Послесловие к Крейцеровой сонате

Мария Александровна рассеянно спросила:

— Где можно приобрести вашу книгу?

— Я вам подарю! — радостно вскинулась Сонька, оглядывая стол. Затем, желчно и скаредно процедила в ответ на реплику столичного гостя: — Забросили, так сказать, как спецназовцев, а про жалованье забыли. Кормись, как можешь! Вот гады!

— Это вы так непочтительно о Боге? То бишь, о Святой Троице? — злорадно ухмыльнулся Вадим Владленович.

Туманный разговор разом оборвался. Заговорили о пустяках, то и дело выслушивая восторги или жалобы Соньки-Таньки, жадной до удовольствий обеспеченной жизни.

— Все это я приготовила сама! — повела рукой Мария Александровна, строго поглядывая на гостью. — И квартиру сама убираю. И на даче работаю с землей. Дети у меня есть и внуки. Всем нужна помощь. Видишь, какие у меня руки? — показала Соньке-Таньке и с печалью взглянула на свои ухоженные, но изработанные ладони домохозяйки. — А как иначе? На рынке ничего качественного не купишь… Одно время была у меня здесь уборщица — очень порядочная старушка за семьдесят. Бывало, как посмотрю на нее, работающую — начинаю помогать. Сейчас она болеет, приходится ее поддерживать материально. А сколько просителей? Не говоря о родственниках, одноклассниках и однокурсниках. Уже появились профессиональные попрошайки. На какие только ухищрения не идут. Особенно ваши братья: писатели, художники, артисты. Они теперь вроде побирушек с гослицензией…

Вадим Владленович слегка покраснел и с тоской подумал, что местная богатейка не так проста, как ему казалось, и если содержит любовника, то тому не позавидуешь.

— Да я бы бесплатно убирала. Мне бы только комнату, — поглядывая по сторонам, стала оправдываться Сонька. Она уже откровенно торговалась.

— Это, милочка, не бесплатно. Плохенькую комнатку без мебели меньше чем за сто долларов в этом районе не снимешь. К тому же нужно знать человека, которого впускаешь в дом. Ты где работаешь? — жесткие нотки, пронзительный взгляд и окончательный переход на «ты» испугали разбитную богемную бабенку. На этот раз она искренне смутилась, что очень не шло к ее сметливой мордашке. Сонька-Танька что-то пролепетала, называя фирму.

— И у кого там? — строго спросила хозяйка.

Сонька, чуть помедлив с ответом, полушепотом назвала фамилию.

— Кофе начальнику заваривать — не профессия! — жестко дрогнули уголки губ Марии Александровны. К тому же этот бездельник уволен полгода назад. Я знаю его историю. И чем ты теперь живешь?

— У меня есть возможность немного зарабатывать! — покраснела поэтесса, стараясь вернуть лицу прежнюю беспечность.

— Какая возможность? — напирала Мария Александровна так, что даже Вадиму Владленовичу стало неловко.

— Не хотелось бы об этом говорить! — Сонька попробовала разыграть печаль, вызывающую сочувствие.

— Тебе под сорок, ты не замужем, у тебя нет детей. Почему? Хочешь в удовольствиях промотать жизнь? Серьезные работодатели к таким людям относятся настороженно. Удовольствия надо оплачивать самому и много работать, если не желаешь жить скромно и быть свободной.

Резко запахло валерианой. Наблюдая за переменами в Сонькином лице, Вадим Владленович не заметил, как Мария Александровна налила и выпила лекарство. На его вопросительный и участливый взгляд, вздохнув, ответила:

— Что-то сердце закололо! Бывает… Я забыла предложить. У меня есть «бордо».

— Французские вина после чая и валерьянки? — сочувственно улыбнулся Вадим Владленович.

— Никогда не пила «бордо», — оживилась Сонька, мгновенно оправившись от смущения.

— Откройте! — Не вставая с места, Мария Александровна обернулась, распахнула буфет за спиной, подала гостю бутылку и штопор, поставила на стол три сверкающих фужера. Он с озабоченным видом плеснул в них вина — темно-красного, как стынущая кровь. Валерианка и обострившаяся беседа были верным знаком того, что до провинциального романа дело не дойдет. Все ограничится знакомством.

Хозяйка посмотрела в свой фужер, кофейной ложечкой выловила из вина соринку и отодвинула его. — Опять подделка! — сказала тихо и смиренно. — Из десяти бутылок — восемь с отравой. Нужно учиться самогон гнать.

— Прекрасное вино! — расщебеталась Сонька. Она снова была весела и беззаботна. — Я про него читала, но никогда не пробовала.

— Тогда забирайте бутылку и смотрите телевизор, — устало предложила Мария Александровна. — Нам с Вадимом Владленовичем надо поговорить. Собственно, для этого мы и собрались… Коробку конфет тоже заберите.

Сонька ушла, внешне вполне довольная предложением. Хозяйка отхлебнула из остывшей кофейной чашки, взяла себя в руки, подняла глаза, которые опять ласково и обнадеживающе залучились, сказала непринужденно:

— Я о многом хотела спросить. Вот вы говорите со мной — ясно и доступно. А пишите, иной раз так, что я по нескольку раз перечитываю одно и то же, чтобы уловить мысль. И все какой-то иностранный сленг. Меня с детства учили языкам, но я не понимаю.

Вадим Владленович вальяжно откинулся на мягком стуле. Скрывая задетое творческое самолюбие, пожал плечами, заговорил громче обычного, будто читал с кафедры:

— Ну, когда пишешь, то представляешь обобщенный образ читателя, к которому обращаешься: это библиотекарь, библиотечный завсегдай, иногда учитель, — развел руками: — А вы — филолог с ученой степенью…

— Тогда, может быть, на словах вы объясните весьма странные рассуждения о благополучном советском прошлом. Если они и верны, то только для Москвы. Иркутяне иркутские конфеты привозили только оттуда или из Прибалтики…

— Помилуйте! — со скрытой обидой воскликнул Вадим Владленович и поднял руки. — Эти статьи вышли лет пять назад. Написаны были еще раньше. Что касается меня, то я, столичный публицист, ни при прежнем, ни при нынешнем социально-политических режимах не был обласкан властью и всегда маялся хроническим безденежьем за правду, так сказать. — Он взглянул на Марию Александровну со значением и с намеком: произвел ли на нее впечатление акцент на слове безденежье, повел туманными глазами по стенам, еще непринужденней развалился на стуле. Затем стал въедливо объяснять смысл публикации, усиленно жестикулируя при этом. Статья действительно получилась путанной, а нынешние оправдания и того туманней. Он это почувствовал, стал нервничать. Она же буравила его прокурорским взглядом, не желая помочь выпутаться из белиберды, которую он невольно понес. Рассуждая, Вадим Владленович вконец запутался, тряхнул головой, плутовато ухмыльнулся. Иностранными языками он не владел, но десяток-другой заученных фраз помнил:

— Qui s`excuse — s`accuse, — пристально взглянул в глаза строгой читательнице, стараясь угадать, поняла ли она по-французски. Поскольку никакой реакции не последовало, добавил по-русски: — Впрочем, кто оправдывается, тот сознает себя виновным, перевел цитату. — Притворно вздохнул, виновато улыбнулся: — У преподавателей таких проблем нет! Но, представьте, вы — издатель, я — автор и принес вам дельную мысль, изложенную в десяти строчках. Под каким соусом вы опубликуете этот жанр?

— Гонорар? — понимающе качнула она гордо посаженой головой и стала накручивать на палец черный с голубизной локон, свисающий с виска.

— Не только. Но и об этом приходится думать! К сожалению…

— А как быть с такими богатейками, как я? Нас тысячи. Никого не грабили, ничего не приватизировали. В начале перестройки я полгода не получала зарплату. С детства любила шить. Стала работать на заказы. Потом объединилась с сестрой и организовала цех, фирму. Теперь помогаю всем, кому это не во вред.

— Аналогии и аллегории, как вы знаете, не всегда точно отражают подлинный смысл, но когда имеешь дело с метафизическими понятиями, к ним невольно приходится прибегать, — Вадим Владленович опять стал туманно оправдывать свои выпады против людей, наживших кое-какой капитал после перестройки, всем своим видом показывая, что ему помощь не вредна. — Я этого не имел в виду! Клянусь! — неожиданно вырвалось у него. И оба они, смущенные, опустили глаза.

Он сел прямо, устыдившись своих откровений, и вдруг с ясностью понял, что после ужина не будет не только ночи на двоих, но такая женщина сможет отказать заезжей знаменитости, если даже откровенно и примитивно попросить у нее в долг. Вадим Владленович стал подумывать, как бы поскорей распрощаться. Он поднял на хозяйку глаза и не удержался от вопроса, который мог быть неправильно истолкован:

— Не примите за банальность: где и когда мы с вами встречались? Весь вечер мучаюсь этим чувством.

— Мне ваше лицо тоже знакомо, хотя мы не встречались. По крайней мере, последние двадцать пять лет. Я — коренная иркутянка, а вы — из Центральной России.

На другой половине дома слишком громко зазвучал телевизор. Сонька рыскала по каналам, наслаждалась большим экраном, мягким креслом и поддельным «бордо». Хозяйка поднялась со стула. Вадим Владленович догадался, куда и зачем она отправится, шагнул следом, чтобы на правах авторитета, приведшего в дом вздорную бабенку, предложить ей убавить звук.

Мария Александровна остановилась посредине прихожей, возле огромного зеркала, сделанного в стиле Х1Х века. Поправила прическу, оглядев себя внимательно. По лицу ее видно было, что мысленно она продолжает спорить с гостем. Прихожая, при всей непомерной длине, была узковата.

Проходя мимо, Вадим Владленович взглянул в зеркало. Их взгляды встретились. И он остановился, невольно коснувшись грудью ее прямой, изящной, как у балерины, спины. Это была черта, за которой даже промедление выглядело двусмысленно. И тут, как птица крылья, она слегка подняла руки ладонями к нему. Его ладони коснулись ее ладоней. Будто фотовспышка ослепила: он увидел ее в белом, бальном платье, а себя в сюртуке, из-под которого виднелся темно-синий камзол. Вместо своей, ухоженной, на щеках висели клочья кучерской бороды. Наваждение длилось один миг. Но он успел почувствовать, что находится в столице, что прежде очень не хотел идти туда, где стоял пред зеркалом. Что между ним и женщиной, его женой, была тягостная супружеская размолвка, которая разрядилась случайным прикосновением друг к другу возле этого самого зеркала.

Вадим Владленович резко отстранился, быстрыми шагами проследовал в гостиную. Жестом приказал Соньке-Таньке, чтобы убавила звук и открыл шкаф с книгами Толстых. Где-то здесь была отгадка причуд нынешнего вечера. Редакторская память все ясней и отчетливей указывала, где он видел знакомый полуоборот головы и полуулыбку на смуглом лице.

Полистал одну книгу, другую и нашел, то, что искал. Сходство было поразительным. «Ах, Софья Андреевна!» — невольно вырвалось у него. На душе полегчало. Он закрыл шкаф, с раскрытой книгой прошел мимо Соньки в другую гостиную.

Мария Александровна, подвязав передник поверх коллекционного платья, выносила посуду в просторную и чистую кухню, которая по современным понятиям была еще и столовой. Его возвращение с книгой вносило долю юмора в невольную слабость возле зеркала.

— Вспомнил! — Вадим Владленович показал обложку, затем раскрыл разделенные пальцами страницы. — Вспомнил, где видел вас. — И показал иллюстрацию.

Картинка не произвела должного впечатления на Марию Александровну. По крайней мере, взглянув на нее, она ничего не сказала. Тщательно вытерла руки полотенцем, сняла передник, взяла книгу и, полистав, вернула Вадиму Владленовичу с веселой насмешкой. На иллюстрации Лев Николаевич задумчиво смотрел куда-то в сторону или себе под ноги. Борода по щекам будто кучерскими ножницами стрижена, сюртук был груб и сидел на нем неказисто. Вадим Владленович с невольной гордостью вспомнил свой костюмчик, и аккуратную бороду. Рядом с Софьей Андреевной он бы выглядел эффектней.

Мария Александровна взглянула на него лучистыми глазами. Ледок в них растаял. Они снова обнадеживали.

— В таком случае здесь можно найти ответ и на мое повышенное любопытство к вашей персоне. Впрочем, я уже давно все поняла — ведь я защищала диссертацию по Толстому.

Его мысли снова вернулись к зеркалу. Он считал себя человеком, который управляет страстями, не позволяя им играть собой. Возле зеркала либо произошел срыв, либо это была подсознательная подсказка. Поведи он себя иначе: подыграй Соньке-Таньке с ее Книгой Жизни, вместо того, чтобы бравировать протухшим материализмом — провел бы счастливую ночь в пуховиках местной богатейки, еще бы и упорхнул в столицу с солидной суммой в кармане. А ей бы потом, в благодарность, пописывал чувственные письма.

Он торопливо размышлял, как переменить тональность разговора, но Мария Александровна вдруг помогла ему:

— Судя по тому, что вы пишете, в это трудно поверить, — сказала она вполне серьезно. — Но это, по крайней мере, многое объясняет. Не случайно я обратила на вас внимание в кафе, не случайно когда-то выбирала тему диссертации: в жизни нет ничего случайного. Еще в юности мне казалось, что я жила во времена Толстого и знала его героев. Как знать, может быть, Татьяна права!

Бес подначивал посмеяться над провинциалкой с ее туманными рассуждениями. Но Вадим Владленович взял себя в руки, с серьезным лицом выслушал одинокую и, видимо, несчастную женщину. При этом он старался придать лицу выражение вдумчивого благоговения. А когда она умолкла и надо было что-то сказать, пробормотал со вздохом:

— М-да! На свете много, друг Горацио, явлений странных…

— Слава Богу, в этой жизни вы хотя бы не осуждаете с яростью всякую любовь и интимную связь, — снова заговорила она со страстью. — Кобелей и похоть понять могу, — вдруг отчеканила резко и грубо. — Но ханжества и лицемерия при этом… Как в Крейцеровой сонате… Не-ет!

Она умолкла, усилием воли успокаивая себя. Вадим Владленович по ее лицу понял, что хозяйка смутилась излишней горячности, которую позволила себе. Опять ему надо было что-то сказать. Он поспешно напрягал память, пытаясь вспомнить еще какую-нибудь банальность по-французски, а в голове навязчиво вертелась «же ву пли» — смысл которой он забыл. Но вот, осенило, он шевельнул густыми бровями и со вздохом, который должен был продемонстрировать понимание, пробормотал:

— Ох уж эта de la Sonate de Kreutzer! — и метнул на нее быстрый скрытный взгляд: она должна была понять, если глубоко изучала Толстого. Но Мария Александровна опять никак не выказала своего знания французского языка.

— Вы женаты? — вдруг вскинула на него холодные глаза.

— Два раза… Был.

— Что так?

— Увы! Мне встречается в жизни один и тот же тип женщин: сначала разговоры про любовь, потом цепкая хватка и весьма циничные указы: бросай-ка, дескать, свои литературные забавы, устраивайся на доходную должность и решай их, жен, проблемы… Вот бы Штирлица его жена заставляла идти в отставку, — пошутил с ироничной улыбкой, отводя глаза в сторону. Вспомнился образ из поэтического сборника Сони-Тани. — И рад бы уйти, да ведь убьют: не те, так другие.

Ответ, как ему показалось, успокоил хозяйку и даже задобрил ее:

— Мои требования к женщинам примитивны, — продолжил Вадим Владленович, — не мешали бы заниматься моим делом. Софья Андреевна всю жизнь помогала графу во всех его литературных делах. И если не понимала душевных метаний мужа — можно ли ее в том винить? Не будь у него такой жены, дома, семьи, он бы и не состоялся, как великий писатель. Понимающая жена — большая удача или Божья милость. Это уж как вам угодно.

— Вы так думаете? — взгляд Марии Александровны едва ли не увлажнился. — Приятно слышать.

Вадим Владленович, ободренный ее тоном, осмелел, и даже позволил себе любопытство:

— Откровение за откровение: ваша семейная жизнь сложилась удачней?

Она пересела на другой край стола, стоявшего посередине просторной кухни. Не касаясь спиной спинки стула, положила руки на колени. Чуть поколебавшись, ответила.

— Я была замужем за иркутским поэтом. Вы его не знаете. У меня взрослые дети: сын и дочь. Четверо внуков. Они меня любят. Особенно внуки.

Я перечитывала «Анну Каренину», еще в школе. Мне уже тогда не нравился Левин, тем более Стива, не говоря о распутной истеричке Анне. Но мужа выбрала, как по заказу: и Левин, и Облонский, и Вронский в одном лице… Он ушел к другой. К бурятке, — указательными пальцами Мария Александровна раздраженно оттянула веки искусно подведенных глаз. — Среди них есть красивые, но у этой ноги колесом…

— Видимо очень хотел традиционной семьи, где жена уважает мужа, а не помыкает, — вздохнул Вадим Владленович.

— Никто им не помыкал! — она смахнула невидимую соринку со стола и добавила. — Я обеспечивала семью, редактировала и корректировала его стихи. В издательство и то сама их пристраивала… Кобель. Экзотики захотелось. Он слишком много потерял и если бы не умел находить утешение в себе самом, как я в детях, не знаю как бы жил… И вы много потеряли, не имея детей. Хотя вам еще не поздно.

— Вот уж увольте! — поклонился Вадим Владленович. — В этой жизни у меня есть дела поважней: служение народу, Отечеству, — добавил с пафосом.

— Значит, вы посланы исправлять его ошибки? — грустно и серьезно сказала она Вадим Владленович уже наверняка знал, как вести себя с этой заносчивой сибирской богачкой.

— И вы, Софья Андреевна? — изобразив на лице безнадежность, вздохнул, повел взглядом по потолку, оклеенному на европейский манер рельефным узорчатым пластиком, по стенам с блестящим кафелем. — На подобные вопросы мне приходится отвечать часто. Но никто не проводил такой явной параллели, как вы, — вкрадчиво польстил хозяйке. — Я всего лишь публицист, а не теософ. При нынешней неразберихе и образованщине, когда то и дело ссылаются на то, чего сами не знают, я всего лишь пытаюсь кое в чем разобраться.

Она молчала, опустив глаза и смежив веки. Ее длинные ресницы подрагивали. Свет лампы над головой бросал из-под них дрожащие тени на ровный овал щек.

— Должно быть, вы воспитывались в семье с традициями? — Вадим Владленович опять попытался перевести разговор на прошлое.

— Да, — оживилась она. — Мне повезло. Я родилась и выросла в большой и дружной семье иркутского профессора. Как младшую дочь, меня все любили. Пожалуй, больше, чем других. Я такой семьи создать не сумела… А вы? — чуть смущаясь, спросила она. — Где вы родились?

— Слава Богу, не на помойке. Но возле нее. — Глубоко и печально вздохнул Вадим Владленович и сделал страдальческое лицо. — Из нашей полуподвальной комнаты видны были только помойка и ноги жильцов с ведрами и урнами. Родители пили, дрались. Я сам себя воспитывал. Так сказать, отталкиваясь от обратного примера. На всю жизнь возненавидел вонь помоек и дух перегара. Таких, как я, из нашего двора вышло мало. Собственно, перед вами — исключение. Остальные последовали родительскому примеру. А рассказываю я так подробно не потому, что жалуюсь на детство — там тоже были радости — а чтобы объяснить, коли вы меня так внимательно читаете. — Он торопливо взглянул на часы. — Однако! Не утомил ли я вас? Так быстро пролетело время. Уже и транспорт, наверное, не ходит.

— Такси по вызову работают исправно, — вновь перешла на деловой тон Мария Александровна. — А подобными встречами жизнь не балует. Чаще, знаете ли, приходится общаться с крутыми и грубыми.

— И все же, пора! Благодарю за приглашение, за ужин. Позвольте откланяться. — Он решительно встал и направился в прихожую. Продолжать разговор было опасно. Надо было остановить его на самой высокой ноте, иначе не будет ни ночи, ни денег. — У меня с утра важная встреча!

— Постойте! — в полуосвещенной прихожей глаза ее казались растерянными, а голос был тревожен. — Вам нельзя уходить с досадой или с обидой.

— Помилуйте, какая обида? Благодаря вам я провел прекрасный, незабываемый вечер.

— И все же что-то не так… Я вызову такси. — Она торопливо набрала номер и сделала заказ. Положив трубку, снова взглянула на него, силилась что-то вспомнить. — Разрешите вам помочь. У меня с собой есть свободных с десяток тысяч. Возьмите. Вам пригодятся.

— «Нет! Нет! Только не это…», — шутливо пропел он, надвигая шляпу на глаза. — Для обзаведения семьей этого мало. На обыденную холостяцкую жизнь хватает и того, что имею, — при этом он опять вздохнул, как при воспоминании детства.

Она смутилась. Классическое воспитание не предусматривало подобных ситуаций. Вадим Владленович позлорадствовал в глубине души. Скользнул взглядом по ее руке, с удовлетворением увидел в ней банкноты и подумал вдруг: «никакая она не филолог со степенью и не профессорская дочка. Училась на факультете благородных девиц, может быть, слегка пообтерлась в ассистентках. Разбогатела и пыжится теперь выдать себя за благородную и образованную».

— Сама по себе наша встреча — чудо. Наверное, произошел сбой в космических системах, — пошутил он, ухмыляясь и ожидая звонка оператора таксопарка. — В этом мире, или в нынешней редакции, мы, наверное, больше не встретимся.

Она подняла трубку, коротко ответила.

— Серая иномарка.

Он взялся за ручку двери.

— Постой! — Мария Александровна перекрестила его, наклонив к себе голову, поцеловала в лоб. Он с радостью ощутил движение ее руки в кармане плаща.

— Прощай! — тоже поцеловал ее в гладкий лоб, пахнущий дорогими духами. — Дай Бог твоим детям или внукам создать счастливые семьи. Память о них, из рода в род, действительно, вечна и согревает души нескольких поколений! — изрек с пафосом, ощупывая в кармане деньги. Надо было сказать еще что-то. Она ждала. А бес подначивал, и Вадим Владленович едва сдерживался, чтобы не рассмеяться:

— Се ля ви! Же ву туфтаду! — сорвалось с языка. Он был уверен, что французского Мария не понимает. Впрочем, теперь это не имело никакого значения. Крейцерова соната в четыре руки была отыграна.

Тяжелая дверь затворилась бесшумно. Он знал, что она будет смотреть на него из темного окна. И эта бабья причуда смешила. На первой же лестничной площадке он вынул деньги из кармана. Считать не стал. Их было тысяч пятнадцать. «Недурно заработал!» — самодовольно усмехнулся и, тихонько насвистывая, вышел из подъезда.

Ночь была черна. На задымленном небе не было звезд. Город затихал. Где-то вдали слышался монотонный гул. Тускло светили фонари. Осенняя сырость зябко проникала под плащ и под костюм, поползла по спине, согревшейся в теплом доме.

Машина стояла рядом с подъездом. В салоне горел свет. Молодой шофер дремал, облокотившись на руль. Из-за стекол доносилось тупое вдалбливание ударника, будто кто-то истерично колотился в замкнутом пространстве. Вадим Владленович открыл дверцу. «Нас не догонят!» — с отчаянием визгнул бесполый голос. Водитель спокойно и устало поднял голову с рулевой колонки. Вадим Владленович весело устроился рядом и назвал гостиницу.

Машина двинулась, оставляя в ночи уютную квартиру, хлебосольную хозяйку и притаившуюся Соньку. Водитель молча остановил, где было указано.

— Сколько? — коротко спросил Вадим Владленович и вынул тысячную.

Таксист тоскливо взглянул на деньги, отворотил усталое лицо в сторону и буркнул:

— Оплачено по безналичке!

— Ну и ладно! — толкнул дверцу Вадим Владленович, снова ощупывая в кармане деньги.

В фойе гостиницы лопотал телевизор. Охранник в черной униформе, навалившись грудью на стойку, сонно таращился на экран. Вадим Владленович взял ключ, бодро поднялся на второй этаж. В номере было прохладно. Центральное отопление в городе так и не включили. Видно у Марии Александровны был свой, локальный подогрев. Шумно грохотал пустой холодильник. Он отключил его. На тумбочке желтела обложка книжки «Золотая осень». Она так и лежала, раскрытая на последней странице с коварно нарисованным номером телефона.