Сергей Барк
КАСТА
Глава 1 На улицах Барабата
Столица показалась над заметно поредевшим зелёным горизонтом листвы, когда дорога, направлявшая Хюрема, вдруг вынырнула на небольшую вздыбленную прогалину, перед тем, как резко уйти вниз и повести омегу привычными за последние дни зарослями, сквозь которые едва пробивалось уже по-осеннему прохладное солнце.
Хюрем остановился, вглядываясь вдаль. Туда, где отчётливо виднелись зубцы гарнизонной крепости, занявшей наивысшую точку близлежащих земель. Анака, сложенная из горчично-жёлтых глыб известняка, была меньше, чем он представлял. Впрочем, с такого расстояния глаза, должно быть, его обманывали. Пусть сейчас анака и не использовалась в качестве оборонительного сооружения, размеры её и толщина стен, при необходимости, могли служить надёжным укрытием.
Ниже анаки, по склону, тянулись ленты крепостных стен с узкой, вьющейся вдоль и поперек серпантинной дорогой, достаточно крутой, чтобы осложнить подход неприятелю. Особенно если тот решил бы поднять к воротам таран или другие стенобитные орудия.
Взгляд Хюрема скользнул ещё ниже, туда, где кончались пределы внутренней анаки и начинались кольца небольших по величине прямоугольных и квадратных зданий, выложенных симметричным рисунком и напоминавших два ряда разных по размерам зазубрин смотровой башни, увеличенной в десятки раз — гарнизоны, понял Хюрем.
Сразу под этими поясами, словно сорвавшиеся с невысокого обрыва, громоздились скопища разномастных жилищ. Хюрем подозревал, что яркие, даже с такого расстояния, пятна были ничем иным, как шатровыми навесами. Скучные же на вид проплешины серого и бело-жёлтого — камень стен, выложенных вплотную к отвесу гранитной породы, служившему основанием для анаки. Эти разноцветные неровные волны, со всплесками неожиданно выраставших то здесь, то там башен, резво скатывались вниз с пригорка и тонули где-то у подножия леса.
— Добренького денёчка! — возбуждённо гаркнул возничий, погоняя лошадь мимо Хюрема, отступившего в сторону.
Мужик, усатый и тучный, направлял телегу к городу, стараясь успеть к внешней стене до темноты, пока ворота не закрылись. Может, в его тюках, выступавших из-за бортов, имелся ценный груз, который он собирался продать, и опасался, как бы не позарились разбойники, но, скорее всего, дело было в другом. Как и многие другие путники — пешие и конные, встреченные Хюремом по дороге, эта семья — а была это именно она: кроме альфы в повозке сидели омега тех же, что и погонщик, лет и малолетний сын, торопилась в город, на Праздник Касты.
Хюрем бы ещё засомневался в собственной догадке, но подросток решил дело. На вид альфе было около десяти вёсен. В праздник, приходившийся на середину сентября, Каста раджанов устраивала пышные гуляния, а заодно пополняла собственные ряды. Будучи воинами, раджаны нуждались в постоянном притоке свежей крови. Каждый год они набирали разное количество детей — всё зависело от потерь за минувшее время — пяти, десяти и пятнадцати лет.
Попасть в Касту считалось почётным. Кроме того, имелись и другие выгоды, привлекавшие семьи. Если приходилось кормить слишком много ртов, пристроить лишние в Касту было настоящей удачей. К тому же, за ребёнка Каста выдавала вознаграждение. Да и послабления в оброке были не лишним для крестьян и торговцев, одним из которых явно являлся проехавший мимо мужик.
Не став задерживаться долее, Хюрем бросил ещё один взгляд на город и припустил по дороге, тоже рассчитывая попасть за ворота до того, как сядет солнце.
Оказалось, что с того места, откуда Хюрем наблюдал крепость, виднелось не более одной пятой, а то и меньше, огромного городища, расползавшегося цветастой складчатой юбкой от главной возвышенности к западу, куда с гор, ударяясь о стены анаки, уходила река, и югу. Именно с южной стороны, наименее удобной, как понял Хюрем, топча кожаными ботинками грязь в развезенных лошадьми и повозками колеях, он приблизился к Барабату, вынырнув из леса в паре вёрст от внешней стены. Благо, что омега всё же успел нырнуть за огромные створы одним из последних, понимая, что теперь действительно может рассчитывать на тюфяк и миску горячей похлебки.
Уверенность поколебалась после того, как Хюрем, заглянув в пару харчевен, услышал, что мест нет, и даже присесть, чтобы заморить сосавшего желудок червячка негде, стены местных заведений ломились от прибывших. Приходилось признать, что толкотня в нижнем ярусе города, самом просторном и обыкновенно свободном, существенно убавляла возможности осуществить задуманное. Если Хюрем не найдёт место для ночлега, придётся поспрашивать, где скапливаются местные бродяги, не рискуя вызвать гнев раджанов.
Раджаны — истинные хозяева города — были повсюду. Лёгкие белые штаны и туники с огромными алыми треугольниками, направленными остриём вниз на груди, обрамлённые пурпурной каймой, точно такой же, как и та, что бежала стрелками от бедер к подвязанным на щиколотках штанинам, бросались в глаза не меньше начищенных щитов. Кожаная портупея составляла сложную перевязь из ремешков разной толщины и назначения, опускавшихся к ремням с ножнами и ниже, до середины бёдер. Хюрем тут же оценил удобство такой конструкции. Если понадобится бежать, пару застёжек и ножны не кидало из стороны в сторону. Наверняка были и другие удобства, но для этого нужно было бы рассмотреть такое обмундирование внимательнее, таращиться же на раджанов было себе дороже.
Внимательные и особенно подозрительные по случаю огромного скопления людей, они зорко следили за отведёнными кварталами, чтобы праздник прошёл гладко и гости, полные воодушевления отдать Касте детей на попечение, да и потратить денежки, явились и на следующий год. Кого порадует украденный воришкой мешочек с монетами или случайная ссора с пьяницей? И потому не было ничего удивительного в том, что раджаны стояли стражниками у ворот, караульными на перекрёстках и площадях, проходили дозорными группами по три-четыре человека всюду, куда бы ни падал взгляд.
Было бы наивно полагать, что все члены Касты занимали высокое положение. Большинство, как и в любой подобной иерархии, были простыми воинами, выполнявшими задачи старших по чину. Те, в свою очередь, тоже подчинялись начальству вплоть до самой верхушки лестницы, занятой узким кругом избранных. Хюрем подумал именно об этом, когда на одной из улиц среднего яруса, того, что довольно близко подходил к казармам и куда он успел забраться в поисках ночлега, завидел необычных раджанов.
Небольшая группа из пяти альф на голову возвышалась над остальным потоком. Отличал воинов не только исполинский рост, но и приметный снежно-серебристый, в ярком свете взошедшей луны, оттенок волос. Редкий. Хюрем знал, что эта черта отличала раджанов высшего сословия. Волосы, считавшиеся достоинством, никогда не стригли, перетягивая ремешком высоко на затылке и нося такое украшение с гордостью.
Расстояние между альфами и Хюремом сокращалось, но омеге всё ещё не удавалось рассмотреть вторую знаменитую особенность высших: голубой, иссиня-голубой, ни на что не похожий цвет глаз.
Почти поравнявшись с отрядом, Хюрем решил не опускать головы. Тоже не обделённый ростом, он мог всё же надеяться, что случайно брошенный взгляд в нужную сторону удовлетворит его любопытство.
Раджаны шли по двое, последний, чуть пониже и скромнее на фоне товарищей, оставался скрытым за мощными спинами. Альфы, мужественные и суровые, смотрели сверху вниз из-под вырубленных, будто в камне, надбровных дуг и пушистых белёсых бровей. Глаз не было видно, посетовал Хюрем.
Три шага, и две пары остались позади, обдав его острым мускусным с примесями запахом. Ещё один шаг, Хюрем поравнялся с последним альфой, понимая, что они одного роста и он сумеет увидеть глаза, если тот повернёт голову влево.
Мгновение. Взгляды пересеклись, и Хюрем увидел то, что хотел. Глаза были не голубыми. Совсем не голубыми. Голубыми можно было бы назвать небеса или тихую гладь мелкой речушки; в этих глазах плескались иолитовые озера, дно укрывала нива изумрудных водорослей, срезанная серпом водяного духа, оставившего чёткий след синей бездны по ободу.
Альфа был юн. Гораздо моложе товарищей. Пусть он был высок и развит, в его движениях, подмеченных острым взглядом Хюрема, не было напряжённости закованной в тяжёлый доспех фигуры, так часто свойственной воинам, закалённым огнём и мечом бесчисленных поединков на поле брани.
О том же говорило и лицо юноши. Приятные черты ещё не заострились, трескаясь морщинами невзгод и потерь по краям. Высокий крутой лоб переходил в нос чуть с горбинкой, подчёркивавший как по-кошачьи широко посажены у мальчишки глаза. Мягкие губы не истерзаны ветром. Влекущие. Омегам такие нравятся. Чуть угловатый и выдающийся вперёд подбородок. Парень, должно быть, был упрямцем.
Альфа смотрел на Хюрема.
Город гудел предпраздничной суетой, и Лето с трудом удерживал внимание на мелких убористых строчках. Учителя легко угадывали настроение молодого альфы и потому отвешивали не слишком тяжёлые подзатыльники, стоило ему зависнуть над пергаментом дольше обычного.
Старший субедар был менее понимающим. Как только он замечал, что Лето смотрит в сторону города, вместо того, чтобы сосредоточиться на поединке, подзатыльником было не обойтись. То, что Лето одерживал верх над соперником и без должной доли концентрации не имело никакого значения. Вставать приходилось раньше, чтобы отбегать дополнительные круги вокруг анаки, отжаться, подтянуться, снова почистить прожигающий блеском щит, поразмахивать мечом у чучела и успеть выполнить другие наказания за промахи до начала нового дня, когда он получит очередной нагоняй.
Лето не унывал и не роптал, дожидаясь заветного дня с нетерпением. В Барабате, пусть и таком огромном, было иногда смертельно скучно. Время, заполненное однообразной рутиной, тянулось бесконечно долго, но вот, в начале первого осеннего месяца в город начинали стягиваться люди, привозя с собой сплетни, заморские товары и, конечно, новобранцев. С прибытием новичков анака будто стряхивала с себя ненадолго привычную пыль сдержанности и размеренности сурового быта, а вместе с тем избавляла от сплина тех, кто ещё не разучился радоваться жизни.
В день праздника все, кроме караульных и стражи, были вольны покинуть казармы и провести время по собственному усмотрению. Ограничения налагались исключительно на крепкие напитки. Никому из раджанов, впрочем, не требовалось объяснять, что даже не подпирая стену с оружием в руках, каждый из них оставался избранным воином, и не существовало на свете таких обстоятельств, которые бы позволили им позабыть о долге. Это означало только то, что любой раджан, увидевший непотребства на улицах города, должен был разобраться с таковыми собственными силами или помочь братьям справиться с бедой, как если бы он сам нёс службу.
Для Лето же праздник означал целый день без понуканий старшего субедара, от которого он собирался оказаться так далеко, как только возможно при первом же удобном случае. Каково же было его удивление, когда накануне Сувир позвал Лето на вечерний обход! Побродить по шумевшему городу было всем, о чём мог мечтать альфа. Всё же Лето, хоть и успел насчитать всего только шестнадцать вёсен за спиной, дураком не был, сразу поняв, от кого на самом деле исходил приказ о включении его в группу Сувира. Взял бы его альфа просто так, по собственному желанию.
Младший субедар Сувир был неплохим мужиком, но прямым, как палка. До зубовного скрежета повернутым на порядке, дисциплине и уставе, чётко прописывающем всю его жизнь вплоть до гробовой доски. От того-то у Лето, время от времени, и возникало недопонимание с младшим субедаром.
Решив не гневить альфу, явно и так не слишком довольного неожиданным пополнением в собственных рядах, Лето спокойно ступал позади старших воинов, не собираясь сбегать, как непременно бы поступил в другое время. Он был благодарен уже за то, что может свободно глазеть по сторонам, прислушиваясь к торговцам, бойко зазывавшим гостей в лавки, да к продажным омегам, щедро рассыпающим неприличные обещания.
Повсюду пахло жареным мясом и густым ароматом специй. Оставляя бочки, шипело пенившееся пиво, журча переливами, тянулось непрерывной струёй вино. Факиры собирали зевак, дыша огнём, будто драконы. Костюмы сверкали чешуёй серебристых искр, когда их гибкие тела извивались под музыку цимбал, свирелей и бубнов. Голоса, тонкие и звучные, низкие и мощные, звучали над крышами Барабата, наполняя пространство плотным духом лености и праздности.
Лето приходилось напоминать себе о том, что ему не следует отставать. Кроме вялого желания угодить субедару, он знал и другую причину, почему ему надлежит держаться в стороне от необдуманных поступков. Они, пятеро, шагали вдоль улиц, начиная от самых ворот верхней анаки, вниз, через казармы, сейчас сквозь среднюю часть города, а уже скоро должны были спуститься ещё ниже и обойти улочки до самой внешней стены, чтобы показать, как все раджаны, без исключения, исправно несут службу, когда другим было позволено беззаботно кутить и наслаждаться дарами жизни.
Альфа сделал ещё один шаг — и поймал взгляд случайного прохожего. На нём был капюшон, и разглядеть Лето сумел только заострённый подбородок, сухую полоску губ, потрескавшихся и обескровленных, да пару клочков тёмных волос, торчавших из-за ушей.
Шафран, базилик, корица тронули обоняние.
Глаза незнакомца напротив блеснули парой мелких белых отсветов, поймав, должно быть, блики горевших повсюду лампад и бумажных фонариков, и погасли. Резко шагнув в поток людских тел, незнакомец растворился.
Лето понадобился нескончаемо долгий миг, чтобы осознать, что только что произошло, и…
— Подожди! — обернулся и крикнул он.
Лето позабыл о чём размышлял мгновенье назад, не вспомнил о том, что был не один, не думал, что делал. Лето затопило непреодолимое желание отыскать незнакомца. Сейчас! Немедленно! Но когда он пришёл в себя достаточно для того, чтобы броситься в погоню, того и след простыл!
— Что случилось? — у плеча возник субедар Сувир и остальные. — Карманник?
— Не уверен, — буркнул Лето, отмахнувшись, и ринулся сквозь толпу, стремясь зацепиться за запах.
Шафран, базилик и корица, — без умолку крутилось в голове. Шафран, базилик и корица!
Альфа жадно ловил ноздрями таявший, будто одна-единственная снежинка, пойманная тёплым лучом солнца, запах, пока тот не исчез. Альфа замер, как вкопанный, посреди улицы и напряжённо огляделся.
— Упустил?
Раздосадованный, Лето не смог ответить сразу.
— Упустил, — с горечью и раздражением наконец бросил он.
По плечу хлопнула рука.
— Бывает. В следующий раз смотри в оба.
Группа перестроилась, пока встревоженный народ пытался успокоиться, оглядываясь по сторонам в поисках неведомой опасности, которую ещё мгновение назад преследовали раджаны.
Лето не мог вспомнить, когда в последний раз он ощущал, будто из-под ног у него выбили почву.
— Лето! — окликнул Сувир, хмурясь, и альфа, поборов желание выкинуть глупость, встал позади товарищей и снова двинулся вдоль заполненных улиц, не замечая больше ничего вокруг.
Если бы в этот самый момент его увидел старший субедар, не сносить Лето головы. Он настолько плохо владел собой, что захоти кто-нибудь напасть на него, задача оказалась бы проще пареной репы. Мысли неслись ураганом, но Лето так и не мог отыскать верных решений. Наконец он сделал мысленное усилие, повторил простое четверостишие раджанов, призванное в минуту беспокойства унять мятежный дух, и глубоко задышал, возвращая себе способность ясно мыслить.
Может быть, случившееся ему приснилось? Нет, не приснилось, конечно, но почудилось?
Лето продолжал двигаться, но внутри всё застыло, когда он поставил перед собой чёткий немой вопрос и теперь старательно прислушивался к ответу.
Это был Он? — напряженно спросил себя альфа.
Всё его существо нашёптывало, что Лето не померещилось. Потерял бы он голову, пройдя мимо самого обычного омеги, такого, каких он видел тысячи, десятки тысяч? Его ведь словно заворожило! Запах ударил по носу так, словно Лето впервые открылся дар обоняния, сметавший сокрушительной волной.
«Шафран, базилик, корица», — снова пронеслось в голове заветное заклинание того самого запаха. Запаха Его омеги. Его! Того, кого определила ему сама жизнь, позволив им столкнуться на улицах Барабата.
Лето тут же отмотал катушку воспоминаний назад. Омега. Его роста. Белая в свете луны кожа и несколько черт, в точности которых можно было бы усомниться, так скоро они растворились в ночи, если бы эта картина не осталась гранитным оттиском в памяти Лето.
Не задумываясь чеканя шаг, Лето позволил себе несколько минут созерцания нежданного дива. Затем собрался и снова заставил себя думать. Концы с концами явно не сходились.
Встреть он своего омегу, стал бы тот от него убегать? Или может… омега не понял, кого встретил? Лето тут же отмёл глупую мысль. Омега именно удрал, а не просто ушёл. Не пойми он важность момента, топал бы себе не торопясь среди остальных, и тогда бы Лето нагнал его в паре шагов, но омега пустился наутёк, украв свой собственный запах из-под самого носа Лето!
У альфы не осталось сомнений, что на дороге он случайно повстречал именно Своего омегу. Впервые слово Свой прозвучало в голове по-особенному, словно ему вдруг приоткрылась сокровеннейшая из тайн, о которой он, кажется, слышал бесчисленное количество раз, но до этого момента не понимал и сотой доли её значения. Важности.
Шафран, базилик, корица, повторил Лето, позволяя себе чуть удлинить вдох, словно надеялся уловить в воздухе неповторимый запах, смешавшийся в одном-единственном человеке в той невероятной пропорции, которую он посчитал совершенной. И уже знал, что никогда и ни один аромат не станет для него столь же желанным, как этот.
Шафран, базилик, корица.
Пришлось принять горькую пилюлю истины: омега почувствовал Лето, но пожелал исчезнуть. Должно быть, на это имелась причина. Она должна была быть! И была она достаточно веская, чтобы поступить так, а не иначе, почти незаметно кивая сам себе, утверждался в собственной правоте Лето.
И всё же, сколько не ломал он голову, ответа на вопрос — почему сбежал омега — так и не нашёл. Ему придётся об этом спросить, когда он отыщет омегу. В том, что он это сделает, Лето не сомневался.
Глава 2 Свободный бой
Вторую малую оружейную, временно освобождённую от доспехов, наполнял неумолкаемый гвалт голосов. Четыре писаря, занимавшие столы у южной стены, не поднимали голов с восхода, занося в списки всех желающих поучаствовать в состязаниях. Отцы, явившиеся в сопровождении чад, а иногда и всего семейства, выстроились в очередь и, за неимением лучшего занятия, чесали языки, обсуждая Барабат, развлечения, цены и, конечно, хвастались достоинствами детей, будто крепостью копыт молодых жеребят.
— Сколько мальчику лет? — спросил немолодой писарь-бета, не отрывая глаз от пергамента, когда к столу приблизилась очередная семья.
— Так это, пять гатков, стало быть, — уперев руки в бока, отвечал бородатый альфа низким басом, в попытке перекрыть царивший гул.
— Пол?
— Бета.
Писарь отыскал нужную секцию в заранее расчерченной таблице, спросил имя мальчика. Затем тщательно выспросил, откуда те прибыли, ни на секунду не прекращая делать пометки, как отыскать нужный дом в случае необходимости. Близким непременно приносили весточку с гонцом, когда однажды, без сомнения, храбрый воин встречал свой конец в славном бою.
Остальное не интересовало Касту. Как только ребёнок оказывался под покровительством раджанов, он получал новую семью. Родитель же, в случае успешного прохождения мальчиком состязаний, должен был вернуться на следующий день за соразмерным возрасту и полу вознаграждением и карточкой с привилегиями, которую отныне можно было демонстрировать сборщикам податей следующие десять лет. В случае же если семья отправляла в Касту не первого сына, срок и сумма увеличивались. Больше родитель и дитя не виделись.
Мало что понимающий малыш стоял, привалившись боком к ноге отца, и едва удерживал глаза открытыми. Ранний подъем дался нелегко, но к началу состязаний он уже проснётся, чтобы решить собственную судьбу: стать раджаном или вернуться в отчий дом, подгоняемый подзатыльниками и наставлениями, что в следующий раз нужно стараться сильнее. И тогда, когда настанет праздник, они снова вернутся в столицу, попытать счастья, или выберут город поменьше, где конкуренция будет не такой ожесточённой.
— Сколько мальчику лет? — произнёс писарь в ожидании очередного выводка.
— Мне двадцать четыре, — прозвучал спокойный уверенный голос, заставивший его поднять глаза.
— Свободный бой? — уточнил писарь для порядка, впрочем, уже понимая, каким будет ответ.
Хюрем кивнул.
В Касту принимали детей и подростков. Охотнее всего набирали младших детей. Десятилетних ребят было в два раза меньше и совсем скромным числом были представлены те, кто вскоре собирался переступить порог совершеннолетия, отмеченный шестнадцатью вёснами. Чем старше становился подопечный, тем меньше интереса он вызывал.
Разум и тело малыша более податливы для нужд раджанов. Из такой глины проще обжечь крепкое тело; легче обучить правилам боя и стратегии, если в том есть нужда, и заставить беспрекословно выполнять приказы. Увы, дети росли медленнее, чем гибли воины в сражениях, и потому приходилось возиться и с теми, кто был постарше. Правда, успехами эти ребята могли похвастаться редко. Взрослые же и вовсе не интересовали Касту; время, чтобы подготовить хорошего воина, было безвозвратно упущено.
И всё же, имелось одно-единственное исключение — Свободный бой.
Каста существовала испокон веков и за свою историю пережила немало потрясений. Как оказалось, случалось всякое, и иногда в ряды раджанов желали вступить доблестные воины, прибывшие из далёких земель. Пращуры, понимая всю тонкость вопроса, справились с затруднением раз и навсегда, внеся в регламент состязаний Свободный бой.
Поучаствовать в бою мог любой желающий, вышедший из детской поры. Однако всё было не так просто, как могло показаться на первый взгляд. Победителем, с не определённым до самого последнего момента количеством участников — кто же знал, сколько сорвиголов явится в тот или иной год — мог стать только один воин. Единственного счастливчика, выстоявшего на ногах, когда все остальные не могли подняться, принимали в Касту.
Одержавший победу мог ранить соперника или вовсе убить, по собственной воле или воле случая; важное обстоятельство, над которым следовало хорошенько поразмыслить, прежде чем соваться на состязание без веской причины. Риск был огромным и мало кто этого не понимал. Отваживались на бой только отчаянные, мастера и те, кто жаждал стать раджаном или, в случае неудачи, распрощаться с жизнью.
Преимуществом такой жестокости являлось отсутствие необходимости собирать высшие чины Касты для обсуждения каждого отдельного случая, когда половозрелый мужчина ходатайствовал о вступлении в ряды раджанов. Люди были вольны решать сами, как провести остаток отмеренных им дней, и потому, должно быть, число участников Свободного боя редко переваливало за двадцать человек.
Писарь, тем временем, хмурился.
— Ты ведь омега.
— Да, — спокойно согласился Хюрем.
— Омеги не принимают участие в состязаниях.
Что мог предложить раджанам омега? Конечно, в Касте были чистокровные представители слабого пола, ведущие свои родословные из глубины столетий. Они вступали в браки с себе подобными, давая рождение узкому кругу избранных. Но, в остальном, омеги были не нужны.
— В правилах этого не сказано, — произнёс Хюрем, глядя на писаря не моргая.
Немолодой, лысеющий бета скосил взгляд, задумавшись. Хюрему не составило никакого труда прочесть мысли по его лицу. Писарь, без сомнения, знал Устав Касты назубок и теперь размышлял о том, какое именно положение, при некоторой доле превратного истолкования, не допустило бы участие омеги в Свободном бою. Скрипнув зубами и бросив на Хюрема мрачный взгляд, он завозился, извлекая из внутреннего отделения стола толстый фолиант.
Выделанная кожа с золочёным оттиском привлекла внимание тех, кто стоял неподалёку. Шум вокруг немного поутих, пока писарь отыскивал нужную страницу. У верхней кромки показалась витиеватая алая надпись. Бета свёл брови и ниже склонился над строчками.
Пока чиновник перечитывал уложение, касавшееся Свободного боя, Хюрем терпеливо ждал. Он знал, что в этих строчках нет ни единого слова, не позволявшего ему — омеге! — участвовать в состязании. Как знал и то, что противясь, писарь просто опасается за свою шкуру, не зная, что произойдёт, включи он омегу участником.
Бета продолжал скользить взглядом по строчкам, одновременно раздумывая над тем, как бы избавиться от омеги, а вокруг тем временем становилось всё тише. Кое-кто, кажется, разобрался в происходящем, и теперь весть о небывалом случае расползалась вдоль вереницы людей. Когда в комнате летучей мышью над потолком повисла шуршащая шёпотками тишина, писарь наконец понял, что промедлением только загнал себя в угол — замять дело, не привлекая внимания, не получится. Придётся либо гнать омегу, прямо нарушая положение о том, что биться может «любой желающий, достигший совершеннолетия», либо соврать, вписывая свои собственные слова на страницы Устава Касты. Ни того, ни другого писарь сделать не мог, выбрав из трёх зол наименьшее.
Захлопнув книгу и спрятав её в стол, он спросил:
— Как тебя зовут?