Тайна мецената

М-да, указатель уборной присутствует, а вот вывески галереи нет. Чудные дела творятся в датском королевстве, что тут скажешь…

Я последовала совету охранника и спустилась вниз в подвальное помещение. Если не знать, что здесь располагается выставочная галерея, можно подумать, что просто так постарались украсить проход к туалету — на стенах здесь висели картины. Сбоку я рассмотрела три холста, однако фамилии художников были указаны другие, не Садальского. Темная работа с какими-то желтыми пятнами именовалась «Подсолнухи» и принадлежала кисти некоей И. Адамовой; декоративная работа по батику называлась «Мой город», и выполнила ее гражданка Н. Соловьева. Нечто непонятное из геометрических фигур и вовсе не имело ни названия, ни фамилии автора. Пока из всех работ мне больше понравился батик — по крайней мере, там было понятно, что изображено, и краски художница подобрала яркие и приятные для глаз.

Слева находились двери в какие-то офисы, как ни странно, закрытые. То ли офисы пустовали, то ли рабочий день сотрудников уже закончился. А может, сегодня у них — выходной день? Так и не получив ответ на свои вопросы, я пошла дальше по коридору и вышла прямо в большой светлый зал, увешанный картинами разного формата. Возле противоположной стены стоял красивый резной столик, на нем лежала большая тетрадь — вероятно, какой-нибудь буклет или книга отзывов.

Я подошла к стене и принялась рассматривать картины. Подписано — Р. А. Садальский, то есть это полотна моего знакомого.

В отличие от огородниковской мазни, работы Садальского показались мне весьма профессиональными — красивые пейзажи, которые не выглядели открытками, а передавали атмосферу времени года. Многие картины были написаны словно в туманной дымке, но мне это даже нравилось. От работ Садальского веяло каким-то спокойствием и умиротворением, они показались мне исполненными внутренней гармонии. Я не считаю себя этаким любителем живописи и ценителем искусства, однако от картин Садальского не хотелось отходить. Вроде незамысловатые пейзажи — заснеженные поля, унылые домики, серое свинцовое небо да ворона на переднем плане, — а почему-то возле картины задерживаешься надолго, начинаешь рассматривать ее и словно погружаешься в мир, зафиксированный на полотне. Да, Огородников незаслуженно обзывал Садальского бездарем — скорее, это Вольдемар испытывал к своему коллеге зависть, а не наоборот. По мне, так пейзажи Садальского были выполнены с куда большим художественным вкусом, профессионализмом и любовью, нежели мазня Вольдемара Огородникова.

Я отошла от пейзажей и прошла по коридору в следующий зал. Здесь тоже висели картины Садальского, однако обстановка тут отличалась от обстановки предыдущего зала. Хотя бы тем, что в углу располагался столик, за которым скучала девушка лет двадцати, даже не поднявшая на меня глаза. Я не видела, чем она занималась, но, судя по всему, что-то увлеченно читала. На столике были разложены маленькие картонки, на которых было нечто нарисовано, стоял календарь и лежал блокнот. Возможно, тоже книга отзывов.

Я оглядела картины — также пейзажи, — после чего решила подойти к столику администратора. Как я понимала, девушка им и была.

Она наконец-то подняла голову и посмотрела на меня. Лицо симпатичное, губы слегка накрашены, волосы черные и длинные, забраны в хвост. Одета в белую водолазку, какой низ — не видно за столиком. Может, юбка, а может, и джинсы. Девушка кивнула мне и проговорила:

— Здравствуйте, туалет находится слева, пройдите в арочку.

— Спасибо, но я не ищу туалет, — улыбнулась я. — Пришла вот на картины посмотреть, ведь тут выставка?

— Да, — голос девушки показался мне слегка удивленным. — Извините, я просто привыкла, что меня люди про туалет спрашивают. Редко кто специально приходит картины посмотреть, а тем более купить. В обоих залах представлены работы нашего тарасовского художника, Романа Андреевича Садальского. Он родился в Тарасове, окончил художественную школу, какое-то время учился в художественных училищах, но так и не окончил их. Садальский участвовал в различных выставках и конкурсах, является членом Союза художников. Любую работу на выставке вы можете приобрести, если что-то понравится, я могу дать номер телефона художника, по которому вы с ним свяжетесь. У меня просто в каталоге цены не на все картины, поэтому лучше об этом поговорить с самим Садальским.

— Какие чудесные у него пейзажи! — восхитилась я. — Странно, почему о вашей галерее ничего не известно? Почему нет вывески хотя бы? Она недавно открылась?

— Галерея здесь уже два года, — возразила девушка. — Признаться, я и сама не понимаю, почему Даша — это моя начальница — так и не заказала вывеску. У нас только это есть. — Девушка кивнула на календарь. Я пригляделась к обложке — и правда, написано ArtMore в круге, а фоном служат какие-то линии. Что-то нерадостно для логотипа галереи…

— И как же люди узнают о вашей галерее? — спросила я. — Нигде же в торговом комплексе не указано, что в подвальном помещении висят картины.

— А так и узнают — по пути в туалет, — усмехнулась администратор. — Помню, как-то две женщины искали уборную, идут по коридору, и одна другой говорит: «Смотри-ка, надо же, как красиво проход в туалет оформили, картинами!» Я со смеху чуть со стула не свалилась!

— Так сделали бы вывеску давно! — пожала я плечами. — Сейчас что угодно можно распечатать, делов-то!

— А я сама не понимаю, почему никто ничего не делает, — вздохнула девушка. — Я здесь всего несколько месяцев работаю, поначалу, когда устроилась, стала инициативу проявлять. Ну, мастер-классы проводила, лекции о художниках. Я же в художественном училище училась, вот и решила, что все ждут не дождутся, когда придет в галерею толковый администратор вроде меня. Но Даша запретила мне даже объявления о мастер-классах вывешивать на дверях комплекса, а когда я принесла плакат — сама нарисовала вывеску, — то и вовсе отругала меня. Хотя, если подумать, что я плохого сделала? Всего лишь на ватмане нарисовала пейзаж Левитана, а в центре написала название выставочной галереи. Начальство торгового комплекса согласилось поставить плакат на мольберт, и люди даже специально спустились посмотреть картины. Я обрадовалась, а Даша потом пришла, плакат убрала и мне выговор сделала. Вроде я суюсь, куда не просят, никто мне плакат делать не поручал, а я тут решила сама дел наворотить. После того случая я и перестала лекции с мастер-классами проводить — мне ведь за это не платят, и никому это не нужно. Поэтому сижу и книжки читаю или рисую, чтобы время поскорее пролетело. Скукотища тут смертная — иногда разве что уборщицы зайдут или охранник. Ну и девчонки с точек наверху, на обед или в уборную.

— Да, невесело… — протянула я. Девушка, видимо, обрадовалась, что к ней зашла хоть какая-то собеседница, и продолжала болтать:

— Мне иногда кажется, что Даша и не хочет, чтобы о галерее кто-то знал. У меня даже мысли такие, может, им кто деньги заплатил на продвижение наших художников, вот они их и отмывают. Но это, конечно, предположение. Хорошо, что здесь камер нет — а то меня бы за такие слова уволили! Хотя и пусть увольняют, не такая это шикарная работа — просто сиди да время проводи. Если не брать сюда какое-нибудь занятие, ну, книги или рисование, так вообще со скуки коньки отбросить можно! Мне иногда даже хочется уборщицам помочь полы помыть — хоть какое-то занятие, а так — сиди с десяти утра до восьми вечера…

— Если тут так не нравится работать, почему же вы не уволитесь? — удивилась я. — Нашли бы место получше.

— Да я же учусь параллельно, а тут график можно со сменщицей составлять, — пояснила девушка. — Мы договариваемся, кому когда выходить удобно, и все! Да и привыкла я тут сидеть, кучу книг зато прочла, и к учебе можно готовиться спокойно. Дома же постоянно что-то отвлекает, то одно дело, то другое, так весь день проходит, а ничего не успеваешь. Здесь — совсем наоборот. Отходить можно разве что в магазин, если еду забыла взять, а все остальное время надо в зале сидеть. Следить, чтобы картины не сперли. Поэтому если я в магазин выхожу, то прошу охранника или уборщицу посмотреть за галереей. Трудно представить, конечно, что кто-нибудь стащит картину, тем более когда есть охранник и девчонки с торговых точек, но все же. Представляете, если Садальского упрут? Я же за всю жизнь не выплачу, у него самый маленький этюд не меньше сорока тысяч стоит! А большие — и вовсе за сто переваливают. Поэтому над картинами я трясусь, как не знаю кто…

Один раз случай был — выставлялась девчонка, самоучка, у нее прикольные работы были. Разные техники, абстракция в основном и что-то из жанра фэнтези. Тут ведь кто угодно может выставиться — только с Дашей надо согласовать. Так вот, она в прошлую мою смену взяла картину, чтобы подарить подруге, а я не записала, ну и забыла. Так потом, на другой день, Даша пришла и спрашивает меня: а где картина с мольберта? Почему подпись есть, а работы нет? А у меня совсем из головы вылетело. Я бегом проверять — и правда, нет картины! Ну все, думаю, пропала я. Хорошо еще, что телефон художницы у меня был — еле дозвонилась ей, а она мне напоминает: забирала же накануне работу. Слава богу, обошлось все, но думаю, я за тот день поседела…

Кстати, выставка Садальского недавно открылась, я все хотела по ней сделать нечто вроде экскурсии. Рассказать о самом художнике, о его пейзажах. Люди его живопись не понимают, просто привыкли, что все должно быть ярко и понятно. Вот и хотела рассказать, почему такие тона он берет, что цвета на картине — сложные, показывают профессионализм живописца, передают настроение. Это ж не так просто — намешать нужный оттенок. Куда проще взять краску из тюбика и, скажем, синькой небо замалевать. А на деле, так чистые цвета и вовсе использовать нельзя, потому что не бывает такого в природе. Вот, скажем, для того, чтобы изобразить голубое небо, надо взять ультрамарин, смешать с голубой ФЦ, белилами и каплю холодного желтого добавить. Только при этом следить, чтобы желтый с голубым не дал зеленого, всего по чуть-чуть. Ну и дальше тому подобное. И про композицию картин тоже рассказать можно было бы — ведь нельзя, скажем, на пейзаже с рекой изобразить на половине холста — небо, а половину — реку. Это считается дурным тоном, надо, чтобы чего-то больше было, либо воды, либо неба. И еще…

— Как интересно! — перебила я словоохотливую девушку-администратора, которая готова была мне рассказать обо всех премудростях живописи, что, признаться, меня совсем не интересовало. — Сразу видно, что вы знающий человек, разбираетесь! Вот только я пришла посмотреть работы художника Вольдемара Огородникова, вы о таком наверняка слышали. Он ведь известный у нас в городе, и мне сказали, что тут его выставка. Но, видимо, я опоздала?

— Да, его картины у нас месяц висели, а потом их забрал сам Огородников, — развела руками девушка. — Вы именно его работы хотели увидеть?

— Ну да… — Я сделала вид, что расстроена. — Особенно его картину «Богиня огня», о ней я читала в газете даже. Что это полотно — новаторство в современной живописи, новый взгляд на искусство. Вот и решила познакомиться с творчеством этого гениального художника.

— На самом деле вы мало что потеряли. — Администратор встала из-за стойки и подошла ко мне. Ее стройные ноги идеально облегали узкие джинсы, а фигуре могла позавидовать любая модель. Правда, обувь не очень соответствовала облику — к джинсам и облегающей водолазке больше подошли бы туфли на каблуках, а лучше — на шпильке, а не потрепанные черные тапочки. Но, наверное, девушка выбрала их из-за удобства — и правда, весь день ходить в туфлях на шпильке нога устанет.

— Садальский намного лучше Огородникова! — заметила девушка. — Лично я считаю, что картины Огородникова — попросту мазня какая-то, он вроде хотел удивить публику. Взял пример с Малевича с его «Черным квадратом», и все! Знаете ведь, как была создана эта картина, «Черный квадрат»?

— Представления не имею, — честно призналась я.

— А вот как. Малевич работал над картиной для какой-то выставки или конкурса. Писал, значит, ее очень долго, но у него не получалось, как было задумано. В конце концов художник разозлился, распсиховался, взял на кисть черную краску и в ярости замазал всю картину. А в тот момент к нему в мастерскую пришел приятель. Ну и увидел холст, на котором сквозь черный проглядывали мазки предыдущей картины. Уж не знаю, что перед этим принял на грудь приятель Малевича, но он воскликнул в восхищении, что это гениально. А дальше — дело техники, художник придумал, что картина носит глубокий философский смысл, что у нее есть подтекст, ну и так далее и тому подобное. Это я в Интернете вычитала, когда к одной своей лекции готовилась. Вот и Огородников решил пойти тем же путем — не намешивать сложные цвета и не продумывать грамотную композицию, а, так сказать, изобрести велосипед. Он же свои полотна не просто кистью с краской закрашивает, а всякими трафаретами краску наляпывает, стекло прикладывает, бумагу скомканную, иногда на обувь краски понамажет — и давай по холсту отпечатки подошвы делать. В общем, на все горазд, лишь бы эффект произвести. А потом выставляет свои «шедевры» как новаторство в современном искусстве. Я про него знаете, как говорю? «За изобретательность — отлично, а за предмет — неуд». Помните, это из «Приключений Шурика», когда экзамен он сдавал? Ну, там студент с забинтованным ухом был?

— Да, конечно, помню, — улыбнулась я. — И что же, эта «Богиня огня» — как «Черный квадрат», не разберешь, что нарисовано?

— Именно, — кивнула девушка. — Мне показалось, Огородников купил по трехлитровой банке красной, оранжевой и желтой краски и решил разом от нее избавиться. Вот и наляпал ее самыми разными способами на холст — как в голову взбрело. Может, одним трафаретом, другим, третьим… А потом объявил свое полотно самой выдающейся работой, шедевром современного искусства и устроил выставку. Постарался ведь, с фуршетом, настоящая презентация! За все время моей работы тут это первый художник, который устраивал по случаю выставки банкет. Он созвал всех своих друзей, знакомых, даже меценат из Англии откуда-то взялся, представляете? Тут впервые в жизни галереи, наверное, такая толпа собралась. Моя смена была, мне, конечно, интересно было посмотреть, как проходят богемные тусовки. Думала, так только в западных фильмах бывает — ну, чтобы господа — во фраках, при галстуках, дамы — в вечерних платьях, все с бокалами стоят, и даже в бокалах — шампанское! Я полагала, начальство торгового комплекса запретит спиртное проносить — вроде как нельзя, покупайте себе детское шампанское или сок. Ан нет, разрешили! Видимо, потому, что Огородников — председатель Союза художников, с ним связываться не хотели. Ну и плюс ко всему реклама торгового комплекса.

— Надо же, как необычно! — поддержала я разговор, а точнее, монолог девушки. — И кто же был на презентации выставки?

— Ой, да куча народа, — махнула рукой администратор. — Я же их всех по именам не знаю. Художники, наверно, из Союза, их жены, подруги… Ну, или просто друзья Огородникова, хотя они, думаю, тоже все что-то рисуют. У нас же в Тарасове — куда ни плюнь, везде живописцы сидят. Кого ни спросишь — одни художники, и все что-нибудь рисуют. Вот, посмотрите!

Девушка извлекла из-за стойки увесистый, толстый каталог, на котором был изображен фрагмент картины «Купание красного коня» и значилась надпись — «Художники Тарасова».

— Вот в этом каталоге — только часть наших живописцев! — пояснила девушка. — Видите, сколько страниц? Вы полистайте, тут и Огородников есть, и Садальский. И еще целая куча художников, а на самом деле их, должно быть, в десять раз больше! Вот только настоящих, хороших — очень мало.

Я интереса ради перелистала несколько страниц каталога. Скупая биографическая справка о том или ином живописце сопровождалась цветными фотографиями его работ и их названиями. Администратор была права: имелись в каталоге и страницы с картинами Огородникова и Садальского. Я повертела книжку в руках и вернула ее девушке.

— Они тут часа четыре праздновали, если не больше! — продолжала та. — Начали в пять собираться, потом — торжественная часть, Огородников, наверное, минут сорок рассказывал, какие у него блестящие картины. Едва ли не про каждый свой холст говорил, по какому поводу, с каким настроением он его писал. И про «Богиню огня» эту такую философию развел — закачаешься. Якобы и первобытную стихию он тут изобразил, и собрал верования различных народов, и культ огненных божеств, и поклонение первобытного человека источнику тепла и пищи, и современное искусство жонглирования огненными поями — это такие штучки на цепях, которые надо поджечь и вращать по-всякому. И его интерпретация любви как огненного чувства, страстного порыва и обжигающего танца… Эх, жаль я на диктофон не додумалась записать — его слова можно школьникам в помощь для сочинений про картины приводить. Такое развел — с ума сойти можно!

— Надо же… — поддакнула я. — И что остальные слушатели? Как отреагировали?

— Ну, как и рассчитывал Огородников, — стали восхищаться, естественно! — хмыкнула девушка. — А кто на выставке, точнее, ее презентации, выскажет свое истинное мнение? Представляете, Огородников тут про глубокие смыслы завирает, а кто-нибудь ему в ответ: «Да что ты, Вольдемар, ерунду всякую городишь? Мазня твоя „Богиня огня“, и только!» Я бы, конечно, с удовольствием понаблюдала бы за скандалом, который за этим последовал бы. Нет, конечно, все с открытыми ртами стояли да восхищались, особенно этот меценат. У него такой акцент забавный — он постоянно говорил на ломаном русском «Прэлэстно, чудэстно», а потом — amazing, awesome, incredible — ну, то есть невероятно, восхитительно по-английски. Даже вроде купить ее собирался, про цену спрашивал. Говорил, что из Англии специально за этой картиной приехал, чтобы ее увидеть. А как увидел — так попросту влюбился, якобы она соответствует его настроению и миропониманию. Он все это ведь без переводчика говорил, на ломаном русском. Если не брать в расчет жуткий акцент и коверкание слов, то этот самый меценат довольно сносно разговаривает, наверно, учился долго.

— И что же, купил он картину? — поинтересовалась я.

Девушка пожала плечами.

— Да, наверное, купил. Я даже не знаю расценок на работы Огородникова — он велел мне давать его номер покупателям, потому что цены на свои картины назначает только он. Думаю, он это устроил для того, чтобы разрекламировать свои работы людям, потому что придет человек, увидит мазню, естественно, покупать не станет — на что ему такое сдалось? А вот если Огородников начнет вещать этому человеку, что его работы — это новаторство в живописи, что таких картин отродясь еще никто не писал и не напишет никогда, то человек призадумается и, может, вывалит кругленькую сумму, чтобы знающим в искусстве прослыть. Такой вот маркетинговый ход.

— Но если посетитель видит, что на картине — непонятная мазня, то зачем он будет звонить художнику? — удивилась я.

Администратор снова пожала плечами.

— Многие это делают интереса ради. Просто видят несуразицу какую-то, им любопытно становится, какой псих это намалевал. Спрашивают меня: а что это вообще такое? Ну я отвечаю — картина художника Вольдемара Огородникова, председателя тарасовского Союза художников. Продается, цена — договорная. Диктую номер телефона — человек из того же самого любопытства звонит Огородникову, и тот — благо язык без костей — начинает ему небылицы всякие про живопись выкладывать… Правда, не знаю, чем все дело с «Богиней огня» закончилось — я до девяти вечера просидела, на час дольше своего положенного времени, а потом попросила охранника, чтобы тот за галереей присмотрел. Не могу же я тут ночевать остаться из-за этих художников! Ну и ушла, вот и все дела. Насколько мне известно, с меценатом этим что-то затянулось — вроде ему уехать пришлось или что-то вроде того, но он собирался специально потом за картиной вернуться. Или у Огородникова что-то случилось, но потом он забрал картину, а недавно и выставку снял. Он за работами приезжал не в мою смену, а в смену другого администратора, моей сменщицы Нади.

Так, мне нужно узнать координаты этой самой Нади, подумала я про себя. Остается только сообразить, как бы половчее вызнать у моей собеседницы номер ее телефона. Надо же, столько времени с ней общаюсь, а даже не узнала ее имени…

Я собиралась было спросить у администратора, как к ней обращаться, однако сделать это не успела. Внезапно зазвонил мой мобильный телефон. Я извинилась перед девушкой и вытащила трубку.

— Здесь, в подвале, плохо ловит, — сказала мне тихо администратор. — Вы наверх поднимитесь, чтобы связь не прервалась!

Я кивнула, взглянув на экран мобильника. Звонил Вольдемар Огородников.

— Да, слушаю. — Я поднесла трубку к уху. На том конце были какие-то помехи, поэтому я последовала совету девушки и направилась к лестнице. Слышимость несколько улучшилась, и сквозь дребезжание я услышала взволнованный голос художника.

— Татьяна? Татьяна Александровна, срочно надо с вами поговорить! Алло, алло!

— Да, слушаю вас! — Я уже поднялась наверх. — Что-то случилось?

— Случилось! — едва ли не прокричал Огородников в трубку. — Я знаю, кто украл мою картину!

Глава 3

Из выставочного центра я вылетела пулей, даже не успев попрощаться с болтливой девушкой-администратором. Охранник проводил меня слегка изумленным взглядом, но я не обратила на него ни малейшего внимания. Я пыталась несколько раз перезвонить Вольдемару Огородникову, но телефон все время был занят. В голове роились тревожные мысли — одна хуже другой. Радовало только то, что горе-живописец жив, раз говорил со мной. Но определенно стряслось что-то странное, невероятное — это сразу было понятно по голосу художника.

Гнала я на максимально возможной скорости, игнорируя все знаки уличного движения. Благо навигатор подсказал, как миновать пробки и заторы, образовавшиеся в это время на главных улицах, иначе я совсем бы извелась, теряя попусту время.

Я припарковалась возле дома Огородникова и набрала номер квартиры художника. Мне открыли сразу же.

Сам Вольдемар стоял в дверях, и вид его был совсем не таким самоуверенным и самодовольным, как во время нашей первой встречи. Его глаза испуганно бегали из стороны в сторону, руки тряслись, точно он только что выпил или не мог справиться с нервным возбуждением.

— Что случилось? — спросила я с ходу.

Огородников дрожащим, тихим голосом проговорил:

— Пройдемте… Сейчас вы сами все увидите… Это… это просто невероятно…

Я, едва сдерживая нетерпение, устремилась за своим клиентом в глубь квартиры.

Следы вчерашней попойки были убраны, и даже полы художник вроде как потрудился подмести. Однако в гостиной по-прежнему царил беспорядок, точнее сказать, интерьер комнаты напоминал кадры из фильма ужасов. На полу — кровавые потеки, рваные клочья исписанных холстов и, как последний штрих ко всему этому грандиозному кошмару, огромный кухонный нож с тяжелой ручкой, воткнутый в центр картины, очевидно, принадлежавшей кисти Огородникова. Приглядевшись, я смогла разглядеть на картине изображение какого-то женского лица.

— Что тут произошло? — изумилась я, наклоняясь над кровавыми пятнами. От них пахло чем-то химическим, и, проведя пальцем по липкому пятну, я поняла, что это не кровь, а всего лишь масляная краска. Что ж, по крайней мере, здесь никого не убили — пострадали только картины художника. Не похоже, что сам Огородников учинил такой беспредел — он слишком трепетно относится к своим работам. Тогда кто мог это сделать? Очевидно, недоброжелатель ворвался в квартиру в отсутствие ее хозяина и подверг жестокой расправе холсты Вольдемара. Однако замок на двери не был взломан, следовательно, преступник пользовался отмычками, либо у него были ключи от квартиры.

По телефону Вольдемар сказал, что ему известно имя похитителя «Богини огня», то есть он застал вандала на месте преступления. Но где же тогда этот психопат, который расправился с картинами Вольдемара при помощи кухонного ножа? И зачем он это сделал? Явно, что это не дело рук Садальского, не стал бы тот уничтожать работы Вольдемара из зависти. Я же видела его картины, потому и сделала вывод, что сам Садальский — человек самодостаточный и гораздо лучше пишет картины, нежели Огородников. Но кто это мог быть?

— Вы сказали, что знаете, кто украл картину, — проговорила я. — И, могу сделать вывод, в курсе, кто учинил этот погром в вашей квартире. Верно я понимаю?

— Верно… — прошептал Огородников, который, видимо, сам был еще в шоке от случившегося. — Она… она ворвалась, как фурия, закричала, что ей все известно, что… Вы бы видели, что с ней творилось!

— Она — это кто? — не поняла я. — Лена Стрелкова?

— Да какая Лена, Лена на такое не способна! — отмахнулся Огородников. — Жанна, это она все… Психопатка, истеричка, ненормальная!

— Стоп. Какая еще Жанна? — удивилась я. — Это еще кто такая? И почему вы о ней мне не рассказывали?

— Я думал, это к делу не относится, — покачал головой Вольдемар Огородников. — А теперь понимаю, что Садальский не крал картину. Это сделала она, Жанна! Она все узнала про Лену и таким образом решила отомстить! Я ведь даже не предполагал, что это она, не подумал на нее! Ох, зачем, ну зачем я с ней связался-то?

— Так, давайте по порядку! — велела я строго. Я ведь ожидала увидеть в квартире Огородникова как минимум чей-нибудь окровавленный труп, а выходит, что пострадали только картины Огородникова, невелика потеря. А вот то, что горе-художник скрыл от меня наличие еще одного действующего лица во всей этой истории, мне совершенно не понравилось. Ладно, если бы эта Жанна была случайной знакомой, однокурсницей по художественному училищу или кем-то в этом роде. Но бывшие сокурсники не приходят в дом своего, так сказать, коллеги, и не подвергают жестокому геноциду его работы! А если учесть слова Огородникова «зачем я с ней связался», можно сделать вывод, что отношения между ним и этой самой Жанной довольно близкие. Лично я считаю, что частному детективу необходимо доверять как личному врачу, и, подобно тому, как пациент рассказывает всю историю болезни, клиент обязан мне рассказать все, в том числе о своих близких знакомых.

— Рассказывайте, кто такая эта Жанна, где живет и как с вами связана! — приказала я сурово. — Если хотите, конечно, чтобы я помогла вам найти картину!

— Найти то, что от нее осталось, — мрачно заметил Огородников. — Жанна Глухова — дочь бывшего председателя Союза художников, Федора Ивановича Глухова. После его смерти она возглавила Союз художников на недолгое время, а потом передала правление мне. Она… ну… как вам сказать, ну…

Замялся как школьник, отметила я про себя. Вслух сказала тоном рассерженной учительницы:

— Теперь уж говорите как есть. Если не хотите жестоко поплатиться за свои недомолвки. Видите, к чему приводит утаивание информации? Сказали бы вы про эту Жанну раньше, возможно, не лишились бы своих холстов, точнее, картин! Может, я бы ее проверила в первую очередь! Она ваша любовница, так, что ли?

— Ну, вроде того, — опустил голову Огородников. — Причем я здесь никак не виноват! Это она начала, первая ко мне стала клеиться! Как отец ее умер, она и взялась мне выставки устраивать, хотя я ее не просил. Ну, раз хочет, то ладно, возражать не буду. Как-то я обмолвился, что и сам готов художникам помогать, тогда она заявила, что не хочет место отца занимать, вроде не для нее это. А я художник опытный, со своим видением, и мне это место больше подходит. Ну я тоже не стал отказываться. А Жанка — она такая, своего не упустит! Решила меня на себе женить, представляете? Я сдуру не стал ее прямо отшивать — ну, неудобно, ради памяти покойного Федора Ивановича, что я буду его дочь обижать? Ей уже почти сорок, дама она взрослая, разумная, кто я такой, чтобы ее жизни учить? Сама во всем разберется. Жанне хотелось кому-то вроде отца помогать — мне кажется, она винила себя за то, что не оказывала ему должной поддержки при жизни, и потому переключилась на меня. Я, как это сказать, под руку попался. Обстоятельства так сложились, ну вы же понимаете! И не подумайте, что я с умыслом каким с ней не разрывал отношения, а то решите, что я через Жанну пост председателя Союза художников занял! Ей попросту некуда деньги было девать, а мне, сами понимаете, и на холсты нужны средства, и на краски, и на материалы… Жить тоже где-то надо и работать! Ну а Жанна хотела кому-то помочь, вот только взамен она требовала, чтобы я только с ней был. Она не хотела пока наши отношения афишировать — до свадьбы. Это она решила все про свадьбу, меня как-то не спросила.

Когда я с Леночкой был еще незнаком, то терпел все это, а после того, как встретил Лену, все переменилось. Я собирался Жанне сказать, что все кончено, только пока не знал как. И тут — такое… Она сама обо всем узнала! Я пытался ей объяснить, что Леночка — моя модель, как художнику без модели-то? Ну, чтобы удар для Жанны не был таким тяжелым. Она ведь в таком состоянии ворвалась — я сразу понял, что выпила что-то крепкое, накрутила себя и вломилась ко мне в квартиру. С ней в таком состоянии разговаривать невозможно. Она меня в сторону отшвырнула, сама в гостиную влетела, откуда-то нож взяла и все тюбики красной краски изрезала. Представляете, в какой она была ярости? Тюбики-то прочные, чтобы их проткнуть, усилие нужно приложить. А она — раз ножом, два, краска — вся на полу, а она схватила со стены холст, стала его кромсать. Это Леночкин портрет. — Огородников кивком указал на картину с женским лицом, в которую был вонзен нож. — Жанна орала, что не только с холстами такое сделает, но и со мной, и с Леной. Она не в себе была, и я думал, она точно меня прирежет. Сам ведь в шоке находился, она все кричала, что сначала все картины с Леночкой уничтожит, а затем и ее убьет. Ну а потом выбежала из комнаты вся в слезах, спустилась вниз и уехала. Я сразу вам стал звонить: а вдруг она и правда до Леночки доберется и прирежет ее?

— Жанна знает, где живет Лена? — быстро спросила я.

Огородников пожал плечами.

— Я вообще не понимаю, откуда ей про Леночку известно! — воскликнул он. — И кто сказал, я старался, чтобы Жанна ничего не узнала… Она же ревнивая, точно Отелло в юбке! Уже считает меня своим мужем, все порывается жить вместе. Я ей говорю, что в квартире постоянно работаю, а когда создаю очередную картину, то мне лучше не мешать и со мной без толку разговаривать. Но ей в последнее время все неймется — настаивает на скорейшей регистрации и совместной жизни. А я ведь Леночку люблю, собираюсь на ней жениться! Жанна и украла картину — если не уничтожила ее, как эту. — Он кивнул на портрет. — Из ревности и мести… У нее ведь и ключи от этой квартиры есть, понимаете? Я сразу на нее и не подумал, думал, она не знает про Лену. Картину она видела, но не знает, кто послужил моделью — поди, уверена, что в образе богини огня я ее нарисовал.

— Говорите мобильный Жанны, адрес ее дома, где она проживает, номер и марку машины, — велела я. — И поскорее, если хотите, чтобы ваша Леночка осталась жива и вообще чтобы не было жертв человеческих, а не просто изрезанных картин!

Огородников продиктовал номер дочери покойного председателя Союза художников и ее адрес. Жанна жила неподалеку от центра города, в нескольких кварталах от здания Союза художников. У нее была машина — темно-зеленый «Фольксваген», услугами шофера дама не пользовалась.

— Ясно, — кивнула я, стремительно выходя в коридор. — Ничего не трогайте, оставьте все как есть. Я вернусь, как только разыщу Жанну. У вас есть предположения, куда она могла поехать?

— Она может либо вернуться домой, либо подкараулить Леночку после работы, — предположил Огородников. — Сегодня Лена позирует в училище, мы собирались вместе после занятий поехать в ресторан… Леночка знает о пропаже картины, пытается меня успокоить. Я тоже поеду к училищу, чтобы помешать Жанне навредить Лене.

Я хотела было запретить Огородникову покидать квартиру, но потом передумала. Хочет — пускай едет, я разыщу Жанну быстрее, чем он дождется ее у училища. По крайней мере, в моем распоряжении просто замечательная программа, встроенная в навигатор, которая позволяет мне отслеживать маршрут любой машины, нужно только знать ее марку и номер. Это относительно недавнее нововведение, которое значительно упростило мне работу. Теперь не нужно впопыхах звонить Кирьянову в отделение полиции и просить выслать группу перехвата, если, конечно, дело не касается поимки преступника, в вине которого я уверена на сто процентов. А вот если мне требуется всего лишь выследить определенную машину, я попросту ввожу ее данные в навигатор, и на карте прокладывается путь следования нужного мне автомобиля и время, в течение которого была совершена поездка.

Я ввела номер машины Жанны в навигатор, и тот тут же выдал мне маршрут ее следования.

Убивать Лену, как я поняла из показаний навигатора, Жанна не собиралась — она поехала прямиком к себе домой. Она бы оказалась там раньше, но по пути женщина останавливалась два раза — один раз возле продуктового супермаркета, а другой — возле аптеки. В принципе ничего странного в ее действиях я не усмотрела — вполне себе обычное дело, человек по дороге домой заезжает за продуктами в магазин, а затем — в аптеку за лекарствами. Может, она решила купить успокоительное — судя по рассказу Огородникова, понервничала в тот день Жанна сильно. Однако я не стала зря терять время, нажала на газ и вскоре уже была у дома, где проживала дочь покойного Глухова.

Я несколько раз позвонила на мобильный Жанны, однако женщина не отвечала. Не ответила она и на звонок домофона, хотя ее машина была припаркована возле подъезда. Смутно чуя неладное, я набрала номер соседней квартиры и на вопрос, кто я и зачем, ответила, что проверяю счетчики в доме.

Я быстро поднялась на шестой этаж, где проживала Жанна Глухова. На звонок никто не ответил, поэтому я достала отмычки и быстро открыла дверь.

Едва я только вошла в квартиру, как почувствовала весьма специфический запах. В нос ударило стойкое амбре: запах алкоголя, судя по всему, вина или портвейна, который смешивался с запахом каких-то лекарственных препаратов, судя по всему, успокоительных. В коридоре валялись наспех брошенные вещи — верхняя одежда и обувь. Я услышала доносящийся из ванной шум воды — может, Жанна решила принять ванну?

Не разуваясь и не снимая куртки, я прошла по коридору в кухню. За столом, на стуле, подперев опущенную голову ладонями, спиной ко мне сидела женщина в легком светло-сером свитере и джинсах. У нее были растрепанные темные волосы, сколотые сзади простой заколкой, а рядом на столе стояла откупоренная бутылка красного сухого вина и наполненный наполовину бокал. Тут же лежала пустая упаковка каких-то таблеток — название я не прочла. Женщина судорожно всхлипывала и ничего вокруг не замечала, изредка прикладываясь к бокалу с вином.

— Жанна? — окликнула я ее. Та обернулась не сразу. Подняла голову, я подошла ближе. Лицо у нее было заплаканное, тушь потекла, а помада размазалась, лоб и щеки украшали красные пятна. При виде меня она нисколько не удивилась, только тихо проговорила:

— Я вас не знаю. Уйдите, пожалуйста, не трогайте меня.

Я взяла в руки пустую упаковку из-под таблеток, прочла наконец название. Жанна безучастно следила за моими действиями. Я положила упаковку на стол.

— Сколько вы их выпили? — спросила я.

Жанна в ответ пожала плечами.

— Всю упаковку? — настаивала я.

Женщина неопределенно кивнула. Я огляделась в поисках воды и стакана, наконец нашла то, что мне нужно — пятилитровую бутыль питьевой воды. Взяла из шкафчика большой стакан, налила в него воду.