Слишком много поваров

Рекс Стаут

Слишком много поваров

Rex Todhunter Stout

Too Many Cooks

Too Many Cooks © Rex Stout, 1938

© Перевод на русский язык Татьяны Поповой, 2019

Перевод нескольких фрагментов текста на кулинарные темы взят из книги «За столом с Ниро Вульфом» Т. Соломоник, С. Синельникова и И. Лазерсона.

Переводчик выражает горячую благодарность elizabeth_perm, А. Агнич, Д. Касперовичу, М. Левину, С. Синельникову, Ю. Тарасовой, Е.Якимовой и всем, кто оказывал помощь и поддержку в работе над проектом!

Предисловие

Описывая очередное невероятное дело Ниро Вульфа, я старался использовать как можно меньше французских и прочих заумных слов, но, учитывая действующих лиц, совсем обойтись без иностранщины не получилось. За ошибки в правописании я не в ответе, так что не трудитесь слать мне жалобы. Вульф помочь отказался, так что мне пришлось съездить в школу иностранных языков Хайнеманна и заплатить тамошнему профессору тридцать баксов, чтобы он проверил текст и исправил ошибки. Чаще всего, заслышав бессмысленную трескотню вместо речи, я либо пропускал ее мимо ушей, либо, по необходимости, разбирал суть при помощи американского языка.

Арчи Гудвин

1

Закурив и утерев пот со лба, я принялся расхаживать вдоль поезда по платформе Пенсильванского вокзала. Казалось, после всего, что мне только что пришлось пережить, я вполне смогу подрядиться установить пирамиду Хеопса на крышу небоскреба голыми руками и в одном купальном костюме. Вот только успокоюсь немножко.

Но не успел я затянуться хотя бы трижды, как меня остановил стук по стеклу ближайшего окна. Я наклонился и встретился с отчаянным взглядом Ниро Вульфа, сидевшего в купе новенького пульмановского спального вагона, где я разместил его в целости и сохранности.

— Арчи, чтоб тебя, иди скорей сюда, поезд сейчас тронется, а билеты у тебя! — завопил он через закрытое окно.

— Сами сказали, что внутри курить негде! Еще только 9:32! Я остаюсь! Спокойной ночи! — прокричал я в ответ и продолжил гулять.

Билеты, как же! Не билеты его волновали, он просто очень боялся остаться один в поезде, который вот-вот отправится. Он ненавидел всё, что движется, и обожал доказывать, что в подавляющем большинстве случаев люди едут туда, где ничуть не лучше, чем там, откуда они едут. Но, черт возьми, я все-таки смог доставить его на вокзал за двадцать минут до отправления, несмотря на помехи в виде трех сумок, двух чемоданов и двух пальто (на четыре апрельских дня), плачущего на пороге дома Фрица Бреннера, бегущего к упакованному в машину Вульфу с очередными вопросами по поводу ухода за орхидеями Теодора Хорстманна, и даже обычно невозмутимого коротышку Сола Пензера, который, высадив нас у станции, не смог сдержать дрожь в голосе при прощании. Можно было подумать, что мы отправлялись в стратосферу чистить луну и собирать блуждающие звезды.

И не успел я выбросить окурок в щель между поездом и платформой, как увидел настоящую звезду. Она прошла так близко, что нельзя было разобрать, аромат духов или тела донесся до меня, а ее яркая красота хотя и могла быть создана на киностудии, выглядела природной и не нуждающейся в исправлениях. Я сразу понял, что передо мной не фабричное изделие, а тонкая ручная работа. Высокий крупный мужчина в коричневом плаще необычного покроя и мягкой широкополой шляпе подвел ее к соседнему вагону и проследовал за ней и проводником внутрь. «Ты промелькнула словно в дивном сне и навсегда разбила сердце мне», — пробормотал я и, с деланным безразличием пожав плечами, вскочил в тамбур: просигналили отправление.

Вульф сидел в купе у окна, вцепившись в широкое сиденье обеими руками. Несмотря на это, момент отправления застал его врасплох, вагон дернулся, и Вульф качнулся. Украдкой я посмотрел, как он бесится, решил, что будет проще не обращать внимания, достал из сумки журнал и примостился на стульчике в углу.

— Мы прибываем на курорт «Канова» завтра в 11:25 утра. Четырнадцать часов! В Питтсбурге наш вагон прицепят к другому составу! В случае его задержки мы будем вынуждены ждать следующего! Если что-нибудь случится с локомотивом... — прокричал он, продолжая держаться за сиденье.

— Я не глухой, — сухо прервал я его. — Бухтите сколько хотите, ваше право, но я не потерплю намеков ни словом, ни тоном, что я хоть как-то виноват в ваших мытарствах. Я ведь знал, что до этого дойдет, и заранее подготовил свой ответ. Вы сами захотели поехать на курорт «Канова», или, по крайней мере, вы захотели там побывать. Полгода назад вы заявили Вукчичу, что будете там шестого апреля. И вот сейчас раскаиваетесь в своем решении. Я тоже. Что касается локомотива, то для скорых поездов используют новейшие модели, и даже ребенку ясно...

Мы выехали из туннеля под рекой и набирали скорость, громыхая через промышленные зоны Джерси.

— В локомотиве две тысячи триста девять движущихся деталей! — прокричал Вульф.

Я отложил журнал и ухмыльнулся, потому что ничего другого не оставалось. Этот его приступ двигателефобии нельзя было пускать на самотек. Следовало переключить его внимание, и, пока я выбирал тему поприятнее, раздавшийся стук в дверь доказал, что панический страх, овладевший Вульфом, когда я курил на платформе, не лишил его присутствия духа. Проводник внес поднос с тремя бутылками пива и стаканом, откинул столик, поставил на него стакан и одну открытую им бутылку, поместил остальные вместе с открывалкой в держатель рядом, принял от меня плату и удалился. Поезд дернулся на повороте, и Вульф насупился, но, когда мы вновь покатили прямо, он поднял стакан, сделал глоток, другой, пятый и поставил пустой стакан на место. Он облизнул пену с губ, утерся платком и без малейшего намека на истерику заметил:

— Замечательно. Не забыть рассказать Фрицу, что первая бутылка была идеальной температуры.

— Отправьте ему телеграмму из Филадельфии.

— Спасибо. Я испытываю невыносимые страдания, и вы это знаете. Соблаговолите потрудиться за ваше жалованье, мистер Гудвин, и достаньте из сумки книгу. «Европа изнутри» Джона Гюнтера.

Я дотянулся до сумки и вытащил книгу.

Когда через полчаса в дверь постучали снова, поезд быстро и мягко катил по ночному Джерси, пиво было выпито, Вульф хоть и хмурился над книгой, но страницы переворачивал, а значит, и впрямь читал, ну а я почти добрался до конца статьи о сопоставлении улик в журнале по криминологии. Надо сказать, я мало что из нее вынес, ибо голова моя была занята тем, как подготовить Ниро Вульфа ко сну. Дома, разумеется, он переодевался самостоятельно, и к тому же я служил ему не камердинером, а всего лишь секретарем, охраной, менеджером, младшим сыщиком и козлом отпущения. Однако факт оставался фактом: через пару часов наступит полночь, а он до сих пор в брюках, и кому-то придется придумать, как их снять, чтобы поезд не сошел с рельс. Вульф не был неуклюж, но совершенно не умел сохранять равновесие в транспорте. О том, чтобы сперва уложить его, а потом уже стянуть брюки, не могло быть и речи, ибо весил он где-то между центнером и тонной. Насколько я знаю, он никогда не взвешивался, так что точнее сказать было нельзя. Размышляя над вышеописанной проблемой, я склонялся к числам побольше и уже готов был взять за отправную точку расчетов полтора центнера, когда в дверь постучали, и я прокричал, чтобы входили.

Это был Марко Вукчич. Из телефонного разговора между ним и Вульфом на прошлой неделе я знал, что он едет тем же поездом, но в последний раз мы виделись в начале марта за его ежемесячным обедом у Вульфа. Он был одним из двух людей в мире, с кем Вульф был на «ты» — не считая, конечно, его служащих.

Вукчич закрыл за собой дверь и остановился посреди купе, огромный, как лев, поднявшийся на дыбы. Густая грива волос покрывала его голову не хуже шляпы.

— Марко! — закричал на него Вульф. — У тебя что, своего места нет? За каким дьяволом ты болтаешься по кишкам этого монстра?

Вукчич усмехнулся, блеснув зубами.

— Ниро, затворник ты этакий! Я же не рак-отшельник, как ты, в раковине не прячусь. В любом случае, ты едешь в поезде, и это воистину большое достижение! И я нашел не только тебя, но и коллегу, которого не видел целых пять лет. Он в соседнем вагоне, я с ним говорил и предложил вас познакомить. Он будет рад принять тебя в своем купе.

Вульф поджал губы.

— Полагаю, тебе смешно. Я не акробат. Пока эта конструкция не остановится и локомотив не отцепят, я и с места не сойду.

— А как же ты тогда... — Вукчич рассмеялся и окинул взглядом гору багажа. — Да я смотрю, ты неплохо подготовился. Я и не думал, что тебя удастся сдвинуть с места. Давай тогда я приведу его сюда, можно? Я за этим и пришел.

— Прямо сейчас?

— Сию минуту.

Вульф покачал головой.

— Марко, я тебя умоляю. Посмотри на меня, я совершенно не в состоянии поддерживать беседу.

— Хотя бы ненадолго, просто поздороваться. Это была моя идея.

— Нет, не стоит. Ты понимаешь, что если из-за какого-нибудь препятствия да или просто дьявольского каприза, эта конструкция вздумает внезапно остановиться, то мы все тут продолжим движение со скоростью восемьдесят миль в час? Разве это подходящая ситуация для светских бесед?

Он опять поджал губы и раздвинул их для итогового:

— Завтра.

Вукчич пытался настаивать, но, хотя в упрямстве он не уступал Вульфу, переспорить друга не сумел. От уговоров он перешел к насмешкам, но и это ни к чему не привело. Я зевал. Наконец, Вукчич сдался.

— Ладно, завтра, — пожал он плечами. — Если мы не погибнем, налетев на какое-нибудь препятствие. Я скажу Беррэну, что ты уже спишь.

— Беррэн, — Вульф резко выпрямился и почти перестал держаться за сиденье. — Не Жером ли Беррэн?

— Конечно. Ведь он один из Les Quinze Maîtres, Пятнадцати мэтров!

— Веди его сюда. — Вульф прикрыл глаза. — Конечно же, я хочу с ним познакомиться! Какого черта ты сразу не сказал, что это Беррэн?

Вукчич махнул рукой и удалился. Через три минуты он уже придерживал дверь для своего коллеги, только коллег оказалось двое. Та, что стоила моего внимания, вошла первой. Она была в шляпке, но уже без накидки, и нежный восхитительный аромат, окутывавший ее, манил не меньше, чем тогда на платформе. Любовь грезит о юности, а в юности вошедшей не было сомнений. В полумраке ее глаза отливали фиолетовым, а губы выдавали сдерживаемую улыбку. Вульф бросил на нее изумленный взгляд и переключил внимание на проследовавшего за ней спутника, высокого крупного мужчину, которого я узнал и без странного плаща и мягкой матерчатой шляпы.

Вукчич протиснулся вперед:

— Мистер Ниро Вульф, мистер Гудвин. Мистер Жером Беррэн. Его дочь, мисс Констанца Беррэн.

Поклонившись, я отвлекся от дальнейших приветствий и занялся рассаживанием гостей, преследуя собственные цели. В результате солидная троица расположилась на сиденьях, греза села на стульчик, а я устроился на чемодане рядом. Однако убедившись, что так дело не пойдет, я переместился к стене напротив для лучшего обзора. Она одарила меня простодушной улыбкой и отвела взгляд. Краем глаза я увидел, как Вульф скривился при виде того, как Вукчич раскурил сигару, а Беррэн скрылся в клубах дыма из старой черной трубки. С того момента, как я узнал, что он приходится ей отцом, я испытывал к нему самые дружеские чувства. Черные волосы тронула седина, уже прочно укоренившаяся на выстриженной бородке, а глубоко посаженные черные глаза молодо сверкали.

— Нет, в Америке я впервые, — говорил он Вульфу. — И уже вижу ее техническое превосходство! Никаких сквозняков! Ни одного! И такой плавный ход, словно чайка летит! Потрясающе!

Вульфа передернуло, но его собеседник ничего не заметил и продолжил разговор. Однако его слова про «первый раз в Америке» меня обеспокоили. Я наклонился к грёзе и тихо спросил:

— Вы говорите по-английски?

— О, да, — улыбнулась она. — Очень много. Мы жили три года в Лондоне. Мой отец работал в «Тарлетоне».

— Окей, — кивнул я и отодвинулся для лучшего обзора. Как хорошо, что я не поддался многочисленным искушениям, имевшим место в прошлом, и счастливо избежал супружеского ярма, а то сейчас пришлось бы бессильно скрипеть зубами. Мораль: избегать ярма, пока есть, чем скрипеть. Но смотреть-то разрешается.

— Вукчич сказал мне, что вы — гость Сервана, — продолжал ее отец. — Тогда последний вечер будет за вами. В первый раз такая честь выпала на долю Америки. В 1932 году, в Париже, когда наш прошлый председатель Арман Флёри был еще жив, перед нами выступал премьер-министр Франции. В 1927 году это был Ферид Халдах, тогда он еще был любителем. Вукчич говорит, что вы agent de sûreté. Неужели?

Он с сомнением оглядел объемы Вульфа.

Вульф кивнул:

— Если быть точным, то я не полицейский, а частный сыщик. Клиенты платят мне за то, чтобы я выяснил личность преступника и собрал улики.

— Потрясающе! До чего же грязная работа!

Рывок вагона помешал Вульфу завершить пожатие уже приподнятыми на полдюйма плечами, и он нахмурился, сердясь, конечно, на вагон, а не на Беррэна.

— Не спорю. Все мы находим себе занятие по душе. Производитель детских колясок, заложник системы и отнюдь не единственный стяжатель, заставляет рабочих обеспечивать своим трудом его нужды. Патриоты-долихоцефалы и патриоты-брахицефалы убивают друг друга, и их мозги успевают сгнить прежде, чем им установят памятники. Мусорщик собирает объедки, а сенатор — свидетельства коррупции в высших эшелонах. Работа мусорщика чище, но гораздо хуже оплачивается, вот и вся разница. Я не пачкаю рук за гроши. Мои услуги стоят дорого.

Беррэн решил не возражать.

— Но вы же не станете обсуждать с нами объедки, не так ли? — усмехнулся он.

— Нет. Мистер Серван пригласил меня выступить с речью о — как он выразился — Contributions Américaines à la Haute Cuisine.

Беррэн фыркнул:

— Вклад Америки в мировую кулинарию? Нет никакого вклада Америки.

— Никакого, сэр? — удивился Вульф.

— Ни малейшего. Мне рассказывали, — продолжал Беррэн, — что в Америке существует добротная домашняя кухня. Я, к сожалению, ничего из нее не пробовал, но слышал о таких известных блюдах Новой Англии, как тушеная солонина с овощами, кукурузные лепешки, густая похлебка чаудер из моллюсков и молочная подливка... Это блюда для массового потребителя, и их не следует отвергать, особенно когда они хорошо приготовлены, но все это не для истинных мастеров... Он снова фыркнул. —К la haute cuisine это относится не в большей степени, чем сентиментальные песенки — к Бетховену с Вагнером.

— Неужели?! — фыркнул Вульф и наставил палец на собеседника. — Вы когда-нибудь пробовали приготовленный на дубовой доске стейк-портерхаус — истекающий под ножом горячим красным соком кусок отборного мяса двухдюймовой толщины, украшенный листьями американской петрушки и ломтиком лайма и окруженный тающим во рту картофельным пюре, особенно если к этому еще подать толстые ломтики свежих, чуть обжаренных грибов?

— Нет.

— Или знаменитый рубец по-креольски из Нового Орлеана? Или миссурийский окорок из графства Бун, запеченный с уксусом, черной патокой, вустерским соусом, сладким сидром и травами? Или курицу в яичном соусе с изюмом, луком, миндалем, хересом и мексиканскими колбасками? Или опоссума по-теннессийски? Или омара Ньюбург? Или филадельфийский черепаховый суп? Вижу, что ничего этого вы не пробовали... Вульф опустил палец.

— Разумеется, настоящий рай для гастронома — Франция. Но было бы разумным, если бы по пути туда он сделал небольшой крюк... Я едал кайенский рубец а-ля мод в ресторане «Фарамонд» в Париже. Блюдо действительно превосходно, но все-таки не превосходит нежный рубец по-креольски, который, в отличие от французского, совсем не обязательно запивать таким большим количеством красного вина. В юности, когда я был гораздо легче на подъем, мне доводилось есть буйабес в Марселе — его колыбели и храме. Но по сравнению с его новоорлеанским тезкой — это всего лишь сытная еда, которой набивают брюхо портовые грузчики. Ведь при отсутствии красного лютиануса...

Сперва мне показалось, что Беррэн плюется, но это он просто не находил слов от возмущения. Я перестал вслушиваться и снова наклонился к Констанце:

— Ваш отец — хороший повар, не так ли?

Темные глаза с удивлением уставились на меня из-под вздернутых бровей, и она прыснула.

— Он шеф-повар отеля «Корридона» в Сан-Ремо, разве вы не знали?

— Да, я видел список Пятнадцати. Во вчерашнем номере «Таймс», — кивнул я. — Но надо же было с чего-то начать разговор. А вы сами готовите?

— Нет, я ненавижу готовку. Только варю хороший кофе. — Она перевела взгляд на мой темно-коричневый в горошек галстук, повязанный на светло-коричневую рубашку в полоску. — Когда мистер Вукчич нас знакомил, я не расслышала ваше имя. Вы тоже сыщик?

— Меня зовут Арчи Гудвин. «Арчибальд» означает святой и благостный, но меня зовут не Арчибальд. Интересно, как «Арчи» прозвучит во французских устах, попробуйте разок?

— Я не француженка. — Она нахмурилась, и морщинка на ее исключительно гладкой коже выделялась не хуже полоски на новеньком теннисном мячике. — Я каталонка, и не сомневаюсь, что смогу выговорить «Арчи». Арчи-арчи-арчи, годится?

— Замечательно.

— Так вы сыщик?

— Конечно. Я покопался в бумажнике и вытащил прошлогоднюю рыболовную лицензию штата Мэн.

— Вот, видите моё имя?

— У-же-ни-е? — неуверенно прочла она и протянула ее назад. — Мэн? Там ваш arrondissement?

— У меня его нет. В Америке два вида сыщиков — мэны и крутые мэны. Я мэн, и, значит, по мелочи не работаю, ну там, пить как лошадь, пленных расстреливать, ворота подмазывать — не для меня. Вот если кому-то требуется совет, как поступить, то я сижу и размышляю над этим. А мистер Вульф — он крутой мэн. Видите, какой он большой и могучий. А бегает быстрее оленя.

— А... а при чем тут лошади?

Я принялся терпеливо объяснять:

— Казнить невезучего в нашей стране запрещено законом. Когда двое играют в кости на выпивку, часто можно услышать «везет» или «не везет». А кто везет — лошади, конечно! И пока он этого не скажет, казнить нельзя. А если кто обманулся, то он говорит, не свезла, мол, кобылка. Кобыл-то много, а коней мало. А сколько проблем с конскими пальто! Ведь если конь в пальто...

— А что такое кобыла?

Я поперхнулся и откашлялся.

— Пара для коня. Как вам известно, у всего должна быть противоположность. Нет права без лева, нет дна без вершины, а без плохого не бывать и хорошему. Поэтому без кобылы нет коня, а без коня нет кобылы. Если взять миллион коней...

Но тут мои планы вступили в конфликт с намерениями Вульфа. Я слишком увлекся болтовней с юной каталонкой, чтобы следить за беседой прочих, и наш разговор прервал Вукчич, поднявшийся со своего места и пригласивший мисс Беррэн составить ему компанию в вагоне-ресторане. Оказалось, что Вульф возжелал конфиденциальной беседы с ее отцом, и я с подозрением покосился на него, пытаясь догадаться, что он там задумал. Он задумчиво постукивал пальцем по колену, и это означало, что дело серьезное.

Следом за Констанцей поднялся и я.

— Минутку, — я отвесил ей легкий поклон и обратился к Вульфу:

— Если я вам понадоблюсь, пошлите проводника в вагон-ресторан, я не закончил объяснять мисс Беррэн про кобыл.