Слишком много поваров

Вульф посмотрел на меня с подозрением.

— Кобыл? Все, что она захочет узнать о кобылах, можно спросить у Марко. Нам понадобится — я надеюсь, что понадобится — твой блокнот. Садись.

И вот Вукчич ее увел, а я снова сел на стульчик, решив, что пора предъявлять ультиматум с требованием восьмичасового рабочего дня. К сожалению, хуже места, чем поезд, для этого нельзя было придумать. А Вукчич откроет ей глаза на конский розыгрыш и сильно понизит мои шансы.

Беррэн снова набил трубку, и Вульф заговорил беспечным тоном, ничем не выдавая готовности к внезапному удару:

— Я бы хотел поведать вам о том, что случилось со мной двадцать пять лет назад. Надеюсь, вам будет интересно.

Беррэн утвердительно промычал, и Вульф продолжил:

— Это произошло перед самой войной, в Фигерасе.

Беррэн вынул трубку изо рта:

— Да ну! И что же?

— Да, там. Невзирая на мою молодость, австрийское правительство послало меня с тайной миссией в Испанию. След одного человека привел меня в Фигерас, и в десять вечера, еще не ужинав, я вошел в небольшую таверну на углу городской площади и спросил еды. Хозяйка сказала, что у нее почти ничего не осталось, и подала вина, хлеба и колбасок.

Вульф наклонился к собеседнику:

— Сэр, таких колбасок ни Лукулл с Брилья-Савареном ни едали, ни Ватель с Эскофье не готовили. Я спросил у хозяйки, откуда она их взяла. Она сказала, что их приготовил ее сын. Я спросил, не удостоит ли он меня встречи, но его не было дома. Я попросил рецепт, но она сказала, что только сын его и знает. Я спросил его имя, и она ответила: Жером Беррэн. Я съел четыре порции и договорился, что приду на следующее утро поговорить с ее сыном, но через час мой подопечный метнулся в Порт-Вендрес и отплыл в Алжир, и мне пришлось последовать за ним. Погоня привела меня в Каир, и мне не удалось вернуться в Испанию, а потом началась война.

Вульф откинулся назад.

— До сих пор стоит мне закрыть глаза, как я вспоминаю вкус тех колбасок, — вздохнул он.

Беррэн кивнул, но вид у него был недовольный.

— Красивая история, мистер Вульф, отличный комплимент, благодарю вас. Но, разумеется, колбаски минюи...

— Тогда они еще не назывались так. Это были просто домашние колбаски, подаваемые в маленькой таверне в испанском захолустье. Это и есть впечатление, которое я стремлюсь произвести. Я был всего лишь незрелый юнец с неразвитым вкусом, усталый и озабоченный, но я распознал в этом блюде руку мастера. Как сейчас помню, сперва я заподозрил, что это лишь счастливый случай удачного смешения ингредиентов, но остальные колбаски в первой порции, как и три последующих, были того же высочайшего качества. Мои вкусовые рецепторы признали творение гения. Я не из тех, кто специально едет из Ниццы или Монте-Карло пообедать в отеле «Корридона» в Сан-Ремо просто потому, что там работает автор шедевра «Колбаски минюи», знаменитый Жером Беррэн. Я не дожидался пока вы обретете славу, чтобы признать ваш талант. Если бы я так ездил, то не ради статуса, а ради еды.

Беррэн продолжал хмуриться.

— Я готовлю не только колбаски, — пробурчал он.

— Разумеется. Ведь вы воистину мастер своего дела. — Вульф наставил на него палец. — Я не хотел сердить вас. Желая предварить этим рассказом свою просьбу, я, по всей видимости, допустил какую-то неловкость. Мне известно, что все эти двадцать лет вы отказывались раскрыть тайну рецепта. Это и понятно: помимо общечеловеческих шеф-повар должен блюсти и свои интересы. Мне известно, сколько усилий было затрачено в попытках воспроизвести это блюдо, неизменно неудачных. Мне...

— Неудачных? — фыркнул Беррэн. — Оскорбительных, преступных!

— Именно так. Я сочувствую вашему оправданному желанию предотвратить многократные издевательства над вашим шедевром на десятках тысяч кухонь по всему миру, раскрой вы тайну рецепта. Великих поваров единицы, хороших немного, а криворуких — легион. У меня служит хороший повар, мистер Фриц Бреннер. В нем нет творческой жилки, но он знает свое дело. И он, и я умеем хранить секреты. Я умоляю вас — вот к чему я вел все это время — я умоляю вас поделиться со мной рецептом колбасок минюи.

— Великий боже! — Беррэн едва не выронил трубку. Он покрепче сжал ее и уставился на Вульфа. Потом он захохотал, замахав руками в воздухе и трясясь всем телом. Он хохотал, как будто это была последняя шутка в его жизни, и он хотел бы потратить на нее оставшийся запас веселья. Наконец он отсмеялся и смерил Вульфа презрительным взглядом.

— Поделиться им с вами? — переспросил он. От отца Констанцы эта реплика прозвучала вдвойне обидно.

— Да, сэр, со мной, — спокойно подтвердил Вульф. — Я не предам доверия, и никому не раскрою его тайну. Подавать это блюдо будут только мне и мистеру Гудвину. Я не хочу им хвастаться, я хочу его есть.

— Боже правый! Невероятно! Вы всерьез полагаете...

— Я не полагаю, я только прошу. Разумеется, вы захотите навести обо мне справки, и я оплачу эти расходы. Я всегда держу слово. Помимо расходов я уплачу три тысячи долларов: недавно я получил значительный гонорар.

— Ха! Мне предлагали пятьсот тысяч франков!

— Для использования в коммерческих целях. Я же прошу рецепт исключительно для личного пользования. Приготовление будет происходить у меня дома, а закупать ингредиенты будет мистер Гудвин, неподкупность которого я гарантирую. Я должен кое в чем признаться. Когда вы работали в «Тарлетоне» в Лондоне, с 1928 по 1930 годы к вам четырежды приходил некий посетитель, заказывал колбаски минюи, уносил пару штук в кармане и посылал мне. Я и сам пытался разобраться, и платил специалистам — диетологу, шеф-повару, отправлял образцы на анализ в химическую лабораторию, но ни разу не добился успеха. Похоже, дело не только в ингредиентах, но и в способе приготовления. Я пробовал...

— Это был Ласцио? — прорычал Беррэн.

— Ласцио?

— Филипп Ласцио, — выплюнул Беррэн с ненавистью в голосе. — Вы сказали, что отдавали колбаски на анализ шеф-повару...

— А-а. Нет, не ему, я с ним не знаком. Я признался вам в своих попытках, чтобы убедить вас в своей одержимости выведать вашу тайну, Но я не нарушу данного слова и оправдаю доверие. Признаюсь еще: я согласился на эту безумную авантюру с поездкой не только ради чести быть почетным гостем. Главным образом я рассчитывал на встречу с вами. Моя жизнь завершится раньше, чем я успею прочесть все достойные книги, оценить всю иронию мироздания или попробовать все существующие блюда.

Прикрыв глаза, он вздохнул. Потом снова открыл их.

— Пять тысяч долларов. Ненавижу торговаться.

— Нет, — отрезал Беррэн. — Вукчич об этом знал? Он для этого меня привел?

— Помилуйте, сэр, я же говорил, что это останется между нами. Я никому не высказывал своих намерений. Я начал с просьбы и повторяю ее снова. Вы исполните ее?

— Нет.

— Ни при каких условиях?

— Ни при каких.

Вульф со вздохом колыхнул животом и покачал головой.

— Какой же я осел. Разве можно было начинать такой разговор в поезде, я же здесь сам не свой. — Он потянулся к кнопке вызова проводника. — Не желаете пива?

— Нет, — фыркнул Беррэн. — То есть да, желаю.

— Отлично. — Вульф откинулся назад и закрыл глаза.

Беррэн снова раскурил трубку. Вагон тряхнуло на стрелке и качнуло на повороте. Вульф нащупал подлокотник и вцепился в него. Явившийся проводник получил заказ и быстро принес и расставил стаканы и бутылки. Я снова выложил бабки и принялся прихлебывать пиво и рисовать сосиски на пустой страничке расходной книжки.

Вульф снова заговорил:

— Спасибо, что приняли мое предложение выпить. Нам нет нужды ссориться. Я вижу, что сделал что-то не так. Еще до того, как я высказал свою просьбу, пока я вел, как я думал, приятное для вас повествование, вы реагировали враждебно. В чем была моя ошибка?

Беррэн причмокнул, поставил пустой стакан и по привычке потянулся было рукой к несуществующему фартуку. Утеревшись носовым платком, он наклонился, постучал по колену Вульфа пальцем и отчеканил:

— Вы живете в дурной стране.

Вульф удивленно поднял брови.

— Неужели? Посмотрим, что вы скажете, отведав черепаху по-мэрилендски. Или, что уж там, устричный пирог а-ля Ниро Вульф, приготовленный Фрицем Бреннером. По сравнению с американскими европейские устрицы не более чем протоплазма с медным привкусом.

— Я не про устриц. Вы живете в стране, пустившей к себе Филиппа Ласцио.

— Неужели? Я не знаком с ним.

— Но ведь он варит свои помои у вас в Нью-Йорке, в отеле «Черчилль»!

— Разумеется, я знаю о нем, поскольку он один из вас.

— Один из нас? Тьфу! — Беррэн махнул рукой, словно выбрасывая Филиппа Ласцио из окна. — Он не один из нас!

— Прошу прощения, — кивнул Вульф. — Но и он, и вы входите в состав Les Quinze Maîtres. Вы хотите сказать, что он недостоин этой чести?

Беррэн снова постучал пальцем по колену Вульфа. Я ухмыльнулся, наблюдая, как ради сосисок Вульф пытается скрыть неприязнь к чужим прикосновениям.

— Порубить его на куски да скормить свиньям — вот всё, на что он годится. Даже на это не годится, свинина будет горчить, — процедил Беррэн сквозь зубы и показал под ноги. — Просто порубить на куски и закопать. Я же говорю вам, я знаю его много лет. Может, он турок? Никто не знает, кто он на самом деле. В 1920 году он украл секрет почек о-монтань у моего друга Зелоты из Таррагоны и выдал его за свое творение. Зелота грозился его убить. Он много чего украл. В 1927 году его избрали одним из Пятнадцати, несмотря на мои отчаянные протесты. Вы видели его молодую жену? Это же Дина, дочка Доменико Росси из лондонского кафе «Эмпайр», я столько раз качал ее на коленях! — Он стукнул ладонью по колену. — Как вам, без сомнения, известно, на ней был женат ваш друг Вукчич, и Ласцио украл ее у Вукчича. Когда-нибудь Вукчич его убьет, странно только, что до сих пор не убил. — Беррэн потряс кулаками. — Он собака, змея, он ползает в грязи! Вы знаете Леона Блана, нашего любимого Леона? Когда-то он был велик, а теперь прозябает в каком-то захудалом клубе «Уиллоу» в городишке под названием Бостон! Много лет он украшал своим присутствием отель «Черчилль» в вашем Нью-Йорке. Ласцио занял его место с помощью клеветы и интриг, украл его! Дорогой Леон убьет его, непременно убьет, и справедливость наконец восторжествует.

— Итак, Ласцио трижды обречен умереть, — проворчал Вульф. — Ожидают ли его и другие смерти?

Беррэн погрузился в кресло и прорычал:

— Непременно. Его убью я сам.

— Неужели? Он тоже что-то у вас украл?

— Он у всех что-то да украл! Господь создал его для воровства, вот пусть господь его и бережет. — Беррэн выпрямился. — Я прибыл в Нью-Йорк в субботу, на «Рексе». Вечером, движимый непреодолимой ненавистью, я пошел с дочерью в ресторан «Черчилля». Мы сели в зале, который Ласцио назвал «Курорты мира», не знаю, у кого он украл эту идею. Тамошние официанты носят ливреи знаменитых курортов мира: каирского «Шеперда», «Ле Фигуйера», что в Хуан-ле-пин, биаррицкого «Континенталя», «Дель Монте» у вас в Калифорнии, и даже «Кановы», куда мы сейчас едем. Десятки ливрей, там всё поставлено на широкую ногу. Мы садимся за столик, и что же я вижу? Официанта в ливрее моего ресторана! Разносит помои Ласцио в моей ливрее, представляете? Я бы бросился к нему и потребовал снять ее, а не то сорвал бы ее собственными руками, — он потряс ими перед лицом Вульфа, — но дочь меня удержала. Она сказала, чтобы я ее не позорил. А как насчет моего позора, а?

Вульф сочувственно покачал головой и потянулся за бутылкой. Беррэн продолжил:

— Хорошо еще, что его столик был далеко от нас и я смог отвернуться. Но послушайте, что было дальше. Я читаю меню. И что, что я вижу?

— Надеюсь, не колбаски минюи?

— Именно! Именно! Четвертым номером в антре! Конечно, мне говорили об этом. Я знал, что Ласцио уже который год мелет фарш из ботинок, вмешивает туда невесть какие приправы и выдает это за колбаски минюи. Но увидеть это напечатанным в меню! У меня зал поплыл перед глазами, столики, стулья, все эти ливреи... Появись тогда передо мной Ласцио, я б его вот этими руками прибил! Но его не было. Я заказал две порции, и голос мой дрожал, когда я делал этот заказ. Его подали на фарфоровой посуде, тьфу, и это было... не буду говорить что. В этот раз я не подчинился дочери. Я взял по тарелке в каждую руку, встал, уверенно и спокойно перевернул их и вывалил эту мерзкую дрянь на ковер. Разумеется, это не осталось без внимания. Прибежал официант. Я взял дочь под руку и удалился. На выходе нас догнал chef des garçons. Я не дал ему и рта раскрыть! Я сказал таким тоном, что этого было достаточно: Я — Жером Беррэн из «Корридоны» в Сан-Ремо. Приведите сюда Филиппа Ласцио, и я покажу ему, что я сделал, но держите меня подальше от его горла! Других слов не потребовалось. Я повел дочь к Вукчичу, в «У Рустермана», и он укротил мой гнев гуляшом и бутылкой «Шато Латура» двадцать девятого года.

— Его гуляш и тигра укротит, — кивнул Вульф.

— Именно. Я отлично выспался. Но наутро, вчера утром, знаете, что произошло? Ко мне в отель пришел посланник от Филиппа Ласцио, пригласить меня к ленчу! Представляете, какая наглость? Но это еще не все. Это был Альберто Мальфи!

— Неужели? Мне должно быть известно это имя?

— Не в этом виде. Сейчас-то он не Альберто, нарезавший в юности на Корсике фрукты, а Альберт Мальфи. Я заметил его в кафе в Аяччо и взял его с собой в Париж, где я работал в «Провансале». Я обучил его ремеслу, сделал из него приличного мастера по антре, а теперь он помощник Ласцио в «Черчилле»! Ласцио украл его у меня в 1930 году. Украл моего лучшего ученика, да еще и смеялся надо мной! А теперь эта наглая жаба посылает его ко мне с приглашением к ленчу! Одетый с иголочки, он предстает передо мной с поклоном, как будто ничего не произошло, и передает сообщение на идеальном английском!

— Я так понимаю, вы не пошли.

— Ха! Не буду же я травиться по собственной воле. Я вышвырнул Альберто из номера. — Беррэна передернуло. — Я никогда не забуду, как однажды, в 1926 году, когда я лежал больной и не мог работать, я был вот настолько близок, — он свел большой и указательный пальцы вместе, — к тому, чтобы раскрыть ему рецепт колбасок минюи. Боже правый, а ведь если бы раскрыл? Он бы сейчас делал их для Ласцио! Страшно подумать!

Вульф согласился, прикончил очередную бутылку и принялся в самых учтивых выражениях высказывать свое сочувствие и понимание, да так, что больно было слушать. Он должен был видеть, что все его усилия напрасны, что у него нет ни малейшего шанса достичь желаемого, и я не мог спокойно смотреть, как он унижается, стараясь заслужить расположение этого повара с бешеным взглядом. Ритмичное постукивание колес клонило меня в сон, глаза смыкались. Я встал.

— Что, Арчи? — взглянул на меня Вульф.

— Вагон-ресторан, — твердо произнес я, открыл дверь и свалил.

Шел уже двенадцатый час, и вагон-ресторан был полупустой. Кроме пары юнцов, словно сошедших с рекламных фотографий помады для волос, прихлебывавших виски с содовой, тут и там сидели седоватые и лысеющие завсегдатаи вагонов-ресторанов, из тех, что уже лет тридцать как соблюдают традицию обращаться к любому проводнику «Джордж»[1]. Вукчич и мисс Беррэн сидели друг напротив друга со скучающими лицами и пустыми бокалами. Рядом расположился голубоглазый атлет в темно-сером костюме, чей волевой подбородок намекал, что в течение ближайших лет его хозяин намерен многого добиться в жизни. Я подошел и заговорил с ними. Голубоглазый атлет принялся было подниматься, чтобы уступить мне место, но Вукчич опередил его:

— Садитесь, Гудвин, я уверен, что мисс Беррэн не будет возражать, если вы меня смените. Я не выспался прошлой ночью.

Он попрощался и ушел. Я сел и, увидев, что официант выглянул из своего закутка, махнул ему рукой. Мисс Беррэн, как оказалось, оценила американскую газировку с имбирем, а себе я заказал стакан молока. Нас обслужили, и мы принялись за напитки.

Она перевела на меня взгляд своих фиолетовых глаз. Они выглядели темнее обычного, и я понял, что не разберусь в их цвете, пока не увижу их при свете дня.

— Вы на самом деле сыщик, — сказала она томным низким голосом. — Мистер Вукчич рассказал мне. Раз в месяц он обедает у мистера Вульфа, и вы живете там. Он говорит, вы очень храбрый и трижды спасали мистеру Вульфу жизнь.

Она покачала головой, и взгляд ее стал сердитым.

— Зачем вы говорили неправду про лошадей и напиваться? Вы же могли догадаться, что я буду спрашивать и все узнаю.

— Вукчич приехал сюда всего восемь лет назад и в сыщицком деле не разбирается, — твердо ответил я.

— Ну уж нет, — рассмеялась она. — Я не настолько мала, чтобы быть настолько большой дурочкой. Я окончила школу три года назад.

— Ну ладно, — махнул я рукой, — забудем про лошадей. В какие же школы ходят там у вас девушки?

— В монастырские. То есть это я ходила в монастырскую. В Тулузе.

— Вы совсем не похожи на монашку.

Она глотнула газировки и снова рассмеялась.

— Нет, я не как монашки, я не религиозная, я очень практичная. Мать Цецилия всегда говорила нам, девочкам, что лучше нет жизни, чем в служении ближним, но я обдумала этот вопрос, и мне кажется, что лучше всего будет наслаждаться жизнью как можно дольше, а когда состаришься, растолстеешь и заведешь семью, то можно и другим послужить. А вы как считаете?

— Не знаю, — я с сомнением покачал головой. — По мне, служение ближним очень нужное дело. Но, конечно, переусердствовать не стоит. А как вы, у вас получается наслаждаться жизнью?

— Иногда, — кивнула она. — Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой, и отец установил для меня много правил. Я видела, как ведут себя американки, приезжающие в Сан-Ремо, и пробовала им подражать, но обнаружила, что не знаю, как. А потом отец узнал, как я провела яхту лорда Джерли вокруг полуострова одна, без компаньонки.

— А Джерли-то там был?

— Джерли был, но ничего не делал. Он заснул и упал за борт, и мне трижды пришлось поворачивать, чтобы он смог подняться обратно. Вам нравятся англичане?

Я поднял брови.

— Ну, при правильных обстоятельствах мне и англичанин может понравиться. Например, если мы окажемся на необитаемом острове, три дня проживем без еды, а потом он поймает кролика, ну или не кролика, а кабана или моржа. А вам нравятся американцы?

— Сама не знаю! — засмеялась она. — Пока я росла, я встречала только нескольких. Они говорили со смешным акцентом и все время старались показать свое превосходство. Я имею в виду мужчин. Когда мы жили в Лондоне, и папа работал в «Тарлетоне», там жил один богатый американец с больным желудком. Папа готовил ему отдельно, и когда он уезжал, то надарил мне подарков, вот он мне нравился. С тех пор как я приехала в Нью-Йорк, я видела много симпатичных американцев, а вчера в отеле встретила настоящего красавца. Вы похожи на него в профиль, но волосы у него были светлее. Вообще я не могу сразу сказать, нравится мне кто-нибудь или нет, мне надо узнать его поближе...

Она продолжала, но я отвлекся, поймав себя на опасных мыслях. Когда она прервалась, чтобы отпить газировки, мои глаза сами собой переключились с ее лица на прочие части ее фигуры. Подражая американкам, она закинула ногу на ногу, и подол юбки поднялся, открывая прелестный вид на отличную ножку. Всё бы хорошо, но, когда я осознал, что голубоглазый атлет напротив устремил свой взгляд мимо книжки ровно на тот же объект, что так меня заинтересовал, я испытал недружелюбные чувства, и это меня встревожило. Вместо того чтобы обрадоваться, что не только я, но и сосед не упустил возможности оценить такую красоту, я понял, что желаю ровно двух вещей: смерить атлета недовольным взглядом и велеть ей одернуть юбку!

Я взял себя в руки и принялся размышлять логически. Я имел бы право возмущаться чужими взглядами и желать запретить их, либо если бы эта ножка была моей собственностью, либо если бы я намеревался в скором времени ее заполучить. Первое, очевидно, не соответствовало действительности, а начать желать второго было бы крайне опасно, поскольку существовал лишь один способ достичь желаемого, приличествующий ситуации в целом.