Весело и страшно

— Одноразовые, упор лёжа принять.

По вечерам на общих построениях разные офицеры говорили о том, что где-то в других воинских частях такие же пацаны подметают взлётную полосу, косят траву, охраняют рельсы и мечтают о голубом небе и белых парашютных куполах над головой. Однако им всем не повезло, а мы не ценим свалившегося на нас счастья и потому — упор лёжа принять. Плохо ходим строем — упор лёжа принять, отставить, садись, руки за голову, идем гуськом. Автомат нужно разбирать быстрее, упор лёжа принять. Замерзли — упор лёжа принять. Плохо бегаете, у вас боец отстал, хватайте и несите его с собой на руках, ВДВ своих не бросает, тащи его, помогай. Один за всех и все за одного, вы, сука, попали в элитные войска. Мозоли? Будем бегать, пока ноги до жопы не сотрем. Укладка парашюта, растянуть купол, найти четырнадцатую стропу, я сказал четырнадцатую, обезьяна, упор лёжа принять. Плохо поём гимн — упор лёжа принять, поём в упоре лёжа, отставить, садись, прыгаем и хлопок в ладоши над головой, славься Отечество наше свободное, не слышу, громче, громче, упор лёжа принять. Это не элита — это куча беременных баб, вспышка слева, отставить, вспышка справа, отставить, к бою, по-пластунски вокруг казармы, встать, ложись, встать, справа в колонну по одному в расположение бегом-марш, десять секунд времени — отбой, отставить, десять секунд времени — отбой, отставить, да ты, толстый, спать не хочешь, все, кроме толстого, упор лёжа принять, толстый, десять секунд времени — отбой, взвод, отжимаемся — раз, два, толстый — подъём, раз, два, взвод — полтора, толстый — десять секунд времени — отбой, подъём. Все отбой, десять, девять, восемь, толстый, шустрее, два, один!

И мы все проваливаемся в одну и ту же темноту, где нет снов и ночь пролетает за минуту.

Утро.

— Рота, подъём!

— Подъём, слоны ебаные, отставить! Подъём! Форма одежды номер четыре. Ну же, толстый, хер ли ты там возишься? Взвод, упор лёжа принять, ждём толстого. Толстый, ползи в строй.

— Рота, выйти строиться на плац!

— Быстрее!

Сырой зимний ветер несёт с собой первый куплет песни: «Расплескалась синева, расплескалась». Синева расплёскивается из штабного громкоговорителя. Эту песню мы скоро, вольно или нет, выучим наизусть.

— Эй, рыжий, в ВДВ отжимаются на кулаках? Что болит? Да мне похуй. Эй, ты, да, ты, жопу подними. Выше. ВЫШЕ! Вот так! Ты же, сука, десантник, выше зад! Опускаемся ниже! И что, что лужа? Да мне похуй, ниже корпус, пока я в эту лужу не нассал. Откуда вас таких привозят, а? Элита, бля…

— Ну что, Серёга, как молодняк?

— Третий сорт — не брак.

— А что вот тот у тебя херово отжимается?

— Себя вспомни, слоняра? Толстый, не слушай никого. У меня и бегать будешь, и отжиматься, и все нормативы сдашь. Я из тебя десантника сделаю за эти полгода, не ссы…

Добродушный толстый парень отжимается и пыхтит. Он не знает, что будет через полгода. Никто не загадывает на такой долгий строк. Все хотят дожить хотя бы до обеда, а там хоть ядерный удар.

Логика

В российской армии всё предельно логично.

Взять, например, меня. До армии я занимался в радиокружке — паял всякие транзисторные безделушки, окончил радиотехникум и хорошо разбирался в средствах связи. Я был уверен, что в армии я буду связистом.

— Гражданская специальность есть?

— Так точно. Радиотехник.

— Радиотехник — это хорошо. Будешь сапёром.

Проходит полгода и меня из учебного батальона переводят в отдельный боевой.

— Гражданская специальность есть?

— Радиотехник.

— Хорошо. В учебке на кого учился?

— Сапёр.

— Хорошо. Будешь пулемётчиком.

Всё логично.

Если человек любит курить в неположенных для этого местах, его непременно снабдят куском водосточной трубы, которая выкрашена в цвета сигареты и имеет размер в человеческий рост. С такой «сигаретой» солдат может «курить» везде. То же самое касается, например, бритвенного станка. Если ты потерял бритвенный станок и не побрился, тебе, конечно же, выдадут другой станок — из бревна и прибитой к нему с торца доски.

Смотришь, бывало, строй идёт: у одного станок — с утра не побрился, у другого сигарета — где-то покурил, у третьего на голове вместо берета голубая каска и на груди фанерный щит с надписью «Я — чмо!» — этот в самолёте раздумал прыгать, а в конце строя парень гирю с надписью «совесть» несёт — он свою совесть потерял и пока общую взял напрокат. А вот наряд в столовую идёт: один телевизор тащит, второй антенну с пультом. Это ребята просто любят телевизор на дежурстве смотреть. А коли так — пусть смотрят его неотрывно до самого конца дежурства. Есть даже анекдот, как один прапорщик, услышав от жены, что та за весь день ни разу не присела, заставил её присесть 50 раз. Всё справедливо, логично, и после двух лет пребывания в такой логике уже невозможно до конца перестроиться на жизнь в рамках здравого смысла.

Или вот, например, купил как-то солдат себе печеньку с повидлом, залез на дерево и начал её кушать. Мимо проходил прапорщик и, завидев на дереве солдата, крикнул ему: — Эй, слоняра! Ты что там жрёшь? — Я не слоняра! — громко крикнул в ответ солдат и выронил изо рта печеньку с повидлом. — Слоняра! — сказал прапорщик, поднял печеньку, отряхнул и понёс своей дочке, у которой как раз был какой-то праздник

Прыжки

Главная особенность воздушно-десантных войск — конечно же, прыжки с парашютом.

Первый прыжок ознакомительный и самый простой. На тебе только парашют. Всё, что требуется, — покинуть самолет и держать ноги вместе перед ударом о землю при приземлении. Дальше дело идёт веселей и прыгать нужно уже с автоматом, рюкзаком и/или грузовым контейнером, например. В магазине автомата пять холостых патронов и крайне желательно их отстрелять до приземления. Времени хватает не всем и многие расходуют патроны уже на земле. Не сдавать же их назад.

Зимой прыгать грустно и холодно. Зато летом весело. Сдует тебя в какой-нибудь дачный огород, и вот возвращаешься ты на аэродром с полным рюкзаком яблок, обожрёшься и спишь, как свинья под дубом. Дачники, конечно, всегда были против такого сбора урожая и писали заявления в прокуратуру. Однако лично никто и никогда ничего не говорил. Да и как сказать? Допустим, сидите вы у себя на даче, пьёте квас, гладите урчащего кота, и тут с неба вам в огород падает какая-то зелёная обезьяна. Обезьяна спешно отвязывает от себя автомат, палит несколько раз в воздух, а потом начинает жрать ваши яблоки. Тут, право, и поругаться хочется, но как ругаться с человеком, у которого в руках настоящий АКС-74? Лучше в прокуратуру.

Но самое веселое в прыжках — это, конечно же, укладка парашюта.

В батальоне примерно 300 человек. На плацу растягивают примерно 150 столов-полотнищ. Парашют укладывают по двое. До обеда укладываем твой, после обеда укладываем мой. Инструктор по воздушно-десантной подготовке командует: «Выполнить первый этап укладки!», после чего идёт проверять. В руках у офицера длинный стальной прут, который все называют «замполит Прутков». Офицер проверяет правильность выполнения.

На третьем столе что-то сделано не так:

— Иванов, Сидоров, я же сказал: сделать первый этап, наложить стропу, а вы что сделали? Переделайте. Вот так, молодцы. Да.

На десятом столе аналогичная ситуация:

— Блядь, ещё двое. Я же сказал: выполнить первый этап. Переделывайте. Быстрее. Быстрей, блядь!

На двадцатом столе тоже непорядок:

— Обезьяны, упор лёжа принять! Отставить! Принять! Отставить! Что сложного в том, чтобы выполнить первый этап укладки парашюта сразу и нормально?

Ближе к сотому столу офицер краток и лаконичен:

— Рррыыйблятьсуканахуй, встать, смирно! Кру-ГОМ! Руки вперёд. Вперёд, я сказал!

В воздухе сверкает стальной прут и поочередно со свистом прикладывается к заднице одного, а потом к заднице другого укладывающего.

И так весь день. Тяжёлая это работа — служить офицером ВДС.

— Товарищ гвардии майор, гвардии рядовой Иванов парашют укладывал лично, к прыжку готов.

— Ещё бы!

Еда

Кормят в армии неплохо, только первое время не наедаешься и первые месяцы очень сильно хочется есть. Ночью от этого желания можно даже проснуться. Вы когда-нибудь просыпались от того, что хотите есть? В учебке некоторые начали терять вес. Таких набралось примерно полсотни. Для них было организовано особое меню и их водили в столовую отдельно. Их порции были больше, им давали больше молока и больше хлеба. Их питание называлось диетическим, а их самих называли диетчиками. Первое время диетчики радовались свалившемуся на них счастью в виде дополнительного пайка. Радость длилась меньше суток.

— Минетчики, выйти строиться на плац для построения на завтрак.

Диетчики вышли на улицу и построились.

— В столовую, шагом-марш. Отставить! Не слышу три чётких строевых шага. Шагом! По команде «Шагом» корпус тела подаётся вперёд, МАРШ! Отмашка рук. Отмашка рук, я сказал! Минетчики, к бою! Не умеем ходить — придётся ползти.

Полсотни диетчиков ползут по-пластунски в столовую, чтобы съесть там свою увеличенную порцию еды.

На обратном пути из столовой диетчики плохо пели песню и потому обратно им пришлось идти гуськом с руками за головой. Мимо диетчиков идёт наш строй на свой обычный приём пищи. Нам легко и свежо. В это время диетчики на корточках начинают совершать прыжки и хлопать руками над головой. Двое из диетчиков блюют. Судя по содержимому их желудков, на завтрак дают рисовую молочную кашу. Ням-ням!

— Рядовой Иванов, ты наедаешься?

— Так точно!

— А почему ты такой худой?

— Я занимаюсь спортом, как всякий настоящий десантник.

— Может быть, ты нуждаешься в особом диетическом питании?

— Никак нет!

Когда мы принимали присягу, ко всему батальону приехали родители. Они привезли с собой колбасу, курицу, сгущёнку, пирожные, варенье и так далее. Все были рады. Все, кроме нашей сто пятой команды. Наши родители находились в другой части света и не могли позволить себе потратить неделю на дорогу туда-обратно. Ни к кому из нас никто не приехал.

Вечером после присяги наш батальон пошёл на ужин. Мы сидели в центральном ряду столовой. С одной стороны от нас сидели связисты, с другой стороны сидели разведчики. И те и другие ели привезённые родителями гостинцы. Кто-то пихал в себя пирог и запивал сгущёнкой. Другой уплетал сушёные бананы. Третий давился печеньем, запивал его газировкой и ежеминутно отрыгивал газами.

Наш ряд столов в это время спокойно ел казённую перловую кашу и горячую воду цвета чая.

Кто-то из обжирающихся разведчиков перехватил наши взгляды:

— Пацаны, заберите мою перловку, я все равно её не буду есть.

— Пошёл на хуй.

— Слышь?

В это время в зал зашёл замкомбата и, поглядев на всё, скомандовал:

— Окончить приём пищи. Встать! Уносим посуду. Напоминаю, что в расположении роты хранить и принимать пищу нельзя. Поэтому всё, что вы не смогли сожрать, выбрасывайте в помойку.

В помойные баки полетели недоеденные домашние пироги, начатые консервные банки сгущёнки.

— Жалко пирог, мать пекла, а я выкидываю…

— В трусы спрячь, сожрёшь потом в толчке.

— Слышь?

День сурка

Армия напоминает день сурка. Помните кино, в котором главный герой ежедневно просыпался в один и тот же день? Вот в армии всё точно так же. Первое время все писали домой письма. И первое время эти письма легко пишутся. Потом всё начинает приедаться, входит в обыкновенный будничный режим. Через год с лишним многие вообще забыли, что у них есть дом. Армейские будни скучны и однообразны даже в ВДВ.

Когда срок службы сократили до одного года, я сперва негодовал. Как это так — служить один год? Я только к концу первого года начал понимать происходящее вокруг. С другой стороны — а что там делать второй год?

И вот в этой монотонности в голову приходят мысли и планы на будущее. Вот выйдет срок твоей службы, ты поедешь домой и там в короткие сроки устроишься на хорошую работу, начнёшь зарабатывать много денег, обзаведёшься семьёй, поступишь в институт на заочное. Для тебя нет невыполнимых задач: ты способен выучить наизусть унылый прозаический текст Устава. Ты отлично знаешь, что за пять минут времени можно сделать столько дел, сколько не каждый сможет сделать за день. Ты практически сверхчеловек. Тебя все будут уважать, ценить, и все двери будут перед тобой открыты, ведь ты же десантник. И так день за днём. Тоски по дому нет. Есть лишь жажда самореализации, энергия, которая ещё не имеет чёткого вектора.

Гражданка

И вот ты свободен! Домашние тапки мурлыкают у ног. Ты можешь сколько угодно спать, сколько угодно есть и вообще жить как угодно. Ты пережил очень многое за эти два года и ты хочешь рассказать об этом всем. Но… Всем насрать.

Вчерашний командир отделения взвода обеспечения идёт работать водителем маршрутки. На первое время, конечно, но нет ничего более постоянного, чем временное. Особенно, когда это временное подкрепляется живыми деньгами, которые тебе протягивают каждую минуту. Вчерашний связист идёт работать электриком на стройку. Работа грязновата, хотя платят неплохо. Разведчик идет в ЧОП или в ментовку. В роту ППС, если повезёт. Иные, возвращаясь в провинциальные маленькие городки, не идут никуда.

И вот получается так, что все эти люди, которые выпрыгивали из самолёта с километровой высоты, стреляли из разного оружия, мерзли в окопах на учениях, ходили в переходы на десятки километров и так далее, все эти люди превращаются в обычных россиян. В серую массу, которая заполняет осенним утром автобусные остановки. В тех, кто берет второй кредит, чтобы погасить первый. В тех, кто кричит «Горько!» на свадьбе и участвует во всех идиотских конкурсах тамады. Звучит и выглядит это всё, конечно, ужасно. На фоне этого для многих людей служба в армии и, в частности, в ВДВ — единственное достижение их жизни.

Однажды довелось мне поглядеть один дембельский альбом, который был оформлен ещё во времена очередей и дефицита. Оформление заслуживает отдельного внимания, но больше всего меня поразили портретные фотографии сослуживцев… Их было штук тридцать. Все они были сделаны в одной и той же фотостудии, в одинаковых ракурсах, и лица на этих фотографиях здорово напоминали киноактёров из фильма про весну на Заречной улице. Типичные добрые советские люди, коих сейчас уже не встретишь. Ввиду того, что люди имеют склонность идеализировать своё прошлое и сопоставлять его с настоящим, рассказ о службе владельца альбома был в лучших традициях: «Вот мы служили, было хорошо, а сейчас везде сплошь говно всякое и служат всего год!»

И тут зашёл разговор о сослуживцах. Мой собеседник рассказывал о своих армейских товарищах, которых он не видел более 20 лет, как о неких богах или апостолах, не меньше. Для него все эти люди остались молодыми, весёлыми, отзывчивыми. Законсервировавшись в его памяти, они продолжали быть его друзьями и, в каком-то роде, идеалами: «Вот Сашка из Москвы! Сержантом у нас был. Сейчас, небось, не последний человек в Москве. Он в милицию собирался идти!» Или: «А это Мишка! Знаешь, откуда? Из Геленджика! Всё хотел туда съездить. Даже адрес остался у меня его, представляешь?»

В процессе этого непродолжительного разговора я хотел поинтересоваться у моего собеседника, а в курсе ли он о том, что такое социальные сети? Однако чем больше я его слушал, тем сильнее понимал, что этому человеку там (в соцсетях) нечего делать, ведь все его сослуживцы с высокой долей вероятности из красивых, молодых и подтянутых парней превратились в типичных российских граждан с непропорциональными туловищами, агрессивными морщинами на лицах и совершенно земными проблемами. То есть все эти люди, я уверен, стали такими же, как и мой собеседник. Разрыв этого светлого, жизнеутверждающего шаблона, по моему мнению, может быть очень опасен, когда большая часть твоей жизни уже прожита, а настоящее настолько скверно, что хочется жить одним лишь прошлым.

И, наверное, самое неприятное в общении с бывшими сослуживцами заключается в том, что вам просто не о чем говорить. Он нашел тебя (или ты его) в каких-нибудь «Одноклассниках», вы рассказали друг другу о том, как прошли последние несколько лет ваших, зачастую никчёмных, совершенно простых и потому неинтересных жизней, вспомнили былое и… ВСЁ! Больше говорить не о чем. Шаблон порван. Призраки молодости спустились с небес, получили российский паспорт и растворились в море самых обычных проблем.

Или занесёт тебя иной раз на кладбище, идёшь ты и разглядываешь могилы.

Сперва все могилы кажутся одинаковыми, однако, очень много интересного можно заметить, если обращать внимание на даты рождения/смерти, а также на фотографии. Примерно на двадцатой части могильных фотографий, оттисков и гравюр, которые мне довелось видеть, были изображены люди в военной форме. Казалось бы, всё ясно. Если на надгробном фото изображен человек в форме, значит, похоронен военный. Но мне кажется, что всё не так просто. Если обращать внимание на даты рождения и смерти, то можно заметить, что человек умер лет примерно в 35 — 40. Но тогда почему на фото изображён 20-летний парень? Скорее всего, армейские фотографии — это единственные снимки, на которых человек выглядит нормально. Именно на армейском фото ныне покойный человек изображён подтянутым, свежим, трезвым, молодым и благоухающим.

Не знаю, почему, но моё воображение рисует примерно следующую картину. Вот живёт человек себе спокойно: пашет землю, пьёт водку по выходным, «Жигули» в гараже чинит. Ну, ногу сломает на лесоповале — какое-то разнообразие. И вот в один день — БАЦ и нет человека. Кладут его в гроб, оплакивают, то-сё. Родня начинает искать фотографию на надгробие. Сидят, перебирают фотоальбомы:

— Давай эту?

— Да тут он пьяный!

— А эту?

— А тут голый…

— А эту?

— А тут зуба нет…

— А вот армейская хорошая фотокарточка… Молодой такой, красивый тут. Давай её?

— А давай…

Впрочем, долой уныние.

Раз в году в августе наступает такой день, когда можно показать всем окружающим тебя людям, что всё не зря. Ты не такой, как все, ты же служил, ты ни о чём не жалеешь и в этот день ты на несколько часов вернёшься в свою стихию. И этот августовский день всегда в зачёт целого года.