Помоги проекту - поделись книгой:
— Коля! — с дурашливой слезой в голосе всхлипнул Леха. — Можа, у тебя не жилы, а что другое лопнуло? Так ты скажи, всем участком поможем…
В зале принужденно хохотнули, как лист железа волоком протащили по камням…
И снова начиналась смена. Летела клеть на горизонт. Последние секунды неподвижности… гонг! Где-то скрежетали коронки буров, яростно вгрызаясь в породу, где-то грохотали взрывы, подвывали скреперные лебедки, и сырое подземелье извергало из себя руду. Наверх!
Будет время, вспоминит все это Сашка Кравцов, когда начальник участка станет подсовывать ему в бригаду слабаков, потому что проходчики, знающие себе цену, к нему не пойдут. А вот у Лехи получалось все: и лучшие подряды — его, и зарплата, и кадры…
— Мне ордена не надо! — с веселой злостью, бывало ударял он себя в грудь.
— Мне машина, вам мебеля в квартиры и пятьсот-семьсот в месяц! Вот так!
Не был Леха жаден до денег, но урвать такую зарплату, что у рабочих брови поднимались выше козырька каски, — считал делом чести. Проходчики подбирались в бригаду сильные. Что с того, что менялись часто: на каждого уходящего было несколько стремящихся в бригаду. Хлебнув месяц-другой напряженных до белого каления быковских смен, бежали, с ужасом вспоминая, как эти деньги даются.
После смены Леха демонстративно подходил к доске показателей, стирал проценты, внесенные неопытной табельщицей, писал в графе против своей бригады: «До заработка 640 рублей осталось пройти 10 п. м. выработок». О брюки дорогой ткани вытирал мел с пальцев и ухмылялся — вот так!
Долго Сашка Кравцов ломал потом голову: что же случилось и когда все началось? Столько лет он честно тягался с бригадиром: злился, но зла ему не желал. Он и удара-то, кажется, не провел, а соперник оказался в нокдауне. И остался Сашка Кравцов будто один на один со своей скачущей тенью, то ли сам — лишь тень исчезнувшего соперника. Снова и снова думал об этом он и возвращался в памяти к тем дням, когда Леха казался прочным и несокрушимым, как монумент.
Быков тогда подстроил очередной отпуск ко дню своего рождения — всю бригаду пригласил на свои сорок пять лет. Народу было много. Даже директор рудника заехал и объявил, что «выбил» «Волгу», как давно обещал, и отдадут ее Быкову.
Кто-то из конторских говорил тост, да обмолвился про новый закон, согласно которому, проходчик, выработавший подземный стаж, может уйти на легкий труд или к «едреней фене» в сорок пять. До пятидесяти перебился в сторожах, а потом начислят нормальную горно-проходческую пенсию. Сидел Леха за столом важный, странно так таращил глаза, словно спрашивал: неужели приплыли?
Зашумели, загалдели Лехины сорок пять с новой силой. Как принято, водка лилась рекой. С его осанкой, кажется, и выпрямляться больше некуда — перегиб получится. Так нет — надул грудь, задрал нос, на спор приволок на себе с соседней стройки сварочный аппарат. Сашка Кравцов, ругаясь, утащил его обратно.
Отхохмили, отгорланили Лехин день, его расцвет. Наутро жена вымела из квартиры разбитую посуду и с ней, будто невзначай, — удачу, баловавшую мужика почти полвека. Отправился утром бригадир погулять, и привезли его лишь на следующий день, злого, с лиловым синяком под глазом. Еще через полмесяца лишили водительских прав на год. Стояла новенькая машина в давно приготовленном гараже, пылилась.
На руднике начался новый месяц. На горизонтах сводила скулы зевотой, напревала горечью крутого чая — спячка. Был бы Быков, и вагоны бы появились, и фронт работ.
И стало Сашке не по себе, и захотелось в отпуск. Начальник участка, услышав, что надумал Кравцов, даже руками замахал:
— Что ты? Быков в отпуске, если и ты уйдешь, по уши в долги залезем.
Сашке с каждым часом становилось все муторней и он сорвался. Нет вагонов — пропади они… Растаскал скреперным ковшом породу по выработке и начал бурить забой. Напарник сначала посмеивался, затем не в шутку раскричался:
— Дурную-то работу зачем делать? Ведь слежится порода, ее потом ни ломом, ни взрывчаткой не возьмешь. Нашел развлечение…
Сашка упрямо сжал зубы. Понимал, что пользы от его работы нет — один вред только. Зло мотнул головой:
— Заткнись! — и поволок перфоратор в забой.
После смены начальник участка, сам ему предложил, хмурясь:
— Пиши заявление и отдыхай. Мы уж как-нибудь.
Лишь через месяц, к концу отпуска, узнал Кравцов, что у бригадира после именин жизнь пошла наперекос: не догулял он, вернулся на рудник, злее бросился в работу. Но и здесь его недогуляный отпуск вышел клином.
С ним в паре работал новенький, неопытный проходчик. Бригадир недоглядел, а тот пробурил шпур до пустоты в заложенной камере, не предупредив никого об этом. Потек в забой ядовитый рудничный газ. Дорого заплатил за халатность молодой проходчик. Когда бригадир поднялся к нему на полог — он лежал без сознания. Поступить бы Быкову по инструкции — оставить напарника и бежать за горноспасателями. А он обвязал его резиновым шлангом, стал спускать вниз из загазованной зоны. Сам потерял сознание. Выпустил из рук шланг.
Человек упал камнем вниз. Затылком о породу. Насмерть.
Никто не осудил бригадира. Инструкция инструкцией, а продержись он еще несколько секунд — и спас бы человека. Пойди он за горноспасателями — кто мог дать гарантии, что проходчик остался бы жив? Разбирались потом — все были виноваты, и больше всех сам потерпевший.
Закончился отпуск. Сашка, посмеиваясь, представлял, как без него мается бригадир. Выскочив из автобуса поутру, он заметил впереди знакомую фигуру.
Подскочил сзади, хлопнул по плечу. Быков неторопливо обернулся — чужой, морщинистый, с красными усталыми глазами. Взглянул на него Сашка и стало ему не по себе. А потом всю смену, все было не так. Ругался он, крыл разбитый перфоратор, ржавую лебедку, и себя самого, разучившегося работать за время отпуска.
Через пару дней все стало на свои места. Леха как Леха — слегка хмур, шутить не склонен, а так все по-прежнему. Каждый день человек немного иной, чем вчера, — так и должно быть.
И снова Сашка стоял за рычагами скреперной лебедки. Рядом никого не было. Ход ковша был настроен больше чем на полусотню метров. Работа спокойная, нудная. Клонило в сон. Блеснул на металлическом корпусе лебедки лучик света. Сашка обернулся, притормаживая ход ковша, — Леха. Подошел, присел. Кравцов кивнул ему, и мурашки побежали по спине — показалось, что его глаза встретились с темными провалами пустых глазниц. Сашка готов был подумать, что Быков спит. Но тот с трудом разлепил губы и членораздельно, будто выстукивая каждый звук, проговорил, неторопливо вынимая сигарету из пачки:
— Давай покурим!.. Все спешим, спешим… А зачем?
Сашка с опаской взглянул в показавшиеся незрячими глаза, осторожно присел на лебедку. Молча закурил.
— Сколько себя помню — все работаю, — вздохнул Быков. — Время такое выпало — война. Мать все болела. Отец вернулся с фронта калекой. Вот так!
Двенадцать лет от роду, а уже кормилец: на руках двое младших и родители. — Леха пососал погасшую сигарету, помолчал, глядя себе под ноги, заговорил опять:
— Братьев на ноги поставил, стариков похоронил, своих детей вырастил — вроде самое время пожить, а тут на внуков запрягают. Это что, по справедливости? — спросил с приметной обидой. — Ты и сам работяга…
— Ты чего, спятил? — срывающимся голосом перебил его Сашка.
Бригадир на миг задержался странными своими глазами на его, испуганных и удивленных.
— Помнишь, когда у меня разлад с сыном был, ты говорил…
Кравцов облегченно и шумно выдохнул из себя воздух.
— Философ! Я думал, ты того, — покрутил пальцем у виска. — Это когда я тебе говорил? Пять лет назад? Иди ты со своими разговорчиками. — Он выплюнул окурок, встал, надевая рукавицы. Ткнул пускатель, лебедка заурчала.
Быков молча поднялся и поплелся в полумрак, унося свои странные, невысказанные мысли.
— Вздрючь там компрессорщика! — крикнул ему вслед проходчик. — Скоро бурить надо, это разве воздух? — пнул шипящий шланг с перекрытым клапаном.
Леха обернулся, оскалился в полутьме, знаком показывая, что понял и вздрючит кого надо на полную катушку.
Полетели смены. Снова они работали в паре, еще упорней стало их соперничество. Леха кричал, язвил, как прежде, хватался первым за самую тяжелую работу. Но во всем этом чудился Сашке надрыв.
Бригада работала в два забоя: один по восстающей, другой по горизонтальной выработкам. Леха каждую смену менял тактику: Сашка работал то в одном забое, то в другом, то один, то вместе с бригадиром. Начиная одну из этих смен, Быков гнал в забой буровую самоходную установку. Сашка с учеником сидели на капоте мотора. На пути лежала отслоившаяся с кровли глыба.
— Убери! — притормозив, кивнул на нее ученику Леха. Тот спрыгнул с капота и зашагал в обратную сторону.
— Ты куда, щегол? — закричал бригадир.
— Так за ломом! — растерялся ученик.
— Трудно лишний раз наклониться, — Быков подскочил к глыбе, обхватил ее руками и не смог сдвинуть с места. Словно обезьяна в потешных корчах, он то с одной, то с другой стороны обхватывал несчастный закол и вдруг сдался. Первый растерянный взгляд на Сашку.
Сашка Кравцов лежал на горячем вибрирующем капоте двигателя. Рот был разодран в хохоте, ноги в резиновых сапогах импульсивно дергались, будто отталкивали педали невидимого велосипеда. Так смеяться умел только один человек на руднике — Леха Быков.
Сашка перевернулся на бок, мешком свалился на землю, встал, держась за живот, и, раскачиваясь, потащился в свой забой. На полпути спохватился — уйти, ни словом не поддев Быкова, это было не в их правилах. Вернулся и остановился, невидимый для бригадира. Лом лежал в стороне, ученик угнал буровую каретку в забой, а Леха один на один все с той же глыбой, хрипел, корчился и не мог столкнуть ее к борту выработки. Припасенные насмешки застряли у Сашки в горле. Он без звука развернулся и ушел незамеченным.
Кравцов бурил забой восстающей выработки. Внизу кто-то перекрыл воздух, и перфоратор захлебнулся в его руках.
— Масло! — крикнул Леха снизу. Сашка бросил веревку, бригадир привязал к ней ведро с маслом для перфоратора. Проходчик потянул его на себя, вверх, ведро зацепилось за что-то, опрокинулось, окатив Леху с ног до головы. Кравцов захохотал, но тут же умолк: ему показалось, что там, внизу, в лучах прожектора, не ругается, а в голос причитает сам Леха Быков. Эхо металось по восстающему, на разные лады повторяя обиду.
Какая мелочь, думал потом Сашка: будто того, кто тонул, можно намочить, а забойщика — запачкать… Но Леха ушел, не дождавшись конца смены. На другой день Сашка Кравцов узнал, что он уволился с рудника.
— Знаю, бригадир из тебя никудышный, — сказал Сашке начальник участка.
— Ты тянешь только на проходчика, в крайности — на звеньевого… Да ставить больше некого. У вас бригада всегда была вроде проходного двора. — Он вскинул на Кравцова хмурые глаза и неожиданно спросил: — Может быть, еще вернется Быков?
Сашка передернул плечами. Что он мог ответить? Подумал: «Сломался бугор. А моей вины тут нет». …И он, как Быков, первым бросался в работу. И он часто добивался своего горлом. Но бригада разваливалась на глазах, теряла былую славу.
Вроде бы и план вытягивали, но начала падать зарплата. Добродушный плут Индюк стал ершистым и заносчивым. А после очередной зарплаты раскричался на всю контору, стучал себя в грудь по-быковски и таращил маленькие глазки, посаженные рядом возле тонкой переносицы:
— Ты бригадир или не бригадир? — подступал к Сашке с опаской и злостью. — Ты чем наряды подписывал, пяткой? — оглядывался, призывая в помощь свидетелей: — Заскакиваю в плановый, да? Говорю: «Это почему же нам закрыли месяц чуть больше тарифа, если план сделали?» А мне тычут в нос талмудом, говорят — все по закону! Я выхватил книгу, глядь — а она за сорок какой-то год: там еще за конную тягу расценки, а? Что делают?
Индюк брызгал слюной, бросал шапку оземь и снова напяливал ее на голову…
— Чего орешь? — надвигался на него Сашка Кравцов. — Бери бригадирство, если такой деловой.
Но наедине он едва не стонал, чувствуя свою беспомощность. Много бы дал, чтобы вернуть Леху на рудник.
Они встретились только через полгода. Быков появился так же неожиданно, как и исчез.
Сашка возвращался домой, чувствуя приятную усталость, после сырости и пыли смакуя чистый морозный воздух. Луна висела над домами, как тусклый прожектор. В ее свете от Сашкиного подъезда отделилась темная фигура, знакомый и чужеватый голос Лехи Быкова прохрипел из мрака:
— Сань! Ты, что ли?
Поздоровались.
— Выпить есть? — сразу же спросил Леха.
Вошли в теплую квартиру. Жена с дочкой уже спали. На кухне под салфетками стояла тарелка с неостывшими еще пирожками. Леха скинул куртку в прихожей, уселся за кухонный стол и подвинул к себе граненый стакан. Сашка открыл холодильник, поставил на стол почти полную бутылку водки с пробковой затычкой в горлышке. Леха зубами выдернул ее и плеснул в стакан. Горлышко мелко задребезжало стеклом по краю стакана. Он сердито отодвинул бутылку и кивнул на нее Сашке:
— Налей сам!
Кравцов чуть плеснул себе в рюмку, а бригадиру налил стакан до самых краев. Тот припал к нему губами, потом подхватил непослушной рукой и опрокинул в рот. Посидел молча, чуть зарозовело лицо. Сбитыми корявыми пальцами отщипнул кусочек пирога, пожевал.
— Эх, Леха, Леха, — простонал Сашка. — Да ты посмотри на себя, от тебя ведь мертвечиной прет! — Он замигал и отвернулся, чувствуя, как наворачиваются на глаза слезы.
Быков дернул головой, не ответил.
— Где же твоя дача с кафелем под потолок? — вздохнул. Ждал, что Леха поправит: не дача — пасека!
Но тот поскоблил ногтем небритую щеку и пробормотал:
— Какой из меня пасечник? Проходчик я… А машину жена отсудила.
Сашка настроился на долгий разговор, но Леха тяжело поднялся из-за стола и вышел, тихо закрыв за собой дверь. Через неделю Быков появился на смене в прежней должности, будто и не было этих никчемных шести месяцев.
Коронка бура, разбрызгивая шлам и воду, легко вошла в породу. И снова Сашка чувствовал рядом с собой надежное быковское плечо. Шевельнулась в душе спокойная радость. Кравцов добродушно выругался: «Старый крот!» Обурив последний шпур, не удержался, ткнул Леху локтем — хоть на десять минут, да обошел напарника. Ждал знакомой усмешки, шалых глаз. Но Леха повернул к нему спокойное, заляпанное шламом лицо. Сашка вздохнул: сломался бугор, а каким проходчиком был!
Отключили воздух. Стихли свист и шипение. Влажная стенящая тишина хлынула в забой.
— Все! Раз, два… двенадцать… восемнадцать. Все! — пересчитал Леха шпуры. — Быстро мы с тобой управились. Взрывчатку ждать придется.
Сказал и замолчал. Смотрел под ноги, думал о чем-то, даже губами шевелил.
Сашка насмешливо поглядывая на напарника, раз-другой бросил на него взгляд, молчал-молчал и не выдержал:
— Чего губами шлепаешь? Гусей погнал?
Леха встрепенулся, осклабился:
— Песню вспоминаю. Может, слышал? Слова там такие: «Ты стал таким, как я, сынок, — я так хотел…» Или нет: «Ты стал таким, сынок…» — Леха постучал кулаком по каске. — А дальше, хоть убей, — выскочило. Там, дескать, ты-то стал, да только я уже не тот. Хоть убей — не помню.
— Запел?!. — хохотнул Сашка.
Быков опять осклабился, да так, что Кравцов чуть не заскулил. Леха почувствовал, что и от разговора, и от молчания, напарнику не по себе — перевел на другое:
— Значит, в конце месяца так и работаете по шесть часов через двенадцать?
— Плана нет, — цыкнул сквозь зубы Кравцов, — приходится выкручиваться.
Быков помолчал и вдруг тряхнул головой:
— Зря все это: сон — работа, сон — работа, разве это жизнь?
— А ты зачем вышел на смену вместе со мной? Мог бы по графику: еще через пять часов.
— Я-то? — переспросил бригадир, задумался. — Я так, по привычке, а вот ты… Учился бы или занимался чем, хоть спортом. Какой интерес у тебя в жизни?
Когда-нибудь все так опостылеет…
Заскрежетало в душе у Сашки Кравцова. Вскочил на ноги, открутил водяной шланг, хлебнул — не помогло. Вспомнилось: десятиклассники, акселераты… и три брошенных курса института, и успехи в спорте — вспомнились. И, отплевываясь от ржавой воды, сорвался:
Поделиться книгой: