Полесская Мавка

– Сходи, внучок, на Явдохину Пристань и налови рыбки. Сегодня приедет тетя Оля из Киева. Ты же знаешь, как она любит уху. Заодно и Ядвиге поможешь отнести вот эти сумки для её мамы.

Вот так мы снова оказались вместе, и наша маленькая размолвка была благополучно забыта. Я снова слушал захватывающие рассказы Мавки и впредь безоговорочно доверял её каждому слову. Хотя кому-то эти истории могли бы показаться совершенно нелогичными, несуразными и нереальными.

Но то, что произошло в мои четырнадцать лет, наложило неизгладимый след на мою ранимую психику. Я пережил такой тяжкий стресс, от которого потом долго-долго не был в состоянии оправиться!

Мы с Мавкой собирали чернику у кромки Ганныной Трясовыны. И дернул же меня черт спросить, отчего у этой местности такое странное название. Ведь и болота как такового в этой стороне леса и близко не наблюдалось.

– Сейчас нет, но четыреста пятьдесят лет назад здесь было гиблое, застойное болото, – начала свой очередной сказ Ядвига, не отрываясь от сбора черники. – Уже при Советской власти мелиораторы прорыли дренажный канал, и избыток влаги ушёл из болот через русло реки Змейки в Припять. Когда-то на месте Дубков существовало другое село, Вильшанка, рядышком с родовым поместьем украинского шляхтича пана Вильшанского. Стремясь к власти, славе и богатству, Вильшанский принял католичество и женился на польской паненке Леславе из шляхетного рода Вуйциков. И было у пана три сына: Адам, Багумил и Алекса. Старшие сыновья были хлопцы бесшабашные, беспокойные. Любили пошуметь, побуянить и покуролесить. А когда молодые панычи повзрослели и возмужали, то хорошеньким сельским девкам буквально проходу не давали.

– А Алекса соответственно был тюхтий и телепень, – пришёл я к естественному умозаключению.

– Нет. Он был избранным, – пронзила меня взглядом своих изумрудных очей Ядвига. – Жил в Вильшанке старый чумак Петро Драч. Жинку, которая не походила ни на одну местную селянку, он привез себе откуда-то с юга. И дочь у него вышла необычайной, чудной красоты: смуглая, черноволосая, черноглазая. Хлопцы из самых зажиточных семей мечтали назвать Ганну своей суженной. Но смуглянка предпочла Осипа Хвилю, статного красавца, сына знатного хлебороба. Свадьба уже была назначена на раннюю осень.

Как-то Адам и Багумил охотились на секача у кромки болот и увидели девушек, собирающих ягоды. Бросили братья охоту на кабана и погнались за куда более лакомой добычей. Девушки разбежались кто куда, но приметную Ганну сластолюбивые братья всё же не упустили. Вон на том пригорке Адам и Багумил поглумились над несчастной дивчиной, взяв грубой силой то, что по праву им отнюдь не принадлежало. Улучив момент, Ганна вырвалась из их цепких рук и бросилась куда очи смотрят. Но братья снова за ней погнались, потому что ещё не насытились вволю. А несчастная девушка увязла в топкой трясине, и стало болото её мало-помалу затягивать. Принялась Ганна звать братьев на помощь, молила избавить её от лютой погибели. Вылетел сладостный хмель из голов дерзких насильников и поняли они, наконец-то, что натворили. И порешили панычи не спасать Ганну и таковым образом схоронить концы злодеяния в воду. Хмуро и безучастно смотрели убийцы на страшную смерть черноокой красавицы.

Ну, ладно, Степанко! Пора возвращаться в Дубки. А то ещё под дождь ненароком попадем. Слышишь, гроза собирается.

Мы быстро шли по тропинке к селу, прислушиваясь к дальним раскатам грома. Но древняя история, рассказанная Ядвигой, не выходила из моей головы.

– Но если братья так хорошо спрятали концы в воду, то почему же то место назвали Ганныной Трясовыной? – не выдержал я.

– Адам и Багумил были не одни. И кто-то из служек всё-таки проболтался. Осип Хвыля собрал своих друзей-сотоварищей и ночью они подожгли усадьбу Вильшанских. Старого пана подняли на вилы, когда он выбирался из горящего дома. Служек перебили. С панной Леславой сделали то же самое, что и её сыновья с горемычною Ганной. А потом утопили в Змейке, как никому не нужную облезлую, старую кошку.

Мы с Ядвигой вышли из лесу на широкое поле, где селяне выпасали своих коров. Тропинка пересекала поле, а затем поднималась на холм, на котором рос величавый, развесистый дуб. Гром усиливался, и тяжелые, черные тучи неумолимо надвигались с омрачённого севера. До села было ещё далековато и, похоже, сегодня нам суждено было всё-таки вымокнуть.

– Адама и Багумила выловили, оскопили и повесили за ноги на дубе вон на том холме, – продолжала повествовать Мавка.

– Матерь Божья! Неужели этому дубу более пятисот лет? – несказанно удивился я.

– Нет-нет! Это внук того дуба, на котором казнили братьев – разочаровала меня Ядвига. – Из всех Вильшанских выжил только юный Алекса. Выскочив из горящего дома, он сумел проскользнуть между разъяренных селян и убежать в сторону леса. За ним гнались, но Алекса свернул в сторону болот, и настигнуть его уже не сумели. Никто из преследователей не захотел, чтоб и его постигла участь несчастной дочери старого чумака.

– А откуда ты знаешь, что Алекса спасся? Может и он утонул в трясине, – выдвинул я вполне разумное предположение.

– Знаю, – тихо, но твердо ответила Ядя. – В моих жилах течёт кровь Алексы.

– Господи! Да она же ненормальная! – содрогнулся я, почувствовав, как волосы зашевелились на моей головушке. Однако вслух произнес совершенно иное:

– А как же власти отреагировали на такое бесчинство и беззаконие?

– К осени пронёслась молва, что с запада к Вильшанке приближается отряд жолнеров под предводительством Анджея Вуйцика. Все понимали, что от брата Леславы пощады ждать не приходится. Большинство селян собрали пожитки и отправились через Днепр на восток в русские земли. Осип с ватагой хлопцев ушел на юг в сторону днепровских порогов. Некоторые селяне спрятались в лесах или разбежались по соседним хуторам и сёлам. Но были и такие, что не захотели покидать насиженных мест, в надежде, что поляки не тронут невинных.

Однако Анджей не пощадил никого. Оставшихся мужиков зверски пытали, а потом всех до одного посадили на пали. Женщин, детей и стариков вместе с батюшкой загнали в церковь, заколотили окна и двери, и подожгли. Да и само когда-то большое и людное село полностью выжгли дотла. Жестокие были времена.

Кто-то под пытками признался, что Алекса сбежал в болота, и ходили слухи, что он там выжил. Анджей с жолнерами ушел на поиски племянника в лес – и никто из его отряда назад уже не вернулся. Болота разбухли от проливных осенних дождей, тропинки залило водою, и все поляки сгинули в ненасытной Ганниной Трясовыне.

– Ну, а ты-то, откуда всё это знаешь? – не сумел сдержать я моих эмоций.

– Я всё это видела.

В это мгновение небо разорвала яркая молния, и мощные, оглушительные раскаты грома буквально пригнули нас к земле. На наши головы обрушился такой щедрый ливень, будто действительно разверзлись хляби небесные. Мы бросились к холму, стараясь не растерять собранных нами с утра ягод. А это было не так-то и просто! Вокруг нас метались напуганные грозой коровы, оглашая местность заунывным, тревожным мычаньем. Мы начали подниматься на холм. И тут я отчетливо увидал, что кто-то стоит под дубом и с отчаянным воплем манит меня к себе руками:

– Сюда! Сюда! Здесь не промочит!

– Да это же Колька Брильок! – радостно вскрикнул я. – Сегодня его очередь пасти коров. Бежим!

И, вдруг, Ядвига вцепилась в меня мертвой хваткой.

– Не надо! Давай переждём здесь! Мы уже и так вымокли до нитки!

– Ну и что?! Всё равно вместе веселей будет!

Я обернулся к моей подружке – и вздрогнул. Даже сквозь плотную пелену дождя я увидел ужас в её немигающих зеленющих глазищах.

– Стёпушка! Пожалуйста, не ходи к Николаю! Туда надвигается Смерть!

– Да ты совсем ополоумела! – рассерчал я. – Я не желаю здесь киснуть зазря! И не стоит держать меня за руку!

И я изо всех сил рванулся к дубу. Но Ядвига будто в землю вросла. Хватка её была такой цепкой, что я почувствовал себя щеночком, привязанным к молодой и гибкой берёзе.

И в этот момент бабахнуло так, словно над самой моей макушкой, совершенно случайно, разорвался мегатонный ядерный боезаряд. Неведомая сила швырнула меня на землю, и я кубарем покатился вниз по скользкому склону. Но руки Ядвиги удержали меня от соскальзывания под копыта беснующихся у подножья холма коров. Я до сих пор даже представить себе не могу, как хрупкая девчонка не только устояла под напором ударной волны, но и удержала меня – такого крупного и увесистого дылду! А ведь я уже и тогда был почти что вдвое её тяжелее!

Мне с большим трудом удалось подняться на дрожащие ноги. Похоже, меня основательно контузило, так как я не слышал ни шума ливня, ни безумного рёва взбесившегося от страха скота. Я порывисто обернулся к вершине холма – и остолбенел. Безжалостная молния буквально расколола ствол дерева на три равных части и от обугленного корневища поднималась колышущая струйка не то пара, не то дыма. Я сбросил оцепенение и, пошатываясь из стороны в сторону, принялся взбираться по мокрому, скользкому склону.

То, что предстало моему взору, чуть ли не лишило меня разума. Мой душераздирающий крик потряс всю округу, и даже в Дубках услышали этот нечеловеческий, дикий вой.

Не знаю, сколько времени я простоял, бездумно таращась на останки моего лучшего друга. Моего плеча мягко коснулась чья-то рука. Как в полусне я повернул голову и увидел глаза Ядвиги, полные сочувствия, жалости и сострадания.

– Пойдём, позовём людей. Ему уже теперь ничем не поможешь.

Я не слышал её голос. Но мне казалось, что он гремит где-то в глубине моего воспалённого мозга. И тут меня прорвало:

– Ты же знала, что он погибнет!!! Почему ты его не предостерегла, не предупредила!!!

– Я не имела права, – прочел я по едва движущимся губам Мавки. – Если бы он остался в живых, то стал бы учёным. Из-за его необдуманного эксперимента погибли бы сотни тысяч ни в чём не повинных людей.

– И только из-за этого! – ничего не соображая, взревел я.

– Не только, – где-то в самых глубинах моего истерзанного рассудка проявился умиротворяющий голос Ядвиги. – Если б он выжил, то ты никогда бы не стал моим суженным. Я бы тебя не дождалась и вышла бы за Николая замуж. Ведь вы словно родные братья походите друг на друга. И у меня никогда бы не было детей, так как я не в силах одолеть проклятия неугомонной Явдохи. Род Брыльков должен был пресечься на седьмом колене. Да и Явдоха теперь, наконец-то, успокоится, покинет свою обитель и более никогда никого не погубит.

Смысл этих слов дошёл до меня лишь только через два года, когда боль от потери Коли сгладилась и улеглась. В то знойное лето я был чрезвычайно загружен и занят. Сначала выпускные экзамены, потом сдача документов в КПИ. У меня не было времени на поездку в Дубки, однако на день рождения бабушки Христи я всё-таки не мог не приехать. Празднество было шумным и многолюдным. Кроме моих родителей приехали и все мои тёти со своими мужьями, детьми и внуками. Стол ломился от яств. Пришла и Ядвига. Она подарила бабушке красивую рубашку с причудливым орнаментом, вышитым яркими разноцветными нитками.

– Моя лучшая ученица! – хвасталась бабушка, прижимая рдеющую от смущения девчонку к своей груди. – Посмотрите, какой узор вышила! Даже опытным мастерицам повторить такую красоту не под силу! Талантливая девочка! Хватает преподанные ей знания просто на лету!

Гуляли и веселились долго. Я даже не обратил внимания, когда Ядвига неприметно для моих глаз откланялась. К часу ночи начали укладываться почивать. Мне же никак не спалось, и я вышел из дома наружу подышать свежим ночным воздухом.

Ночь была тихая и лунная. Я даже не осознал, как оказался на берегу Змейки и присел на поросшем травушкой бугорке, любуясь лунными бликами на речной глади. Неожиданно мне бросился в глаза какой-то странный округлый предмет, проплывающий вдоль извилистого низкого берега. Я встал, подошел к берегу и протянул руку, но до предмета, затенённого рогозой, было не менее полутора метров. Предмет выплыл из тени, и я увидел, что это венок из свежих лесных и полевых цветов. Он проплывал мимо. Но нежданно какое-то невидимое мне завихрение течения развернуло венок и по пологой дуге понесло в мою сторону. Я вступил в воду и подхватил плывущий ко мне чей-то подарок.

– Стало быть, – это судьба. Ты действительно мой суженный.

Я резко повернул голову – и непроизвольно охнул. За моей спиной на бугорке, в лучах ночного светила, стояла девушка ослепительной красоты. С длинными распущенными волосами, в длинной белоснежной рубашке, вышитой затейливым цветочным орнаментом. Я присмотрелся внимательней – и охнул во второй раз. Это была Ядвига. Лунный свет просвечивал её одеяния. И я только сейчас обратил внимание, как заметно раздались бедра Ядвиги, как выдалась вперёд её высокая и упругая грудь. И голос у неё теперь был не детский, а мягкое и приятное девичье сопрано.

– Сегодня ночь на Ивана Купала. Когда-то это был знаменательный праздник. Но старинные обычаи нынче забыты. Да и совсем немного молодёжи осталось теперь в захиревших Дубках.

Я, весь дрожа от жгучего нетерпения, приблизился к красавице и заключил её в мои крепкие объятья. Мои руки жадно заскользили по изгибам и выпуклостям её гибкого тела.

– Не надо, – кротко отстранилась Ядвига. – Мне ведь всего лишь тринадцать лет, и я ещё не готова к этому.

– Ах, так! Значит, как бросать в реку венок и раззадорить парня – так ты готова. А как на деле доказать свои чувства – то ты ещё не созрела! – раздосадовано забрюзжал я.

– Не кипятись. Давай посидим на пригорке, – попыталась успокоить меня Ядвига.

Мы сидели на шелковистой травке спиной к спине, прижав руками согнутые колени и вперив наши глаза в бескрайнее звездное небо.

– Ты хочешь доказательств моей любви? – проворковала за моей спиной дева. – Тогда закрой глаза и подумай обо мне.

Я закрыл мои ясные очи и представил Ядвигу в сиянии лунного света. Какое-то время я наслаждался этим чудным видением. Но со временем заметил, что свет стал сгущаться и постепенно уподобился лучу прожектора, спадающего на Мавку с немыслимой высоты. Сиянье приобрело тёплый фиолетовый оттенок, который я ранее никогда не видывал, и фигура девушки начала мало-помалу в нём растворятся. Луч потихонечку приближался ко мне, коснулся моего тела и неожиданно полностью меня поглотил.

Мне трудно описать ту яркую, чистую, многогранную гамму чувств, которая, вдруг, нахлынула на меня. Я ощутил, как моя душа соприкоснулась с чем-то невообразимо светлым, тёплым, добрым и целомудренным. Внезапно мной овладел такой восторг, такая радость, такая эйфория, которую невозможно описать неповоротливым человеческим языком. Мне хотелось петь, танцевать, созидать, творить и парить над нашей необъятной Матушкой Землёю. Над её необозримыми лесами, полями, морями и горами. Мне показалось, что я взлетел в беспредельную высь и постучал в ворота Рая Небесного. И мне, совсем нежданно для меня, взяли, да и отворили. Я изведал такое упоение, такое блаженство, такое счастье, как будто мне удалось перевернуть всю Вселенную с головы на ноги. И силы на это мне дала моя искренняя и безграничная Любовь. Слившись душой с моей возлюбленной, я и стал той самой Любовью, для которой нет ни пределов, ни ограничений, ни препятствий, ни расстояний.

Через пять месяцев, после пьяной студенческой вечеринки, я стал мужчиной. У меня были разные женщины. Но ни с одной из них я не изведал даже сотой доли того блаженства, которое познал в ночь на Ивана Купала с Ядвигой.

3. Зачарованный

Мне неизвестно, сколько времени я пребывал в этом дивном, феерическом и сверхъестественном состоянии. Моя рубашка насквозь промокла от изобильных слёз безграничного, всепоглощающего, вселенского Счастья. Но когда волна безмерного восторга схлынула, и я отворил мои очи, то увидел, как из-за туманного горизонта появляется позолоченный краешек Солнышка.

Мы с Ядвигой сидели, обнявшись, на травке и, безмолвно, любовались этим чарующим зрелищем.

– А я ведь даже не знаю твоей фамилии. Почему-то никогда ранее этим не интересовался, – повинился я, нарушив затянувшееся молчание.

– Мальва, Ядвига Алексеевна, – ласково шепнула мне на ухо суженная.

– Я бы не удивился, если б твоя фамилия оказалась Мавка! – заулыбался я. – А почему не Вильшанская? Ведь ты когда-то говорила, что Алекса Вильшанский – твой предок.

– Блуждающий средь лесов и болот Алекса набрел на избушку, где жила вдова вместе со своей дочерью. Эта девушка, Мила Мальва, и стала нашей прародительницей, потому что с тех самых пор в нашем роду рождаются одни лишь только девочки. Как и Мила, все её потомки заключали с мужьями соглашение: если в семье родится мальчик, то он будет носить прозвище отца. Если же девочка – то прозвище матери. Мужчины приходили и уходили, а женщины оставались. Так что женская сущность Милы Мальвы уже почти что пять веков пересиливает мужскую.

– Сущность? – непонимающе захлопал я глазами.

– Теперь учёные называют это генами.

– Так значит, у меня никогда не будет сыновей?! – в ужасе встрепенулся я.

Ядвига прижалась ко мне и успокаивающе похлопала по вздымающейся от волнения груди:

– Твои гены сильней Милыных. Я рожу тебе двоих сыновей, которыми ты будешь гордиться. И лишь когда мне будет уже под пятьдесят, я, наконец-то, разрешусь долгожданной дочерью. И то только потому, что ты сам этого захочешь.

Какое-то время я мялся, мялся и, наконец-то, задал давно мучавший меня вопрос:

– А это правда, что ты никогда в школу не ходила?

– А зачем? – равнодушно пожала плечами Ядя. – Всё что мне надо, я и так уже давно знаю.

Я чуть было не поперхнулся от возмущения моей же собственной слюною:

– А как же ты собираешься расписываться со мною?! Крестики будешь вместо подписи на документах ставить, что ли?!

– Ну, читать и писать отец научил меня, когда мне ещё и четырех лет не было, – невинно усмехнулась Мавка. – А всё прочее я вычитала из его книг.

– И что же ты выудила из книг лесника Алексы? – съязвил я. – Как отличить дуб от ясеня, и каковы свойства трухлявых сосновых пеньков?

– Между прочим, мой отец – биохимик и окончил университет с красным дипломом, – укоризненно взглянула на меня Ядвига. – И книг у него побольше, чем в нашей районной библиотеке.

– И что же дипломированный биохимик делает в вашей Дубковской глуши? – снова съехидничал я.

– После университета Алексу призвали в Армию и, уже в самом конце службы, что-то случилось с его противогазом. Отец обжег дыхательные пути парами ракетного топлива. После того, как его комиссовали, он поступил в аспирантуру и преподавал в Киевском университете. Но с каждым месяцем ему становилось всё хуже и хуже. Вот тогда Павел Брыльок, который служил в армии под началом Алексы, и пригласил его погостить на время очередного отпуска в Дубках. Подышать свежим лесным воздухом и показаться самой лучшей в Полесье народной целительнице.

– Вот те на! А кто же это у нас тут лучшая в Полесье целительница? – неподдельно удивился я.

– Ты разве не знаешь?! – в свою очередь изумилась Ядвига. – Да это же бабушка твоя, Христина Карповна! Ты разве не обращал внимания, сколько людей со всего Союза к ней ездит? Она ведь даже приговорённых врачами к смерти и тех на ноги подымает! Хотя берётся лечить далеко не каждого. Вот и Алекса излечил здесь свои внутренние раны, надышался живительным лесным воздухом, присмотрелся к бабушкиной помощнице – да так навсегда в Дубках и остался.

– И разве твоему ученому отцу не стыдно, что у него такая необразованная дочь? – в очередной раз подковырнул я мою невесту.

– Я же тебе уже говорила, что и так всё знаю, – незлобиво ответила Ядвига.

– Хорошо! Сейчас мы это проверим! – заявил я с твердым намерением поставить зазнайку на место. – Формула спирта?!

– С2Н6О, – не моргнув глазом ответила девчонка. – Насколько я знаю, вас, мужиков, интересует только этиловый спирт.

– Формула Эйнштейна?! – не отставал я.

– Энергия системы равна массе умноженной на скорость света в квадрате. Но мне кажется, что это уже не из школьной программы.

– 2761 умножить на 476?!

– 1 314 236, – мгновенно отреагировала Мавка.

– 3 573 931 поделить на 963?!

– 3711, 247, – ошарашила меня Ядвига. – Вообще-то, там после запятой ещё много циферок.

– Кубический корень с 185 193?!

– Пятьдесят семь.

Мне стало казаться, что экзаменуемая начинает отвечать даже раньше, чем я успеваю закончить вопрос.

– Логарифм числа 217?!

– 5, 379897, – окончательно добила меня Ядя. – Или тебе надо знать точнее? Пожалуйста, только не заставляй меня сдавать нормы ГТО. Хотя, если надо, я и на шпагат сяду, и запросто перепрыгну через козла бабы Одарки.