Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Последний сплав - Михаил Ефимович Зуев-Ордынец на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Но тот в свою очередь крикнул свирепо:

— Прыгну… Только блендочку давай! Без блендочки не согласен!

— Какую блендочку? — растерялся генерал.

— Лампу, лампу шахтерскую просит, — шепнул ему Лялайг.

Генерал поглядел удивленно на директора, испуганно на шахтера, отмахнулся и пошел прочь, безнадежно, старчески сгорбив спину…

Остальные четверо были повешены около церкви на нагих еще, черневших грачиными гнездами березах. Порывистый ветер с Чусовой раскачивал удавленников, и перепуганные грачи носились с карканьем над березами, над церковью, над Заречьем. От их зловещего карканья зябко, пугливо ежились зареченские обыватели в теплых своих, толстостенных домах.

* * *

…Капралов встретил Матвея около церкви. Лоцман стоял, привалясь спиной к белой, как сахар, березке, и, казалось, внимательно прислушивался к мрачному, встревоженному карканью грачей. Злой ветер с Чусовой раскачивал повешенных и трепал, закидывая за плечо могучую седую бороду лоцмана. Литейщик посмотрел внимательно на Матвея и удивился: в глазах лоцмана стеклом стояли слезы. Матвей, заметив Капралова, краем бороды вытер глаза и крякнул:

— Ну и ветрище! Как из трубы, дует. Из глаз слезу вышибает…

— О ветре после поговорим! — оборвал его сурово Капралов и показал на повешенных. — Это как понимаешь?

— Эх, грачи-то разорались, — будто не слышал Капралова лоцман. — Вот нечисть!

— О грачах кому другому рассказывай! — прикрикнул литейщик и снова показал на повешенных. — Значит, что Василий или вот Сеня, покойнички, что «тетя Ляля» или генерал, — для тебя одно и то же. Так, что ли?

— А иди ты к нечистому, старый пес! — заорал злобно лоцман. — Чего липнешь, чего по пятам бродишь? Отвяжись, не то солдата крикну!

Лоцман плюнул под ноги Капралову и зашагал к поселку. Литейщик долго следил за высокой, плечистой фигурой лоцмана. И вдруг вздрогнул, стиснул кулаки.

Матвей поднялся на крыльцо главной конторы.

4. «СОВЕТ НА ФИЛЯХ»

Дом главной конторы, занятый под штаб бригады, стал страшен и недоступен. В комнаты никого не пускали, зловеще ныли там зуммеры полевых телефонов и сидели затянутые сигарным дымом угрюмые, озабоченные офицеры. Не только «гамаюны», — зареченцы тоже обходили этот старинный стильный дом с портиком, украшенным колоннами.

Но сегодня двери главной конторы принимали гостей одного за другим. Уверенно поднялся по знакомым ступеням мосье Лялайг, со смиренным достоинством прошествовал отец Анисим, пробежал торопливо господин Лейзе, по двое — по трое проходили купцы и бывшие чиновники. Их приглашали на второй этаж, в огромный двухсветный зал, усаживали за огромный, покрытый зеленым сукном круглый стол. Со стен зала смотрели на «лучших людей» грудастая Екатерина, плосколицый курносый Павел, длинноногий Александр I и, в траурной раме, румяный рыжебородый Николай II.

«Во главе» стола сел генерал, по левую его руку — «тетя Ляля», по правую — французский полковник в черном кителе и широких красных бриджах с черными лампасами. За креслом генерала встал восторженный адъютант. Отец Анисим и господин Лейзе, оба коротенькие, сытенькие, смешливые, сели рядом. И когда адъютант разложил на столе перед генералом огромную, как скатерть, аккуратно склеенную карту-трехверстку, Лейзе шепнул отцу Анисиму:

— Прямо-таки… совет на Филях!

— Только не против французов, а с французами! — тоже шепотом ответил поп, и оба фыркнули так, что все остальные участники совещания посмотрели на них удивленно и укоризненно.

Генерал откусил щипчиками кончик сигары, закурил и спичкой начал вымерять расстояния на лежавшей перед ним карте. Двое суток глядит он на эту проклятую карту, и двое суток она отвечает ему одно и то же: секретный эшелон, который штаб корпуса требует немедленно продвинуть к фронту, попал в ловушку.

Мост через Безыменку восстановить в короткий срок невозможно: береговые скалы круты, обрывисты, высоки. Как же перебросить эшелоны на магистраль, к разъезду? Генерал придумал было неплохое средство. Со стороны магистрали, к взорванному мосту паровоз подал десять пустых вагонов. Из Могильной выгнали всех, от мала до стара, для ручной перегрузки секретного эшелона. Но люди без толку простояли у взорванного моста весь день и всю ночь. Через Безыменку, вздувшуюся от таяния снегов в горах, не было ходу ни в брод, ни на лодках. Обычно смирная, сейчас она бешено ревела и несла на своих пенных волнах где-то снесенные деревянные мосты, сорванные плетни, смытые будки, бани, целые сараи… Ручная перегрузка не удалась. Оставалось одно — Чусовая, сплав. И баржа имеется — была заготовлена красными для эвакуации заводского оборудования. Но кто возьмется провести ее по коварной Чусовой до линии фронта?

Генерал отложил в сторону сигару и, поднявшись, изложил перед собравшимися свои затруднения. Но говорил он бодро, энергично, бодростью слов и тона стараясь заглушить наползающие сомнения и опасения.

— Вы — лучшие люди России! Вам мы доверяем вполне! — закончил свою речь генерал. — Советуйте! Помогайте!

Затем поднялся французский полковник и на чистейшем русском языке сообщил, что на данном направлении войска верховного правителя Колчака вступили в район французских концессий. Кроме Шавдинского завода, здесь расположены: Анонимное общество золотых приисков, платино-промышленная компания, Камское акционерное общество, золотые прииски Шарля Бруар и т. д., и т. д. Поэтому данным участком фронта особенно интересуются генерал Жанен[3], поэтому и он, полковник Пишон[4], присутствует здесь. И он должен, к сожалению, предупредить тех, кого это касается, что если через два дня секретный эшелон не будет переброшен на фронт, то генералу Жанену будет сообщено, что…

Полковник не кончил и обвел присутствующих недобрым взглядом. Его глухие, без блеска глаза давили, и все, а особенно генерал, почувствовали себя глубоко виноватыми и перед полковником Пишоном и перед генералом Жаненом.

Первым нарушил тяжелое, гнетущее молчание отец Анисим:

— Позвольте мне высказаться, ваше превосходительство, как местному аборигену, знающему край… Конечно, не боги горшки обжигают, но провести груженную барку по Чусовой — дело сугубо трудное. Во-первых, — бойцы, береговые утесы. Ну, там, Востряк или Сосун, или Омутной, например. Если ударит о них барку, — вдребезги! Во-вторых, изволите ли видеть, подводные камни, по-местному говоря, — «таши». Эти, фигурально выражаясь, подводные резаки, враз барже брюхо распорют! Опытный глаз нужен, чтобы «таш» под водой заметить. Только зыбь малая, да воды кружение его обличают. А кроме того, пороги, или, по-местному говорится, переборы. Для примера возьмем Коноваловский, Ревень или Носиху. На них скорость течения верст двадцать — тридцать в час. Прямо-таки водопад! В миг барку опружит, перевернет. Вот теперь вы знаете, господа, какова наша Чусовая! — с гордостью закончил отец Анисим.

— Спасибо, батюшка, утешили! — взорвался бешено генерал. — Плел-плел, слушать тошно! Значит, сплав по Чусовой невозможен? Так, выходит?

— Опытный лоцман нужен, — робко пролепетал отец Анисим.

Но в этот момент наклонившийся к уху генерала адъютант шепнул что-то, и генерал, просияв внезапно, крикнул обрадованно:

— Зови, зови немедленно! Вот кстати, чёрт побери!

Глаза сидевших за круглым столом с удивлением уставились на вошедшего в зал огромного плечистого старика в седых кудрях, с пышной, тоже кудрявой седой бородой и почему-то со студенческой фуражкой в руках. Он согнул в поклоне широкую, как печка, спину и громыхнул басом:

— Мир господам почтенным!

— Ну и голосок у тебя, только рыбу глушить! — засмеялся прибодрившийся генерал. — Как фамилия-то твоя, старик?

— По имени Матвей, а по фамилии будем Майоровы.

— Благородная фамилия, военная! — снова засмеялся генерал.

— У них, ваше превосходительство, вся слобода такие фамилии носит, — вмешался почтительно Лейзе. Майоровы да Генераловы, Капраловы да Полковниковы. Предки их были произведены в эти чины Пугачевым, которому они сдали завод без боя и даже пушки для него отливали.

Генерал посмотрел на старика и, помрачнев, подумал, что ему весьма подошла бы пугачевская опояска — белое с красными концами полотенце через плечо.

— Ты что, никак раскольник? — спросил строго отец Анисим, заметив, что седые кудри старика подстрижены в кружок — «под горшок».

— Так, милостивец, старой веры держусь! — поклонился попу Матвей.

А генерал снова просиял, вспомнив раскольничьи кресты на шинелях своих солдат, и снова приветливо спросил:

— Ну, что хорошего скажешь, милый?

— С просьбишкой к тебе, ваше благородие, или как тебя называть, не знаем. Хомута на шею ищем, работенки, значит. Узнал я, что ваша железная дорога не ходит, потому как краснопузики мост через Безыменку попортили. Вот и прошу я, дозволь те ваш груз на барке по Чусовой доставить. В последний раз сплавил бы барочку. Больше-то, видно, не придется!

— А почему тебя, Майоров, интересует наш груз? — слегка, вскользь спросил полковник Пишон.

— Я с тобой, ваше французское благородие, буду, как говорится, душа на распашку, сердце на ладоньке. На чистоту! — ответил лоцман искренне, но скосил опасливо на француза медвежьи свои глаза. — Бедность одолела, барин милый, заработать хочется. Видишь, я какой, как турецкий святой, сам в луже, а пуп наруже!

Матвей распахнул сермяжный армяк и показал голое, грязное брюхо. Все захохотали.

— А сколько вы хотите за свои труды, Майоров? — спросил деловито Лейзе.

— Лишнего не попрошу, — заторопился ответом Матвей и начал загибать пальцы на руке. — Перво-наперво — муки крупчатки «два ноля», красного клейма, ну… десять пудов. Затем, старухе на сарафаны ситцу, тоже аршин десяток. Мне на портки холста аршин пять. Кроме того, господа милостивые, у меня зимнего обряду нет…

— А не много ли запрашиваешь, Матвей? — спросил в шутку отец Анисим.

— А ты не суйся не в свое дело, поп! — обозлился лоцман. — Барки по Чусовой водить — не кадилом махать! Сам знаешь, чай, Чусовую. Бедушная река, похоронная! Не даром пословица сложена: «На Чусовой простись с родней». А трудов-то сколько! С наблюдательной скамейки не сойдешь, не присядешь. Бурлаки кашу расхлебать не успевают, куском хлеба живут. Легко ли, батя? Потому и прошу еще одежу мне, полушубок овчинный, шапку теплую и обувку тоже. Только мне жиганских ботинок не надо! — поднял он ногу в ботинке с загнутым носком. — Мне сапоги-полувал подавай! А еще…

Матвей вдруг лукаво сощурился и блудливо шмыгнул носом:

— Чаю я не пью, табаку не курю, одно у меня удовольствие — водочка! Прошу еще водочки полведра, чтобы ходил я целую неделю веселыми ногами. Вот и все! Коли согласны, господа милостивые, прикажу старухе, чтобы затирала подорожники. Завтра утречком и тронулись бы, со господом. Ишь, буйствует весна, дружно идет! Еще денек — два, и конец паводку. Обмелеет Чусовая!

Генерал молчал за время всего разговора, изучая пытливо лоцмана. Забытая, нагоревшая сигара струила голубые ленты легкого душистого дыма. Генерал спохватился, сунул сигару в рот и ударил крепко ладонью по столу:

— Ладно! Я согласен! Но вот тебе, старик, и наше условие!..

— Кончается благополучно наш совет на Филях, — шепнул Лейзе отцу Анисиму. — Не забудьте, ваше преподобие, отсюда прямо ко мне. Заложим по маленькой, и в проферансик.

* * *

Всю ночь не спало Заречье.

Солдаты руками подавали вагон за вагоном к пристани. А там, под мокрым снегом и ветром, шла возня, слышался приглушенный говор, слова команды. Снимали с вагонов пломбы, откатывали двери, волокли на пристань какие-то ящики.

5. ОТЧАЛ БАРЖИ

Утром прошел первый теплый дождь, и пристань пропиталась тихими, мирными запахами древесной плесени и водяной свежести. Так пахнут старенькие купальни где-нибудь на даче. И мирные эти запахи успокоили восторженного поручика, измученного недобрыми предчувствиями. Его, с полувзводом солдат, генерал отправил конвоировать барку. Это и было генеральское «наше условие».

Солнце еще не вставало, а пристанский берег был усыпан народом. Вся Могильная, непонятным образом перебравшаяся через Безыменку, пришла на проводы баржи. Даже ребятишки облепили человечьей икрой прибрежные кусты и скалы.

Чусовая, злая и взъерошенная, играла в лучах зари синими и малиновыми струями. И без того вздувшаяся вешними водами, река совсем освирепела от прошедшего дождя, крутила ошалело водоворотами и выбрасывалась на берег злою, рассыпающейся в пену волной. По стержню реки неслись оторвавшиеся лодки, мостовые брусья, бревна. Вот водоворот завертел неохватный мостовой брус, с сосущим свистом втянул его под воду и выбросил снова на поверхность так, что брус вылетел стоймя, словно кто ударил по нему снизу.

Поручик покачал головой и посмотрел пугливо на барку.

У края пристани, в затоне пришвартованная стальными канатами, стояла коломенка, огромная баржа из «коломенных» — столетних сосен. Толстые, десятисантиметровые ее борта, тщательно подогнанные и проконопаченные, возвышались над водой метра на три. Палуба коломенки, в сорок метров длиною и восемь шириною, покрыта поперечною крышей, кроме кормы.

Чусовая била в борта коломенки тяжелыми волнами, как чугунными молотами, но барка едва заметно покачивалась от этих могучих ударов. У громадной пятиметровой рукояти барочного «пера» (руля) стоял десяток солдат. При быстроте и силе течения Чусовой только десяток дюжих парней справился бы с барочным рулем.

Бесконечная вереница подвод разгружалась на коломенку. По сходням бегали солдаты и добровольцы из зареченцев, волокли ящики с иностранными клеймами и русскими надписями: «Владивосток», «Мерв», «Пешавер».

Усталые солдаты, тащившие длинный, похожий на гроб ящик, споткнулись, и выпавший из их рук ящик ударился о камень. В грязь посыпались новенькие английские карабины Ли-Энфильд.

— Гляди-ко, ружья! — загудел недобро берег. — Против наших!.. И вдруг смолкли разом говор, крики, ругань; лишь одинокий ребячий голос прозвенел недетской ненавистью:

— Лосман идет! Матюшка-предатель!

От Заречья к пристани спускался Матвей Майоров. Был он в новом, угольно-черном, с расшитой грудью, романовском полушубке, несокрушимых, подкованных бахилах и заячьей шапке-ушанке. Полушубок его был подтянут английским офицерским ремнем с крючками вместо пряжек.

— За полушубок душу продал! Иуда! — крикнули из толпы. Матвей посмотрел из-под пригоршни в сторону крика, но крикнувший сам шел на него. Это был Капралов.

— Совсем, гад, захолуился! — еще издали, горячо заговорил литейщик. — И нас и их предаешь, старая собака!

— Прости, брат! Нужда одолела. По неволе к полю, коли лесу нет!

— Поневоле? Врешь! Ты нам сусоли не размусоливай! Таких гадов, как ты, надо натло уничтожать! — крикнул визгливо, со слезами Капралов и, поднявшись на цыпочки, ударил лоцмана кулаком по лицу. Новая шапка-ушанка Матвея упала в грязь.

— Не сметь!.. Не сметь драться, мерзавец! — выдернув из кобура револьвер, побежал к старикам поручик. — Застрелю.

— Стрели ладом! — сказал сурово Капралов. — Промашки, гляди, не дай!

— Грозишь, старая ветошь? — взвел курок офицер.

— Погоди, барин! — загородил Матвей Капралова. — Подъявый меч от меча погибнет! Ничего, я стерплю. Господь терпел и нам велел.

И, поклонившись низко Капралову, сказал смиренно:

— Спасибо, брат. Давно бы так! По делом мне.

Затем повернулся к барже и, сразу сменив смиренный елейный тон, загромыхал своим басом:

— Управились, молодцы? Айда-те, трогаем. Отдай канаты!

Свернутые канаты грохнулись на палубу. Коломенка, почуяв свободу, вздрогнула всем своим громадным телом, скрипнула о доски пристани и медленно тронулась.

— Клади руль направо! — рявкнул снова Матвей.

— Напра-во! — врастяжку, хором ответили солдаты-рулевые, наваливаясь на рукоять. Нехотя повернулась коломенка кормой к пристани, носом к середине реки. Так, боком, несло ее до стержневой струи, и тогда опять запел лоцман:

— Руль на конь![5]

— На ко-онь! — навалились солдаты. Коломенка, несмотря на свою громоздкую неуклюжесть, легко повернулась, встав вдоль течения, приподнялась носом на волне и всей своей громадой плавно ринулась вперед, забирая ходу. Капралов. — Промашки, гляди, не дай!

6. ЧУСОВАЯ

Свободные от вахты солдаты пели складно и задушевно:

Реве-ела буря, дождь шуме-ел…

Чусовая тоже пела, звенела веселой весенней волной. С левого низкого берега несло сладкими клейкими запахами распустившихся берез. А правобережье вздыбилось серыми скалами гранита и белыми известковыми стенами — «иконостасами». А на гребнях прибрежных скал, высоко-высоко, погляди — шапка свалится, темнеет еловый и сосновый лес. Между двумя этими несхожими берегами Чусовая крутила такие «петли», как говорят здесь, на какие неспособна ни одна река в мире. Иная «петля» тянется километров на двадцать, а пешеходу, в узком месте «петли», по перешейку достаточно метров триста пройти.

— Ну и силища же в ей! — улыбался довольно Матвей.

— В ком? — не понял поручик.

— Да в Чусовой жа! На вид, словно озеро, не шелохнется, а погреби навстречу — тогда узнаешь. Сила! Никакому вашему пароходу не совладать.

Слова эти окончательно успокоили поручика. Он убедился, что на таком стремительном ходу, каким мчалась коломенка, ее на лодках не перехватить. Да и не справиться гребцам с ярым чусовским течением. А к берегу коломенка не пристанет до конечного причала, до линии белого фронта — так и приказал генерал.

И поручик лег на разостланную доху. Под мягким весенним солнцем, под ласковым ветерком думал в полудремоте… Чусовая! Древний путь из Азии в Европу. Эти прибрежные скалы эхом откликались на разгульные песни новгородских ушкуйников. Иногда ватаги новгородских «пробойных промышленников» клали свои головы и кости в уральских ущельях и лесах, но чаще робкие «не воистые» уральские дикари — Пермь, Печора, Югра или Чудь — покорялись новгородским воинам-купцам и платили дань «господину великому Новгороду».



Поделиться книгой:

На главную
Назад