Тот, кто приходит со снегом

На пятачке пространстве уже ни осталось никого, кроме нас. Другие пары давно сбежали, освободив танцпол. И круг людских лиц утонул за краем света. Здесь, внутри светлого кокона, были лишь мы, качающиеся на серебрянных волнах музыки. Были лишь руки, медленно сплетающиеся пальцы, легкие прикосновения… повороты. Взгляды. Дыхание, все еще со вкусом корицы и вина… разгорающееся в глазах желание.

Он не прижимал меня к себе, он старался вообще не касаться, лишь самыми кончиками пальцев. Чтобы отыграть у этой ночи еще немного времени. Ди-и-инь… бо-о-ом… поворот… мягкий изгиб тела, на коже не кожа – воздух… горячий, почти раскаленный. Ди-и-инь… бом! Волчья усмешка, сильные руки, и меховая шуба летит по воздуху прямо на белый снег… Ди-и-инь! Нет никакой шубы. И снега нет. Лишь круг света в затихшем, зачарованном клубе старого города в мире, где совсем нет магии. И снова пальцы чертят линии на спине, обтянутой тонкой футболкой, и снова как в первый раз… ди-и-инь!

И так хочется закричать. Закричать так громко, чтобы оглохли все эти люди, чтобы стало легче! Но я молчу. И даже почти улыбаюсь. Меня захватил танец, сплетение музыки, тел и света. Его – тоже. Я видела удовольствие в желтых глазах. Удивительно, но танцевали мы впервые… За столько лет бесконечности, за столько миров и жизней. Горячая ладонь прижимает сильнее, наши тела уже живут своей жизнью, говорят друг с другом. Волосы взлетают от слишком резкого поворота… я падаю… он не дает упасть. Конечно, он никогда не даст. Да и трудно это сделать тем, кто уже стоит на самом дне…

Танец оборвался. Резко, надрывно, болезненно. Замкнуло проводку, и аппаратура заглохла с мучительным стоном агонии. Свет погас, люди заволновались. А мы застыли в этой живой и беспокойной тьме.

Жадные пальцы на моем затылке… каменное тело… губы. Не поцелуй и не укус, то ли наслаждение, то ли мучение… хриплый вдох… сдавленный выдох – почти стон. Закипающая кровь. Так мало. Нам всегда так мало.

Когда в клубе включились тусклые лампочки запасного освещения, мы уже выходили на улицу. Рядом темнела река, и Терен остановился, закинул голову, подставляя лицо медленно падающим снежинкам. А я все еще ощущала его прикосновения и его губы.

Отвернулась.

Тоже подняла голову и приоткрыла губы. Высунула кончик языка. Белая бабочка кольнула холодом. Терен смотрел на меня, повернув голову. Волчьи глаза светились желтым…

Пожав плечами, я закрыла рот.

– Напилась, – тряхнула головой, оправдывая свою глупость.

Он промолчал. А потом рывком прижал меня к себе и впился в губы, обожженные снегом. Уже по настоящему, сильно, глубоко. С заканчивающимся, судорожным дыханием, с жадными руками, сминающими грудь под тонкой футболкой, с рычанием, что может закончиться стоном… я знаю. И это знание убивало изнутри.

Почему он шел так долго? Зачем он все-таки пришел…

– Терен! – вырвалась с трудом. Не вырвалась. Отпустил. Хотел бы удержать – сделал бы. И это я тоже знаю.

– Снег идет, – хрипло прошептала я, прижимая ладонь к лицу.

Он вцепился взглядом в мою руку, словно желал убрать и снова увидеть губы. И снова попробовать на вкус.

Но сдержался. Я знала, что ненадолго. Мы оба это знали. Снег идет…

– Возле набережной продают конфеты, – дрогнувшим голосом произнесла я. – И там стоит елка. Для желаний… люди верят. Можно… посмотреть.

Он стоял, засунув руки в карманы пальто, смотрел на меня. Улыбнулся, не размыкая губ.

– Хочешь тоже что-то загадать?

– В этом мире нет магии. Хочу посмотреть, – отвернулась я. – Просто посмотреть.

– Сможешь увидеть эту елку завтра, – он повернул голову к реке. Волчий взгляд скользил по льдинам и черным завиткам перил.

Завтра. Ну конечно. Стало больно.

– Завтра наступит новый год, – мы не смотрели друг на друга, но ощущали каждой клеточкой наших тел. И я нутром услышала вздох, которого не услышало ухо. Новый год. Новый день. Утро. И снег, наверняка, закончится. И люди будут спать до полудня, а потом сонно потягиваться, брести на кухни, чтобы напиться горячего кофе и съесть остатки праздничного торта…

Завтра – это хорошее слово.

– Я хочу посмотреть, – безнадежно произнесла я.

– Хорошо, – он, смиряясь, медленно кивнул. – Идем.

И снова сжал мою руку. Я закусила изнутри щеку. Хотела вырваться и… не стала. Терен глянул остро сверху вниз.

Толпа веселилась. Нас подхватил людской поток сразу за поворотом, потянул вперед. И я уже сама вцепилась в теплую мужскую руку, словно боялась, что нас разделят. Очнулась, поняв, что делаю, отдернула… удерживать не стал. Да мы уже и пришли. Огромная ель гордо возвышалась над людьми, домами, набережной. Сияющая, искристая, присыпанная настоящим и искусственным снегом. Рядом кружились в танце и пели студенты, смеялись дети, хлопали в ладоши старики. В мире, где совсем нет магии, это дерево стало ее воплощением.

Мы остановились совсем рядом. Задрали головы, рассматривая огромные красные шары и золотые звезды на еловых лапах. В волчьих глазах Терена блеснула насмешка.

– И это волшебство?

– Они в него верят, – я кивнула на смеющиеся лица.

– Глупость, – он пожал плечами.

– Да, – согласилась я. – Но всем надо во что-то верить… В этом мире нет магии и жизнь слишком скоротечна. Чем дальше от центра мироздания, тем быстрее время. Но здесь раз в год наряжают елки, загадывая желание. А еще… верят, что истинная любовь творит чудеса.

Я смотрела на звезды, боясь повернуть голову.

– А ты? – он тоже разглядывал качающуюся на ветке звезду, словно было что-то интересное в пластмассе, густо усыпанной блестками. – Во что веришь ты, Мира?

– Зачем ты спрашиваешь? – напряглась я.

– Хочу узнать. Во что верят фреи? В падающие звезды? Что ты загадываешь, когда видишь их?

– Я слишком давно не смотрела в небо, – дернула плечом. – К тому же… когда идет снег, звезд не видно.

– И все же. Если звезда упадет, что ты загадаешь? – он вдруг повернулся ко мне, сжал плечи. – Какое у тебя заветное желание, цветочная фрея?

– А у тебя? – выдохнула я.

Он скривился, словно насмехаясь сам над собой, качнул головой. Я прижала ладонь к губам, почему-то именно в этот момент, именно в этом мире, где совсем нет магии, поверив, что чудо возможно.

И в тот же момент ударили где-то наверху огромные часы, отсчитывая последние мгновения уходящего года, и люди закричали в сотни глоток:

– С Новым годом! С новым счастьем!

Назад мы возвращались в молчании. Мимо танцующих людей, мимо вагончиков и продавцов сладостей, мимо ряженных и хмельных, мимо реки и домов, мимо… мимо… чужая жизнь и чужой город захлебывались счастьем наступившего праздника, а я чувствовала лишь тепло мужской руки, прислушивалась лишь к дыханию , вслушивалась в шаги…

Между домами шум проспекта смолк, словно его отсекли невидимой завесой. И мужская ладонь напряглась, когда мы шагнули во тьму. Еще несколько шагов, и моя квартирка. Темная парадная, кто-то снова выкрутил лампочку… Пахнет сыростью. Сколотые ступеньки. Третий этаж. Распахнутая дверь.

Темно. Лишь гирлянда с синими огоньками освещает тесную комнатку.

Потянулась, чтобы включить свет.

– Нет.

Короткий приказ, как и всегда у него. Почему? Не хочет смотреть на меня сегодня? Не хочет… горло сжало удавкой.

– Т-ш-ш, – какие у него губы, тянут душу вместе с поцелуем… Проклятый зверь зимы. И проОклятый. Мною.

– Не надо, – он лизнул мою щеку и снова поцеловал… соленый.

Я вырвалась. Щелкнула переключателем, зажигая лампу.

– Зачем ты пришел? Ну зачем? Сколько можно меня мучить? Уходи! Уходи сейчас же! Ты можешь уйти, я знаю… Уходи!

– Зачем? – он улыбается, смотрит в душу желтыми глазами. Мягкий шаг, тело, прижавшее меня к стене. – Я не хочу уходить, Мира.

– Уходи! – снова вырвалась. Он пока лишь играет, зверь еще не показал зубы, значит, еще есть шанс… – Уходи, слышишь? Убирайся! Не прикасайся ко мне! Не смей!

Он стянул через голову рубашку, не сводя с меня глаз. Мышцы перекатились под смуглой кожей, качнулся на груди волчий клык.

– Не приближайся! Не подходи! Не смей! – я кричала, даже орала. Потом била его, когда он все-таки подошел. Била по-настоящему, всерьез, словно все еще верила, что это поможет. – Уйд-и-и!

Крик утих, когда Терен прижал меня к себе. Сильно, на выдохе, щекой к своей груди. И я замолчала, слушая его сердце.

– Тише, фрея.

– Пожалуйста, уйди… Ты ведь можешь… Здесь нет магии… Ты можешь уйти!

– Ты устала от снега, фрея. Давно устала.

– Неправда!

Он тихо рассмеялся, и стало щекотно от его дыхания.

– Врешь мне? Разве не знаешь, что я наказываю за ложь… Фреи – дети лета, моя нежная. Дети цветов, высоких трав, плодов, налитых соком, нагретой солнцем земли… – я затихла, вслушиваясь в мужской голос. И уже видела все то, о чем он говорил. Чувствовала. Как пахнет земля после грозы… как тяжело склоняются ветви яблонь… как путаются лучи рассветного солнца в паутине… как алеет в горсти земляника… как целует теплый ветер обнаженные плечи…

Не так, как мужчина с волчьим взглядом. Его поцелуи словно снег. Обжигающие холодом. Колючие.

– Вот видишь, – он шепчет, стягивая одежду с моего застывшего в оцепенении тела. – Слишком долгая зима для маленькой фреи. Тебе пора домой. В лето.

– Я не хочу…

– Я не спрашиваю, фрея.

– Терен…

И снова слова слизываются языком. Он подхватывает меня на руки, несет к узкой кровати возле окна. Занавесей нет. Вместо них – снег.

– Терен! – его поцелуи уже прожигают до костей… Я дрожу в его руках – обнаженная, испуганная, жаждущая. Ждущая его поцелуев и прикосновений. Не могу без них. Не могу без него. А он – без меня. Потому и находит всегда, в каждом из миров, снова и снова. Приходит, приносит вьюгу и снег. Каждый раз приносит зиму.

Он прижимает меня к тонкому покрывалу, накрывает собой. В волчьих глазах уже горит желтый пожар. Не желание – необходимость. Нечеловеческая страсть. Что-то большее, чем желание, давно что-то большее. И ласки становятся жадными, он слишком долго ждал и искал. Но снег всегда приводит ко мне. Снег оставляет следы.

Я задыхаюсь. Он гладит мои плечи, спускается до груди, обводит вершинки. Трогает языком. Не останавливаясь – ниже, до впадинок бедер, до чувствительной кожи между ног. Пытается удержаться на грани безумия, растягивает наше удовольствие. Сегодня в нем так много нежности, и от этого мне хочется плакать.

– Мира… моя цветочная фрея… – его шепот нежен, а слова царапают… – Моя девочка, мое солнце… мое безумие и тепло… моя… моя…

Я целую его кожу, такую горячую. Прикосновения рождают внутри пламя, и кажется, что мое лето уже наступило. Такое, какое бывает лишь в самый знойный полдень. Пахнет землей, согретой солнцем, пахнет цветами…

Терен шепчет мое имя, выцеловывая каждый сантиметр моей кожи. На миг отрывается. Хватает ртом воздух, дышит. Пытается дышать… и снова сплетает наши руки, наши тела. Мне хочется кричать, а может, я это и делаю… Раскачиваю бедрами, подаюсь ему навстречу, плюю на все запреты. Для нас нет запретов. Есть только наслаждение, ласки, вздохи. Быстрее и быстрее, ближе и ближе… Так мало… Не утолить этот голод, что толкает друг к другу, не унять сжигающий души огонь. Заклятие? Нет…

Он мог бы уйти. Но…

– Моя фрея.

Вот ответ. И сладкий поцелуй на моих губах, и властное проникновение в мое тело. Мы оба сошли с ума.

Лампочка взрывается от перепада напряжение. Так бывает в праздники, когда люди зажигают слишком много огней. Или когда всадник зимы с рычанием берет фрею.

– Мира…

– Терен… – я выдыхаю его имя в перерывах между толчками, оплетаю руками и ногами мощное тело. Пытаюсь удержать. И удержаться. – Терен… я тебя…

– Я знаю… – не дает договорить. Целует крепко, как в последний раз.

Как?

Слизывает влагу с моих щек. Рычит и стонет, откидывая голову. Ловит мой крик наслаждения… А потом затихает, по-прежнему крепко прижимая меня к себе.

И становится тихо. И светло. От снега, что кружит за окном, выбеливая тьму в неосвещенной комнате.

– Терен? – какой дрожащий у меня голос…

И как тихо в ответ.

***

– Ату!!! Хей! Вон она!

Дыхание дерет горло так, что мне кажется – еще немного и задохнусь. Я уже ничего не вижу – заснеженный лес расплывается, в глазах замерзают слезы. ПрОклятая ночь! Только бы успеть, только бы добраться до оврага, а за ним – спасение. Там, за вековыми дубами, защитный круг, туда нет хода всадникам зимы. Но не здесь. Здесь лишь снег, колючий кустарник и сухие ветви, что норовят уцепиться за край кожуха, задержать, вручить, как подарок, снежной стае!

Платок я давно потеряла. И ленты. И корзину, полную красной, сочной ягоды, так нужной заболевшей Эйли. И разум… разум тоже потеряла. От страха, от паники, от сожаления. Неслась, уже не разбирая дороги, помня ужасы прОклятой ночи. Нельзя выходить из дома, когда всадники зимы приходят с гор. Нельзя покидать каменные стены и защитный круг. Нельзя ступать на снег-предатель, что покажет следы. Нельзя дать ветру-насмешнику принести мой запах. И тем более нельзя входить в лес.

Я думала – успею. Наберу красной целебной ягоды, что скрыта под снегом, принесу Эйли. Ничто так не ставит на ноги, как ягода, собранная на краю оврага. Сделаю настой, и уже утром моя сестричка будет смеяться, а вскоре и вовсе разрумянится и выздоровеет. Красная ягода сильна…

Вот я и собирала, забыв о времени. А оно обернулось черной птицей, накрыло крылом. Злая ночь опустилась слишком резко, слишком быстро. И запели рожки всадников, зарычали звери, полетели, не касаясь копытами снега, снежные кони. ПрОклятая ночь наступила. И длиться она будет несколько месяцев. Тяжелое время для народа фрей, опасное. Время сидеть за защитным кругом, время плести венки их сухих цветов, время пить силу земли, заключенную в травах. Время не ходить в лес. Время всадников зимы, что не люди и не звери, а то и другое вместе. И пока звери играют и тешатся, пока рвут на части тех, кого встретят на своем пути, пощады не будет.

Зима наступила.

Думала, успею.

Почти успела.

Ветер, что летом был верным другом, толкнул в бок. И можжевельник разодрал подол платья, схватил за ноги. Упала, покатилась, вскочила. Волосы закрыли глаза, а когда отбросила… ужас чуть снова не повалил на землю.

Белый конь, сотканный из вьюги и снега, вышел из-за стволов. Грива белоснежной занавесью, глаза – колючими и злыми синими звездами. Но страшнее не конь – человек. Хотя и не человек вовсе…

Легко спрыгнул на снег всадник зимы. Огромный, желтоглазый. Черную шубу на нем трепал ветер, открывая обнаженный торс и звериный клык, висящий на шее. Ниже – кожаные штаны и высокие сапоги. Волосы тоже черные, такие же, как и шкура на его плечах. Руки пусты, да и зачем ему сталь, когда всаднику подчиняется вьюга. Его оружие – ледяные клинки и снежные удары.