В городе на Каме

Сегодня мы решили сделать самолёты в такой срок, как вам требуется.

Я уже работаю на двух станках и выполняю по две нормы.

Ещё о себе хочу добавить, что я жил на Невском около кинотеатра «Колизей». У меня был старший брат и мама с папой. А старшей сестры — не было. Брата звали, как и вас, — Дмитрием. Он был студентом-математиком, потом ушёл добровольцем на фронт, а потом мы поехали в поезде, я потерялся, а поезд разбомбили с воздуха, и адреса брата я не знаю.

Если мы встречались на Невском, то я вас мог запомнить, потому что младшие всегда запоминают старших, а старшие замечают младших редко. Если у вас есть фотография, то пришлите её, пожалуйста, мне. У меня родных никого нет, только брат, и то неизвестно где. Я буду каждый день смотреть на вашу фотографию, и вы мне станете вместо брата.

С комсомольским приветом всем вашим боевым друзьям, Ефремов Гриша».

Через неделю заболел бригадир Антонов.

С температурой он пришёл на завод, отработал полсмены, но работа не шла.

— Руки дрожат, Гриша. Не та точность. — Он сел на ящик и вдруг заплакал. И лицо у него оказалось не взрослым. — Весь цех теперь подведу, что делать-то!

— Плохи дела, ребятки, — подошёл мастер. — И в других бригадах народ болеет. Погода сырая, холодная, а подходящей обуви нет.

Грише страшно было даже подумать, что он, выполнив задание на двух станках, возьмётся ещё и за работу Антонова.

— Что делать будем, комсомольская фронтовая бригада? — грустно спросил мастер.

— Гриша, ты сможешь? — тихо проговорил Николай. — Пополам со мной?

Гриша молча кивнул.

…Директор завода доложил в. Москву: план выполнен досрочно!

Он решил лучших рабочих поздравить у себя в кабинете. Перед приёмом долго советовался с начальниками цехов — какие премии лучше выдать.

— Думаю, надо их наградить вареньем, — сказал Михаил Иванович. — Ребята детдомовские, варенья давно не видели, опять же и витамины им нужны. А ещё дать что-нибудь необходимое, лучше валенки или ботинки.

Директор так и поступил. Собрал лучших рабочих за своим столом в кабинете, поставил перед каждым банку варенья, а потом в заводской кладовой им выдали обувь.

Заводской фотограф снял всех на память и через два дня каждому вручил фотографию.

Гриша свою фотографию положил в тумбочку рядом с маминой пуговицей, газетой и письмами лётчика Ефремова.

ПОБЕДА

Пришли весенние месяцы. Каждый день диктор Юрий Левитан торжественным голосом объявлял о новых победах на фронте. Самолёты постоянно атаковали врага.

— На наших моторах летают! — гордо говорил Николай.

Все уже знали — победа близка.

И вот она наступила — Победа! 9 мая 1945 года!

На заводском дворе устроили митинг, с трибуны говорил директор, играл духовой оркестр, все кричали «ура».

…А письма от лётчика не было уже несколько месяцев.

— Некогда ему письма расписывать, — говорил Николай. — Не до писем. А теперь он домой начнёт собираться. Он лётчик, боевой офицер, что ему с нами переписываться?

Гриша не спорил, но каждый раз, когда приносили в цех почту, он ждал, затаясь, вдруг выкрикнут и его имя.

«Только бы живой остался! — думал Гриша. — А будет живой, ответит обязательно».

Через месяц после Победы все снова собрались на заводском дворе.

Грело солнышко, кругом была зелень, цветы.

На торжественном митинге директор Солдатов награждал лучших рабочих новой медалью: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»

Первым медаль получил пожилой мастер, потом бригадир Антонов, потом Николай, вслед за ним директор вызвал Гришу.

— Поздравляю тебя, Григорий Ефремов, — сказал директор, прикалывая медаль к Гришиной одежде. — Спасибо тебе от всей нашей страны за твою трудовую доблесть.

Утром Гриша и Николай шли на работу рядом, и в их медалях отражались яркие солнечные лучи. А во дворе они встретились с директором — у него на груди тоже поблёскивала на солнце новая медаль.

В обед принесли почту, и Гриша прислушался, как всегда, таясь от самого себя. Неожиданно выкрикнули и его фамилию.

И это было письмо от лётчика!

Не простой треугольник, а настоящий конверт.

Как и раньше, Гриша отошёл с письмом в сторонку, осторожно вскрыл конверт, и сразу бросились ему в глаза первые слова:

«Братишка, дорогой мой!»

Гриша прочитал их и закрыл глаза. Лишь через несколько минут он смог читать дальше.

«Как здорово, что ты нашёлся! Я так рад этому, что сказать невозможно, и сразу пишу.

Я три месяца провалялся в госпиталях, фашисту удалось ранить меня. Только вернулся в часть — мне сразу дают твоё письмо. Времени у меня нет — через пять минут перелетаем на новое место. Поэтому я вкладываю фотографию, а напишу, что успею.

Вот уже и восстанавливается наша семья. А раз ты жив, то, может быть (я в это верю), живы и наши отец с матерью…

Я сейчас так волнуюсь, что и писать толком не могу. Да и ты, представляю, как волновался, если даже кинотеатр перепутал. Ведь мы жили не у «Колизея», а у «Баррикады», в другом конце Невского. И почему ты, милый братишка, вдруг решил, что я был математиком, когда я учился на агронома?

Прости, бегу в самолёт, дали ракету. Вечером напишу подробнее.

С комсомольским приветом, твой брат Дмитрий Ефремов».

Гриша вынул фотографию. На него смотрел весёлый лейтенант-лётчик. На брата Диму он вовсе не был похож.

Гриша снова закрыл глаза, потом опять перечитал письмо.

Нет, конечно же, они жили у «Колизея». Гриша помнил дома вокруг так же, как и математические формулы в тетрадях брата.

«С комсомольским приветом, твой брат Дмитрий Ефремов», — вновь прочитал он и опять взглянул на фотографию.

И вдруг ему захотелось, чтобы брат Дима так и выглядел, как этот весёлый лётчик.

«Вот уже и восстанавливается наша семья», — прочитал он другую строчку.

«У каждого человека обязательно должна быть семья, — подумал Гриша. — Каждому человеку необходим хотя бы один родной и близкий».

Лишь единственная личная фотография была у Гриши — та, что была сделана заводским фотографом. Её Гриша и послал лётчику. А в конце подписался:

«С комсомольским приветом, твой брат Григорий Ефремов».