Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук

Геннадий Толмачев

РАДИ СМЕХА, ИЛИ КАНДИДАТ ИНДУСТРИАЛЬНЫХ НАУК

Повести, юмористические рассказы, фельетоны

РАДИ СМЕХА, ИЛИ КАНДИДАТ ИНДУСТРИАЛЬНЫХ НАУК

Повесть

I

У Миши Блинова было много мыслей. И все разные. А в этот день — давайте уточним: 16 мая, в среду — Миша поймал, а может, и сам родил крупную идею. Для идеи нужен толчок. И Миша, конечно же, не думал, кукушкой высовываясь из своей торговой точки, что толчком послужит милое создание с голубыми мультфильмовскими глазами. Вот она подошла — нет, подплыла — к пивному ларьку и попросила:

— Стакан лимонада, пожалуйста.

Миша мгновенно ответил:

— Для красавиц и птичье молоко найдем. — Он пошарил рукой под стойкой и извлек коробку конфет «Птичье молоко».

— Ловко! — тонко улыбнулась девушка. — Но я очень хочу пить.

— Какой разговор! Сделаем! — пообещал Миша, артистично наливая в бокал пива. — Прошу.

— Пиво. Горькое оно. — Но бокал взяла, пригубила. — Нет, не могу. Спасибо. — Она мельком посмотрела на цену и положила на прилавок монеты.

— Девушка, подождите! — всполошился Миша. — Лимонад будет, шампанское!

Сорвав фартук, он метнулся к двери, ногой распахнул ее и через секунду стоял рядом с девушкой.

— Не уходите, — попросил он. — Мне будет скучно.

— Глупости какие! — повела плечом девушка.

Блинов не знал, что сказать. Наконец нашелся:

— Я вам воблы дам. — Он понял, что сморозил глупость, потому что девушка холодно, очень холодно посмотрела ему в глаза и спокойно пошла своей дорогой. И Миша не посмел задержать ее. Каблучки, удаляясь, стучали все глуше. А Блинов, симпатичный тридцатилетний Блинов, владелец новеньких «Жигулей» и суммы, которой бы вполне хватило на покупку вот этого самого трамвая, в который нырнула красавица, стоял в позе разъяренной базарной торговки, но лицо его потемнело не от гнева, а от грусти. Миша Блинов знал, что — увы! — в городе много хорошеньких девушек, которым, между нами говоря, «до лампочки» и его «Жигули», и его потенциальные возможности купить рижский трамвай.

«И умом вроде бы бог не обидел, — продолжал терзаться Миша, — и похохмить при случае могу. Что им еще надо?»

Это был первый звонок на подступах к мысли.

Если б кто знал, как Миша и 17, и 18 мая мечтал увидеть голубоглазую красавицу. И, что бы ни делал: вскрывал ли бочки, отсчитывал ли сдачу, переругивался ли с очередью, — глазами косил на тот проулок, откуда некогда выплыла Она.

Ближе к вечеру к ларьку подтягивались завсегдатаи: Леша Губошлеп, Степа Академик, Мурат Прохиндей. На правах постоянных клиентов они никогда не стояли в очереди. Подойдут к оконцу: «привет — привет», «набрызгай пару кружечек» — и все дела. И рассчитывались солидно.

— Мишенька, сколько я принял?

— Не считал.

— И я не помню. Держи целковый.

Хорошие клиенты, достойные. Им иногда и в долг не грешно отпустить. А бывает, рыбу подвезут, сухарики соленые или еще какой деликатес — Миша приглашает завсегдатаев в подсобку. В «гадюшник» — как говорит Степа Академик. Посидят тут часок — другой, порассуждают за жизнь, за «Кайрат» — и расползаются, поглаживая круглые животы.

Академика Миша Блинов увидел издалека. Как всегда, при галстуке, в лоснящемся костюме и в шляпе, полученной еще по лендлизу. Но осанка у Степы Академика была мировая. Гордая, можно сказать. Брюшко, из-под которого неспешно и косолапо выдвигались ноги; шея, с удовольствием поддерживающая большую голову, и… Конечно, надо еще сказать о глазах. Редкие глаза. Будто сами по себе беспробудно пьянствовали, получили пятнадцать суток за мелкое хулиганство, черт-те сколько назанимали в долг и вот, извините покорно, вернулись.

— Степа, зайди с тылу! — крикнул из пивнушки Миша Блинов.

Академик приветственно помахал рукой и наклонил голову: понял, мол.

— Давненько я в твоем гадюшнике не бывал, — усаживаясь на табуретку проговорил Степа. — Что новенького?

— Дело есть, Степа, — пододвигая ему кружку, сказал Миша. — Мужик ты, я заметил, башковитый. Да и понятно, что разную шушеру в Академии наук держать не будут. Ты еще там трудишься? — на всякий случай поинтересовался он, по опыту зная, как порой неусидчивы бывают его клиенты.

— Там, — сдувая пену, кивнул головой Степа. — А что?

— Ну так вот, — сказал Миша. — Мы сначала с тобой теоретически поговорим. Хочу твое академическое мнение знать. Согласен? На, кури.

— Интересно ты подступаешься.

— Предположим, я влюбился, — сплеча рубанул Миша и замолчал.

— Хе-хе! Это ты не по адресу, Миша. Ты по этим делам с Лешкой Губошлепом порассуждай. Он на эти дела мастак.

— Не понял ты, Степа! Лешка он, как бы это сказать, похабный очень. Губошлеп он и есть губошлеп. А я хочу теоретически поразговаривать. Ведь все знают, что ты самый юродированный человек. Вот скоро мы за судей голосовать будем. Да-к я твою фамилию напишу.

— Спасибо, Миша, — прочувствованно сказал Академик. — Но что толку?

— И я говорю, — со вздохом согласился Миша. — Если на то пошло, я не то чтобы в судьи тебя, в прокуроры бы выдвинул. Понял?

— Спасибо, Миша.

— Ну ладно, хватит об этом. Вот ты мне теоретически объясни: почему от меня девушки нос воротят? Не все, конечно, сам знаешь, но воротят. Что об этом в Академии наук думают?

— Трудный вопрос. А ну-ка, налей еще пивка.

Степа принял из рук Блинова кружку, фыркнул на пену и попросил:

— Обрисуй мне ее внешность.

— Ну как сказать, — замешкался Миша, Зажмурился, силясь вызвать образ девушки. — Аппетитная. Все при ней и сзади и спереди. Туфли итальянские.

— Речь какая?

— Культурная речь. Сам понимаешь, не как у Лешки. Пиво не пила, а деньги заплатила.

— Все ясно! — решительно поднялся с табуретки Академик. — Не ровня ты ей.

— Это почему? — обиделся Миша и вдруг вспылил: — Да видали мы таких! Вспомни Таньку Оглоблю. Королева, а не женщина! Коньяк только из фужера пила. А потом что? Увидела мои «Жигули» и обмякла. Впереди машины бежала, дорогу домой показывала. И еще гудела на перекрестках. Помнишь?

— То Танька, а это другой коленкор, видать. Вот, скажу, у нас в Академии. Всякие люди есть: и умные, и прости-господи. Посмотришь порой — стоит шибздик в очочках, тоненький, как карандаш. Мелочь, словом. А рот раззявит эта малявка, а там формулы видать. Вот это, я понимаю, ученый. Член-корреспондент, не меньше! Это я к чему говорю? Ты думаешь, у этого шибздика какие женщины? Конечно, не то что твоя Оглобля. И им, этим женщинам, кроме учености, ничего не надо. Понял, куда я клоню?

— Пока еще не совсем, — честно признался Миша.

— Слушай дальше. Ты ведь, по сути, кто такой? Неуч, Митрофанушка, тыква…

— Ну ты поаккуратней, Степа. Тыква, нашел что сказать.

— Это я, Миша, не в обиду, а к слову. Плесни пивка.

На этот раз Миша налил только полкружки.

— И если ты хочешь послушаться разумного совета, — продолжал разглагольствовать Академик, заметив «щедрость» Миши, — то тебе надо остепениться.

— Чево-о?! — брезгливо поморщился Миша. — Иди-ка ты со своими советами в церковь. Остепениться?! Хм… Пока молод — погуляю еще.

— Глупый ты! — снисходительно проговорил Академик. — И ничего не понимаешь. Остепениться — это по-нашему заработать степень.

— Какую степень? Может, статью? — съехидничал Блинов.

— Степень кандидата наук, дурашка. И тогда все девушки твои. Любую выбирай: хочешь — рыжую, хочешь — черную, а по нынешним временам и синюю найдешь.

Миша стоял не шелохнувшись. Глаза его вперлись в лицо Академика. Рот приоткрылся. Миша думал. Наконец он выдавил:

— А как же я остепенюсь? Экзамены, небось, сдавать надо.

— Поможем.

— А сколько это будет стоить?

— Прилично.

— Сколько?

— Две тысячи. Да плюс банкеты, приемы…

Миша крупно вздрогнул и прислонился к двери.

— Ты что это, без подготовки такие цифры называешь?! Совсем рехнулся?

— Другие больше платят.

Миша снова задумался. Наконец мучительно выдавил:

— Говоришь, и синие будут? Интересно. Да за эти деньги я стадо павлинов куплю. Правильно я рассуждаю?

— Правильно, Миша. Ни к чему тебе остепеняться. Оставим этот разговор.

Степа Академик своими редкими глазами проводил уплывшую в мойку кружку и расчетливо подумал: «Если закажу сейчас пива, этот торгаш за три кружки слупит. Пойду-ка я лучше к Ефиму, авось он и на воблу разорится».

— Ну бывай, Миша! — поднимаясь с табуретки, попрощался Степа.

— Бывай, — буркнул в ответ Миша. — Так-таки ничего ты мне дельного и не посоветовал.

— Прижимистый ты, потому и советы мои не впрок.

— Ох и каналья ты! — Миша картинно всплеснул руками. — Надулся пива, как паук, и еще прижимистым обозвал. Это как называется?

— Мне твое пиво — во где застряло! — ладонью показал на горло Степа Академик. — Получи полтинник и давай-ка мы с тобой на будущее спина к спине и кто дальше отскочит.

— Ладно, Степа, не дури, — думая о своем, примирительно сказал Блинов. — Но и ты гусь порядочный. Это ведь надо учудить: за девицу две тысячи выложить.

II

А ночью Мише приснился сон. Подходит он будто к своей пивнушке, а у той очередь — хвоста не видать. И все степенные, почтительные. Молча стоят. Ни ругани, ни утреннего кашляющего смеха. Удивило Мишу, что знакомых мало. Да и откуда им взяться среди этой публики: тут и профессора с тросточками, и полковники, и главные бухгалтеры. Многие на «Волгах», «Жигулях». А первой, первой у окошка стояла Она. Размякшая, глазки сонливые, увидела Мишу и как-то просительно улыбнулась:

— А я, Миша, — сказала Она, — с без пятнадцати шесть очередь заняла.

— Зато первая, — находчиво ответил Блинов.

И что удивило Мишу: на всю эту очередь, и на Земфиру в том числе (Миша считал, что ее зовут не иначе как Земфира), — он нуль внимания. Как будто давным-давно привык к новым клиентам. Проходя к подсобке, он жизнерадостно хлопнул какого-то начальника по плечу и, точно зная, что сейчас в ответ раздастся смех, пошутил:

— Ну что, бугор, вчерась перехватил малость?!

— Грешен, Михаил Сергеевич, перебрал, — довольный, что его отличили, победно оглядел очередь начальник. Миша снял с замка пломбу, прошел в павильон (конечно, это был стеклянный павильон, а не пивнушка), взял бархотку и через три секунды оказался рядом с Земфирой. Сейчас он не смотрел на нее. Были дела поважнее. Он нетерпеливо провел бархоткой по запыленному щиту, и вот для всей очереди засияли первые слова. Сначала это были «Вас обслуживает…» Миша во сие скривился, и буквы как бы растворились. «Кто они такие? — разбушевался Миша, — чтобы писать „Вас обслуживает“? Надо так: „Вас опохмеляет“ — и все! Это было хорошо. Еще один взмах рукой: „Михаил Сергеевич Блинов“. Пауза. Следом открылось тире. И, наконец, нижняя главная строка: „Кандидат индустриальных наук“. Красиво-то как: „Вас опохмеляет Михаил Сергеевич Блинов, кандидат индустриальных наук“».

Миша проснулся, на половине прервав восхищенный стон клиентов. Сообразив, что дивный сон кончился, он застонал сам. От горечи. И еще оттого, что в голове противно и звонко ударили дятлы. Он пошарил рукой под кроватью и за толстое горло поймал кефир. Отдышался. Спать не хотелось. Хотелось думать. Про сон. Про себя. Про завтрашний день. Миша вдруг светло и радостно подумал о том, что ему не жалко двух тысяч рублей (но почему две? Они и за полторы согласятся), и какие тогда перспективы открываются. Земфира. Ах, Земфира! И рука снова потянулась за кефиром. Все, идея созрела. Это случилось на рассвете, 19 мая.

Через крупнопанельную стену пять раз металлически прокуковала кукушка. Рано еще. Миша прикрыл глаза, и картинки, какие-то рваные картинки из детства и отрочества, из юности и зрелости расплывчато и кособоко мельтешили в голове.

Вот школа. А вот и он сам. В вельветовом костюмчике, белых бурках (ни у кого таких не было). Поднимается из-за парты Лена Васильцова и шпарит, как по бумаге: «Дорогая Марья Ивановна! Разрешите в Международный женский день 8 марта преподнести вам наш скромный подарок». И вместе с подснежниками она поставила на стол клетку с двумя щеглами-непоседами.

После уроков Миша дождался, когда все ушли из класса, подошел к Марье Ивановне и, точь-в-точь как велела мама, сказал: «Разрешите преподнести вам хрустальную вазу за двести сорок рублей». Марья Ивановна закусила губу и долго-долго смотрела на Мишу. Она ничего не сказала, но когда Миша пришел домой, он увидел, как мать сметает в угол осколки той самой вазы. А за стеной в тяжелом кашле заходился отец.

Еще картинка. Мише лет четырнадцать-пятнадцать. Он на вещевом рынке, проще, на барахолке. Тут они с матерью как бы не знакомы. Миша весь какой-то неухоженный, в телогрейке, в разбитых кирзовых сапогах. Милиция его обходит стороной: ну, торгует мальчишка брюками, ну, дороже, чем надо — какая ни на есть, а все родителям поддержка. Доля у Миши была твердая: десять процентов чистого дохода. По тройке, по пятерке, а накопилась у Миши изрядная сумма. И однажды он решил разыграть Лену Васильцову. Она была за ним закреплена как шеф, и вот как-то после занятий он говорит ей:

— Хочешь, дам почитать книжку?

— Какую?

— Оноре де Бальзака.

— Ну дай.

Лена берет книгу — и в портфель.

— Нет, — протестует Миша. — Ты ее сначала полистай.

Лена открыла книгу, и она вывалилась у нее из рук. Сразу за титульным листом в страницах был вырезан глубокий прямоугольник, в котором Миша хранил деньги.

— Здорово? — довольный произведенным эффектом, смеялся Миша.

— Книгу испортил, — сказала Лена.

— Подумаешь, книга! Цена-то ей 90 копеек.