Помоги проекту - поделись книгой:
– Спасибо, Гарри. Я сегодня больше не приду. До свидания!
– До свидания, доктор… Погодите!
Он внезапно остановил уходившего прочь Фредерика.
– Что?
– Вот ваш дубликат ключей. Меня доктор Стенли попросил вам передать.
– Спасибо.
Доктор Браун взял протянутый ключ и положил в правый карман своего халата. Он теперь мог навещать Безымянного в любое время, открывая палату собственным ключом.
Старушка смыла с себя весь макияж, сняла искусственные ресницы и теперь, вся такая в естественной красе, стояла перед зеркалом и расчесывала свои долгие седые волосы. Доктор Браун не мог сказать, что она стала менее привлекательной, чем была сегодня днем. Он старался об этом даже не думать. В силу ее возраста он простил ей ее «бедность».
– Миссис Норис, если вы сейчас разговариваете с Адольфом Добельмановичем, то я зайду позже… – сказал доктор Браун перед тем, как войти в палату. Комната миссис Норис была расположена на третьем этаже, и в отличие от комнаты номер тридцать шесть, сюда хотелось возвращаться вновь и вновь. Аура у хозяйки была очень хорошая.
– Нет, входите! Адольф Добельманович ушел полчаса назад, чтобы не опоздать на последний автобус.
Фредерик взглянул на часы. 21:45. «И вправду, пунктуальный человек».
– Вы что-то хотели, доктор? Я только собралась принять душ и отправиться спать. Знаете, я стараюсь ложиться пораньше, чтобы…
– Доктор Стенли считает вас симулянткой, у которой отобрали дом и выкинули на улицу. Он на следующей неделе соберет совещание, и, скорее всего, вы отправитесь в дом престарелых.
Старуха пристально всматривалась в его глаза, а затем твердым и холодным голосом сказала:
– Это его право – так думать. Я никуда не поеду отсюда, хочет он этого или нет. Так ему и передайте! А вы, молодой человек, пожалуйста, уходите. У меня мало сил, и я хочу спать…
– Вы ведь не симулируете…
– Пошел вон! – тихо процедила она сквозь зубы.
Доктор Браун совершил грубую ошибку – ей не следовало бы знать, что он на самом деле думает. Быть может, теперь миссис Норис отвергнет его и не пустит в свой мир. Так или иначе, Фредерик отправился домой на машине с отвратительным чувством на душе. Все становилось еще более запутанным и туманным. Сегодняшний день был определенно потрачен впустую.
Почему доктор Браун напомнил миссис Норис о доме, который отобрали у нее собственные дети? Потому что, как считал главный врач, это было единственной причиной ее нахождения на этом бесплатном курорте! У старушки было трое детей, и все они имели на ее дом равное право после того, как она оформила на всех троих дарственную. Такое пришло ей в голову после смерти ее второго мужа. Она начала много думать и меньше говорить. Старухе показалось, что она чего-то недодала своим детям в этой жизни. Недостаток любви она решила компенсировать единственным, что у нее на тот момент было, – своим домом. Миссис Норис не могла даже подумать о том, что дети, зная о ее «странностях», выселят ее на следующий же день, собрав все необходимое в один чемодан и отправив ее в полном недоумении на такси к доктору Стенли в сумасшедший дом.
Когда она распаковывала чемодан, то обнаружила, что ее дети положили в него пару бежевых туфель на высоком каблуке, которые пылились в ее шкафу уже тридцать лет, напоминая ей, что она когда-то была богатой, которые она не могла себе позволить выкинуть. А еще – красную помаду, которой она перестала пользоваться со дня похорон мужа. Двадцать долларов они завернули в маленькую записку, написанную рукой ее младшей дочери Сары. Родная мать ни за что бы не спутала этот красивый и ровный почерк с другим: «Мама, мы тебя любим. Но так будет лучше для тебя». Еще в чемодане лежало маленькое зеркальце самой Сары, которое, по всей видимости, бросили туда по ошибке. Все! Больше в нем ничего не было.
Все вещи, которые находились теперь в комнате миссис Норис, в том числе и старый граммофон, она приобрела сама, руками санитаров, на деньги, которые не могли отобрать ее дети. Пенсия – единственное, что оставалось у старухи, чтобы удовлетворить свои женские запросы и маленькие внезапные капризы. Пенсия и Адольф Добельманович.
Обо всем этом миссис Норис старалась помалкивать, будто ничего подобного не было и не могло с ней произойти. Скорее всего, ей до сих пор было больно. Даже спустя два года, прожитых в этой комнате…
– Здравствуй, Мэри, – глава семьи без стука вошел в ванную комнату, единственную комнату в доме, в которой горел свет.
– Фредерик… Ты сегодня вернулся поздно? Любовница?
– Все та же, – улыбнулся доктор Браун впервые за весь день.
Он смотрел, как его жена, стоя под душем, аккуратно водит мочалкой по своему красивому телу.
– Я хочу тебя, Мэри, – впервые за несколько месяцев сказал ее муж.
– Так возьми меня, – машинально ответила женщина на забытую интонацию редких слов.
Фредерик в одежде залез к ней под душ и поцеловал в губы…
Его мозг даже не догадывался о том, насколько сильно желало эту женщину его тело.
Мужчина, переставший однажды чувствовать, снял с себя мокрую одежду, которая прилипла к его телу, и на руках отнес Мэри в спальню. Дон не услышит ничего этим поздним вечером, он давно уже отдыхает у себя в комнате наверху.
Фредерик нежно входил в нее, желая как можно дольше задержаться в ее восхитительном лоне, растворить себя в этом непередаваемо дурманящем запахе. Она действительно пахла в это мгновение, хотя два месяца назад эта самая женщина была безвкусной, не имела абсолютно никакого аромата, от нее не хотелось сходить с ума, а лишь закончить все как можно быстрее и ощутить лишь жалкое подобие истинного наслаждения. Того блаженства, которое он испытал только сейчас.
Неужели он обрел для себя целый мир, почувствовав сейчас эту женщину? И если сейчас она – это сам мир, то Фредерик ощущал себя Господом Богом, когда грешную оболочку, людскую плоть разорвало на мелкие части, а он после этого вдохнул без остатка весь мир и почувствовал свое бессмертие.
– Мэри, мне кажется, ты мне нравишься… – сказал он первое, что пришло на ум.
– Лучше бы ты помолчал. Такой момент…
И Фредерик замолчал. Наступила какая-то странная, неловкая пауза длиною в ночь, которую им обоим хотелось заполнить словами. У них вдруг появилось чудное желание – поделиться сегодняшним днем, рассказать, как дела на работе, с какими трудностями пришлось столкнуться, даже спросить друг у друга совета. Но Мэри и Фредерик так давно не делились ничем, что разговор по душам казался каким-то диким. Неестественным и даже слегка пугающим. Они оба лежали с закрытыми глазами, каждый на своей половине кровати, и думали о том, что сейчас с ними произошло нечто чудесное. Такое, что можно было пронести через всю жизнь. Соприкосновение тел редко запоминается, соприкосновение того, что под кожей, внутри, – не забывается никогда.
Мэри уснула ближе к трем часам, доктор Браун – сразу после нее. Он вдруг ощутил, что комната стала пустой, и провалился в сон…
Фредерик проснулся хоть и не с первыми лучами солнца, но достаточно рано. Мэри уже не было в постели, она давно стояла в пробке по пути на работу. Она работала риелтором в крупной перспективной фирме и никогда не говорила о своей работе хорошо, а чаще всего не говорила о ней совсем.
В это прохладное утро в вечно морозном доме, в котором мог находиться достаточно долгое время только сам Фредерик, хозяин, своими руками сотворивший эту крепость, место, в котором вянет все живое, по словам Мэри, убежище, которое невозможно было никогда протопить, в это прохладное утро Фредерик не спешил вставать с кровати.
Лежа в постели, он слышал, как Дон собирается в школу. У Фредерика было еще два часа до того, как он наденет белый халат и станет доктором Брауном. Путь в конец города, где находилась его лечебница, занимал не больше часа, когда город «стоял», и не больше двадцати минут, когда дороги были полностью свободными. Доктор сознавался лишь себе, так как ему было не с кем поделиться, что дорога до работы нравилась ему. Там, где заканчивался город и начинались бесконечные густые леса, было мало автомобилей, там не было вечного шума, который, казалось, невозможно вытряхнуть из своих ушей, там не было людей. Только леса. Только он.
– Здравствуйте, миссис Норис. – Первым делом доктор Браун решил навестить ее и извиниться за свою вчерашнюю бестактность. Благо по воскресеньям у миссис Норис не было гостей, не было фобии белых медицинских халатов и болезни Альцгеймера, которая придет по расписанию только завтра утром. Сегодня, к большому счастью, был тот день, когда с миссис Норис можно было сердечно поговорить.
– А, это вы… Доброе утро.
Женщина выглядела менее эффектно, чем вчера днем, так как сегодня ей было не для кого наряжаться и приводить себя в безупречный вид. Она считала абсолютно неуместным краситься для врачей и санитаров.
Миссис Норис сидела за письменным столом и что-то писала шариковой ручкой на листе.
– Можно мне войти?
– Вы еще спрашиваете? Входите.
Фредерик вошел в светлую палату, вспомнив, что и у мальчика-аутиста аура в палате тоже приятная. «Нужно к нему обязательно зайти», – подумал доктор.
Дверцы шкафа, находившегося за письменным столом, были открыты. Доктор Браун заметил, что вчерашнее платье аккуратно висит на плечиках, кажется, мадам его даже разгладила утюгом. Внизу под платьем стояли те самые туфли, которые упаковали в чемодан ее дети, в этот наряд миссис Норис наряжалась только по субботам.
Сегодня на ней были белая сорочка и темные брюки. Невозможно было не заметить, что женщина была очень чистоплотной, от нее вкусно пахло вишневыми духами, скорее даже, косточками вишен. Ногти были ровно подстрижены, вымытые волосы расчесаны. Миссис Норис очень уважала себя, а потому всегда ухаживала за собой и своими вещами. В комнате также был идеальный порядок.
– С чем пожаловали, доктор? Если хотите заставить меня пить те ужасные таблетки, от которых всегда болит голова, то знайте, что я…
– Нет, я пришел не за этим. Этим займется ваш лечащий врач. Я зашел извиниться за вчерашнее.
– Извиняйтесь, – сказала миссис Норис, прекратив писать и повернувшись лицом к доктору.
– Я приношу извинения за вчерашнюю грубость и отсутствие такта. Прошу меня простить, если я вас оскорбил.
– Правда всегда оскорбляет, доктор, не правда ли?
– Конечно.
– Мне бы тоже хотелось вас оскорбить, но я этого делать не стану.
– Почему? Если от этого вам полегчает и вы сможете меня простить, то пожалуйста. Я вам официально разрешаю. Знаете, я за свою жизнь…
– Правда ранит, доктор Фредерик. Я живу во лжи изо дня в день, так как боюсь боли. Вы можете смеяться, ведь мне уже семьдесят лет, и я давно должна была превратиться в кору дерева. Но не превратилась, к сожалению.
– Понимаю вас.
– Вы тоже не превратились в дерево, доктор Браун. Вы скупы на чувства, да, это по вам видно. Но вы пока еще не дерево.
Такое странное заявление привело ее собеседника в некоторое замешательство. Фредерик ухмыльнулся, а старуха продолжила писать свою записку или письмо.
– Почему вы сказали мне, что я не дерево, миссис Норис? И что вы пишете, если не секрет?
– Деревья, доктор Браун, никогда не сострадают людям. А вы сострадали сегодня мне.
Фредерик ничего не ответил, лишь молча и терпеливо ждал, когда она ответит на другой вопрос.
– Я пишу завещание.
– Завещание?
У Фредерика возникло сразу два вопроса, и он не знал, какой из них задать женщине первым: «Вам есть, что завещать, миссис Норис?» или «Вы собрались уже на тот свет?».
Он задал практический вопрос.
– Да, темноглазый молодой человек, мне есть, что завещать.
Затем он задал второй вопрос, так как счел бестактным спрашивать, что же там есть у бедной старухи за душой.
– Да, я собралась на тот свет.
– Но почему?
Она, не переставая писать, ответила:
– Если меня собираются выкинуть из этого дома, то я лучше уйду сама. Тем более есть большая вероятность, что место, куда я отправлюсь по собственной воле, будет лучше, чем эта комната. Я ни за что не отправлюсь в дом престарелых. Ни за что и ни при каких обстоятельствах. Ясно вам?!
– Ваше право, но прошу заметить, что там вас будут окружать…
– В том-то и дело, болван (Фредерик даже ахнул от такой грубости в свой адрес), что там одни старики. Здесь никто мне не напоминает о моей старости, только зеркало, и то, как вы заметили, в моей комнате его нет. Отправиться туда – это равносильно смерти.
– Я подумаю, что можно сделать, миссис Норис. Очень странно, что вы не смогли убедить главного врача в своей… М-мм, – доктор Браун внезапно замялся.
– В своей что?
– Странности.
– Я обыкновенная, доктор Браун, ничем не хуже вас и других докторов. Сами вы странный.
– А кому вы собираетесь все завещать, если не секрет? – Фредерик решил перевести тему в мирное русло.
– Своей будущей собаке, – сказала старуха серьезным голосом.
– Что? – неожиданно засмеялся доктор. – Вы сейчас шутите?
– Нет, – тем же серьезным тоном ответила миссис Норис. – Я завтра же куплю щенка и завещаю ему все, что у меня есть.
– А почему не Адольфу Добельмановичу?
– Адольфу Добельмановичу, к сожалению, не сможет ничего дать мой адвокат, да и к тому же Адольф никак не сумеет моими деньгами распорядиться. К сожалению, Адольфа Добельмановича вижу только я. Я недавно показывала его своему адвокату, он его не видит.
– Понимаю, что я лезу сейчас не в свое дело, но все-таки. Какие деньги вы хотите завещать своей будущей собаке? Насколько мне известно, у вас нет ничего. И вообще, законно ли завещать что-то собаке?
– Я спрашивала у своего адвоката, он сказал, что запрета завещать что-либо своим питомцам в правовом кодексе нет, а значит, это вполне законно. Как вы могли догадаться, я получаю ежемесячную пенсию, доктор Браун. Запросы у меня небольшие, поэтому мне удалось скопить приличную сумму за два года.
– Понятно. Почему вы не хотите завещать все этой лечебнице? Это было бы более гуманно.
– Более гуманно завещать свои последние деньги тем, кто лишил меня крыши над головой снова? Я старая, и мне трудно переносить любую смену обстановки. Я решительно не готова к переезду и завещать этой лечебнице ничего не буду. Я только поблагодарю эти стены за тепло. На этом – все!
Ее голос был твердым и решительным. Ясно было, что если миссис Норис сказала, что завещает все свои деньги проклятой собаке, то так тому и быть.
– Позвольте из любопытства поинтересоваться, как ваш будущий пес будет распоряжаться своими финансами?
– Мой адвокат согласился взять эту собаку после моей смерти под свою опеку и тратить все мои деньги на нее. На хорошие стрижки, на качественную еду – только молодую телятину, никакой свиньи и курицы. Я попросила своего адвоката приучить собаку к красной икре, баловать ее раз в месяц кусочком трюфеля. В общем, собака должна жить куда лучше, чем жила я.
– А если ваш адвокат присвоит эти деньги? Вы об этом не подумали?
– Конечно же, подумала, я что, похожа на глупую, доктор? Адвокат будет отчитываться каждую неделю, предоставляя все чеки, фонду помощи бездомным животным, которому, кстати говоря, я тоже выделила приличную сумму на кормежку облезлых собак. Они охотно согласились его контролировать! К тому же у них есть копия моего завещания, и если он решит присвоить деньги на личные прихоти, скажем, на покупку автомобиля или какой-то дорогой вещи, которая стоит больше ста евро, то на него незамедлительно подадут в суд. Да, конечно, он может есть трюфеля и икру за мою собаку, но он хорошо обеспечен и, как мне показалось, он – человек слова. Знаете, мужчина старой закалки. Поэтому я и доверилась ему.
Поделиться книгой: