Тайна мецената

— Ну, рубашки он любит, — с сомнением проговорил Огородников. — Однако носит запонки или нет, точно сказать не могу. Как-то не смотрел на рукава, поэтому не знаю.

— А ваши друзья? Скажем, Игорь Леонидович, может, он носит одежду с запонками? О Сергее молчу, он вряд ли такое наденет… Учитывая его нынешнее положение с жильем…

— Ну, Сергей вообще довольно редко носит рубашки, — пожал плечами Огородников. — А Игорь Леонидович… В принципе он адвокат, всегда одет с иголочки. Конечно, когда живописью занимается, надевает что попроще, чтоб не жалко было испачкать. Может, у него и имеются запонки… Но… вы же не хотите сказать, что это он украл мою картину? Даже если запонка принадлежит ему, наверняка это Садальский ее подкинул! Хотел, чтобы подозрение пало на моих друзей, вот и все!

— Может, запонку и подбросили для отвода глаз, — не стала я исключать подобный вариант. — Однако вначале надо установить, чья она, а потом разбираться, каким образом попала в вашу квартиру. То есть вы утверждаете, что данная вещь вам не принадлежит, вы ее никогда не видели и не знаете, чьей она может быть?

— Именно, — кивнул Огородников. Я осторожно положила запонку в пакет для улик и продолжила осмотр квартиры.

Провозилась я около часа, однако запонка неизвестного происхождения оставалась единственным моим достижением. Закончив с процедурой осмотра, я сообщила Огородникову, что берусь за его дело, и попросила держать меня в курсе событий.

— Сообщайте обо всем, что покажется вам странным и непонятным, — сказала я напоследок художнику. — Или то, что на первый взгляд не вызывает никаких сомнений и вопросов. Например, о возникновении новых учеников, покупателей или о каких-то происшествиях. В общем, вы меня понимаете.

— Понимаю, — отозвался Огородников. — И все-таки, когда вы найдете мою работу? Что мне сказать покупателю?

Вот заладил свое, подумала я с раздражением. Хотя привыкла к тому, что клиенты порой бывают не слишком понятливыми, поэтому научилась держаться со всеми подчеркнуто спокойно, не выказывая своего недовольства.

— Я сделаю все возможное, чтобы разыскать вашу картину как можно скорее, — заверила я художника. — Но сами понимаете, расследование — штука непредсказуемая, никогда не знаешь, каким окажется то или иное дело.

— И все же, попытайтесь отыскать мое произведение в ближайшие дни! — попросил Огородников. — Заплачу, сколько скажете, для меня это очень важно! Вы представить себе не можете, какой это удар для меня — и не только потому, что я собираюсь продавать картину. В нее ведь вложено столько чувств, столько мыслей и идей… Это самое лучшее мое полотно, другого такого никто и никогда не напишет!

— Да-да, я вас поняла! — сказала я. На этом мы распрощались — я покинула квартиру гения современного искусства, а тот вернулся к своему холсту и продолжил малевать очередной шедевр…

Глава 2

Визит к Садальскому пришлось отложить на следующий день. Осмотр квартиры Огородникова затянулся на довольно длительное время, и, когда я позвонила конкуренту Вольдемара по телефону, было уже около восьми вечера. Садальский не брал трубку, и я сделала вывод, что либо художник спит, либо так сильно занят, что у него нет времени ответить на звонок. После того как я побывала у Огородникова, у меня возникло ощущение, что художники Тарасова частенько устраивают фуршеты-гулянки, и автоматически причислила Садальского к любителям увеселительных мероприятий. Спустя полтора часа Роман Андреевич сам перезвонил мне, и голос его был трезвым, без намека на то, что он употреблял что-то крепче чая. Он поинтересовался, кто я и по какому поводу звонила.

— Меня зовут Татьяна Иванова, и я хотела бы побеседовать с художником Романом Андреевичем Садальским, — представилась я в трубку. — Я журналист газеты «Тарасовские вести», веду рубрику «Культура». Тема моей статьи — живопись в Тарасове в наши дни. Скажите, удобно ли вам дать мне небольшое интервью?

— Сегодня — вряд ли, а завтра — почему бы и нет, — проговорил тот равнодушным тоном. По его голосу было непонятно, хочет ли он попасть на страницы газеты или ему абсолютно безразличны известность и признание.

— Во сколько можно подъехать? — поинтересовалась я.

— Утром, до двенадцати я свободен и буду дома, — отозвался тот. — Но прошу приезжать не ровно в двенадцать, а раньше, иначе у меня не останется времени ответить на ваши вопросы.

— Хорошо, вас устроит, если я подъеду к девяти утра? — предложила я.

Садальский заявил, что такое время ему удобно, продиктовал мне свой адрес, который уже имелся в моем блокноте, и на этом мы распрощались.

Утром, сидя с чашкой крепкого эспрессо и сигаретой в руках, я включила компьютер и открыла пустую страницу Интернета. Интереса ради забила в поисковик фамилию и инициалы Садальского и сразу открыла страницу, посвященную биографии художника. Огородников отзывался о своем коллеге как о бездарном самоучке, однако тот факт, что в базе Интернета имеются сведения о Садальском, о чем-то уже говорит.

Я пробежала глазами скупую биографию Романа Андреевича. Родился он в 1967 году в Тарасове, в 1991 году окончил Российский государственный гуманитарный университет по специальности «культурология». С двенадцати лет Садальский учился в детско-юношеской художественной школе Тарасова, которую окончил в семнадцать лет. Никакого художественного училища Роман Андреевич не посещал, однако в выставках и конкурсах участвовал, причем не безрезультатно. Число выставок, в которых принимал участие Садальский, насчитывало не менее десятка, и, судя по всему, отсутствие художественного образования не помешало ему называться тарасовским живописцем. Я проглядела названия выставок, сделала кое-какие пометки в своем блокноте и закрыла страницу.

Допив вторую чашку крепкого кофе, я начала собираться. Несмотря на то что проснулась я в половине седьмого, за своим обычным завтраком в компании со Всемирной сетью я порядком засиделась, и следовало уже готовиться к визиту к Садальскому. Я выбрала на сегодня строгий костюм — юбку и пиджак, посчитав, что журналистка так и должна выглядеть, — пожалела, что на улице осенняя слякоть и я не смогу надеть свои любимые туфли на невысоком, но изящном каблуке. Волосы забрала в высокий хвост, гладко зачесав отросшую челку наверх, на шею надела скромную золотую цепочку с кулончиком в виде парусника. Весьма довольная своим внешним видом, я вытащила из шкафа клетчатое полупальто и черные сапожки. Все равно еду на машине, по грязи топать, надеюсь, не придется, поэтому можно надеть элегантную обувь, а не привычные ботинки спортивного типа. Облик журналистки дополнила весьма изящная сумочка-клатч, в которую помимо блокнота для записей и ручки отправились «жучки» и отмычки в футляре из-под губной помады. Мой походный «набор шпиона», без которого я не мыслила ни одного расследования, запросто мог уместиться даже в небольшом кошельке. И никому бы и в голову не пришло, что в нем находятся не просто банковские карты и денежные купюры, но и прослушки с отмычками. Немного подумав, я достала фотоаппарат и повесила его на шею, чтобы более соответствовать выбранной мною роли. Закончив с приготовлениями, я спустилась на лифте на первый этаж своего дома и вышла на улицу.

Утро выдалось хмурым и безрадостным. Как и вчера, моросил несильный, но постоянный дождь, а небо затянули плотные, гнетущие облака. В этом году природа отчего-то отказалась баловать жителей Тарасова улыбчивыми деньками золотой осени с прозрачным голубым небом и золотистыми кронами деревьев. Нет, весь сентябрь, а затем и октябрь небо всхлипывало и рыдало, ни разу так и не показав жизнерадостных солнечных лучей. И как результат — повсюду грязь, слякоть и мешанина из мокрой земли и опавшей тусклой листвы.

Я завела машину и выехала на дорогу. До улицы Загородней добралась быстро — пробок, как ни странно, в это время не было. Меня данное обстоятельство только порадовало, и я припарковала свою «девятку» возле круглосуточного продуктового магазина, рядом с которым и находился нужный мне дом под номером сорок пять.

В двадцатой квартире меня уже ждали — на звонок домофона ответили сразу, и дверь открылась. Я вошла в светлый подъезд и вызвала лифт.

Садальский оказался невысоким мужчиной с пронзительным взглядом серо-голубых глаз и редкими волосами, кое-где тронутыми сединой. Выглядел он на свой возраст — ни моложе, ни старше. Никакого эпатажного внешнего вида или специфической одежды, выдававшей в нем натуру творческую, неординарную — если бы я не знала, что по роду занятий он художник, то не догадалась бы. Скорее, он походил на преподавателя университета — довольно строгий серый костюм из брюк и жилетки, бледно-голубая рубашка. Мой взгляд сразу приковали манжеты рубашки, однако никаких запонок или следов, что Садальский их использовал, не было. Конечно, глупо думать, что у него имеется только одна рубашка — к примеру, похищать картину он мог бы и в другом костюме. Я про себя подумала, как бы мне половчее спросить у него про найденную мною запонку, чтобы Садальский раскололся, если, конечно, сия вещь принадлежала ему. Но пока дельных мыслей в голове у меня не было, и я решила действовать по обстоятельствам.

— Здравствуйте, — спокойно поздоровался со мной художник. — Вы мне ведь вчера звонили, так? Татьяна… как вас по батюшке?

— Александровна, — сообщила я. — Приятно познакомиться, Роман Андреевич.

— Проходите, — радушно пригласил он меня. — Где вы предпочитаете беседовать? В зале или на кухне?

— Мне не принципиально, — пожала я плечами. — Разве что попрошу вас продемонстрировать какие-нибудь ваши работы для фотографий. Вы ведь здесь картины пишете?

— У меня есть собственная мастерская неподалеку, — пояснил Садальский. — Если вас интересуют все картины, в том числе и ранние, то я бы вас пригласил туда. В этой квартире у меня тоже есть некоторые этюды, но если их недостаточно, то отправимся в мастерскую.

— Посмотрим, — неопределенно пожала я плечами.

Садальский решил, видимо, что лучше разговаривать с журналисткой на кухне, поэтому пригласил меня туда. Чистые, опрятные и убранные комнаты составляли яркий контраст с беспорядком в доме Огородникова. У Садальского же стены не были измазаны краской, скатерть на столе не была заляпана пятнами от кофе и жирной еды, а на полу — никакой пыли или грязи. Интересно, художник живет один или с супругой или родителями? Если первое предположение верно, то он превосходно умеет поддерживать порядок и явно заботится о сохранности собственных вещей. Может, в душе Роман Андреевич — педант? Судя по всему, он не курит — я не учуяла в квартире запаха табачного дыма, не увидела пачек сигарет на столе и пепельниц. Может, ведет здоровый образ жизни? Увлекается йогой и вегетарианством, а в свободное от практик время пишет картины? Но тогда зачем ему воровать «шедевр» Огородникова? Насколько мне известно, люди, стремящиеся к гармонии и внутренней осознанности, не допускают разрушительных чувств вроде зависти, обиды и гнева. Ладно, посмотрим, что он мне сам расскажет…

Садальский галантно предложил мне сесть на стул и поинтересовался, не желаю ли я выпить чаю или кофе. Я согласилась, и он включил электрический чайник, который закипел довольно быстро. По моей просьбе Роман Андреевич положил в чашку две ложки черного кофе, себе заварил зеленый чай без всяких добавок. Когда напитки были разлиты по чашкам, я решила приступить к своему интервью.

— Читателей нашей рубрики интересуют вопросы, связанные со становлением творческих натур, — начала я. — Скажите, вы учились в художественной школе или училище?

— Художественную школу окончил в детстве, — повторил Садальский уже знакомую мне информацию. — С дальнейшим художественным образованием не сложилось. Я учился на факультете культурологии в гуманитарном институте, позже поступил в художественное училище имени Рериха в Санкт-Петербурге. Увы, не окончил его, хотя учиться мне нравилось, но обстоятельства сложились так, что пришлось возвращаться в Тарасов. Так что после полутора лет учебы училище я бросил, в Тарасове какое-то время работал, потом поступил в декоративно-прикладное училище, но и его не окончил. Тоже учился полтора года, но так как заведение было коммерческим, из-за материальных трудностей пришлось бросить учебу и идти работать. Живопись я никогда не рассматривал в качестве источника дохода — писал картины, а точнее, этюды, только чтобы отвлечься, потому что нравилось. Судьба сложилась таким образом, что я свел знакомство с нашими тарасовскими художниками, среди них у меня появились хорошие друзья. Мы вместе и в Хвалынск на этюды летом ездили, и в другие города. Так и вышло, что я стал принимать участие в выставках и благодаря этому получил членство в тарасовском Союзе художников. Точнее, началось все с того, что я попросту стал посещать Союз художников, чтобы заниматься рисунком. Это было около пятнадцати лет назад. Председателем был покойный (Царство ему Небесное) Федор Иванович Глухов, замечательный человек и выдающийся живописец. Вы наверняка знаете его пейзажи — он очень любил писать Волгу. Федор Иванович и организовал курсы рисунка при Союзе художников, куда мог записаться любой желающий. Иногда он сам проводил занятия, и все ученики стремились попасть на его уроки. У Федора Ивановича имелся настоящий талант к преподаванию. Даже самые скучные и неинтересные вещи вроде начертательной геометрии, построения геометрических тел в пространстве он мог объяснить доходчиво и понятно. Только благодаря ему я полюбил рисунок, который, по сути своей, является основой живописи. Федор Иванович заботился о том, чтобы у нас всегда были модели для портрета и фигуры, приглашал своих знакомых натурщиков и просто людей, которые могли по нескольку часов позировать. Он даже курсы масляной живописи при Союзе организовал. По понедельникам, с семи до десяти вечера, мы писали натюрморты маслом в различных техниках, а летом выходили на пленэры. Ни в одном художественном заведении я не получил столько знаний, как на этих занятиях. Мы все жалели, что живопись преподается только раз в неделю, и Федору Ивановичу приходилось буквально выгонять нас из мастерской по домам — никто не хотел уходить, трех часов было слишком мало… Его смерть — тяжелая потеря для всех творческих людей Тарасова. Я сомневаюсь, что в нашем городе найдется человек, который сможет продолжить дело Федора Ивановича.

— Но сейчас председателем Союза художников является Вольдемар Огородников. — Я плавно перевела беседу на интересующую меня тему. — Как вам кажется, он хороший кандидат для этой должности? Вы ведь знакомы с ним, раз посещаете Союз художников?

— Признаться, я теперь не прихожу туда так часто, как раньше, — со вздохом произнес Садальский. — И не только потому, что сменился председатель, хотя и это сыграло свою роль. Увы, Огородников — не такой выдающийся художник, как Глухов. Я бы сказал, что он совсем не художник. Вольдемар Огородников, в отличие от меня, имеет художественное образование, однако свои способности, которые у него наверняка были, он попросту загубил на корню. Я не понимаю этого человека. Точнее, мне ясны его намерения — стать новатором нынешней живописи, создать нечто новое. Однако в погоне за новшествами он переусердствовал. Если вы видели картины Огородникова, то понимаете, о чем я говорю. Оно, конечно, и хорошо — работать в своем собственном стиле. Однако его работы больше напоминают непонятную мазню, чем картины. И при всем этом Огородников ведь может писать нормальные этюды — я видел его ранние пейзажи и портреты. Выполнены грамотно, реалистично, все на своем месте. Есть и передний план, и дальний, правильно расставлены акценты, тени мягкие и глубокие, передний план — контрастный… В общем, вполне хорошие, зрелые этюды. Но сейчас… Что он сделал со своей живописью! В погоне за эпатажем Огородников начал малевать, как ребенок дошкольного возраста, и при этом он гордится своим придуманным направлением в искусстве! Получается какая-то сказка про голого короля. Кто пытается сказать ему, что его работы — это ужас кромешный, тот, значит, ничего не понимает в искусстве и вообще не разбирается в живописи. Вы уж извините, что я такое говорю о своем, так сказать, коллеге, но Огородников — просто выскочка, а не художник! Все делает напоказ и ведет себя соответствующим образом. Ничего собой не представляет, зато пафоса и самоуверенности хоть отбавляй. И врет постоянно… Не пойму, почему народ из Союза художников не изберет другого председателя, потому как Огородников, если продолжит вести себя так, как раньше, попросту развалит всю организацию!

— Почему? — удивилась я. — Что он такого ужасного делает?

— А то и делает, что ничего не делает! — в сердцах махнул рукой Садальский. — Выставки не проводит, на занятия так вообще, простым языком говоря, забил. Не беспокоится о других людях, не заботится о том, чтобы были модели, преподаватели… Да он, честно говоря, делает все возможное, лишь бы Союз художников развалился!

— Неужели все так печально? — удивилась я.

— Печально — мягко сказано! — воскликнул Садальский. — Я пробовал собрать подписи людей, недовольных Огородниковым, чтобы на его место поставили другого человека, более ответственного и разумного. Конечно, Глухова не вернуть, но председателем должен быть художник, который, во-первых, заинтересован в развитии искусства в городе, а во-вторых, он должен относиться серьезно к своей работе. Огородников же заботится только о себе, о своей выгоде. Он получает деньги за то, что является председателем, и на всех углах кричит о том, какой он замечательный и выдающийся. Я, конечно, не знаю, почему он так делает — скорее всего, это от недостатка уверенности в себе и, как ни парадоксально звучит, от низкой самооценки. Только зачем, спрашивается, придумывать о себе то, чего нет на самом деле? Я бы на месте Огородникова занимался живописью серьезно, стажировался у более опытных художников, копировал бы картины, чтобы научиться грамотно пользоваться цветом и художественными приемами… Работал бы, в общем. А не придумывал себе несуществующих покупателей и поклонников. Если он полагает, что таким образом добьется общественного признания, то ошибается. Чего-то достичь возможно только одним путем — непрерывной работой, трудом, а не созданием видимости собственной значимости. Знаете ведь поговорку? Десять процентов таланта, девяносто процентов труда! А Вольдемар Огородников, даже если у него и имеется талант, в чем я не сомневаюсь, делает все возможное, дабы этот талант не развить, а сгубить! И это очень плачевно. Я ведь вижу, что он мог бы многого добиться, если бы тратил свои силы на работу, а не на бессмысленные развлечения и тусовки. А так — во что он превратил Союз художников? В балаган какой-то! Проводит там не выставки, а пьянки-гулянки, кричит о своем таланте, а на самом деле…

Эх, да ну его, этого Огородникова! Вы уж не подумайте, что я пытаюсь очернить его имя — просто мне очень жаль, что такая замечательная организация, как Союз художников, благодаря его безответственному отношению может развалиться! Я ведь помню, что было при Глухове, и вижу, во что все превращается сейчас, и мне это очень печально наблюдать. А сделать, увы, ничего не могу! Я ведь пытался собрать подписи, чтобы выбрали другого председателя, так знаете, чем дело закончилось? Огородников решил, что я завидую его таланту и положению, устроил настоящий скандал. Обвинил меня в том, что я намереваюсь сам усесться в кресло председателя Союза художников, вот и творю за его спиной всякий беспредел.

На самом деле мне не нужно место председателя Союза художников — я прекрасно понимаю, какая это большая ответственность и что не каждый с ней справится. Но я знаю и другое — у нас в Тарасове есть выдающиеся художники и преподаватели, которым эта должность оказалась бы по силам. И именно такой человек и нужен нашему городу, чтобы искусство в Тарасове развивалось, а не угасало! Огородниковых, конечно, пруд пруди — люди охотно пользуются поговоркой «я художник, я так вижу», и это от того, что они не хотят работать над собой, не хотят приложить усилий. Художником быть — трудная задача, вы мне поверьте. Надо пахать, вкалывать до седьмого пота, а люди этого не желают. Ведь куда удобнее заплатить деньги, получить удостоверение, что являешься художником, выставить свою мазню на выставке и заявить, что ты живописец с необычным видением мира. А кто не согласен — тот не разбирается в искусстве. Так многие поступают. Но есть и художники с большой буквы, которые не платят кучу денег за участие в выставках и не стремятся лишь добиться славы, а занимаются каждодневной работой над собой, трудятся до седьмого пота, не участвуют в развлечениях и пьянках… Вот такие люди, по-моему, достойны уважения и признания.

— А почему же Вольдемара Огородникова выбрали на пост председателя Союза художников? — удивилась я. — Раз он такой, судя по вашим словам, безответственный человек?

— Почему — точно сказать не могу, — пожал плечами Садальский. — Но мне кажется, у него связи имеются. Кто-то был лично заинтересован в том, чтобы Огородников занял пост председателя Союза художников, вот и получилось, что ему кресло незаслуженно досталось. А на деле никому мазня Огородникова не нужна, он за всю свою жизнь ни одной картины не продал!

— Но я слышала, что на его последнюю работу — «Богиня огня» — есть покупатель, — заявила я.

На это художник только хмыкнул.

— И вы этому верите? Как наивно! Видел я эту, с позволения сказать, картину. Да кому такая мазня вообще нужна? Ужас, да и только! Мне лично кажется, Вольдемар Огородников сам этого покупателя сочинил, чтобы значимости себе добавить. А на самом деле никакого покупателя и в помине не было! Расчет его прост: если сказать, что картина — такая необыкновенная, что ее хотят приобрести, то работой кто-нибудь заинтересуется, и появится настоящий покупатель. А дальше — дело техники. Вольдемар вполне может повесить лапшу на уши бедняге, сказать: «Ой, вот вы мне больше всех покупателей нравитесь, вам эта картина будто бы предназначена свыше! Я откажу всем другим и вам ее продам!» Само собой, придется этому бедолаге купить картину — ведь художник-то отказал другим, неловко получится. Это попросту удачный коммерческий ход. Вольдемар таким образом и мазню свою кому-то продаст, и деньги получит.

— Правда? — изобразила я искреннее изумление. — Вот уж не думала…

— Да Огородников — тот еще пройдоха, — вздохнул Садальский. — А на войне, как говорится, все средства хороши. Он же денег хочет, и только. Другой работы у него нет, живет на что — неизвестно. Мне кажется, он спонсора какого-то нашел — скорее всего, какую-нибудь доверчивую состоятельную даму, которая вроде хочет прослыть барышней образованной, понимающей в культуре и искусстве. Вот и наплел ей, что он художник выдающийся, талантливый, но бедный. Непризнанный гений, так сказать. А знаете, как женщины падки до гениев, которых никто не понимает? Мало того, материнский инстинкт просыпается — как же бросить такого замечательного творца и не помочь ему! — так еще и хочется прослыть музой художника. Вроде я тебе платить буду, обеспечивать, а ты меня увековечь в своих творениях, чтобы потом, спустя века, мои портреты в музеях висели! Вот такой нехитрый бизнес, основанный на доверчивости людей. Стыдно говорить об этом, но что есть, то есть…

— Я слышала, что у Огородникова имеется вроде дама сердца, Лена, — сказала я. — Думаете, она его обеспечивает?

— Да что вы, что вы! — замахал руками Садальский. — Вы про Ленку Стрелкову, что ли? Да она сама из нищих, крутится, как может, и в основном живет за счет богатых художников. У Ленки фишка такая — связаться с ныне знаменитым художником да жить на его заработки. Признаюсь, она таким образом и меня подловила. Девка-то она эффектная, красивая, мужики вокруг нее так и вьются. А она глазки вниз опустит, бормочет, что в восторге от картин того или иного художника, строит из себя этакую невинную барышню. Ну и разводит потенциального кавалера на букеты-конфеты, потом — на дорогие украшения, шмотки… В общем, бизнес сей стар как мир. А Ленка в этом отношении — дама талантливая, собаку, как говорится, съела. Прежде чем я ее раскусил, она и с меня солидную сумму денег на себя стребовала. Получилась препротивная история. Я же на ней даже жениться собирался, полагал, что она девушка честная и простая, сразу во всем не разобрался. А потом — вот те раз — застукал ее в объятиях молодого любовника. После-то узнал, что она за женщина, только не пойму, что она за меня взялась. Скорее всего, мое имя на слуху было из-за моего участия в выставках и конкурсах, вот она и решила, что нашла подходящего кандидата. Вот так она из одной койки в другую и скачет, и все по художникам специализируется. Сейчас с Огородниковым, а завтра еще с кем будет. Когда я пытался «дружить» с Вольдемаром, то пробовал его вразумить, рассказать, что Ленка за человек. Но тот даже поссорился со мной, решил, что завидую. Пришлось оставить свое мнение при себе. Признаться, долго он уже с Ленкой возится, только не пойму, почему она его не бросит? Может, тоже поверила, что он гениальный творец? Попалась на его удочку, вот и ждет от него дорогих подарков да колечек. В принципе два сапога пара: и Ленка обманщица, и Огородников пройдоха. Ни ее, ни его не жалко, пусть сами разбираются!

— Да, дела… — протянула я. — Кстати, а вам известно, что та картина Вольдемара Огородникова, «Богиня огня», пропала?

Я вплотную подобралась к краже полотна, намереваясь если не застать Садальского врасплох, то хотя бы увидеть его реакцию. Если он украл картину, то как-то это выдаст, уж я сразу замечу! Однако Садальский показался мне искренне удивленным.

— Да что вы говорите? — округлил он глаза. — Может, кто случайно выкинул ее? На ней же не пойми что намалевано…

— А Огородников уверен, что картину украли, — заявила я. — И думает, что сделали это из зависти либо хотят продать картину и получить солидный гонорар!

— Да кто ж ее купит-то? — хмыкнул Садальский. — Если только пациент психиатрической лечебницы, и то маловероятно. Скорее всего, она либо завалилась за другими холстами, либо по ошибке сам Огородников ее на палитру извел! Шутка, конечно, но украсть это…

— И все же, картина пропала либо вчера утром, либо позавчера вечером, — продолжала я. — Я брала интервью у Огородникова, он находился в состоянии весьма плачевном. Говорил, что это его самая прекрасная работа и он как раз собирался ее продать. А теперь — ни картины, ни денег.

— Да, дела… — протянул Роман Андреевич. — Я же и не слышал о пропаже. Дело в том, что сам я недавно вернулся из незапланированной командировки, из Санкт-Петербурга. Вызвали по рабочим делам, вот я там несколько дней и провел. Вчера только с поезда, поэтому и назначил вам встречу на сегодняшний день. Сами понимаете, целые сутки трястись в вагоне — малоприятно. Вот в Петербург ехать легче — утром поезд отходит с вокзала, ночь спишь, и к двенадцати уже приехал. А обратно — кошмар просто. В шесть вечера только в поезд садишься, ночь кое-как поспишь, а потом — целый день до вечера маешься бездельем! Я всю дорогу своей племяннице завидовал. Она же у меня учится, студентка, и со мной в Тарасов возвращалась. У них там незапланированные каникулы вышли, она и решила домой приехать. Так вот, ей дорога вообще легко дается — она как достанет свое вышивание, так спокойно сидит десять часов подряд и горя не знает. Я уж думал, а не взять ли у нее пяльцы да самому крестики не потыкать иголкой. Представляете, вот веселье соседям по купе было бы — пожилой мужик сидит с бабской забавой! Но в этом поезде и не такое творить начнешь…

Я вполуха слушала рассуждения Садальского о дороге в поезде, про себя думая, что версия о его причастности к преступлению с треском провалилась. Как ни крути, у Садальского — железное алиби, на худой конец можно допросить его племянницу, чтобы убедиться в том, что в период, когда была похищена картина Огородникова, Садальский находился в поезде. Что ж, как бы плохо ни относился Роман Андреевич к Вольдемару Огородникову, а к краже он не имеет никакого отношения.

— А скажите, — перебила я воспоминания Садальского о дороге в поезде, — картина Вольдемара Огородникова, которая называется «Богиня огня», она где-то выставлялась? Вы не в курсе?

— Конечно, он ради этой своей… гм… работы даже выставку персональную устроил, — хмыкнул Роман Андреевич. — Только место, конечно, совсем неважное, но на крайний случай пойдет. У нас в Тарасове есть одна галерея, где при желании может выставить свои работы любой, даже начинающий художник безо всякого образования. Для этого ничего не нужно — ни участия в выставках, ни звания художника, ни денег. Только собственные картины да договор на них. Это выставка-продажа, что уж умалчивать, сейчас там находятся мои этюды. Вы, кстати, можете туда приехать и сделать фотографии, дома-то у меня для этого освещение не подходит, да и в галерее, сами понимаете, картины выглядят намного лучше. Я там выставился только потому, что хочу продать хоть что-то из своих картин, хотя это маловероятно в таком месте…

— А что не так с галереей? — поинтересовалась я.

— Да сами увидите, — усмехнулся мой собеседник. — Она находится в торговом комплексе «Звезда», это на пересечении улицы Мира и Фурмана. Сразу найдете, не заблудитесь.

— Я знаю, где этот торговый комплекс. — Я задумчиво кивнула. — Только разве там есть картинная галерея? Что-то не припомню. Картины вроде продаются рядом с точкой антиквариата, но все остальное — это точки с одеждой и ювелирными украшениями.

— А вы в подвал не спускались, поэтому не знаете, — пояснил Садальский. — То, что вы описали, находится на первом этаже, вам же надо спуститься вниз по лесенке, там найдете три выставочных зала с картинами. Не ошибетесь, если что, там вам подскажет администратор галереи ArtMore — так она называется. Огородников — тот вообще фуршет организовывал в честь открытия собственной выставки, народ приглашал. Надеялся, что люди толпами в галерею повалят, чтобы на его «Богиню огня» полюбоваться да что-то из работ его жутких приобрести. Правда, насколько мне известно, редко когда картины в этой галерее покупаются. Вывески же нет, никто понятия не имеет, что она там находится.

— А почему вывески нет? — изумилась я. — Галерея недавно открылась?

— Лет пять уже существует, — покачал головой Садальский. — А почему нет вывески — вы у администратора спросите или у организатора галереи, который отвечает за выставки картин. Я вот не собираюсь дольше месяца там свои этюды оставлять — не купят за это время, значит, и вовсе не купят. Так, абы куда повесить, что называется… В общем, съездите за фотографиями в эту выставочную галерею, чтобы не торопясь все заснять.

— Хорошо, именно так и сделаю, — кивнула я, намереваясь сразу же наведаться в странное, судя по описаниям Садальского, место. — Не подскажете, выставка каждый день работает? Или выходные есть? В музеях, например, понедельник — нерабочий день.

— Эта галерея открыта ежедневно, с десяти утра до восьми вечера. Даже в новогодние праздники, насколько мне известно. Оно и понятно — торговый комплекс, в дни каникул там наибольшее скопление народа.

— Что ж, спасибо за подробный рассказ и информацию, — поблагодарила я Садальского, допивая уже остывший кофе. — Обязательно сделаю фотографии ваших работ. Думаю, для статьи у меня достаточно материала!

— Только в основном речь в вашем интервью касалась Вольдемара Огородникова, — заметил Роман Андреевич. И правда, я думала, он не обратит внимания на то, что я свела беседу к разговору об Огородникове, поэтому пришлось выкручиваться.

— Ну, потому что я в своей статье собираюсь осветить не только современную живопись, но и отношения между художниками, — нашлась я. — Это читателям будет интереснее всего.

— Скандальная хроника, что ли? — немного презрительно хмыкнул Садальский. — Что-то не хочется во всем этом участвовать…

— Не волнуйтесь, — принялась я успокаивать художника. — Ничего такого жуткого и скандального я писать не буду. Вот, например, вы же рассказывали о том, как уважаете прежнего председателя Союза художников? Об этом я обязательно напишу, это необходимо! А про Огородникова — так, два слова. Я же его картин особо не видела, намеревалась сфотографировать нашумевшую «Богиню огня», а ее украли, вот незадача… Но я напишу о ваших этюдах, не сомневайтесь! Про Огородникова, наверно, вообще только упомяну, а рассказывать не буду. А то читатели решат, что живопись у нас в Тарасове и вовсе вымирает.

— Ну, если таких Огородниковых много разведется, то придется признать вашу правоту, — вздохнул Садальский. — Сам я не претендую на звание художника или мастера — по мне, так надо еще много чему учиться и совершенствоваться. Но мне совершенно не нравится, когда человек, который и кисть-то держать правильно не умеет, кричит на каждом шагу, что он гений. Те, у кого на первом месте собственное «я», обычно ничего собой не представляют, попросту хотят славы и известности. Если бы люди побольше трудились и работали над собой, то у нас в городе живопись бы процветала. Знаете ведь, как раньше было? Человек учился не пять лет, а сейчас и того меньше, а пятнадцать, двадцать! Мог годами рисовать одну гипсовую ногу — до тех пор, пока не освоит это идеально. И только потом он получал следующее задание. Поэтому и художники были замечательные — они ведь столько трудились! А сейчас… Мало того, количество учебных лет посокращали — сейчас ведь появился бакалавриат, учеба — три года и десять месяцев. Ну чему за столь короткий срок можно научиться? Даже куб гипсовый не освоишь, а программа — ого-го какая! Все по верхам, учеба ради корочки. Плюс ко всему всевозможные художественные студии выросли, как грибы после дождя. Человек платит деньги и думает, что педагог за полтора-два часа из него Леонардо да Винчи сделает. Ну куда это годится-то?

— В самом деле? — изумилась я. — По-моему, вы несколько преувеличиваете…

— Ага, как же! — в сердцах махнул рукой Садальский. — Я не говорил бы, если б опыта не имел. Как-то меня попросили вести занятия в одной такой художественной студии, «Живопись для всех» называется. Знаете, на что замахнулись? На академический рисунок! Вроде как курс из двенадцати занятий по два с половиной часа. В воскресенье уроки проходили, для абитуриентов и взрослых. Я сперва думал, что люди придут знающие, которым просто надо что-то дополнительно объяснить и попрактиковаться, потому и согласился. Ну что вы думаете? Прихожу в эту студию, там менеджер — администратор, или как там ее, девчонка сопливая. Ну, лет двадцать пять максимум, на вид и того меньше. Дает мне, значит, программу. Первый урок — куб в пространственной перспективе, второй — шар, третий — натюрморт из гипсовых тел, далее — череп, мышцы, античная голова… Ладно, думаю, посмотрим. И представьте себе, приходят на урок три девочки лет по пятнадцать и одна взрослая женщина. Оказывается, женщина и вовсе с рисунком незнакома, но хочет научиться рисовать портреты, а девчонки мечтают стать мультипликаторами, рисовать японские комиксы и создавать аниме. Я, признаться, слегка опешил. Ладно, думаю, стал объяснять куб. Девчонки сидят с открытыми глазами, в ушах — плееры орут. Тетка эта стала вопросы задавать совершенно не к месту. В общем, я им сразу сказал: «Дорогие мои, я вам буду давать домашние задания. Хотите научиться чему-то — работайте дома, и желательно — каждый день. Непонятно про куб — да сделайте себе муляж из бумаги, вот к следующему уроку вам надо нарисовать этот куб в трех разворотах плюс выполнить задания на штриховку». Девчонки ничего не сказали, а тетка возмущаться начала — и вроде у нее времени дома нет, и за что она деньги платит, раз я домашние задания даю. Ну не понимает человек, что я из нее художника не сделаю, свою голову ей не вкручу. А чтобы научиться чему-то, надо собственные усилия прикладывать, ручками шевелить. Нет, она ушла с видом оскорбленного достоинства и больше не приходила. И вот скажите мне, что это вообще за беспредел творится в Тарасове? С каких это пор живопись стала «для всех»? Какая-то коммерция, ей-богу!

Было видно, что Садальского история с теткой задела за живое — он так и продолжал возмущаться и негодовать. Вначале я его внимательно слушала и даже делала в блокноте какие-то пометки, потом поняла, что мне эта вся история никоим образом в расследовании не пригодится. Дождавшись, когда живописец хоть немного угомонится и я смогу вставить хотя бы слово, я прервала его гневный монолог и проговорила:

— Да, это ужасно… Но мне, похоже, надо бежать в галерею — пока свет удачный, сфотографирую ваши работы.

Конечно, покривила душой — какой там свет, если все небо заволокли серые тучи и ни намека на солнечные лучики не было! Однако Садальский не обратил внимания на мой «ляп» и согласно кивнул.

— Да, конечно, заболтал я вас, вы уж простите старика! Просто о наболевшем выговорился.

— Будет вам, какой вы старик! — заверила его я. — Мне очень интересно вас слушать, только надо еще кучу дел успеть сделать, вот поэтому и приходится прерывать разговор… Еще раз прошу прощения!

— Нет-нет, это вы извините за многословие! — далее наша речь напоминала какие-то китайские церемонии из разряда «ах, простите, нет, это вы меня извините!» Не буду слишком многословной — скажу лишь, что Садальский галантно проводил меня до коридора. В прихожей я затеяла возню — пока надевала обувь, сделала вид, что внезапно что-то нашла на полу.

— Ой, это ваше? — Я протянула художнику блестящую запонку, ту самую, которую обнаружила в квартире Огородникова. — Вот тут валялась, наверно, обронили…

Расчет мой был прост: если все-таки это Садальский каким-то образом похитил картину Вольдемара Огородникова, то запонку он признает. Однако Роман Андреевич ничего не понимающим взглядом уставился на мою находку.

— Что это? — посмотрел он на меня удивленно.

— Запонка, похоже, — пожала я плечами. — Ваша?

— Нет… — Садальский отрицательно покачал головой. — Не моя, точно. Я запонками никогда не пользовался, даже в юности. По мне, так они неудобны. Элегантно, конечно, но я предпочитаю обычные пуговицы.

— Может, кто из ваших знакомых обронил? — пожала я плечами, стараясь придать своему голосу равнодушие. На самом же деле внимательно следила за Садальским — ведь если среди его друзей или приятелей имеется некто, кто носит запонки, у меня появится подозреваемый на роль похитителя картины Огородникова! Однако ответ Романа Андреевича меня разочаровал.

— Ума не приложу, как эта запонка сюда попала. У меня нет знакомых, которые носят рубашки с запонками, да и потом, дома гости нечасто случаются. Даже не знаю, странно…

Я постаралась незаметно спрятать запонку, заговорив Садальского, чтобы тот ничего не заподозрил. А то еще решит, что надо бы оставить запонку у себя, раз она каким-то образом оказалась в прихожей, а я расставаться с уликой не собиралась. Но мои опасения оказались напрасны — художник, проявивший галантность, помог мне надеть пальто и напоследок полюбопытствовал, когда выйдет моя статья. Я пообещала, что непременно сообщу ему и даже подарю выпуск газеты с интервью, на чем мы распрощались как давние друзья, и я направилась в выставочную галерею AtrMore.

Прямо на пересечении двух главных улиц Тарасова — Мира и Фурмана — возвышался трехэтажный торговый комплекс «Звезда». Появился он всего пять-шесть лет назад, и изначально его планировали назвать «Мир». Ведь он находится на улице с одноименным названием. Однако торговый комплекс «Мир» в Тарасове уже имелся, поэтому пришлось придумывать другое название. Название «Космос» тоже не подошло — оно повторило бы название сети спортивных комплексов, и возникла бы путаница. Жители Тарасова ведь привыкли, что «Космос» предлагает абонементы в тренажерные залы и спортивные занятия по разным направлениям, поэтому вряд ли будут рады торговому комплексу с подобным названием. Наверняка бы все думали, что в магазине «Космос» продаются товары для занятий спортом и соответствующая одежда, и были бы крайне разочарованы предлагаемым ассортиментом. Хотя точка со спортивным питанием в комплексе имелась, и, как я поняла, она пользовалась популярностью — куда большей, чем отдел ювелирных украшений и изделий из драгоценных камней. В конце концов, решили назвать торговый комплекс «Звездой» — такого названия больше в Тарасове не было, а значит, покупатели будут валом валить в новый магазин. Наверное, поэтому здесь разместили точки с одеждой и товарами для состоятельных покупателей.

Был здесь и продуктовый супермаркет, отличавшийся богатым выбором товаров и заоблачными ценами, где можно было купить самые экзотические фрукты и дорогие вина, однако особой популярностью он не пользовался. Увы, в Тарасове не так много людей, которые одержимы поиском дорогих качественных продуктов питания — в основном народ гонится за выгодой, намереваясь ухватить что подешевле. По этой причине в торговом комплексе «Звезда» было больше продавцов, чем клиентов. Многие заходили сюда либо за спортивным питанием, либо выпить кофе в точке CoffeLike на первом этаже комплекса. Продавщицы одиноко скучали за стойками, у входа ходил взад-вперед пожилой охранник в форме.

Я зашла в зал и огляделась по сторонам. Как и говорил Садальский, никаких вывесок, указывающих на наличие в торговом комплексе художественной галереи, не было. Напротив закутка с кофе находился отдел молодежной одежды, далее — точка с шубами и куртками, отдел ювелирных украшений… Я подошла к охраннику и вежливо поздоровалась, затем изложила суть своей проблемы.

— Простите, а вы не подскажете, где здесь находится выставочная галерея ArtMore? Где картины висят?

— Вниз по лестнице и направо, — коротко пояснил охранник. — Там табличка с указателем туалета, вот в ту сторону идите и не ошибетесь.