Ужас Иннсвича

Я остановился и прислушался…

— Негодник! Ты сделал это специально. Я знаю это. Ты хочешь всё испортить, как всегда.

Правда, голос был очень слабый, но, несомненно, это был голос Мэри и, обернувшись, я заметил, что узкое окно приоткрыто.

Это было совсем не в моей натуре, пожалуйста поверьте мне, но что-то заставило меня посмотреть в ту щель…

Время, казалось, застыло, когда моё зрение полостью зарегистрировало жуткую сцену внутри. Худой, изможденный человек сидел в инвалидном кресле — без сомнений это был Пол. То ли возраст, то ли отчаяние и болезнь испещрило его лицо морщинами, которое было похоже на кору дерева; его волосы были растрёпанные и запутанные.

Оценивая его, я почувствовал себя смущенным…

Его ноги заканчивались на коленях, оставляя рукава из пустой джинсовой ткани.

Его руки заканчивались в локтевых суставах.

Боже мой, — подумал я. Я никогда бы не подумал, что авария, упомянутая Мэри, могла быть такой трагичной. Неужели этот бедный человек чуть больше десяти лет назад был энергичным семнадцатилетним парнем, «юным бакалейщиком», который от руки нарисовал карту города Лавкрафту-Роберту Олмстеду.

И то, что сейчас происходило, было действительно жалким зрелищем.

Из-за выпирающего живота Мэри было трудно наклониться, но она все же наклонилась, после того как поиграла с брюками Пола. Теперь стало ясно, в чем заключалась его проблема. Ведро в углу кабинета подсказало мне, что именно туда он пытался добраться, когда плюхнулся со стула: для того, чтобы помочиться — задача не из легких, учитывая его инвалидность. Я мог только предполагать, что его брюки были постоянно расстегнуты на случай таких непредвиденных обстоятельств.

С явным отвращением на лице, Мэри держала жестяную банку между ног бедняги, в которую он теперь опорожнял мочевой пузырь.

Она поморщилась еще сильнее:

— Ради всего святого, Пол! Ты писаешь больше, чем лошадь! Быстрее!

Прошла ещё целая минута пока он не закончил, и Мэри с отвращением вылила содержимое банки в маленькую раковину.

— Ты постоянно жаждешь внимания к себе, когда знаешь, что я получаю его.

— Нет, — сказал он печально — Мне захотелось писать, а тебя здесь не было.

Она уселась с некоторым усилием в откинутое кресло, укачивая вздутый живот.

— Я делаю всё это для тебя и отчима, ты знаешь это. Работаю на двух работах и при этом ношу ещё одного ребёнка. Я устала от того, что ты принимаешь меня как должное. Тебе вообще повезло что ты жив, а знаешь Пол, если бы не я, то это уже было бы не так.

Пол начал ругаться, размахивая культями.

— О да, мне так повезло, что я остался в живых! Большое спасибо!

— Не говори так, — сказала она низким и каким-то мрачным голосом. — Участь намного хуже могла постигнуть нас обоих.

— Он хотел поговорить со мной, а не с тобой, — возразил Пол, со слезами на глазах и слюной на губах. — Я знал Лавкрафта лучше, чем ты, и потому…

— Хватит, — последовал её резкий ответ; затем она встала с кресла, но не успела выйти.

— Мэри, подожди! Пожалуйста! — взмолился Пол.

— Что ещё? — чуть не прорычала она.

— Мне нужно, чтобы ты…

— Чтобы я что?

Теперь его голос понизился до жалкого писка:

— Ты знаешь… Своей рукой…

Горячий взгляд гнева бушевал на её лице:

— Нет! Это грязно и грешно! Это отвратительно!

Мои брови высоко поднялись.

Жалобное нытьё Пола продолжалось:

— Но это так трудно сделать самому. Мне здесь одиноко, и…

— Нет!

— По крайней мере… по крайней мере… я хоть могу посмотреть? У меня же больше ничего нет, Мэри. Пожалуйста, дай мне посмотреть, только на секундочку…

Миловидное лицо Мэри стало маской презрения.

— Нет! Я же твоя сестра, ради всего святого! — затем она вышла из комнаты и с силой хлопнула дверью.

Во-первых, ослепительное зрелище, затем, во-вторых, последствия — заставили меня в ужасе стоять у окна. И все же, когда мой взгляд вернулся к несчастному Полу, я услышала стон своей души.…

Он сидел в отчаянии, повернувшись ко мне спиной, его плечи шевелились, когда он всхлипывал. Мне не нужно было видеть, чтобы знать, что он пытается мастурбировать культями.

Какая трагедия, — подумал я.

Я отступил от окна. Данная ситуация хоть и задела мои чувства, но всё же я не вынес суждений, какая, должно быть, тяжелая жизнь у бедной девочки — беременная, вынужденная работать на двух работах, чтобы содержать брата-инвалида, и, скорее всего, безработного отчима. В то время, как её бедный брат сам имеет только… этот единственный доступный способ удовлетворения. Мрачная реальность послужила мне тем, что помогло мне самоосознать в каком ужасном мире мы живём. Я был снисходительным, грязным богачом, никогда в жизни и дня не работавшим, в то время как эти бедные люди ели-ели сводили концы с концами.

Я решил, что перед тем, как покину этот город, то непременно сделаю что-нибудь очень щедрое для этой бедной семьи…

Выход из переулка вывел меня на перекрёсток, там я повернул на запад и пошёл по указателю. С одной стороны улицы выстроились чистые квартальные здания, с другой — густые деревья. Я оставил позади своё тихое отчаяние позади, чтобы вернуться к своей цели.

Я ДОЛЖЕН был найти этого Сайрус Зейлена…

Солнечный свет пробивался сквозь высокие ветви, а с востока до моих ушей доносился шелест лёгкого прибоя. Я задавался вопросом, ходил ли Лавкрафт когда-либо по этой конкретной улице, и очень надеялся, что ходил. Я знал, что вижу то же, что видел он, пока его разум работал над фрагментами «Тени над Инсмутом».

Хруст слева заставил меня остановиться. Я повернулся и всмотрелся в гущу деревьев, но никого не увидел там, откуда, как я был уверен, должен был раздаться звук. Звук, который я услышал безошибочно мог принадлежать только шагам, хрустящим на засушенных обломках леса.

Через несколько шагов хруст раздался снова.

— Эй, здравствуйте! — поздоровался я, когда увидел фигуру, бредущую между деревьями. Это был мужчина, одетый в чёрный, длинный плащ. — Мистер Зейлен! Пожалуйста! Мне крайне необходимо поговорить с вами!

Фигура исчезла так же быстро, словно была частью леса. Теперь я мог только гадать, во что превратился Мистер Зейлен из-за тяжёлой зависимости от опиатов и обнищания. Последние стадии таких несчастных зависимых, как правило, превращали их в полных безумцев. Если бы это было так с Зейленом, то мой поход к нему мог бы оказаться абсолютно бессмысленным.

Ещё десять минут прогулки привели меня к новой пожарной станции, где несколько человек дружелюбно болтали, пока мыли и полировали большой новый грузовик. Не пройдя оттуда и полквартала, я нашёл то, что могло быть только богадельней.

Одноэтажное старое здание выглядело подавленным внутренними невзгодами, как будто его бездушие было столь же характерной чертой, как и облупившаяся краска на его стенах, и разбитые оконные стёкла. От дома исходил запах мочи и гниющей пиши. Когда я зашёл во внутрь, перед одной из тёмных комнат сидел пожилой человек со стеклянными глазами; я подумал, что, наверное, он умер, пока он не вздрогнул и не начал моргать. Толстая слепая женщина с тростью сидела так же удрученно в соседней комнате. Она подняла белесые глаза, когда, без сомнения, услышала, что я прохожу мимо, она встала с ящика для молока, который использовала вместо стула, на ощупь нашла дверь и вошла в неё, захлопнув за собой.

Конец коридора показался мне темнее, чем всё остальное здание, хотя солнечный свет равномерно светил из всех открытых дверей. На почтовом ящике, с выломанными дверцами, не было написано имён жильцов, зато я заметил грязный мусорный мешок, опрокинутый в подъезде, разбросанные по полу сигаретные окурки, сгоревшие свечи, пару разбитых бутылок и пустые консервные банки, в которых копошились мухи и опарыши. Потрескавшийся коридор вёл меня дальше вперёд, пока я не остановился, любопытно взглянув на дверной молоток, установленный в старой, деревянной двери: странный овал, потускневшей бронзы, изображал полусформировавшееся угрюмое лицо. У него было только два глаза без рта и носа.

Я нерешительно взял молоток, с беспокойством глядя на табличку с именем, размещённую чуть выше: «С. Зейлен».

3

То, что открыло мне дверь, было тем, что я ожидал увидеть: худой, бледный человек, демонстрирующий все признаки физического убожества. На нём по-прежнему был надет грязный, чёрный плащ, который был распахнут, показывая под собой мятую, некогда белую рубашку и впалую грудь. Потёртые брюки с рваными коленями было тем, что он носил ниже талии, а также развалившиеся ботинки, обкатанные бечевой. Его запавшие глаза казались почти мёртвыми из-за чёрных кругов вокруг них. Я сделал попытку улыбнуться и казаться невозмутимым.

— Мистер Зейлен. Меня зовут Фостер Морли. Я окликнул вас, когда вы шли домой через лес, но, похоже, вы меня не услышали.

Мужчина нахмурился. Длинные чёрные волосы были зачёсаны назад с его лба гелем или, что более вероятно, натуральными маслами с его головы, которые накапливались от нечастого мытья.

— Чего тебе? — спросил он голосом, который звучал более живым, чем я ожидал от такого обветшалого неудачника.

— Вы фотограф, правильно? Вы работали на газету, как мне сказали.

— Это было целую жизнь назад, но, я думаю, если тебе рассказали обо мне, то значит, ты либо из полиции, либо клиент… и на копа ты не похож, поэтому, я думаю, тебе лучше войти.

Значит, у него ещё остались клиенты для фото-бизнеса. Это также означало, что у него были деньги. Он пригласил меня в гостиную, которая была в худшем состоянии, чем всё увиденное мной снаружи: безногий диван, самая скудная мебель и одна из тех больших деревянных кабельных катушек, которая служила ему столом. Химический запах в воздухе навёл меня на мысли о работе нарколаборатории. Прежде чем закрыть и запереть дверь на засов, он выглянул наружу, как будто что-то подозревая. Он потянулся к книжному шкафу и достал спрятанную за книгами простую папку.

— По пятьдесят центов за штуку, мистер Морли, — сказал он и протянул мне папку. — По тому, как ты одеваешься, я могу с уверенностью сказать, что деньги у тебя есть, и ты похож на парней, которые покупают, а не продают.

Я не понимал, что он имеет в виду, но я понял, что содержала папка, увидев содержимое между титульными листами: здоровенная стопка фотографий. Мгновенный трепет заставил мои нервы гудеть от перспективы увидеть снимки учителя. Мэри, по всей видимости, даже несмотря на неприятное отношение к этому человеку, позвонила ему, чтобы сказать, что я ищу. Я возбужденно присел и открыл папку…

В какой неописуемый ужас повергли меня те фотографии. Я мог бы рассказать об отталкивающих изображениях, которые предстали перед моими глазами с глянцевых поверхностей фотографий. Это не были фотографии Лавкрафта или старого Олмстеда. Напротив, это была откровенная порнография.

Сцены, изображённые на нескольких первых фото, на которые я смотрел, не нуждаются в описании. Могу лишь сказать, что сами фотографии были поразительно яркими и во всех ужасающих смыслах профессиональными.

— Смотри те, с белой девчушкой, которая с цветными парнями, стоят по доллару за штуку, — продолжил он. Зейлен снял изодранный плащ и повесил его на гвоздь в стене. — Если тебе нравятся дети, то по два бакса за штуку.

Я вернул дрожащими руками его злую папку.

— Это… не… то, за чем я пришёл.

— О, так ты продавец? Ну, ты тогда должен заплатить мне вперёд за плёнку и проявитель, плюс я хочу половину от выручки, так как рискую больше, продавая это дерьмо.

Не понимая, что вообще происходит, я просто спросил:

— Что?

Он бросил на меня острый, как кинжал, взгляд.

— Эй, это такой бизнес, приятель! У тебя есть пара милых дочерей, и ты хочешь, чтобы я снял их голыми или ебущимися с какими-нибудь парнями, верно?

Я смотрел на него с налитыми глазами кровью.

— Нет, — прохрипел я. — У меня нет детей.

— Тогда чего же ты хочешь, Морли? — закричал он вдруг. — Мне нужны деньги, а ты тратишь моё время, грязный ублюдок! Убирайся отсюда!

С глазами, полными презрения, я дал ему десятидолларовую купюру.

— А это ещё за что? — его агрессивная речь продолжилась после того, как он выхватил купюру из моих рук. — Я не занимаюсь фокусами! Я не шучу, приятель! Ты что, хочешь трахнуть девку? Так тогда и скажи! У меня есть пара девок, но не вздумай валять со мной дурака! Ты начинаешь пугать меня до усрачки… — и тогда он закричал в то, что, по всей видимости, было дверью в спальню. — Кэндис! Иди сюда!

Прежде чем я успел возразить, дверь открылась, и из неё вышла голая и робкая девушка лет двадцати. Одной рукой она закрыла голый лобок, другой перекрывала две набухшие груди. Но вот чего она никак не могла скрыть, так это живота, туго натянутого и огромного от беременности, которая должна была вот-вот закончиться. Из комнаты, из которой она вышла, доносилась мелодия «Небеса могут подождать», кажется, Глена Грея.

Девушка криво улыбнулась мне сквозь щель в волосах, упавших ей на лицо.

— Привет. Мы… мы могли бы хорошо провести время вместе, сэр…

Этот реальный мир мне совсем не нравился. К этому времени я уже оправился от шока ужасной ситуации, происходящей здесь, поэтому сразу же перевёл взгляд на Зейлена.

— Я дал вам деньги, чтобы вы не чувствовали, что ваше драгоценное время потрачено впустую. Меня не интересуют проституция и порнография.

Зейлен усмехнулся.

— Да ладно тебе, мистер Морли. Tы когда-нибудь спускал в беременную девку? Держу пари, что нет…

— Ты нечестивый бродяга! — закричал я на него.

— … и совершенно не стоит беспокоиться, что ты обрюхатишь её!

Я хотел бы, чтобы взглядом можно было убивать, ибо мой взгляд, полный отвращения, несомненно разорвал бы его пополам.

— Меня интересует одна определённая фотография, которая, как мне сказали, есть у вас, и если это так, я заплачу вам за неё еще сто долларов.

Зейлен с удивлением выслушал мои слова, затем махнул рукой девушке, чтобы она вернулась в спальню.

— Сто долларов, говоришь?

— Сто долларов, — теперь я заметил то, что сначала принял за сыпь у него на руках, но от моей наивности больше не осталось и следа, я понял, что это следы от игл. — Моё терпение на исходе, мистер Зейлен. У вас есть или нет фотография писателя по имени Говард Филлипс Лавкрафт?

Впервые с моего прихода Зейлен улыбнулся. Диван скрипнул, когда он сел и скрестил свои тонкие ноги.

— Я его хорошо помню. У него был голос, как у «казу»[3], и всё, что он ел, было имбирное печенье, — oн быстро вскочил и достал что-то из книжного шкафа.

Он показал её мне вместе со своей щербатой улыбкой. Это была копия в твёрдом переплёте «Тени над Инсмутом».

Я достал свою такую же из кармана куртки и показал ему.

— Я не думал, что кто-то вообще читает этого парня, но, скажу я тебе, после того, как это вышло, многие люди её прочитали, и они были не слишком довольны тем, что он написал о нашем городе. Большая часть Олмстеда тогда была перенесена в Иннсвич Пойнт, так что парень поменял имя на Иннсмут. Боже. Поменял все имена, но только немного, понимаешь, о чём я? Как будто он хотел, чтобы мы знали, о чём он на самом деле написал.

— Ради Бога, мистер Зейлен, — возразил я, — он просто использовал свои впечатления об этом городе в качестве декорации для своей фантастической истории. А вы практически обвиняете его в клевете. Все писатели так делают. — Я прочистил горло. — Так что? У вас есть фотография?