Храм мотыльков

– Я хочу продолжить лечение своего пациента. У меня возникли сомнения по поводу того, что мой пациент здоров. Все мы допускаем ошибки когда-нибудь, доктор Стенли.

– Интересно, что заставило вас изменить мнение за ночь. Не поделитесь со мной?

– Нет.

– А жаль… Значит, хотите, так сказать, взять реванш и довести до конца начатое вами дело?

– Именно это я пытаюсь до вас донести.

Доктор Браун разговаривал с доктором Стенли, психиатром с сорокапятилетним стажем, занимавшим в клинике должность главного врача, как с равным себе. Этот кабинет принадлежал ему, Фредерику Брауну, но до поры его арендовал другой человек, у которого пока еще стоило спрашивать разрешения и советоваться по многим поводам.

– Я подумаю, давать ли вам историю его болезни.

– Оставьте ее себе, доктор Стенли, от нее все равно нет никакого толку, она пуста. И это вы обязаны сейчас уговаривать меня взять этого пациента себе. Это ведь ваша игра, да?

– Почему вы позволяете себе разговаривать со мной в таком тоне, доктор Браун? Вы в этой больнице человек новый, вы не знаете ни меня, ни моих коллег, ни моих пациентов. Вы, юноша, позволяете себе врываться в мой кабинет, когда вам вздумается, вы считаете для себя приемлемым хамить мне, человеку, который является для вас прямым начальником, и говорить, что вздумается. Я напишу тому, кто вас сюда направил, письмо о вашем поведении и вашем отношении к руководству больницы. В устной форме я сегодня же сообщу и директору…

– Мне все равно, донесете вы на меня или нет, доктор Стенли. Если вы меня хотите проверить, я готов играть в вашу игру. Сообщите, будьте добры, Гарри, чтобы сделал мне дубликат ключей от палаты номер 36. Я берусь за это дело.

Фредерик захлопнул дверь кабинета и направился к лестнице. Больше всего на свете он хотел сейчас только одного – встретиться со своим пациентом.

* * *

Перед палатой, где находился его пациент, доктор Браун остановился и заглянул в синие, как ирисы, глаза молодого юноши. Это был тот самый молодой человек, который был аутистом. Он не смотрел в глаза Фредерика – куда угодно, только не в его глаза. Его взгляд был таким, словно он только что потерял какую-то вещь и теперь пытается ее везде найти. Этот юноша был чистым и ухоженным и занимал соседнюю палату под номером 35, в отличие от своего очень странного соседа он мог перемещаться по больнице абсолютно свободно.

Доктор Браун хотел поздороваться с молодым человеком, но почему-то не стал, а вместо этого подождал у запертой двери санитара Гарри. Тот достал из кармана ключ от палаты. Перед тем, как войти внутрь, Фредерик спросил:

– Гарри, вы приносите ему еду три раза в день?

– Да. Верно.

– Вы кормите его с ложки?

– Да.

– Он ест?

– Конечно.

– Охотно ест или без особого аппетита? Кто из докторов, кроме меня, наблюдает моего пациента?

– Всегда ест хорошо. Доедает и допивает всегда все до дна. Доктор Стенли приходил раньше. Но в последний раз у них с Ричардом конфликт был…

– Что за конфликт?

– Не знаю, доктор Браун, доктор Стенли передо мной не отчитывается, а я не подслушиваю их разговоры. Я могу сказать вам точно, что он ходил к нему месяц, а потом перестал ходить, попросил надеть плотную черную повязку ему на глаза, оставить его в покое и кормить по расписанию.

– После чего, Гарри, доктор Стенли отнес моего пациента к особо буйным и запер его здесь.

– Я не могу вам этого сказать, доктор Браун, иначе меня уволят.

– Я так и думал. Хорошо, открывайте палату.

Гарри вставил ключ в замок.

– Погодите… Только между нами, – сказал Фредерик шепотом. – Мой пациент достаточно умен и может отличать день от ночи по тому, когда вы приносите ему в палату еду, даже если вы не говорите ему, сколько времени. Я бы хотел провести небольшой эксперимент. Попробуйте приносить ему завтрак не в девять утра, а в обед, скажем, в два часа дня, подогрейте пищу и принесите ему в палату. А обед, в свою очередь, перенесите на ужин. А ужин приносите к полуночи. Понимаете меня, Гарри?

– А доктор Ст…

– Он не против и разрешил мне применять любой метод лечения. То, что я вам сейчас сказал, – это мой метод. Передайте санитару, который вас заменяет, чтобы приносил еду, как я сейчас сказал. Вы точно меня сейчас услышали, Гарри? Это важно.

– Конечно, доктор Браун. Я буду делать, как вы сказали.

– Спасибо, а теперь открывайте дверь.

Гарри открыл дверь в темное помещение метров тридцати в длину, в конце которого лежал человек и громко дышал носом. Фредерик включил свет и отпустил санитара.

– Здравствуйте, Ричард.

– Доброе утро, доктор Браун.

Фредерик пришел к своему собеседнику с пустыми руками. Ему не нужен был ни лист, ни карандаш, ни пустая история болезни. Он занял свой стул, который, казалось, был предназначен только для него одного.

– Вы умерли вчера утром, Ричард, от сердечного приступа. Как мне теперь вас называть?

– Я умер?

В голосе пациента прозвучало неподдельное удивление.

– Да, в десять утра в Риме, за своей печатной машинкой Brother в одном из уличных кафе. Как вы и говорили.

– Как я говорил что, доктор?

– Что вы стары и сейчас умрете.

– Я не стар, доктор Браун. Не настолько, чтобы умереть сейчас.

– Как я понимаю, вы хотите сказать, что не говорили вчера о том, что вы пишете о любви. Когда я спросил у вас вчера, пишете ли вы, лежа на полу в этой комнате, вы ответили мне, что не можете не писать и что даже сейчас пишете, находясь на одной из центральных улиц Рима. Вы без лишней скромности признались мне, что вам восемьдесят лет и что вы страдаете болезнью Альцгеймера. А сейчас вы хотите сказать, что не произносили вслух ничего подобного?

– Я не говорю вам, что такого не было. Если вы утверждаете так уверенно, значит, все так и было, но я не помню этого. Я не лгун, доктор, ложь ведет…

– Ложь ведет к бездне, а вы ясно видите свой путь. Это я уже слышал, безымянный человек.

Пациент ничего не ответил на это.

– Если я умер вчера, доктор, то принесите на мою могилу цветы. Настоящие, живые, терпеть не могу искусственных.

Фредерик посмотрел на искусственный тюльпан в вазе на столе. Доктор Браун принял правила этой игры и решил забрать у своего соперника пешку.

– Вы умерли, так и не дописав свою последнюю поэму.

И на это его собеседник ничего не ответил и не стал исправлять неуместное в данном предложении слово – «поэма». Не так уж и прост оказался соперник, как подумал про себя человек, который привык всегда до конца сражаться и побеждать.

– Жаль. Поэмы красивее, чем люди, – спустя некоторое время ответил писатель, который умер вчера.

– Она называлась «Родимое пятно». Не помните?

– Очень красиво. Но нет, не помню, доктор.

– Плохо. Знаете, еще вчера я думал, что вы абсолютно здоровы и несете всякую чепуху, любую ахинею, которая только взбредет вам в голову. А теперь я считаю, что вы больны, но точный диагноз я не могу поставить, не исследовав все симптомы. Вы поможете мне вас вылечить? И как вы хотите, чтобы я вас называл?

– Называйте меня Безымянным, доктор.

– Хорошо. Безымянный, вы видите сейчас меня?

– Нет.

– Почему? Потому что в этой повязке нет щелей?

– Не поэтому, доктор. У меня закрыты глаза.

– Так откройте их! – повелительно сказал доктор Браун.

– Не хочу, – спокойно ответил его собеседник.

– Почему?

– Они устали.

– Вы сейчас пишете, Безымянный?

– Нет.

– Потому что вы мертвы, а вашу печатную машинку выбросили на свалку или потому что нет вдохновения?

– Нет, доктор. Я не пишу, потому что нахожусь в психиатрической клинике со связанными руками. Мне кажется, что вы сейчас издеваетесь надо мной.

Доктор Браун невозмутимо продолжал.

– Кто вы, Безымянный? Сколько вам лет? Живы ли ваши родители, есть ли у вас дети?

– Я не знаю, кто я, доктор. И представления не имею, есть ли у меня дети.

– Вы потеряли память?

– Я думаю, что да.

– Вы попали в аварию, или кто-то из ваших близких внезапно умер, или вас изнасиловали? Есть у вас догадки на этот счет?

– Никаких.

– Хорошо, Безымянный. Если я сниму сейчас с вашего лица повязку, вы откроете глаза?

– Нет.

– Вы не хотите посмотреть, как я выгляжу?

– Не хочу. Я знаю, как вы выглядите доктор. Не ваша одежда и туфли, а вы, ваше лицо, руки, шея, волосы. В моем мозгу есть картинка с вашим изображением, и всякий раз, обращаясь к вам, я вас представляю.

– Позвольте поинтересоваться, Безымянный, как я выгляжу на вашей картинке?

Перед доктором Брауном на этот раз предстал совершенной другой тип темперамента, если вчера он разговаривал с флегматиком, скрытым сангвиником, а в опасных для жизни ситуациях, в которых нужно принимать незамедлительное и точное решение, – даже холериком, то сейчас он общался с человеком меланхоличным. То есть полной противоположностью вчерашнего пациента. У доктора было такое чувство, словно в палату положили другого человека. Была вероятность расщепления на личности, но небольшая, так, по крайней мере, считал доктор Браун. Здесь было что-то совершенно другое, необъяснимое, а оттого – притягательное и загадочное.

– Мне кажется, вам лет сорок, может быть, сорок пять. Вы выше меня, как минимум на голову, наверное, ваш рост метр девяносто – метр девяносто два. У вас темные волосы, темные глаза и густые брови. На шее шрам, наверное, вам кто-то пытался перерезать горло.

– Да, вы правы, Безымянный. Я служил в армии, мне было восемнадцать лет, мне пытался перерезать горло во сне мой сослуживец за то, что я переспал с его женой, что выяснилось только тогда, когда армейские друзья уже зашивали мне белыми нитками горло.

– После этого вы больше не спали с его женой?

– Спал, Безымянный. После этого я на ней женился.

– Понятно, доктор Браун, вы – романтик.

– Это было давно.

– У чувств нет срока годности.

– У всего есть срок годности, Безымянный. Интересно, как вы меня смогли увидеть с повязкой на глазах. Нет, все же я абсолютно уверен, что вы увидели меня через щель.

– Это возможно, доктор Браун.

«Черт бы его побрал. Да что с ним сегодня такое? Он – как дохлая лошадь, которую пытаются привести в чувство палкой», – подумал про себя бывший солдат.

– Вы, наверное, устали. Я зайду к вам позже, может быть, ближе к ужину. Вы не против?

– Не против, доктор.

– До вечера, Р… Безымянный!

– До вечера, доктор.

Фредерик покинул палату и, когда услужливый санитар Гарри закрыл дверь на ключ, заглянул в открытую дверь рядом. Это была другая палата, просторная и светлая, с одним окном. На окне стоял горшок с хризантемой – судя по ее ухоженному виду, ей уделяли много внимания. На стенах висели фотографии синеглазого мальчика, который сидел на заправленной кровати и слушал в наушниках музыку.

Фредерик постучал в дверь. Юноша не услышал стука, так как по-прежнему слушал музыку, глядя на белую стену перед собой, время от времени кивая головой в такт. Доктор Браун не решился побеспокоить молодого человека, зайдя без спроса, он подумал, что лучше заглянет к нему в другой раз, когда тот перестанет слушать музыку. «Знакомство не должно отвлекать от чего-либо. С тончайшими инструментами следует обращаться нежно», – с этими мыслями Фредерик ушел прочь.