай Ли лично.

Да если б Лал с государем даже убили друг друга, и то было бы лучше, чем так – ничего не понимать, кружа по комнатам, думал Фай. Прежде чем принимать любые меры, следовало знать, кто кому теперь друг, а кто враг. Чтобы не ошибаться в который раз.

Единственный известный Фаю союзник во дворце, господин Первый министр Дин, был нужен сейчас, как никогда, но пропал в суете последних дней. На разумную помощь Маленького Ли надежды никакой, он балабол и шалопай, и в экспедицию попал только из-за Фая. Нэль, любезный братец, вообще ушел от таю к полулюдям. Все остальные таю в Ман Мираре совсем или почти совсем не говорят по-таргски. Маленького Ли Фай в третий раз за утро посылал на поиски Дина. Позавчера, после разговора с государем, Дину было плохо с сердцем. После этого связь с ним оборвалась, хотя, определенно, Дин был жив и на ногах. Просто разговор с императором случился очень тяжелый, Дина возило по полу, как тряпку, и он то ли в себя приходит где-то в лабиринте канцелярий на первом этаже, то ли вовсе уехал из города.

Часы в покоях Фая стояли водяные, большие и красивые, с золочеными и фиолетовыми колбами, и чем больше воды там утекало, тем больше Фай бесился. Период, когда господин посланник просто нервничал, вначале слегка, затем значительно, миновал еще ночью. Сейчас, из-за вынужденного бездействия и отсутствия информации, Фаю хотелось разбить тяжелой чернильницей или зеркало, или злополучные часы.

Когда время перевалило за полдень, Фай перестал мечтать, будто государь проспал утренний доклад. Вчера, перед аудиенцией, Фай предупреждал самоуверенного Аджаннара, что полковник Лаллем на встречу напрашивается исключительно для мести. Лал обязан был убить себя сам, когда переброска орбитальных баз от Верхнего Мира Тай к Бенеруфу провалилась, но погибнуть вместе с тем, кто ему эту переброску сорвал – будет подвиг и дело чести. К сожалению, люди и полулюди одинаково глухи к предупреждениям, и это закреплено в них генетически.

Лезть в дворцовые протоколы со своим разумением Фаю не следовало, однако он собрался, как на парад, и отправился из правого, гостевого флигеля Ман Мирара в левый, государев. Часть территории там была открыта для доступа, к примеру, та приемная, где томились оставшиеся без утреннего доклада царедворцы. Вход во внутренние покои был строго ограничен, туда даже охрана не допускалась без особого вызова. Один единственный человек в государстве мог пройти внутрь без стука и без предупреждения: Первый министр Дин. Фай рассчитывал, что где-нибудь там его и встретит.

В левом флигеле Фая, как и следовало ожидать, остановили, развернули и сказали, что чиновников четверть стражи назад отправил восвояси Первый министр. Тогда Фай поспешил обратно к себе, поскольку Дину были отправлены уже две записки о необходимости срочной встречи. Фай успел. Дин появился по другую сторону гостевой галереи, когда Фай, почти бегом, запыхавшись на многочисленных лестницах, добрался до своих покоев.

Дин выглядел усталым, нездоровым и недовольным. Спешки и суетного беспокойства господина Фай Ли он не одобрил. Они раскланялись, зашли в небольшую приемную залу, и Дин, откинувшись, расположился на диване, а Фай, сдвинув в сторону десертный столик, чтоб не делил между ними пространство при разговоре, упал на неудобный стул с золочеными подлокотниками.

Полторы декады назад они делали общее дело, и у них установились неплохие доверительные отношения. Настолько доверительные, что Маленький Ли даже всерьез приревновал один раз – не от большого ума, конечно. На Фая еще не настолько повлияла эта планета, чтобы он забыл, кто он и зачем он здесь, как сделал это Нэль, и как время от времени тянуло сделать некоторых таю. Впрочем, в тот раз в Столицу быстро вернулся государь, и Дин стал какой-то стеклянный, словно живую жилку внутри у него перерезали. Так что поводов ревновать у Маленького Ли больше не случалось.

Посмотрев на Дина сейчас, Фай даже замялся с началом разговора. Первый министр был бледен и глядел куда-то в простенок за портьерами.

– Вы совершали когда-нибудь глобальные, вселенские, непоправимые ошибки, господин Дин? – спросил Фай.

Дин повернул лицо к нему.

– Ой-ой, – сказал он. – А то ты не видел, как я третьего дня на коленках перед государем ползал. И будто бы не знаешь, почему. Надеюсь, ты хотя бы молчишь об этом?

– Мне ползать не перед кем, – признался Фай. Он вынул из кармашка платок и вытер лоб и шею. Это было не очень вежливо, но необходимо. Фай взмок от жары, волнения и четырех огромных лестниц, которые несколько минут назад ему пришлось преодолеть.

Дин опять уставился на портьеру. Понятно было, что он отсутствует. И мысленно, и чувственно. Фаю трудно было вести разговор в таком ключе. Он расстегнул верхнюю защелку на вороте кителя и отпустил молнию на свободу. У Дина были свои заботы, у Фая свои…

– Я понимаю так, – наконец, сказал Дин. – То был тот самый враг, которым ты много дней пугал меня и государя. А государь его не испугался.

– Дин, ты видел государя?

– Видел.

– Сегодня?

– Четверть стражи назад.

– Что было ночью у государя в спальне?

Дин криво улыбнулся.

– Фай, – сказал он, – я очень уважаю и люблю государя. Я ему верю и я раскаиваюсь, я очень раскаиваюсь в том, что против него когда-то задумал сделать. Говорю это без всякой лести и надежды, что ты ему передашь мои слова: я никогда не встречал настолько великодушного и мудрого человека, как он. Я преданный Первый министр. И я не поставлю себя больше в положение, когда мне придется собирать рукавами пыль с пола, плакать и просить наказания или прощения. – Дин помолчал немного, перевел дыхание. – Я знаю наверняка, что государь побил кого-то из ваших, но это было не в его спальне. А что происходит в его спальне – личное дело императора Аджаннара, тысячу лет его справедливому царствованию.

– Дин, ты не понимаешь масштабов опасности, – в отчаянии в который раз повторил Фай.

Дин повел бровью.

– Я это неоднократно слышал. Коль скоро мы вернулись к тому, что обсудили еще пятнадцать дней назад, я, пожалуй, пойду. У меня дела. Не сочтите за невежливость, господин посланник. Встретимся как-нибудь в следующий раз.

Ничего другого не оставалось. Фай сполз со своего неудобного стула и встал перед Дином на колени.

– Дин, миленький, – сказал он со всей возможной силой убеждения, на какую только был способен. – Это же такая змея пригрета… Он уничтожит всех. И вас, и нас. Сам сдохнет, но и всем, кто рядом, не жить. Он же только за этим сюда прилетел…

Тут Дин вдруг наклонился к Фаю, ловко отогнул край рубашки у того на груди и заглянул внутрь.

– А у тебя есть титечки, Фай, – удивленно сказал он обомлевшему от такого жеста тайскому посланнику, и поднялся с дивана. – Это правильно. Раз титечки есть, их обязательно надо показывать. Должны приносить пользу. – Привстал и с преувеличенной вежливостью поклонился: – Прошу меня извинить, господин посланник. Я спешу.

Фай сел на пол и закрыл грудь руками. Титечки есть. Тоже мне, сделал открытие. Сын булочника. Дверь за Первым министром осталась незатворенной. Да лучше б со всей силы хлопнул.

Когда шаги в коридоре затихли, Фай отогнул рубашку примерно так, как сделал это Дин, и попытался оценить, чего и сколько было видно, и какое это могло произвести впечатление. То, что он спровоцировал, было не нарочно. Сам не подумал, и от Дина такого разворота не ожидал. Интересно живем, вздохнул он. Все всех понимают неверно. Хорошо, хоть Маленький Ли этого бреда не видел. Фаю не хватало только семейного скандала...

* * *

Однако убедительность посланника Фай Ли не пропала даром. Дин тоже желал бы знать, что было ночью у государя в спальне, и кто там находится, кроме самого государя. Интерес был государственной важности, а не для того, чтобы сплетни сводить. Прежней напористости и дотошности в добывании сведений Дин не проявлял только потому, что с того момента, как государь вернулся в Столицу и разбил пузырек Дина с пьяным грибом, велев на государственной службе всякую гадость не нюхать, Дин начал чувствовать за грудиной сердце. Он знал, что переработал, когда весь груз ответственности за порядок в Столице и за военные действия в Агиллее лежал на нем. За те неполных две декады он вымотался, как сукин сын. До потери мироощущения. Но не совсем надорвался же. Ноги отекли, но пока ходят. А вот в монастырь на Белый Север его не отпустили. Он надеялся уехать и найти там после всего пережитого отдых и покой. Вместо этого он снова с головой в государственных делах.

Утренняя, вернее, почти дневная встреча с государем его не порадовала. Дин в ночь приехал из Эгироссы, сорок лиг туда, сорок оттуда. Ехал в карете, немного спал, но все одно вернулся уставшим. Его перехватили возле самого дома и вызвали в Ман Мирар из-за того, что чиновники никак не могли дождаться доклада. Государь действительно проспал утренний доклад, как это ни странно. С Дином он почти не разговаривал. Высунулся из своих золоченых дверей нечесаный, с оттиском мятой подушки на скуле, в халате и босиком, помахал рукавом, чтоб на него не рассчитывали, и снова закрылся.

Личные покои государя устроены были так: приемная и кабинет, затем коридор с охраной, слева по коридору гардеробная, комната охраны, комната слуг, пост личной охраны непосредственно перед золочеными дверьми, и далее что-то вроде личной гостиной или столовой залы, довольно большой, с двумя высокими окнами и камином, из которой двери в две спальни справа и слева – в зеленую и белую. О цвете спален и их количестве Дин узнал всего дней пять назад. До коридора с охраной некоторым чиновникам доступ случался в самых чрезвычайных обстоятельствах, в том числе и Дину. Далее поста никто, кроме государя и немых слуг, которых в Ман Мираре называли “покойниками” из-за жизни внутри государевых покоев, никто никогда не входил. Говорили, будто и в самом деле покойный Первый министр кир Энигор за все семь или восемь лет верной службы там не бывал. Даже телохранителям без категорической надобности переступать порог возбранялось. Как тут узнаешь, кто у государя в спальне? И в которой из двух?..

Ман Мирар – не Царский Город. Если здесь и есть тайные ходы, то нет их четырехсотлетней карты в кармане у каждого лакея. О слуховых и смотровых оконцах ничего неизвестно даже Дину. Единственный способ – найти достойный предлог и нагло вломиться. Первый министр единственный человек в государстве, которому можно. На что Фай рассчитывал? Что Дин сходит и посмотрит? Или прямой вопрос государю задаст?.. Наивный Фай.

В кабинет Дину принесли письма. Он выбрал из стопки два. От царевича Ша с рассказом о военных успехах в Савр-Шаддате, и от жены с мягким упреком в том, что такого мужа, как Дин, пора бы из дома выгнать за непосещаемость. Жене он ответил и отослал ответ сразу же. Пообещал вечером навестить. Не так давно Дин понял, что жену свою он все-таки очень любит. Она, как истинная аристократка, многое ему прощала. И безродность, и непосещаемость, и прочих женщин, и много что еще. Затем Дин занялся документами и принял трех посетителей из тех, что не попали утром с важными делами к государю на доклад. А из головы у него все не шло: что за змею государь пригрел? Что за опасность недооценил? С какого перепугу посланник Фай Ли взмок, словно мышь под каблуком, и стал бросаться Дину в ноги? Покуда все ограничивалось одними страшными рассказами, не реагировать, не ввязываться в чужие конфликты, не поддерживать никакую сторону, кроме своей собственной, было возможно. Но вот появился живой человек, тот самый, про которого Дину столько плохого рассказано. Сказать «появился в опасной близости» – ничего не сказать. Никакого перехода из дальнего плана в ближний, никакого плавного движения по перспективе. Возник в один миг, сразу в центре государства, в спальне, и, значит, в центре государственных дел. Поглядеть бы на это диво хоть одном глазком…

Чуть позже незаметный человечек, значившийся на должности второго секретаря, но на самом деле исполнявший совсем другие поручения, доложил Дину все, что сумел разузнать.

В начале первой ночной стражи так называемую «змею» доставили вроде бы как из Большого Улья, но на самом деле из прибрежных скал возле Порта, где оная персона, по всей видимости, была тайно высажена с корабля. Государь немедля с ней переговорил и вышел. А молодчики Фая, если двуполых существ возможно считать молодчиками, вошли и стали топить «змею» в ванне. Тут государю вздумалось вернуться, он увидел свершающееся у него в доме неправое дело, кому-то разбил лицо, кому-то сломал руку, и унес заморскую гостью к себе в опочивальню. Дин отметил для себя любопытный факт: этот экземпляр таю дворцовая челядь единогласно идентифицировала для себя как женщину. С прочими таю по сию пору в точности никто определиться не мог. А потом настало самое интересное. Утром в мусор для сжигания бросили полотенца с кровью, а трубочист, которому летом делать нечего, но крышу обходить он все равно обязан, якобы слышал из вентиляционной трубы подозрительные звуки, словно выл кто-то. Слушать особенно трубочист не стал (так Дин и поверил, что через вентиляцию что-то услышишь, если до половины в нее не забраться), счел за благо удалиться, и на разговор незаметный человечек сумел вывести его только припугнув чиновничьим значком весьма высокого ранга.

На вторую дневную стражу у Дина было запланировано посещение Торговой Палаты. Там приготовили государю жалобы по всяческим несправедливостям, но работа по налогам и таможенным сборам была сейчас отписана Дину, стало быть, ему и заниматься. Обедать, брать под мышку “Торговое уложение” и отправляться на Гранитный остров, чтоб разобраться, какой чуши опять нанес государственный советник по торговле кир Мирамур, временно исполняющий обязанности министра. Дин бегло просмотрел оставшуюся корреспонденцию. Повод пойти в государевы покои среди бумаг не присутствовал. Письма отцу царевич Ша пишет отдельные, а больше ничего нет. Беспокойство посланника Фай Ли вряд ли можно считать оправдательной причиной. Видимо, это следствие двойственной натуры таю – сначала смело сделать дурацкий подарок, а потом впадать в истерику из-за последствий. Дин, конечно, не ожидал, что Фай грудью ринется на защиту государя. Ведь то, что Дин рассмотрел за отогнутой рубашкой, само выглядело очень нежно и беззащитно. Но, видимо, «змея» и впрямь была серьезной угрозой. Если не для государя, то для Фая – точно.

Никому нельзя верить, сказал себе Дин. Надо поступать, как государь: тот всегда сначала послушает, что ему насоветуют, а потом сделает, как захочет. Поискать, где сходятся интересы таю с интересами государя и государства, не торопиться с выводами и идти средним путем... Он захлопнул папку с письмами, слишком резко встал из-за стола и вынужден был сесть обратно. С памятного ночного похода в Большой Улей – а Дин подозревал, что именно тогда и был подписан указ о назначении его Первым министром – сердце взяло привычку то приостанавливаться, то колотиться как-то слишком, с болью. Особенно, когда что-нибудь назревало. Вроде нехорошего предчувствия.

И тут прислали от государя. Чтобы зашел во внутренние покои сам. Искать повод не стало нужды; Дин усилием воли выскреб себя из-за стола и, стараясь не замечать раскаленный гвоздь в плече и немеющую левую руку, поплелся в сторону таинственной опочивальни.

Глава 2

* * *

Государь сидел в личных покоях точнехонько в центре комнаты на белом атласном диване, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. Он по-прежнему был в халате поверх ночной рубахи и босиком, хотя время подошло к обеду. Лицо его было мрачным. Хмурое настроение у государя случалось часто, однако Дин не припоминал таких времен, когда император Аджаннар настолько пренебрег бы государственными делами, чтоб босиком сидеть среди дня, проспать утренний доклад и забыть отпустить докладчиков.

За золотыми дверями неуловимо пахло лекарствами, и от этого намека на чью-то немощь Дину, всегда старавшемуся свои недомогания скрывать, стало не по себе. Вопросы государю не задавались, но государь молчал и пауза затягивалась, поэтому в конце концов Дин произнес полуутвердительно:

– Случились неприятности, мой государь?..

Государь вертел в пальцах маленький шарик, похожий на хрустальный. При этих словах он бросил его в чеканную вазу возле дверей, в которой вместо цветов стояли кудрявые белые перья, и не попал. Шарик откатился под порог.

– Пройди. Сядь, – велел император Дину.

Дин покосился на затворенные двери спален, ту и другую, и подошел. Император подвинулся на диване. Дин присел рядом, изобразил внимание.

Государь набрал в грудь воздух, чтобы что-то сказать, и не сказал. Потом повел пред собой рукой, уронил ладонь на колено, сжал кулак и спрятал в рукаве.

– С вами все хорошо? – наконец, решился нарушить все церемонии и приличия Дин, удивленный подобным поведением императора. Он не знал, видит ли сейчас новую для себя сторону жизни Ажаннара, лежавшую ранее за гранью обзора тайного советника Дина, или с государем действительно творится нечто странное.

– Со мной все хорошо, Дин, – и государь так улыбнулся, словно собирался укусить Дина и сбежать в окно. Если бы Дин сейчас стоял, он безотчетно сделал бы полшага назад. Фай выбил его все-таки из рационального восприятия событий, заразил дрожанием рук. – Просто я очень зол. Мне лучше никого не видеть. И молчать. Иначе я кого-нибудь задушу… Не обязательно виноватого. Я… не знаю. Не знаю, что делать, Дин. Выручи меня пока. Побудь сам за государя – тебе ведь не привыкать.

– Да, государь. – Поколебавшись мгновение, Дин переступил через внутреннее ощущение опасности, давя его в себе как глушат кашель на дворцовой церемонии, и опять задал вопрос: – Могу я осмелиться... помочь… чем-то еще?..

– Нет, – резко ответил Аджаннар.

Тут следовало растечься кляксой и не перечить.

– Как прикажете, государь, – Дин ниже наклонил голову, покорно переводя взгляд с дверей спальни на узоры ковра. Порог дозволенного лежит здесь, в гостиной. Вопрос: «Вы что, убили кого-то ночью?» – тем более нужно оставить при себе. Даже если и убили. Лучше не знать. Потому что там, на светлом ковре, ближе к камину, кровь. Цепочка капель…

Государь меж тем перечислял повеления:

– Посольство Тай не выпускать из города. Кто в Большом Улье, пусть сидит в Большом Улье. Кто в Ман Мираре, пусть здесь и остается. Печати возьми в кабинете, и забери их с собой. На доклады пусть ходят вниз. Не таскайтесь сюда и не топочите. Дня через два станет ясно, что дальше… или не станет, но я на что-нибудь решусь. Отчетов и докладов мне делать не нужно. Я отсюда выходить не буду. Я полностью тебе доверяю и полностью на тебя полагаюсь. Ступай.

– Да, государь.

Дин встал, поклонился, и чуть не бухнулся государю в ноги. Повело.

– Стоять, – велел Аджаннар и ухватил Дина за локоть и посадил обратно. – А ну-ка, смотри на меня. Прямо смотри. – И взял за воротник. – Ты меня видишь?

Дин сосредоточился, одновременно пытаясь как-то продолжить дышать.

– Д-да, государь…

– Пьяный гриб нюхаешь?.. Я же запретил.

– Нет. Простите. С сердцем нехорошо.

– Тебе в последние дни все время с сердцем нехорошо.

Дин сделал попытку все-таки встать и уйти. Для этого снова нужно было поклониться, а у Дина именно поклоны сегодня вообще не получались.

– Сиди. В могилу лечь не опоздаешь, – император стал подворачивать на халате рукава. – Не хватало еще и тебе на тот свет засобираться.

Через сотую часть стражи из зеленой, зашторенной наглухо (только это Дин сквозь туман в глазах и рассмотрел) спальни государь вынес коробку с книжечкой и какими-то погремушками.

– Что тебе врач говорит? – был задан Дину вопрос.

– Я не спрашивал. – Первым министром Дин стал, однако личным врачом не обзавелся.

– А почему? – удивился государь, разворачивая на маленьком столике костяную книжечку и какие-то усики на ней. – Хватит уже на пол сползать по всякому поводу и без. Ты нарочно уморить себя собрался? Что ты так смотришь на меня?.. Давай я проверю, пока я все это опять не собрал и не убрал далеко и надолго. – Государь расправил на книжечке последний ус и высыпал себе в ладонь мелкие, похожие на леденцы предметы. – Пожалуйста, сам расстегни одежду.

Несмотря на «пожалуйста» из уст государя, Дин заартачился. Он понял, что с ним намерены провести какие-то медицинские манипуляции. Лекарствами здесь пахло не просто так. Учитывая, что самый страшный день в своей жизни Дин пережил не в подвалах Царского Города, когда почти уверен был, что государь мертв и придется заживо идти в могилу с ним ему, Дину, и не когда просил себя казнить, обрубив руки, ноги и вымотав кишки, как полагается за государственную измену, а тогда, когда ему рвали зуб, испытание на верность государю медициной – это было наименьшее из всего, чего бы ему хотелось в жизни. Стой перед ним другой человек, не государь, Дин сам укусил бы его и сбежал в окно, даже не пытаясь сохранить видимость достоинства.

– Не надо, – Дин поднял ладонь. – Все обойдется. Я уже привык.

– Не вынуждайте меня опять на вас кричать, господин Дин.

Дин сдался. О медицине в этот день он узнал много нового. Он видел, как над раскрытой книжечкой вращается полупрозрачное человеческое сердце. Его сердце. Оно билось, изредка заикаясь, вместе с перепуганным сердцем Дина, а государь движением большого пальца по краю стола поворачивал его в воздухе и выражение лица у него было кислое и не обещающее ничего хорошего. Потом он захлопнул книжечку, и прозрачное сердце пропало. Собирая с Дина леденцы, прилепленные на что-то вроде рыбьего клея, государь спросил:

– Ты сегодня чем занят?

Дин наконец-то вздохнул.