Хедера

— Не так быстро, — сказала Хедера. — Есть нечто такое, что я должна забрать сама.

— Но вы поедете?! — заорал я в восторге. — Дорогая, забирайте всё, что сочтёте нужным! Я никогда не причиню вам ни малейшего неудобства!

Лицо Хедеры просветлело. Это было как улыбка, только нежнее.

— Очень хорошо, — сказала она и пошла к стене майорского домишка.

То, что она сделала дальше, выглядело странно, даже безумно — но почему-то очень логично. Хедера опустилась на колени, на землю, влажную от недавнего дождя, не боясь замарать платье — и голыми руками принялась её разрывать. Я видел, как она выкопала молодой побег плюща. После встала и подошла ко мне, держа его в руках, как держат живую птицу.

Вот в этот-то момент я понял, что она совершила какой-то обряд, быть может, ведьмовской. Что этот плющ — хедера хеликс — не просто тёзка её, но талисман, фетиш, что-то, связанное с ней более глубоко, чем я мог бы себе представить. Но это меня не особенно смутило.

Что, конечно, многое говорит о том, насколько безумен я был в тот момент.

— Я посажу его возле вашего дома, — сказала Хедера. — Он укоренится — и всё будет в порядке.

Уже в экипаже я целовал её руки, держащие побег, руки, испачканные землёй — и она не отстранялась больше. У замковой стены я сам вырыл руками ямку. Это было непросто: там росла трава, дёрн еле-еле поддался, я драл его с остервенением, помог себе тростью и какой-то палкой — но это того стоило. Едва я закончил, цепкие, сильные и нежные руки Хедеры обвились вокруг моей шеи. Её дыхание пахло дождём и зеленью. Её поцелуй лишил меня остатков здравого рассудка.

Перед поединком с майором я ещё мог думать, что Хедера станет всего лишь моей любовницей. После первой же ночи, проведённой с ней, я понял, что женюсь на ней. Хотя бы для того, чтобы она не вздумала куда-нибудь уйти — и чтобы иметь законное право гонять от неё любого гада, такого же сумасшедшего, как я сам.

Спать с ней было всё равно, что спать с весной.

Хедера обвивала меня, как плющ, в ней были цепкость и странная, словно бы пассивная, но неодолимая страстность. Её тело было прохладным, но соитие — неожиданно жарким. Она пахла водой и зелёной листвой. Меня очаровывала её упругая, безжалостная, неженская сила. Я понимал, что, очевидно, не смогу насытиться ею никогда.

Я представил её отцу. Хедера была одета в роскошный туалет из полосатого зелёного шёлка, украшенного листьями плюща, её красота сияла, как фонарь на маяке в ночи.

— Это моя невеста, — сказал я.

Отец вздохнул и с трудом отвёл глаза.

— Я не уверен, — сказал он. — Понимаю, но не уверен.

Вот такое получилось условное, неявное благословение. И свадьбу мы справили поспешно и неслышно, абсолютно ненормально — если знать, что я единственный наследник древнего рода и громадных земельных угодий. Хедера венчалась в зелёном и ни дня не носила траур. Меня это не смущало, на остальных мне было наплевать.

В городе о нас чудовищно злословили. Мужчины были без ума от Хедеры, но женщины ненавидели её яростно. О ней говорили, что она — солдатская шлюха, безжалостная и бессердечная тварь, прыгнувшая в постель к любовнику прямо от неостывшей могилы мужа. О ней говорили, что она ведьма, что она стара, как смертный грех, а молодость поддерживает кровью умерших младенцев. О ней говорили, что она меня заколдовала.

Последнее, в сущности, было правдой. Но для меня это не имело значения.

Горожанки ещё не знали некоторых пикантных деталей. К примеру: Хедера никогда не ела. Я пытался угощать её, но она неизменно отказывалась, говоря, что у неё нет аппетита. Она любила сладкий чай, пила бульон, даже вино — но не съела ни кусочка пищи. Только пару раз мне удалось скормить ей несколько ложек супа-пюре из овощей, что не меняло общей картины.

Это заставило наших челядинцев вообразить, что Хедера — вампир. Но эту глупость опровергало моё состояние.

Мне было очень хорошо. Мне никогда не было настолько хорошо. А Хедера сияла нестерпимой, невозможной красотой всё ярче — и плющ с удивительной быстротой разрастался, цепляясь за неровности замковой стены. С весны до середины лета он поднялся до самых окон нашей спальни — и чем пышнее разрастался плющ, тем ярче хорошела Хедера.

Она очень любила свет, воздух и дождь. Никто из светских дам не стал бы прогуливаться под дождём, но Хедера, с непокрытой головой, с волосами и лицом в водяной пыли, с влажным сиянием зелёных очей, в дождь была особенно хороша. Казалось, всё блестит на ней.

Любила ли Хедера меня… сложно сказать. Но ей очевидно было хорошо в моём обществе. Возможно, она была мне благодарна… во всяком случае, она больше не смотрела на меня, как на малоинтересный посторонний предмет; при встрече в её взгляде светилась тихая радость, на губах появлялась лёгкая улыбка. Танцевать она предпочитала со мной, слушать любила меня — чем не предпочтение? Этого мне хватало для почти чрезмерного счастья. Для эйфории.

Чем больше я узнавал Хедеру, тем мне было очевиднее, что она не может любить иначе. Я не требовал невозможного, а в ответ Хедера украшала не только мою жизнь, но и жизнь замка.

Украсила бы и жизнь города, если бы город мог её принять. Но для благонамеренных горожан мы были преступниками; как их переубедить, я не знал.

От кого-то из приятелей я услыхал, что о Хедере говорили даже в столице. Как о диковинке: в замке провинциального барона живёт прекрасная лесная фея или кто-то в этом роде. Меня это забавляло, потому что — да, в этом было что-то. В один прекрасный день слух закономерно дошёл до короля — и он написал отцу. Сообщал, что намерен поохотиться на оленей в нашем лесу — и взглянуть на легендарную красавицу из Заозерья.

Отец был счастлив. А в разгар подготовки к приёму нашего августейшего гостя, из горной деревни, где свежий воздух должен был облегчить её мигрени, неожиданно вернулась моя мать.

По всей вероятности, слухи дошли и до неё.

Когда отцу сообщили, что мать находится в пути, его лицо приобрело сперва озабоченное, а потом испуганное выражение.

— Вот так-то, дитя моё, — сказал он мне. — Похоже, нашей весёлой жизни пришёл конец. Ида прислушивается ко всему, что говорят в свете, а говорят там… ты сам знаешь. Жаль. Девчонка неплохая, спокойная девчонка, не из кокоток. Со странностями, но кто же без них…

Я слушал и кивал. В доме уж слишком легко дышалось нынче — без матушкиных мигреней и молебнов, без её свиты, воспитанниц, приятельниц и постоянных бесед в гостиной о конце света, что непременно должен последовать в наказание за людские грехи. Но Хедера была по обыкновению безмятежна.

— Всё образуется, сударь, — сказала она отцу, и он поцеловал её руку.

Не образовалось.

Мать с порога — ещё разгружали экипаж с чемоданами, сундуками, шляпными картонками и прочим скарбом — отчитала меня:

— Как ты посмел жениться, не спросив разрешения у меня?! На первой встречной девке?! На полковой шлюхе с чудовищной репутацией, без гроша за душой, чуть не сплясавшей на могиле собственного мужа?!

— Её мужа убил я, — сказал я. — И на его могиле никто из нас не плясал. Отдохните с дороги, матушка.

— Я хочу видеть эту дрянь! — заявила мать.

— Я не хочу звать жену, пока вы не успокоитесь, матушка, — сказал я.

Она оттолкнула меня с дороги и решительно направилась в мою часть дома. Отец покачал головой; я пошёл за матерью.

Хедера сидела на широком подоконнике раскрытого окна и смотрела вдаль. У моей матери при виде неё сделался такой вид, будто она хочет сбросить мою жену с башни.

Хедера обернулась на шаги.

— Встань немедленно, мерзавка! — прикрикнула мать.

— Как я рада вас видеть, сударыня, — сказала Хедера дружелюбно и приветливо. — Надеюсь, вы доехали хорошо.

— Что ты сделала с моим сыном, гадина?! — багровея, вопросила мать, уперев руки в бёдра.

— Я вышла за него замуж, — сказала Хедера.

От неё веяло ненарушимым покоем. Это было так чудесно и так непохоже на большинство женских реакций на выпады такого рода, что мне захотелось обнять её прямо сейчас.

— Не смей дерзить мне! — почти взвизгнула мать. Она не знала, что делать с вот таким — с безмятежностью, непробиваемой, как междугорский рыцарский доспех — и у неё сдавали нервы.

— Простите, сударыня, — ответила Хедера. — Мне очень жаль. Хотите чаю?

Мать выскочила из нашей маленькой гостиной. Дальше Хедеру можно было только бить — но это было бы чересчур; как иначе вызвать у моей жены хоть какой-то отклик, мать не знала.

Я знал. Невозможно.

— Твоя матушка очень огорчена, — сказала Хедера. — Позволь, я заварю чаю с мятой?

Она была безмерно прекрасна.

Возможно, мне гореть в аду за её майора, подумал я, но это стоило свеч.

Мать своим приездом сильно испортила жизнь отцу, но не мне. Хедеру она ненавидела яростно, нестерпимо, так, как лишь свекровь может возненавидеть невестку за ворох воображаемых грехов — а практически беспричинно. Привычное светлое спокойствие Хедеры раздражало мать, как личное оскорбление. Она целыми днями грызла отца за то, что он недостаточно энергично препятствовал моей свадьбе… да он ещё и был заподозрен в симпатии к «этой молодой мерзавке». Но на нашу территорию мать больше не заходила.

И мы жили весело.

С женщиной обычно тяжело молчать, но не с Хедерой. Мы подолгу, молча, бродили по нашему древнему парку; я научил её держаться в седле — и мы совершали верховые прогулки. Я любил смотреть, как она шьёт или вышивает — и подарил ей ворох тканей всех мыслимых оттенков обожаемого ею зелёного цвета. Хедера помогла отцу убрать и украсить покои для важных гостей к приезду короля — и отец понимающе улыбнулся, видя на шёлковых обоях, которые она выбрала, тонкий узор из серебристых листьев плюща.

Тогда с Хедерой смирились даже домочадцы: её кроткий нрав слишком явно отличался от жестокой требовательности моей матери. В общем, у нас было прекрасное лето… а в начале августа, когда плющ обвил нашу башню почти целиком, в замок приехал король.

Ему, в общем, понравился замок — но Хедера его обворожила. Это было заметно. Наш пожилой государь просто замер, как громом поражённый, а немного придя в себя, принялся звать нас с ней в столицу.

— Молодые аристократы должны блистать при дворе, — говорил он, улыбаясь. — Бессовестно прятать такой лесной изумруд в глуши, он непременно должен украсить собой наш дворец. Иностранные послы непременно должны увидеть, каких восхитительных женщин рождает наша страна…

Как только мы остались одни, Хедера сплела пальцы с моими и сказала, глядя мне в лицо:

— Уехать — это будет нехорошо.

— Его величество просто ошалел, — шепнул я ей на ухо. — Но, если он, паче чаяния, будет настаивать, мы с тобой уедем в столицу и возьмём плющ с собой. Это ведь твои корни, Хедера?

И она улыбнулась, словно услышала отличную шутку.

А тем временем, как потом выяснилось, король обсудил с моим отцом мою придворную карьеру. Окончательно всё решить пообещал в охотничьем домике, что в Оленьем лесу, там, где триста лет назад его августейший предок вручил моему предку меч с Оком Господним на рукояти, отличая его за доблесть на поле брани. Мы все оценили: красиво придумано.

На большую оленью охоту в классических средневековых традициях с королём отправились мой отец и мы с Хедерой. Мать, отговорившись возрастом и прискорбным нездоровьем, — горный воздух мало помог её мигреням, — осталась дома.

Судя по лицу отца, её решение его просто осчастливило.

Мы с Хедерой, которая держалась в седле, словно верховой эльф, сопровождали короля, как средневековые пажи. Король помолодел на двадцать лет, шутил, обещал добавить в наш фамильный герб, на серебряную решётку в лазурном поле, побег любимого Хедерой плюща — и у меня было ощущение горизонтов, раздвигающихся до задыха, беспредельности мира и счастья.

Я ещё не знал, что это — последние часы.

Мы уже почти добрались до охотничьего домика, когда Хедера вдруг осеклась на середине фразы и, бледнея, сказала:

— Мне надо домой.

Все посмотрели на неё. Моё сердце страшно стукнуло.

— Деточка, — сказал мой отец, — что случилось? Что-то неотложное?

Впервые за всё время нашего знакомства и близости я увидел, как лицо Хедеры покинула безмятежность. На него легла тень нестерпимой боли.

Она посмотрела на меня:

— Домой. Сейчас. Мне очень надо домой.

Я не мог больше ждать и сомневаться. Меня захлестнул чёрный ужас.

— Простите, государь! — выпалил я королю — и развернул коня.

Мы с Хедерой погнали лошадей к замку. Галопом. Но не успели.

В десяти милях от дома она соскользнула с седла под копыта. Я спешился и подбежал к ней. Хедера лежала в траве, судорожно пытаясь вдохнуть. Её пальцы конвульсивно вцепились в стебли. Её лицо…

Она увядала!

Я не могу определить иначе!

Я поднял её лёгкое тело и положил на седло своего коня. Гнал дальше, зная, что загоню и убью бедное животное — но багровая пелена застилала мои глаза. Я уже почти знал, что увижу — и был полон дикой боли и ненависти.

И — да, я увидел это издалека.

Два шёлковых штандарта на нашей с Хедерой башне — королевский и баронский. Чтобы их повесить, необходимо было содрать со стены плющ.

Наш плющ!

Я спрыгнул на землю и вбежал во двор.

Под нашей стеной садовник сажал розовый куст. Ободранные побеги плюща тлели в небольшом костре.

Я схватил садовника за грудки:

— Какого дьявола, сволочь?! Что ты натворил?!

Он был безмерно поражён моим лицом, отшатнулся от меня, как от нечистой силы:

— Так ведь… господин барон, ваша матушка приказали… сюрприз для вас и для государя…

Я отпустил его.

Конь подошёл ко мне. Безжизненное тело Хедеры висело на седле, как плеть увядшего плюща. Я взял её на руки. Она была невесомой, выцветшей и сероватой, как пожухший листок.

Моя мать хотела сделать крохотную гадость невестке. Просто для того, чтобы та особо не гордилась придворной карьерой. Просто — ободрать её обожаемый плющ. Ну что такое плющ!

Она же не знала, что это убьёт нас обоих.

Такое маленькое зло… Я сам убивал откровеннее.

* * *

Моя жизнь была безнадёжно сломана.

После праздника, превратившегося в похороны, ни о какой придворной карьере речь не шла. Моя мать боялась ко мне подходить. Отец горевал и попивал. Друзья попытались — и отстали. На женщин я смотрел, как на серые стены.